"«Если», 1994 № 08" - читать интересную книгу автора (Херберт Фрэнк, Корнешов Лев, Старджон...)

«Если», 1994 № 08 Фрэнк Херберт СТАРЫЙ ДОМЛев Корнешов ГОРЬКАЯ СЛАДОСТЬ ЗАРУБЕЖЬЯТеодор Старджон БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЛЮДИЧасть первая Фантастический идиотЧасть вторая Малышу — триЧасть третья МоральАндрей Бугаенко НЕ НАСТУПАЙТЕ НА ПЕРСОНАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВОДОПУСТИМ, что…Александр Силецкий ДЕНЬ ИГРЫОльга Карабанова, кандидат психологических наук ВСЕРЬЕЗ ПОНАРОШКУЗАВТРАДжордж Макдональд ЗОЛОТОЙ КЛЮЧВалентин Берестов ИВАНУШКА: ЦАРЕВИЧ И ДУРАЧОКФилип Плоджер ДИТЯ НА ВСЕ ВРЕМЕНАМаргарита Шурко, Илья Борич «НЕ ХОЧУ БЫТЬ ВЗРОСЛЫМ!»ЗАВТРАКингсли Эмис НОВЫЕ КАРТЫ АДАPERSONALIA12

Валентин Берестов ИВАНУШКА: ЦАРЕВИЧ И ДУРАЧОК

Об Иванушке мне в детстве рассказала моя бабушка-крестьянка. Помню розового коня, возникавшего передо мной в ночной тьме всякий раз, когда я слышал: «Стань передо мной, как лист перед травой!» Почему ребенок просит взрослого слово в слово повторять одну и ту же сказку, с замиранием сердца следя за развитием событий? Об этом вспоминает в книге «Друзья зимние, друзья летние» Татьяна Александрова, автор известной сказки про домовенка Кузьку. В раннем детстве они с сестрой-близнецом Наташей умоляли няню Матрешеньку снова и снова читать им «Царевну-лягушку», а пока няня надевала очки, каждый раз с волнением допытывались: «Лягушка станет царевной?» «Станет, станет», — успокаивала няня.

Детям необходимо, чтобы добро всякий раз неуклонно одерживало победу над злом — так важна ученым повторяемость результатов опыта, подтверждающего открытый ими закон.

Впрочем, я настаиваю, что Иванушка, дурачок и царевич, это одно и то же лицо. Не только благородный Иван-царевич, но и чумазый неряха и растрепа Иванушка-дурачок, к великой радости слушателей и читателей, ловит Жар-птицу, покоряет лучшую в мире красавицу, спускается в подземное царство, плывет по океану, а в небе делается почетным гостем и даже родичем Солнца и Луны, пьет с ними чай и по-свойски беседует.

Помните, в «Царевне-лягушке» царевич на время превращается в дурака? Пустил стрелу не на боярский или купеческий двор, где старшие братья получили приличных невест, а в болото. Взял в жены пучеглазую лягушку. Кто же знал, что это сама Василиса Премудрая! Таким же дураком считают старшие братья Ивана-царевича и в других сказках. Кто же еще полезет в подземное царство, да еще и подкормит несущего его орла кусками собственного мяса? Правда, Иван-царевич совершит множество подвигов, добудет для родителей молодильных яблок, освободит пленных красавиц для себя и для братьев. И передаст — дурачок — свою добычу братьям, а они, приняв драгоценный груз, бросят младшего брата погибать в подземном царстве, присвоят его подвиги, а самый старший еще и затеет свадьбу с чужой невестой. Но добро победит, неузнанный царевич окажется на свадьбе, невеста узнает его, обманщиков накажут, а ребенок примется перечитывать сказку, чтобы еще раз убедиться в победе добра.

«Вся наша задача, — писал Корней Чуковский, на чьих сказках выросло столько поколений малышей, — заключается в том, чтобы пробудить, воспитать, укрепить в восприимчивой детской душе эту драгоценную способность сопереживать, сострадать и сорадоваться, без которой человек — не человек».

