"Хазарский словарь (мужская версия)" - читать интересную книгу автора (Павич Милорад)

Д-р МУАВИЯ АБУ КАБИР

Д-р МУАВИЯ АБУ КАБИР (1930–1982) — арабский специалист по ивриту, профессор Каирского университета. Занимался сравнительным изучением религий Ближнего Востока. Закончил университет в Иерусалиме, защитил в США докторскую диссертацию на тему «Древнееврейская философия в Испании XI века и учение калама». Он был рослым, плечистым человеком, с такой широкой спиной, что локтем не мог дотянуться до другого локтя, знал наизусть большинство песен Иуды Халеви *** и считал, что «Хазарский словарь», изданный Даубманнусом *** в 1691 году, все еще можно отыскать где-нибудь в старой книжной лавке. Чтобы обосновать эту уверенность, он восстановил события, связанные с распространением этой книги, начиная с XVII века, сделал точный перечень всех уничтоженных экземпляров и тех немногочисленных, которые имели хождение, и пришел к выводу, что минимум два экземпляра этого считающегося исчезнувшим издания должны еще существовать. Ему ни разу не удалось напасть на их след, но, несмотря на это, он продолжал тщательнейшие поиски. Когда он, находясь в состоянии исключительного творческого подъема, опубликовал трехтысячную библиографическую единицу, началась израильско-египетская война 1967 года. Как офицер египетской армии, он участвовал в боевых действиях, был ранен и оказался в плену. Армейские документы свидетельствуют о тяжелых ранениях головы и тела, результатом которых явилось половое бессилие. Когда он вернулся на родину, голова его была обвязана смущенными улыбками, которые волочились за ним как шарф. В какой-то гостинице он скинул с себя военную форму и в медном зеркале в первый раз увидел свои увечья. Они пахли пометом синицы, и он понял, что никогда больше не сможет лечь с женщиной. Медленно одеваясь, он думал так: «Более тридцати лет я был поваром, день за днем я готовил и наконец приготовил то блюдо, каким я стал; я сам был пекарем и тестом, я сам из себя замесил такой хлеб, какой хотел, а потом вдруг появился другой повар, со своим ножом, и в мгновение ока сделал из меня совершенно другое, не знакомое мне блюдо. Теперь я божья сестра — я тот, кто не существует!»

И он не вернулся больше к своей семье в Каир, не вернулся и к своей работе в университете. Он поселился в пустом доме своего отца в Александрии, жил торопливо и следил за тем, как белые пузырьки воздуха из-под его ногтей поднимаются к миру, подобно пузырькам воздуха из рыбьих жабр. Он хоронил свои волосы, носил бедуинские сандалии, оставляя за собой след в форме копыта, и однажды ночью под дождем, крупным, как воловьи глаза, увидел свой последний сон. Этот сон он записал:

Две женщины увидели, как через дорожку, из кустов к ручью, прошмыгнул маленький пестрый светлый зверек, похожий но набеленное лицо, подпертое двумя тоненькими ножками, и воскликнули:

— Смотри-ка, это же (назвали имя)! У нее кого-то убили или разрушили дом. Она всегда преображается и делается красивее от ужаса. Нужно скорее дать ей какую-нибудь книгу и карандаш или повидла. Сразу примется читать и что-то писать, но не на бумаге, а на цветах…

Таким был сон доктора Абу Кабира Муавии. Следующей ночью он опять видел его, и опять не запомнил имени зверька. А затем пересмотрел заново все свои сны, только в обратном порядке. Сначала позавчерашний, потом позапозавчерашний, потом позапозапозавчерашний и так далее, но очень быстро, за одну ночь — все сны последнего года жизни. Через тридцать семь ночей со снами было покончено, он добрался до самых первых, детских, тех, которые он уже не мог вспомнить наяву, и пришел к выводу, что Аслан, его слуга, который вытирал грязную посуду бородой, просраться мог, только плавая в воде, а хлеб умел резать босыми ногами, похож сейчас на него больше, чем он сам на себя такого, каким был тридцать семь лет назад. Так дошел он до последнего сна. В его ночах время, как и у хазар, текло от конца к началу жизни и все истекло. С тех пор он больше не видел снов. Он было чист. И готов к новой жизни. Тогда он начал каждый вечер посещать «Корчму у суки». В «Корчме у суки» платили только за место, тут не подавали никакой еды или питья, сюда собирался разный сброд, и здесь ели и пили то, что приносили с собой, или же садились за общий стол, чтобы выспаться. Корчма часто была полна, но здесь никто никого не знал, бывало так, что все рты работали, но никто не произносил ни слова. Не было ни стойки, ни кухни, ни огня, ни прислуги, только у входа сидел тот, кто брал деньги за место. Муавия садился среди посетителей «Корчмы у суки», раскуривал трубку и повторял свое упражнение: ни одной мысли не позволять длиться дольше, чем длилась одна затяжка. Он вдыхал смрад и смотрел, как люди вокруг него жрут пригоревшие лепешки, называвшиеся «драные портки», или повидло из тыквы с виноградом, смотрел, как они проносят кусок через горький взгляд, как вытирают платком зубы и как трещат на них рубашки, когда они ворочаются во сне.

