"Бедовый мальчишка" - читать интересную книгу автора (Баныкин Виктор Иванович)

Глава тринадцатая, рассказывающая о том, как тяжко жить в одиночестве

В сосновом бору было светло и сухо. Необыкновенной силы свет лился с неба отвесными золотисто-дымчатыми столбами. Весь бор купался в этом мягком ласковом свете.

Странно, почему Ромка не замечал раньше этого чуда? Он пластом лежал на ржавых сосновых иголках, словно на упругом матраце. Иголок было много — они толстым слоем покрывали землю. Лопатки, спина, поясница ощущали приятную сухость прогретой солнцем хвои.

Изредка откуда-то сверху падали тяжелые с кулак шишки. Всюду вокруг — сосны, сосны, сосны. Прямые, гладкие, медно-розовеющие.

Ромку поразило одно дерево. Оно стояло неподалеку. За стволом этой сосны могли спрятаться двое. Снизу чугунно-черная кора потрескалась, и на стволе образовались рубцы. Можно было подумать: уж не сказочный ли Илья Муромец исхлестал в ярости ременными вожжами ствол сосны-богатырши? Чем выше поднималось дерево, тем тоньше, нежнее становилась его кора. Цвет ее тоже менялся. Метрах в трех от земли она уже была буро-коричневой. Еще выше — красновато-бронзовой. А гибкая вершина казалась отлитой из чистого золота.

Тут, внизу, было тихо-тихо. А там, на головокружительной высоте, упругий легкий ветерок, дувший с моря, трепал колючую хвою атаманши старого бора, и над лесом разносился шум — гудящий, неспокойный, на одной ноте.

У Ромки заломило глаза. Смахнув слезу, он повернулся на бок. Скучающе зевнул. На какие уловки он не шел, чтобы убить время! Два раза купался, строил из песка на берегу моря запруду, собирал в лесу клубнику, гонялся за юркими ящерицами. А конца длинному дню все нет и нет.

Но как случилось, что Ромка, один из первых записавшийся в бригаду «Даешь кирпич!», валялся вот в лесу от нечего делать? Валялся, умирал от скуки, когда товарищи его уже третий день работали на кирпичном заводе?

«И во всем-то виноват Стаська, — подумал Ромка и сорвал качавшийся над головой хрупкий лиловый колокольчик. — Все из-за него… Приехал от деда с пасеки и уманил меня на рыбалку на острова. «Тоже, говорит, придумал: кирпичики нянчить! Успеем еще, наработаемся, когда подрастем».

А вчера Ромка поругался со Стаськой. Даже не устрашился его увесистых кулаков. Поругался из-за мальца, у которого Стаська, похваляясь своей силой, отнял кукан с мелкой плотичкой.

Собирался Ромка нынче вместе со всеми пойти на завод, да не хватило духу. Как в глаза товарищам смотреть?

Вдруг почему-то вспомнился Серафим Кириллыч. Утром он повстречался Ромке на улице. Шагал на рынок, сгибаясь под тяжестью большой корзины.

У Ромки даже поджилки задрожали, когда он увидел бредущего навстречу старика. Но Ромка не перебежал на другую сторону улицы, нет. Пересилил себя и гордо и вызывающе прошел мимо Серафима Кириллыча. Старик и головы не повернул в его сторону. Не заметил? Или сделал вид, что не заметил?

Лежать было невмоготу, и Ромка встал. Встал и поплелся вверх по изволоку в сторону «Грибного бекета», приютившегося на опушке, по ту сторону лесистого холма.

Гудящий шум над головой усиливался. Чудилось, будто морские волны бьются о гранитные скалы. Здесь и солнечные блики были в движении: перебегали с места на место, точно играли в догонялки.

На крошечной, уютной прогалинке, окруженной кустиками орешника и высоким папоротником, Ромка снова напал (уж который раз в этот день) на клубнику.

Спелые светящиеся ягодки прятались под тонкими листочками. Казалось, эти угольки из только что разбросанного по поляне костра. Ромка был сыт по горло и не стал нагибаться и собирать ягоды. Лишь постарался запомнить эту солнечную полянку, чтобы прибежать сюда в другой раз, как-нибудь на днях.

Вдруг Ромка шарахнулся назад. Из-под широкого узорчатого папоротника, в двух шагах от него, со свистом выпорхнула горлинка. Ромка проводил птицу взглядом. Она летала по лесу, плавно ныряя в голубые окна между спутанными ветвями.

Шагая все дальше и дальше, Ромка в одном месте споткнулся о шишковатый корень вяза и чуть носом не ткнулся в глазеющую на него клубнику. Наливная, она прямо-таки сама просилась в рот. Соблазнился Ромка и сорвал ягодку. Клубника до того была спела, что сама растаяла на языке.

