Ким Сатарин
Приемный покой

А ведь никаких предзнаменований накануне не было. Ей-богу, не было. Поднявшись с утра, Чапай обнаружил, что печь не топлена, форточка открыта и по немытому, загаженному полу гуляет злой сквозняк. Подруга жизни по прозвищу Колода спала, сладко причмокивая. Нечёсаные грязные волосы закрывали опухшее лицо. "То-то ей тепло," — со злостью подумал Чапай, захлопывая форточку. Печь топить было нечем, да и не к чему — на дворе уже май. А вот жрать хотелось. Заглянув в старенький холодильник, приватизированный недавно на чьей-то даче, Василий Чакмаев, известный среди приятелей как Чапай, вытащил оттуда одинокую трехлитровую банку и пошарил в мутном рассоле ладонью. Выудив огурец, он жадно его схрумкал и вновь запустил руку в рассол. Следующий огурец оказался последним.

Оглянувшись на спящую подругу, Чапай сжевал и его, а банку вернул в холодильник. Другой пищи, как он с горечью понял, в доме не было. Денег не было тоже, но о них Чапай уже давно не думал. После того, как его поперли с работы, он уже три года бездельничал. Собирал бутылки, воровал черные и цветные металлы, что-то кому-то копал, строил или переносил. Больше всего ему нравилось подносить товары рыночным торговцам, но на рынке он не удержался — там, кровь из носу, а с утра надо было приходить и работать. Такой обязаловки Чапай вытерпеть не мог.

— Эй, Колода, проснись! — потряс он за плечо непутёвую бабу, недавно пристроившуюся к нему в сожительницы. — Жрать в доме нечего, думай, что делать будем.

Подруга, в былой жизни Галина Анатольевна, а ныне откликавшаяся только на кличку, протяжно зевнула, глянула на Чапая укоризненно, и слабо махнула рукой. Смысл жеста был ясен: отвяжись, не до тебя. Однако Чапай, обуреваемый утренним похмельным беспокойством, подругу всё же растолкал.

— Ну, чего тут думать? — умывшись, укорила она сожителя. — Либо на дачи — картошки поискать, либо потёмками опять туда, на Паперть.

— Днём на дачах опасно. Тепло уже, там народу полно. Накостыляют ещё, — вслух подумал Чапай.

— Тогда на Паперть, — решила за них двоих Колода и принялась неспешно прибираться после вчерашнего шабаша.

Один за другим заходили вчерашние собутыльники, спрашивали денег — зная наверняка, что в доме этом деньги больше получаса не задерживались. Но всё же спрашивали. Важен был предлог, и теплилась надежда опохмелиться на халяву. Пригласили Чапая вскопать бабке огород, за бутылку. Но огород располагался далеко за городом, и он отказался. Танька, вчерашняя собутыльница, принесла каких-то пирожков, и хозяева кое-как утолили чувство голода. К обеду собутыльники рассеялись, кто куда, а Чапай прилег отдохнуть. Колода, подкрепившись пирожками, даже помыла пол. Потом, уморившись, прижалась боком к сожителю.

— Не по душе мне эта Паперть, — признался Чапай обеспокоенно.

— Чего так? — удивилась Колода. — Сиди себе с протянутой рукой, никто не гонит, заработок не отбирает. Попробовал бы ты так у Ахтырской посидеть!

— Сидеть-то хорошо, — не возражал мужик, — ты попробуй золото потом сдать. Того и гляди качки проклятые прижмут, не только золота — жизни лишат. Тебе-то хорошо, ты в ряды не ходишь.

— К универмагу ходи, — посоветовала Колода. — Там тоже золото скупают.

— Куда ни ходи, везде запомнят, — посетовал Чапай.

— Да пусть их запоминают, — обозлилась подруга. — Менялы на тебе знаешь какую деньгу заколачивают? Твои монеты переплавят, а золото потом ювелирам в пять раз дороже сдадут. Кто же станет допытываться, откуда ты их берешь?