Глядя на них, он думал, что для каждого мгновения его и их времени в качестве материала использованы потертые мгновения прошедших веков, прошлое встроено в настоящее и настоящее состоит из прошлого, потому что другого материала нет. Эти бесчисленные мгновения прошлого по нескольку раз на протяжении веков использовались как камни в разных постройках; и в нашей нынешней жизни, стоит только присмотреться повнимательнее, можно совершенно ясно распознать их, так же как мы распознаем и вновь пускаем в обращение золотую монету времен Веспасиана.

Такие мысли ничуть не облегчали его мучений. Облегчение приносили эти люди, которые от будущего ждали только одного — чтобы оно и других обмануло так же, как уже обмануло их. Эта кучка озабоченно жующих помогала ему найти свое место в новой жизни. Его утешало сознание того, что мало кто из этих людей, от которых одинаково воняет как здесь, так и в Малой Азии, может быть еще более несчастным, чем он. Но прежде всего «Корчма у суки» сама по себе была тем самым местом, в котором он нуждался. Эта корчма со столами, отполированными морской солью, с фонарями на рыбьем жиру, была лет на семьдесят, если не больше, старше того времени, которое стояло на дворе, и это успокаивало Муавию. Потому что он не мог переносить ничего, связанного с ним самим и его временем. А так как в прошлом его поджидала старая профессия, которой он гнушался так же, как и своего настоящего, он тонул глубже, в полупрошлое, где опал и нефрит были двоюродными сестрами, где трус все еще высчитывал, сколько дней проживет человек, где еще выковывали ножи, тупые с обеих сторон.

Поужинав говяжьими или козьими ушами, он уходил в редко отпиравшиеся комнаты отцовского дома и там до глубокой ночи перелистывал горы английских и французских газет, издававшихся в Александрии в конце XIX века. Сидя на корточках и чувствуя, как в его тело проникает сытный мрак мяса, он читал эти газеты с жадным интересом, потому что с ним они не могли иметь никакой связи. Этому условию как нельзя более отвечали объявления.

Из вечера в вечер он листал объявления давно умерших людей, предложения, которые не имели больше смысла и блестели пылью более старой, чем он. На этих желтых страницах предлагалась французская настойка против ревматизма и вода для мужских и женских ртов, August Zigler из Австрии объявлял, что в его специализированном магазине по продаже оборудования для больниц, врачей и повитух есть средства против расстройства желудка, чулки для больных с расширением вен и надувные резиновые стельки. Потомок какого-то халифа XVI века предлагал для продажи фамильный дворец с полутора тысячами комнат, расположенный в красивейшем месте тунисского побережья Средиземного моря, всего лишь в двадцати метрах под поверхностью воды. Смотреть можно в любой день, когда хорошая погода и дует южный ветер «тарам». Пожелавшая остаться неизвестной старая дама предлагала будильник, который будит запахом розы или коровьего навоза; рекламировались стеклянные волосы или браслеты, которые заглатывают руку, стоит их только надеть. Христианская аптека «Святая Троица» сообщала о жидкости доктора Лемана против веснушек и лишаев, чистотеле, зверобое и порошке для верблюдов, лошадей и овец, который повышает аппетит и предотвращает болезни молодняка, чесотку и водоиз— нурение при водопое. Какой-то анонимный покупатель искал в рассрочку еврейскую душу, причем самого низшего сословия, которая называется нефеш. Известный архитектор заявлял о себе предложением построить по проекту заказчика, очень дешево, роскошную виллу на небе, в парадизе, причем ключи владелец мог получить еще при жизни, сразу после уплаты по счету, выписанному, однако же, не строителю, а каирской голытьбе. Рекомендовались средства против облысения во время медового месяца, предлагалось продать волшебное слово, которое по желанию могло быть превращено в ящерицу или лунную розу, продавалась, и очень дешево, пядь земли, с которой можно наблюдать лунную радугу всегда, когда наступает третья джума месяца раби-аль-ахир. Каждая женщина может стать красавицей, очистившись, как от насекомых, от прыщиков, веснушек и родинок, с помощью белил английской фирмы Rony and Son. фарфоровый сервиз для зеленого чая в форме персидской курицы с цыплятами мог быть приобретен вместе с миской, под которой некоторое время находилась душа седьмого имама…

