"Бабки в Иномирье" - читать интересную книгу автора (Гетманчук Людмила)

Стажерка Зельда

Просыпаюсь – сквозь сон чую: смотрит кто-то на меня.

Из-под ресниц с осторожностью поглядываю, дыхание не сбиваю. Будто сплю еще.

Смеется кто-то негромко.

– Не бойся, – говорит, – вижу я, что ты проснулась, красавица.

Красавица? Ох… Я рукой двинула – и обомлела: шаль-то ночью сползла, а пыль еще ввечеру я смыла.

Делать нечего – сажусь на постели, в лицо своему будителю заглядываю. А он – чтоб мне на месте провалиться! – тот самый сын урчи, Кирий. Здоровехонький: на щеках румянец, глаза блестят – светло-карие, теплые, а главное – нет на нем порчи больше.

Помог бабушкин рецеп! Ай да Айка! Хорошо меня выучила, светлая ей память!

– Как звать-то тебя, девица? – Кирий спрашивает. А сам с интересом на рубаху расшнуровавшуюся поглядывает. Усмехнулась я – в отца пошел паренек. Еще молоко на губах не обсохло, а все туда же. Впрочем, в прежние-то времена раньше начинали за девицами ухлестывать. Кто ж знает, может, в Иномирье этом так же принято?

И еще вопрос насущный, неотложный – говорить ли с Кирием? Или дальше немую странницу разыгрывать?

Нет, думаю, не дело это. Знает он уже, что не старуха я. Два пути у меня – либо голову ему заморочить, либо правду-матку сказать да на порядочность его положиться.

Только хотела глазами сверкнуть, колдовство навести – ветер на ухо шепчет: 'Доверься ему, Зельдушка…'

– Зови меня… Зелька, – имя я свое на всякий случай переиначила. Тетка моя, Марка, чтоб ей зубы свои под печкой собирать, и та Маришкой представляется – знает, змеюка подлая, что по имени можно так человека заколдовать, что душа вылетит! Паренек-то, может, и не тронет меня, но вдруг кому обмолвится?

Кирий качает головой.

– Чудно говоришь ты, Зелька, и имя у тебя чудное. Или из Чужих земель, из-за границы пришла?

– Из-за границы, – киваю я. А сама к суме тянусь – за гребнем зачарованным. Косы за ночь распустились, перепутались, только бабушкиным подарком и расчешешь. – Из страны диковинной. Как сюда попала – сама не пойму, – тут решила я не всю правду говорить. – Видать, заколдовал кто-то. Буду теперь путь держать на северную гору колдовскую, через четыре реки. Может, там мне подскажут, как домой воротиться… Что хмуришься, молодец?

Помялся паренечек и отвечает так:

– Говори правду, не томи – ведьма ты?

И лицо испуганное и суровое стало. Сам, видать, ответа боится.

– Ведьмою мою бабку прозывали, – смеюсь. – А я – гадалка просто. Ну, по лекарскому делу еще маленечко смыслю.

Кирий головой качает, глаза щурит. Ресницы у него – загляденье: длинные, густые, мягкие, как у девки какой. А подбородок – упрямый, по-семейному. Эх, красивый парень вырастет – отца позади оставит!

– Лекарские твои замашки на колдовские больно похожи, – говорит, наконец. – Я, хоть без памяти лежал, все помню, всех врачевателей. Те меня порошками пользовали, а ты – наговор шептала.

Я знай себе по косам гребнем вожу. Волосы сами чистые становятся – и мыть не надо. Блестят, как шелка черные. Паренек на них смотрит, не отрываясь, щечки раскраснелись – нравлюсь я ему.

– Хоть бы и наговоры, – улыбаюсь. – Так помогло же. Супротив ворожбы только ворожба и идет.

– Выходит, – удивляется он, – я тебе жизнь должен?

– Выходит, что так, – соглашаюсь.

Нет, милый мой, ничего ты мне не должен… По моему разумению – ребенок ты еще, а мимо детской беды ни одна знахарка, ни одна ведьма не пройдет. А пройдет – прости-прощай, силушка колдовская!

Но знать тебе об этом не обязательно, Кирий, Ильянов сын.

– Что потребуешь? – насупился.

Задумалась я.

– Ничего, – говорю потом, – мне не нужно. Сохранишь мой секрет, не выдашь – и в расчете будем. Назвалась я здесь странницей божьей, обет молчания давшей. За старуху меня посчитали – ею и хочу остаться. Ну как, справедливы мои условия?

Кирий светлой душой оказался, благодарной. Ни мгновения не раздумывал:

– Справедливы! Я, Кирий, наследник урчи Ильяна, обещаю: никто твоей тайны не узнает! И по своему уже почину обещаю тебе, Зелька, отплатить добром за твое добро.

И руку мне протягивает – обещанье скрепить.

Долго ли, коротко ли – заплела я косы, под шаль упрятала. Руки пылью натерла, чтоб на старушечьи похожи были. И в то ж время веду с Кирием беседу:

– Знаешь ли ты, Кирий, кто проклял тебя?

– Как не знать, – морщится. – Полюбовница отцовская, Ринья, из деревни. Он ее, беднягу, обрюхатил, а как родила – велел ребеночка утопить в реке, чтоб потом мне соперника не было. Мне Ринью жаль было, – виновато говорит. – Я к ней на поклон и пошел… Хотел золотом задарить, чтоб зла не держала. Да только опоздал – Ринья меня и слушать не стала. Кинула в меня золотом принесенным да прокляла.

У меня от удивленья чуть глаза на лоб не полезли:

– Что ж ты отцу-то не сказал, что Ринья тебя прокляла?

– Потому и не сказал, – вздыхает, – что он Ринью бы следом за ребеночком утопил бы али сжег на костре во имя богов небесных. А мне ее жалко, она красивая… На два годочка всего меня старше…

Я считаю… мать честная! Так Ильян эдакое с отроковицей сотворил, которой едва пятнадцать сравнялось? Ну, подлец! А сын за него пострадал!

Тут в дверь распахнулась. Я едва успела шаль на лицо натянуть – пылью его замазать уже не вышло.

Гляжу осторожно – стоит на пороге Ильян.