У приземистой сосны, похожей на ухват, Ромка увидел нору. Она уходила под изогнутый, перекрученный корень, далеко протянувшийся по земле. Вокруг норы высилась горка чистого — ну прямо-таки речного — песочка.

«Недавно кто-то выкопал», — присаживаясь перед норой на корточки, подумал Ромка.

По белой искристой россыпи песка уже шныряли взад-вперед дотошные муравьи.

Из глубокой, сумрачно темнеющей пасти норы никто не выглядывал, и Ромка опять поплелся дальше. Он все взбирался и взбирался в гору, а дышалось на удивление легко. Такой уж в этом вековом бору воздух: чистоты хрустальной. Летит над головой птица, а он, этот прозрачный воздух, настоенный на хвое, ягодах и грибах, звенит, звенит от взмаха упругих крыльев.

На опушку редеющего бора Ромка вышел ничуть не уставшим. Косые лучи золотыми стрелами вонзались в светлую, рыжеющую траву. Минуя мрачные, свинцово-серые, допотопные постройки полузаброшенного «бекета», Ромка направился в степь.

Прямо перед ним — в низинке — лениво дымились высокие трубы кирпичного завода. Всю дорогу Ромка не признавался себе в том, куда он идет. А теперь, когда завод замаячил перед Ромкой своими сургучными трубами, такими высокими, что за них задевали проплывающие с запада кучевые облака, он притворно пожал плечами: и зачем меня сюда принесло? Пожал плечами и продолжал шагать к заводу.

Шагал напрямик, через заросли колючего кустарника. А когда подошел к братьям дубкам, стоявшим возле дощатого забора, окружающего завод, глянул на свои штаны и протянул:

— Эх, ты!

Все штаны были облеплены беловатыми, как фасолины, репьями.

Но Ромка не стал обирать их. Поплевал на ладони и полез на самый кряжистый дубок. Его молодые зеленые ветки висели над самым забором.

Усевшись поудобнее на теплый, нагретый солнцем сук, Ромка посмотрел вниз.

Только что кончила свою работу первая смена. И отовсюду: и от глубокого карьера с покатыми краями цвета спелой брусники, и от длинных сушильных сараев, и от глиномешалки под шатровым навесом — отовсюду валом валил народ.

Рабочие шли степенно, не торопясь, девчурки, еще вчерашние школьницы, держались веселыми, говорливыми стайками, обособленно от всех. Зато мальчишки из бригады «Даешь кирпич!» бежали сломя голову. Они бежали, обгоняя друг друга, к водоразборной колонке.

Колонка стояла на бугорке неподалеку от забора, как раз напротив дубка, на котором устроился Ромка. От колонки к забору тянулись голубые ниточки-ручейки. Видимо, дубкам перепадало немало влаги от этих ручейков-ниточек. Потому-то они и росли такими кряжистыми, густолистыми.

Первым к колонке подбежал Мишка Моченый, весь вымазанный в глине. За ним Аркашка в ковбойке с засученными до локтя рукавами и длинных трусах.

И вот из железного раструба колонки хлынула такая прозрачная, такая сверкающая вода, что Ромку неудержимо потянуло спрыгнуть с дерева прямо во двор завода и тоже сунуть голову под шумный, обжигающий холодом водопад.

Скоро у колонки собралась целая толпа. Умывались, ахая и визжа, заводские девчонки, фыркали плечистые рабочие, подставляя под напористую стеклянную струю обветренные шеи.

В стороне, пережидая толкучку, стоял голый до пояса штурман Саша. Наверно, у Саши сегодня был свободный от вахты день, и он вместе с ребятами явился на завод слегка поразмяться. И в холодке он, похоже, не сидел: плечи, спина, грудь еще лоснились от жаркого пота.

Ромка слышал, как Саша сказал, обращаясь к усатому пожилому мужчине, сосавшему козью ножку:

— А плоховато без душа… разве это мытье?

Усач кивнул:

— Сейчас рабочему человеку помыться — все едино, что заново родиться. Не раз и не два гуторили про то начальству. Все обещает… второй год сулит душевые кабины соорудить.

И усач, посмеиваясь, махнул заскорузлой, черной от копоти рукой.

Вдруг позади толпы как-то несмело пиликнула гармошка. Пиликнула раз, пиликнула два… Помолчала, да ка-ак рассыпала по всему двору плясовую! Не только люди приумолкли, притихли и гуси на лужайке, вытянув длинные свои шеи.

Тут и гармонист показался: малого росточка чубатый паренек в оранжевой косоворотке. Он не вышел, а выплыл из-за толпы. Блестя горящим перламутром, в руках извивалась цветастыми мехами забавница двухрядка.

— А ну, девки, где вы? — гаркнул парень, и еще проворнее, и еще нетерпеливее забегали по ладам веселые пальцы.

К удивлению Ромки, на приглашение гармониста первой отозвалась Таня. Она уже успела и умыться, и сбросить с себя линючий комбинезон.