Эту задачу и решал народ, сочиняя Иванушку. Народ дал ему величайшую степень надежности, что так прекрасно показал в своей дивной поэме «Конек-горбунок» Петр Ершов. «Особенно интересной, — писал Александр Афанасьев, известный исследователь народной поэзии прошлого века, — представляется мне роль младшего из трех братьев, действующих в сказке. Большая часть народных сказок, следуя обычному поэтическому приему, начинается тем, что у отца было три сына: два — умных, а третий — дурень. Старшие братья называются умными в том значении, какое придается этому слову на базаре житейской суеты, где всякий думает только о своих личных интересах; а младший — глупым в смысле отсутствия в нем этой практической мудрости: он простодушен, незлобив, сострадателен к чужим бедствиям до забвения собственной безопасности и прочих выгод».

Все, кажется, дано старшим братьям. Но потом выясняется, что они, живя умом «ярмарки тщеславия», оказываются только жалкими дублерами Иванушки, так сказать, «контрольной группой» в поразительном, захватывающем дух эксперименте. У Иванушки нет ничего из того, чем располагают его братья, но, как ни странно, — в этом его сила.

Иванушка — фигура парадоксальная. Он лежит на печи, дремлет или ловит мух. Но когда приходит время, то как раз он-то и не спит — в отличие от умных братьев. В одной из сказок отец, умирая, просит братьев по очереди провести ночь на его могиле. И, значит, с каждым могло произойти то, что потом случится с Иванушкой. Только старшие братья «благоразумно» остаются спать дома, послав вместо себя младшего, дурака. Бессонье его в те три ночи напоминает творческую бессонницу мыслителя, поэта, влюбленного. События сказки как бы происходят в его внутреннем мире, в его душе. Он разговаривает с покойным отцом, а на третий день получает от отца в подарок чудо-коня: «Конь бежит, земля дрожит, из ушей пламя пышет, из ноздрей дым, валит».

Отец дарит Ивану коня со словами: «Пусть он служит тебе, как мне служил». Но ни в какой конюшне такого коня не сыщешь. Он вообще не любит жить в конюшнях, является по свисту неизвестно откуда и уходит неизвестно куда. Волшебный Сивка-бурка — духовное наследие отца, его благословение. Отца, который теперь представляет всех отцов, живших на земле. Конь — подарок юноше от всех предков, от всего народа, какой был, есть и еще будет. В сущности, это Пегас, символ поэзии, спутник вдохновения. И вдохновение в высшей степени присуще Иванушке.

В одной сказке, выйдя из уха коня, Иванушка — уже нарядный красавец. Ясно, что он и Иван-царевич — это одно лицо. Вместе с другими женихами он хочет на коне допрыгнуть до окна терема, где сидит царевна, поцеловать ее и принять из ее рук платок в залог их будущего союза. Трижды Иван участвует в турнире и в первый же день чуть не достигает цели, поразив всех. И вдруг красавец витязь пропал, а восхищенных братьев встречает дурак со словами: «Не я ли это был?», чем вызывает безудержный смех. Он как бы испытывал братьев, любят ли они его, могут ли, пусть на миг, представить его победителем, предметом всеобщего восторга.

Победитель, как и Золушка, остается неузнанным. Всех молодых людей зовут во дворец, поят пивом и приглядываются, не вытрет ли кто губы заветным платком. Иванушку (он и во дворце сидит за печкой, черный от сажи, волосы дыбом, рот разинут) никто и за гостя не счел. Лишь на третий день и ему дали пива; тут-то он и утер губы платком царевны.

Полюбите меня черненьким, а беленьким всяк полюбит. Иванушка явился во дворец дураком, а не царевичем, ибо ему важно знать, верна ли его невеста своему слову. И если первого поцелуя удостоен царевич, то второй достается уже дураку, нелепому и жалкому с виду. Зато теперь и невеста стала жить по сказочным нормам, поэтичным и справедливым.

У сказок про Иванушку огромная историческая глубина. Ребенок, слушающий их, и впрямь проникает через тридевять земель в тридесятое царство. Пустившись на машине времени в прошлое, мы сначала встретим там крепостного мужика, который, по русскому выражению, придуривается, то есть нарочно притворяется безвредным для сильных мира сего дураком. «Нужно быть очень умным, чтоб сыграть дурака», — писал поэт Николай Глазков. (Это он, назвав себя в 40-х годах «величайшим гуманистом эпохи», как бы спародировал самого Сталина. Выглядел поэт безумцем, и никто его не тронул). Еще вглубь, и мы становимся свидетелями распада родового общества. Над младшим братом, остающимся у родительского очага до смерти родителей, смеются сторонники новых порядков (об этом пишет фольклорист В. П. Аникин).