— Менялы не станут, а бандюки, которые за ними присматривают, станут, — со страхом проговорил Чапай.

— Если боишься, тогда вечером идём на дачи, — вынесла свой вердикт Колода.

И с удовлетворением, вполне ожидаемым, так как разговор этот повторялся уже в который раз, услыхала, что Чапай идти на дачи совершенно не желает, и предпочитает ещё раз оказаться на Паперти. День тянулся долго. Они заперли дверь, дабы собутыльники, случайно разжившиеся спиртным, не заглянули к ним. Даровой выпивки хотелось, чего говорить, но следовало подумать и о хлебе. А стоило сесть за стол — и намеченный поход, ясное дело, становился мероприятием неосуществимым. Ближе к вечеру сожители облачились для выхода. Колода повязала голову плотным серым платком. В иных домах такой тряпкой побрезговали бы и полы мыть. Надела кофту болотного цвета, по которой шли едва заметные оранжевые клетки, и черную длинную юбку. На ногах её красовались сандалии с деревянной подошвой. Чапай напялил длинную блеклую рубаху с двумя рядами больших деревянных пуговиц и мятые шаровары, заправив их в сапоги. Сапоги, заляпанные грязью до самого верха голенищ, воняли прогорклым маслом. Вся одежда, ясное дело, была оттуда.

Вышли в небольшой двор, где среди сараев скрипел полуоторванной дверцей сортир. Из своего сарая, не запиравшегося за отсутствием в том необходимости, Чапай вытащил старый мешок, скомкал его и засунул под мышку. Теперь можно было отправляться на Паперть.

Имелась в виду вовсе не паперть расположенной неподалеку церкви, хотя смысл похода совпадал абсолютно. Чапай с подругой поднялись на высокий берег реки, напротив Козьего Парка и пошли по тропе над обрывом. Слева тянулась бетонная стена, а справа, чуть шагни с тропинки, начинался крутой спуск к реке. Спуститься по нему ногами сожители не могли, и, когда они оказались над двумя каменистыми выступами, торчащими из склона, им пришлось съезжать к ним на ягодицах.

Они уселись, каждый на своем выступе, сомкнулись коленями, положили ладони на бугристую поверхность известняка. Окружающий мир на мгновение померк, мужчина и женщина слегка провалились вниз, отчего зубы Колоды довольно сильно клацнули — и в следующее мгновение они обнаружили себя сидящими на двух соседних скамеечках. И Чапай, и его нынешняя подруга не выказали никакого удивления. Как ни в чём ни бывало встав, они направились по еле заметной тропинке, петляющей среди деревьев. Только в самый первый раз, случайно, присев отдохнуть в поисках пустой посуды, они обомлели, разом попав в иной мир. Но сейчас, когда они уже не могли и припомнить, в который раз оказались здесь, факт перехода воспринимался ими, как своего рода закон природы.

На Паперти, в отличие от только что оставленного ими места, стоял день. Сквозь кроны деревьев виднелся спуск к мелкой речке, через которую вброд переправлялся небольшой отряд: запряженная двумя лошадьми карета и четверо всадников. Как и в первый раз неприятно резанула по глазам особенность местных карет: они обходились вовсе без колёс, удерживаемые над землей — или над водой, как сейчас — неведомой силой.

Чапай молча показал на них своей спутнице и они прибавили шагу. Тропинка вскоре вывела их к ограде, едва-едва по колено, сложенной из обтёсанных камней чуть побольше кирпича. Затем они шагали параллельно ограде, за которой возвышалось серое приземистое здание, увенчанное на торцах куполами. Купола были покрыты серой черепицей, а окна здания, забранные частой решеткой, закруглялись полукружиями и вверху и внизу.