Бесчисленное множество имен, адреса уже давно переставших существовать фирм и продавцов, магазинов, которые давно не работают, пестрели на старых страницах газет, и д-р Муавия погружался в этот исчезнувший мир как в некое новое спасительное общество, равнодушное к его бедам и заботам. Как-то вечером 1971 года, когда он чувствовал каждый свой зуб как отдельную букву, д-р Муавия сел и написал по одному объявлению от 1896 года. Он аккуратно вывел на конверте имя и адрес, которые, может быть, давно уже не существовали в Александрии, и послал запрос по почте. С тех пор он каждый вечер обращался по одному из адресов конца XIX века. Груды его писем направлялись в неизвестность, но однажды утром пришел первый ответ. Незнакомец писал, что хотя у него больше нет для продажи указанного в объявлении патента Турул из Франции, которым пользуются в домашнем хозяйстве и о котором пишет в своем письме д-р Муавия, однако он может предложить кое-что другое. И действительно, на следующее утро в доме Муавии в связи с этим объявлением появились девушка и попугай, они дуэтом спели ему песню о сандалиях на деревянной подошве. Потом попутай пел один на каком-то незнакомом Муавии языке. Когда Муавия спросил у девушки, кто из них продается, она ответила, что он может выбирать. Д-р Муавия засмотрелся на девушку — у нее были красивые глаза и груди, как два крутых яйца. Он очнулся от летаргии, приказал Аслану освободить одну из больших комнат в мансарде, установил там стеклянный обруч и купил попугая. Потом постепенно, по мере того как приходили ответы на его письма от кто знает каких далеких наследников давних авторов объявлений, он начал эту комнату заполнять. Здесь собралось много мебели странного вида и непонятного назначения: огромное седло для верблюда, женское платье с колокольчиками вместо пуговиц, железная клетка, в которой людей держат подвешенными под потолком, два зеркала, одно из которых несколько запаздывало в передаче движений, а другое было разбито, старая рукопись со стихотворением, написанным на неизвестном ему языке и неизвестными буквами. Стихотворение гласило:

Год спустя комната в мансарде была забита вещами, и однажды утром, войдя в нее, д-р Муавия был ошеломлен, поняв, что все им приобретенное начинает складываться в нечто имеющее смысл. Бросалось в глаза, что часть этих вещей представляет собой оборудование для чего-то походившего на больницу. Но на больницу необычную, возможно древнюю, в которой лечили не так, как лечат сейчас. В больнице д-ра Муавии были сиденья со странными прорезями, скамьи с кольцами для того, чтобы привязывать сидящих, деревянные шлемы с отверстиями только для левого или для правого глаза или же с дыркой для третьего глаза на темени. Муавия поместил эти вещи в отдельную комнату, позвал своего коллегу с медицинского факультета и показал их ему. Это была его первая после войны 1967 года встреча с одним из бывших университетских друзей. Медик осмотрел вещи и сказал: это древнейшее оборудование для лечения снов, точнее, для лечения зрения, которым пользуются во сне. Потому что во сне, по некоторым верованиям, мы видим совсем не тем зрением, которым видим наяву.

Водяной знак из собрания д-ра Абу Кабира Муавии

Д-р Муавия усмехнулся такому выводу и занялся остальными вещами. Они по-прежнему находились в первой большой комнате с попугаем, однако установить связь между ними было труднее, чем между теми, что представляли собой средства для лечения зрения, которым видят сны. Долго пытался он найти общий знаменатель для всего этого старья и наконец решился прибегнуть к методу, которым пользовался раньше — в своей предыдущей жизни ученого. Он решил искать помощь у компьютера. Позвонил по телефону одному из своих бывших сотрудников в Каире, специалисту по теории вероятности, и попросил его ввести в компьютер названия всех предметов, которые перечислит ему в письме. Три дня спустя компьютер выдал результат, и д-р Муавия получил из Каира ответ. Что касается стихотворения, о нем машина знала только то, что оно написано на каком-то славянском языке, на бумаге 1660 года с водяным знаком, изображавшим ягненка под знаменем с трехлистным клевером. Остальные же предметы — такие, как попугай, седло для верблюда с колокольчиками, засохший плод, похожий одновременно на рыбу и шишку, клетка для людей и другие — объединяло только одно. А именно — из скудных данных, которыми компьютер располагал главным образом на основе исследований самого д-ра Муавии, вытекало, что все эти вещи упоминались в утраченном в настоящее время «Хазарском словаре».

Так д-р Муавия снова оказался там, где он был накануне войны. Он отправился в «Корчму у суки», раскурил трубку, огляделся вокруг, погасил ее и вернулся в Каир, к прежней работе в университете. На столе его ожидала гора писем и приглашений на встречи и симпозиумы, из которых он выбрал одно и начал готовиться к докладу на научной конференции в октябре 1982 года в Царьграде на тему «Культура Черноморского побережья в средние века». Он снова прочитал Иуду Халеви, его сочинение о хазарах, написал доклад и поехал в Царьград, надеясь, что там, быть может, встретится с кем-нибудь, кто больше его знает о хазарских делах. Тот, кто убил д-ра Муавию в Царьграде, сказал, направив на него револьвер:

— Открой пошире рот, чтобы я не испортил тебе зубы!

Д-р Муавия разинул рот и получил в него пулю. Причем так удачно, что все зубы остались целы.