И вот — родовой строй, детство «человека разумного». Если верить В. Проппу, автору труда «Исторические корни волшебной сказки», то в родовом обществе перед инициацией, посвящением во взрослые, подростков испытывали не хуже, чем ныне космонавтов или спасателей. Они переживали жуткие приключения, нарочно подстроенные взрослыми, геройски преодолевали боль, страх, решали труднейшие задачи, разгадывали коварнейшие загадки. Все это и ушло в волшебные сказки. Если они и впрямь вышли из обряда инициации, то можно мысленно протянуть нить от пращуров, создавших нормы взаимной поддержки и родового братства, без чего человечество в своем начале просто не выжило бы, до наших детей и внуков на пути в то будущее, какое сейчас полубессознательно создается нами.

В сущности, обряду инициации до сих пор подвержены те, кто неизбежно проходит бесписьменное, неграмотное, первобытное время детства. И значит, волшебные сказки не просто воспоминание про этот обряд, но сама инициация. Да и вся история есть в сущности инициация с ее головоломными загадками, на которые мы еще не полностью ответили, и ужасающими испытаниями, какие мы еще не прошли до конца.

Общество обречено, если человек останется беспомощным перед стихиями собственного бытия, если он не осуществит наконец завет Сократа: «Познай самого себя».

И тут приходит на память известная загадка, которую Сфинкс ставил перед каждым, идущим в Фивы. А вдруг это одна из тех загадок, какие предлагалось решать и отрокам при инициации? И испытуемые верили, что от разгадки зависят их жизнь или смерть? Ведь в греческом мифе Сфинкс сбрасывал со скалы не сумевших найти разгадку. Загадка такая: «Кто утром на четырех, днем на двух, вечером на трех ногах?» Только Эдип нашел разгадку: это он сам, человек, в младенчестве бегающий на четвереньках, в старости опирающийся на палку. После верного ответа погиб Сфинкс.

И до нашего времени загадка Сфинкса решена не до конца, оставаясь в известном смысле вопросом жизни и смерти. Вот о чем догадался Тютчев:

Сказочница Т. Александрова понимала эти стихи так: «Ответ на главную загадку природы заключен в нас самих. А мы ищем его где угодно, только не в человеке. И за это природа, как тот сфинкс, сбрасывает каждого из нас со скалы, и мы умираем».

У человека не три, а может, больше возрастов, отрицающих друг друга. Но Эдипа XX век вспомнил лишь в связи с эдиповым комплексом, забыв о его ответе Сфинксу. Но загадка о трех возрастах продолжает волновать людей. Не зря, хоть и по другому поводу, Блок помянул Эдипа в своих революционных «Скифах»:

Остановимся и мы перед подлинной загадкой Сфинкса Эдипу. В ней большой смысл.

В 1988 году в Загребе был прочитан доклад Ю. Кнорозова «Пиктография. Особенности детских рисунков». На сей раз ученый, успевший в подтверждение своей теории коллектива дешифровать письменность майя и протоиндийскую письменность, вспомнил закон Геккеля. Согласно закону, ребенок в утробе матери проходит все этапы эволюции, успев побывать и амебой, и рептилией (темечко младенца — память о ее третьем глазе), и рыбой, и чем-то вроде хвостатой и лохматой обезьяны.

22 марта 1925 года Корней Чуковский записал в дневнике: «Пришло в голову написать статью о пользе фантастических сказок, столь гонимых теперь. Вот такую: беременная баба узнала, что на таком-то месяце ее будущий младенец обзавелся почему-то жабрами. — О горе! Не желаю рожать щуку! — Потом еще немного — у ее младенца вырос хвост. — О горе! Не желаю рожать собаку! — Успокойся, баба, ты родишь не щуку, не собаку, но человека. Чтобы стать человеком, утробному младенцу необходимо побыть вчерне и собакой, и щукой. Таковы были все — и Лев Толстой, и Эдисон, и Карл Маркс».