Пройдя через разрыв в ограде, Чапай и Колода оказались на мощеной кремового цвета плиткой дорожке, ровной и чистой. Ближе к дверям приземистого здания у дорожки уже сидело несколько человек. Они уставились на вновь пришедших бессмысленными взглядами. Поёжившись, Колода дернула сожителя за рукав и присела рядом с дорожкой на траву, в отдалении от остальных. Мужчина молча пристроился рядом с нею. До них донеслась игравшая в здании музыка: мерный рокот барабана, многоголосие пения, звуки флейты или схожего инструмента. Как обычно, при этих звуках Чапай впал в ленивую задумчивость. Колода же цепким взглядом осматривалась, расстелив рядом с собою мешок. На сидящих ближе ко входу была такая же одежда, что не удивительно, так как Чапай с подругой свою получили тут же — в качестве подаяния, которым не обходили просящих проходящие в здание люди. Каждое подаяние оказывалось годным в дело: а подавали не только деньгами. Одежда, неведомые фрукты, благодаря которым Колода избавилась от болезней желудка, а у её сожителя перестали трястись руки, новые простыни с затейливым узором. Узор женщина уже забыла, так как простыни они продали соседям, а деньги пропили.

Сейчас Колода высмотрела у конкурентов на тряпочках в траве блеск золотых монет и завистливо толкнула сожителя в бок. Тот уже пребывал в задумчивости, не обращая на происходящее внимания. Повышать на него голос Колода побаивалась — места чужие, говорят не по-русски, следовало радоваться, что подают и не гонят. Она опустила голову, искоса наблюдая за входящей в ограду дамой в коротких штанишках и туфлях на трех тонких каблуках. Выше желтых облегающих шортов на даме была переливающаяся вычурная блузка с несколькими сверкающими брошками и шляпка с широкими полями. Даму сопровождали три мужчины в одинаковых чёрных мундирах и серебряными лампасами на тёмно-синих брюках. Пуговицы, ремни и аксельбанты Колода разглядывать не стала. Едва заметив короткие сабли на боку, она опустила глаза.

Перед ней на дорожке остановились уже знакомые туфли и две пары остроносых чёрных ботинок. Звуки чужой речи неясной мелодией прозвенели в воздухе. Колода прекрасно поняла, что обращаются к ней, но даже не шевельнулась. Она старалась ничем не отличаться от тех, кто сидел сейчас возле входа в здание. Они с сожителем довольно долго наблюдали за ними, прежде чем в первый раз рискнули войти в ограду и сесть у дорожки, так что обычаи Колода знала.

На мешок, сверкнув под солнцем, упали одна за другой четыре монеты. Скосив глаза, женщина с удовлетворением убедилась, что одна из них — золотая. Сидевший рядом сожитель полностью отрешился от действительности. На него музыка действовала, как стакан хорошего вина — расслабляла и поднимала настроение. Женщине же всё вокруг было по фигу, падали бы монетки на расстеленный мешок.

Вскоре среди монеток на мешке лежал каравай здешнего хлеба, несколько плодов, точь-в-точь хурма, и пара довольно новых сапог для Чапая. Золотых монеток, пригодных для того, чтобы вернуться с ними домой и загнать менялам, было всего две. Серебро и медь тащить на Землю смысла не имело. Их сожители могли потратить здесь, в известной им таверне. Хурму Колода слопала тут же, улучив момент, когда и на дорожке входа и на расположенной подальше дорожке выхода никого не было.

Они поднялись, когда смолкла музыка. Чапай сразу занервничал, прямо затрясся. Он всегда боялся, когда надо было вступать в какие-то отношения с местными жителями. Оттого и ужин заказывала Колода, и расплачивалась тоже она. Впрочем, женщина лишь тыкала пальцем в блюда на соседних столах и что-то мычала, а официант в тёплом цветастом халате сам брал монетки с её ладони и приносил им еду. Может, он брал с них больше, чем надо, но как проверишь? Да и смысла не было: претензии ему, не владея местным языком, всё равно не предъявишь.