В легкой белой кофточке и черной, в мелкую сборочку юбке, она не спеша вошла в образовавшийся круг, не спеша глянула вправо, не спеша глянула влево. А потом задорно притопнула каблучками босоножек и понеслась, понеслась по кругу!

Во все глаза следил за Таней Саша, крутя в руках майку. И не устоял. Ворвался в круг и пошел рядышком с Таней вприсядку.

— Вот так пионерский начальник! — одобрительно закричала молоденькая работница.

— Александр Прокофьич, Александр Прокофьич! — восторженно загорланил кто-то из мальчишек. — Сюда, ребята, наш Александр Прокофьич пляшет!

В азарт входили не одни плясуны, но и зрители. Кто хлопал в ладоши, кто гикал. А иные подбадривали Сашу и Таню забористым словцом.

Но вот Саша внезапно споткнулся, сбился с ритма и под общий хохот, вытирая мокрое лицо майкой, скрылся в расступившейся толпе.

С минуту неутомимая Таня плыла по кругу, точно лебедка, одна.

— Шире, шире круг! — вдруг сказал кто-то сильным властным голосом.

Ромка наклонился ниже, тараща глаза, и тут лишь увидел Аркашкиного отца.

Он стоял на краю круга — высокий, плечистый, заложив за спину руки. Спокойное носатое лицо его не улыбалось. Только глаза, глубоко запрятанные под широкие дугастые брови, только они, серые с поволокой, светились веселым, мальчишеским озорством.

Ромка даже не уловил того мига, когда этот большой, спокойный с виду человек вдруг взмахнул над головой длинными ручищами и вьюном завертелся под ногами у Тани, все так же гордо — лебедушкой — плывшей по кругу.

— А ну, Николаша! Покажи, Николаша, как надо! — одобрительно прокричал усач, крутя уже вторую козью ножку.

Ничем не выдала Таня своего волнения, лишь жарче запунцовели щеки, да тонкая в кисти рука, отмахивающая алой косынкой, на миг, как неживая, опустилась вдоль тела.

Ромка поискал глазами Аркашку, но его и след простыл. Неужели ему неловко за отца? Почему? А вот ему, Ромке, так хотелось во весь голос закричать: «Не подкачай, Танюша!» Но Ромка и рот боялся разинуть. Закричи он, его тогда сразу заметят. Заметят и засмеют. Первым принялся бы зубоскалить Мишка Моченый. Во-он улыбается Мишка: довольный, счастливый.

Вдруг у Ромки пропал всякий интерес к пляске. Он спустился осторожно на землю и, минуя шоссе, по которому заводские возвращались в город на крытых брезентом грузовиках, поплелся к лесной опушке.

Он шагал медленно, тяжело, понурив белесую свою голову. Весь длинный путь до Красноборска Ромка думал. Шагал и думал.

До позднего вечера поджидал Ромка у калитки Сашу. А Саша где-то задержался: не то в кино, не то на танцевальной площадке.

Ромка уже клевал носом, когда Саша показался в конце улицы. Протерев кулаком глаза, Ромка вскочил с порожка и замер, прижавшись спиной к решетчатой калитке. И не тронь он Сашу за полу кителя, тот прошел бы мимо, так и не заметив Ромки.

— Роман, ты? — спросил озадаченный Саша, когда Ромка прикоснулся к его кителю. — Почему не спишь?

— Пойдемте ко мне… всего на минутку, — еле слышно, с мольбой в голосе проговорил Ромка. — Всего на одну минутку.

Он с замиранием сердца ждал от Саши вопроса: «А где ты, Роман, пропадал эти дни?» Но Саша не спросил.

Вслед за Ромкой Саша молча вошел в калитку, потом так же молча переступил порог тесного сарайчика.

Тут Ромка засветил фонариком и взял Сашу за руку:

— Видите?

— Ничего не вижу.

— А вот… теперь видите?.. Два ситечка. Они как раз для душа. И трубы есть. Видите? Это мой папа собирался… еще там, на Старогородской, душевую собирался делать. Я с матерью говорил — ей не жалко. Говорит, бери, раз нужно, а то все равно заржавеют. Теперь бы еще тесу. А кабины мы сами смастерим. Думаете, я молотком не умею? Ого, как еще умею! А Аркашка — я знаю — тоже умеет! И Мишка тоже!

Ромка говорил и говорил. Говорил быстро, взахлеб, боясь, как бы Саша не остановил его, не сбил с мысли.

Но Саша и не думал останавливать. Он слушал Ромку внимательно-внимательно. А когда тот кончил, сказал:

— Бригадиром тебя назначаю. Составь завтра список. Обдумай как следует, кого из наших парней можно включить в строительную бригаду. И — за работу! Понятно?

— Понятно, — прошептал Ромка.