Далее великий сказочник продолжает размышлять, расширяя сферу действия закона Геккеля: «Много черновых образов сменяет природа для того, чтобы сделать нас людьми. В три года становятся фантастами, в четыре — воинами и т. д. Этого не нужно бояться. Это те же собачьи хвосты. Черновики, времянки. Самый трезвый народ, англичане дали величайших фантастов. Пусть звери для четырехлетних младенцев говорят, — ибо все равно для младенца все предметы говорят».

В беседе со мной Ю. Кнорозов назвал себя учеником Чуковского и добавил, что, не будь «От двух до пяти», он бы не прочел иероглифы майя. Сопоставив графику первобытных племен с рисунками детей до 6–9 лет, Кнорозов пришел к выводу: и после рождения ребенок как бы проходит этапы доисторического развития человечества. «Дети, постоянно видящие рисунки взрослых, тем не менее продолжают рисовать по-своему. Попытки обучить рисовать «правильно» успеха не имеют. Равным образом племена сохраняют свои особенности до возникновения государства», — пишет Кнорозов.

Точно так же не имели успеха попытки раньше времени отлучить ребенка от сказки, заменив ее положительными знаниями. Но, как пишет Чуковский, даже дети ревностных гонителей сказки, узнав, например, как они появились на свет, тут же придумывали себе фантастические приключения, происшедшие внутри материнской утробы. То, что у племен— мифология, у детей — сказка, причем, как считает Чуковский, всякая их игра сказку как бы материализует.

И первобытный человек, и ребенок постепенно приходят, скажем, к обратной перспективе, когда более значимые объекты увеличены, хотя и помещены на заднем плане. Помню выставку детского рисунка в Ташкенте во время войны. Цветной лист Маши Элькониной (5 лет): «Пушкин с няней». За столом на переднем плане сидит, примостясь на лавке, крохотная, как эльф, старушка, а по ту сторону стола ей внимает курчавый гигант с бакенбардами. Маша видела, как работают ее родители-художники, но она жила еще на волне могучей общечеловеческой наследственности.

О том, сколь разнятся видения тех, кто еще может бегать на четырех и, во всяком случае, ходить под стол пешком, и тех, кто на двух и на трех ногах, я узнал, когда сам стал писать для малышей. В книжке «Про машину» я с полным сочувствием изобразил заботу маленькой девочки о «заболевшей» машине: «На, машина, чашку. Ешь, машина, кашку. Вот тебе кроватка. Спи, машина, сладко!» и т. д. Это вызвало поток гневных писем во все инстанции. «Берестов учит детей ставить машину грязными колесами на чистую кровать!» — возмущались в журнале «Дошкольное воспитание» методисты из Ленинграда. А на перевод грузинской народной потешки «Удалая старушонка оседлала медвежонка, двух шакалов подковала, запрягла и поскакала» дружно ополчился весь медперсонал одной больницы.

Пушкин и Ершов совсем не имели в виду малых детей. Разве царь Салтан с царицею, которая «той же ночью понесла» или царь Додон со скопцом звездочетом — сугубо детские персонажи? Но в XX веке народная сказка вообще перешла во владение к детям.

Но что же дальше с Иванушкой? «И стали они жить-поживать, добра наживать». Дальше Иванушка преображается. Пройдя через ухо коня, окунувшись в котел с водой студеной да в котел с водой вареной, а то и искупавшись в молоке, он выходит из испытании сильным и прекрасным, женится на самой красивой и премудрой подруге. Царит. Дальнейшего развития сюжета сказка не дает. Хотя, видимо, оно интересно многим, иначе почему от Парижа до Москвы массовую культуру начинает теснить великая народная культура с ее сказками?

А где старшие братья Иванушки? Сказка показывает, что они не способны царствовать, им никогда не найти пера Жар-птицы и уж тем более не поймать ее. И главное — они не способны к преображению. Вот им и приходится пускаться на ничтожные хитрости, какие позволительны лишь для «базара житейской суеты». Но не в серьезной, ответственной за людей и эту планету взрослой жизни, требующей мужества, мудрости, вдохновения и глубокой порядочности.

Все диктатуры и олигархии отвращают человека от такой жизни: подданные должны начальников ощущать отцами и быть готовыми к порке за всякую провинность или просто для острастки. Демократии же нужны как раз взрослые. Граждане.

Сказочники это понимают.