Озираясь по сторонам, Чапай жадно хлебал густую похлёбку с бараниной.

— Смотри, наливают! — толкнула его ногой сожительница.

Сожитель посмотрел на официанта. Колода лихорадочно шептала, что надо и им сделать заказ. Золотого, если что, должно хватить.

— Помолчи, дура. Посмотрим, как люди это пить станут.

Женщина покорно затихла. Действительно, следовало убедиться, что в принесённом официантом кувшине было именно спиртное. Кто знает, может, здесь кумыс какой подают или воду минеральную. Так оно и оказалось. Обедающие лениво прихлебывали из темно-зеленых стаканов, не придавая напитку никакого значения. Что Чапай, что его сожительница привыкли выхлебывать оказавшиеся в их стакане спиртное единым махом, и сейчас разочарованно вздохнули.

Уже который раз пребывая на Паперти, они так никуда и не ходили, кроме здания, которое считали храмом, и таверны. Сквозь ровные ряды деревьев неподалёку виднелись крыши дворцов с башенками и статуями, но к ним сожители не приближались. Чужой мир, со своими законами, вдруг случайно нарушишь. Наверняка, полагал Чапай, здесь есть свои менты: а они в любом мире к бомжам настроены неблагожелательно. Колода ментов не боялась, просто её ничего, кроме подаяния и жратвы, не интересовало.

Поев, они вернулись в садик и присели на скамеечки, соприкасаясь коленями. Стоило им опустить на скамейки ладони, как их обоих словно подбросило. Неуклюжее тело Колоды не удержалось на каменистом выступе, и сожителю пришлось схватить её за ногу — иначе кувыркаться бы ей до самой воды. Проклиная крутизну, они выкарабкались на тропу. В раннем утреннем свете река вытянулась изгибающейся серебряной лентой.

— Хорошо-то как, — сообщил сожительнице растроганный Чапай.

Его так вдохновил удачный поход, что он даже простодушно возрадовался наступающему утру.

— Пойдём, чего встал, — охладила его мечтания Колода и заковыляла в сторону дома.

Когда открылись магазины, Чапай вернулся с обмена, радостно осклабившись. В руке у него была полная сумка, из которой он гордо вытащил бутылку вина и водрузил на стол. Пока он выкладывал продукты в холодильник, Колода, как была, в халате, помыла стаканы и быстро нарезала хлеб. Но отметить удачный обмен сожителям не удалось. В распахнувшуюся дверь протиснулся плечистый бритоголовый парень, недобрым взглядом разом пригвоздив к месту и Чапая, и его сожительницу. Вошедший следом за ним второй, в такой же кожаной куртке, но с волосами на черепе, радостно загоготал:

— А, так мы прямо к столу поспели, Оклад! Глянь, чего нынче бичи жрут?

— Ты такую погань даже с перепоя пить не станешь, Толян, — ответил ему первый.

Вынув из кармана тяжелый угловатый кастет, он принялся его надевать. Толян сокрушенно покачал головой:

— Слышь, бомжи, Оклад парень резкий. Садист где-то даже. Я бы вам посоветовал быстренько золотишко сдать. Глядишь, он подобреет, и челюсти вам ломать не станет.

Оклад надел кастет и для пробы ударил им в стол. На грязных досках появились четыре заметных вдавления. Колода икнула и попыталась было заголосить. Тогда Оклад легонько шлепнул её по щеке, отчего женщина отлетела в угол.

— Ну что, мужик, будешь смотреть, как я твою бабу изуродую, или сразу рыжьё выложишь?

— Да нет у меня золота! Всё, что было, сегодня поменял!

— Ты мне песни не пой, золотишко меняешь постоянно, значит, имеешь где взять. Веди туда, где оно есть, — предложил Толян Чапаю, завороженно разглядывающему блестящий кастет, вплотную приблизившийся к его носу. Спустя десять минут и Чапай, и его сожительница уже руководили братками, пытающимися примоститься на каменные выступы склона.

— Ну и где здесь твоя дверь, долбаный Чапай? — спросил мужчину третий браток, которого окликали Солодом.

— Там, мы всегда так садились, она и открывалась, — стоял на своём Чапай.

— Тогда вот что. Садись туда сам со своей бабой, а пацаны вас за шею подержат, чтобы вы, бомжи, смыться не попытались. Пацаны, вы их за горло крепче держите. Если дверь не откроется, дышать им уже будет незачем…

Колода ещё попыталась что-то пискнуть, но мощные лапы Толяна сдавили ей горло так, что она не могла даже хрипеть. Мужчина и женщина сплелись коленями, положили ладони на камень — и секунду спустя руки братков уже сжимали пустоту.

— Солод, дебил, ты чо насоветовал! Бомжи, в натуре, слиняли! Теперь нас Огурец по столу, как блины раскатает!

— Не гундось, Толян! Здесь какой-то трюк. Поднимайтесь, подождем их здесь. А ты, Оклад, мухой к бомжам в дом лети. Если их там нет, то хоть хату обшмонаешь.

Солод зря храбрился. Чапай с Колодой так и не вернулись. Оклада повязала милиция, которую вызвали соседи, заметив, что в Чапаевом жилище нагло распоряжается посторонний. Ему вменили кражу со взломом, а оставшимся на свободе браткам, Солоду и Толяну, вышеупомянутый Огурец убедительно указал на допущенные ошибки. Впрочем, их здоровье довольно быстро пришло в норму. Золото привычным путем переместилось от скупщика к ювелиру, и было тем переплавлено. Если ювелир и задумался о происхождении невиданных ранее монет, то ни с кем своими предположениями не поделился.

Солод и Толян еще не раз наведывались на крутой склон, елозили ягодицами по камням, сцеплялись коленками — и ничего не происходило. Им, двум мужикам, так и не пришло в голову, что ворота открывались только для двоих: мужчины и женщины. Как не приходило в голову безвозвратно покинувшим Землю сожителям, что судьба подарила им редкий шанс — они обнаружили созданный высшей расой семейный больничный портал. В здании, принимаемом ими по невежеству за храм, располагался госпиталь, способный обеспечить любого человека идеальным здоровьем.

Им следовало лишь войти туда; но они, обрадовавшись возможности получить на халяву мелкие сувениры от желающих излечиться, сели в один ряд с местными идиотами, которым уже не могла помочь никакая медицина. Чапай и Колода прожили рядом с госпиталем довольно долго, так и не поняв сущности мира, в котором волею судьбы оказались. Ночевали они в наскоро сложенном шалаше под деревьями. Ночи на Паперти оказались тёплыми, зим не было вообще, а спальные мешки и одеяла им подали в первый же день после переселения.

Будь пришельцы с Земли чуть любознательнее, они сообразили бы, что местные обитатели способны без слов понимать их желания и потребности. Поднимись их потребности чуть выше жратвы и выпивки — и они сами смогли бы овладеть искусством, называемым на Земле телепатией. Мир Паперти предоставлял каждому искомое; не его вина, что земные бомжи пожелали остаться бомжами и здесь.

Своё существование на Паперти Чапай и Колода райским отнюдь не считали: этот мир не знал спиртного. И они не сумели найти ему никакого заменителя. Возвращаться к двум скамейкам, воротам в родной мир, сожители боялись. А со временем попросту забыли про их существование. Дни летели один за другим, неотличимые друг от друга, сливаясь в года. Чапай умер первым: однажды утром не поднялся с постели, просил пить, почти всё время спал — и во сне испустил дух. Колода зарыла его под соседним деревом. Смерть взяла её примерно через год. Пневмония. Её бы спасли, сумей она доползти до ограды больницы. Но такая мысль ей просто не пришла в голову.

2010 г.