"Дочь скульптора" - читать интересную книгу автора (Янссон Туве Марика)

КРАСНУХА

У меня была краснуха. Я лежала на своих нарах и пыталась связать крючком прихватку для горшков и котелков.

Одеяло мое было горным ландшафтом с мелкими гипсовыми животными, бродившими вверх и вниз и никогда не идущими вперед. В конце концов я устроила им землетрясение, и тогда они распростерлись на земле и не стали больше карабкаться вверх и спускаться вниз.

Попполино сидел в клетке на папиных нарах и что-то искал в своих газетах и бумагах. Он поднимал их одну за другой, роняя, словно они вызывали у него отвращение, таращился в потолок и рассеянно чесался. Его глаза при зимнем освещении казались совсем желтыми.

Внезапно он испугался собственного хвоста, торчащего из-под газет, и решил, что это змея! Он заорал, взвился на свое деревцо, бросился к решетке и стал трясти клетку с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Затем он снова сидел молча, и вид у него был, как у грустной крысы с очень узенькой спиной. Опустив свою длинную верхнюю губу, он смотрел прямо перед собой, а руки его свисали вниз так, словно ничего на свете не стоило его трудов. А потом Попполино заснул.

День был печальный. Я повернулась лицом к оклеенной бумагой стенке и через свое тайное смотровое отверстие стала глядеть вниз в мастерскую.

Мама была на монетном дворе и рисовала. Папа стоял перед вращающимся шкивом с испачканными глиной тряпками в руках. Он швырнул их в ящик с глиной и запустил вращающийся шкив в ход, так, чтобы он завертелся, а диск заскрипел. Потом папа зашел с задней стороны машины и посмотрел.

Он снова запустил вращающийся шкив в ход и долго стоял и смотрел. Затем подошел к окну и стал глядеть вниз на улицу. Потом передвинул какую-то банку, пошел в гостиную и стал и там смотреть в окно. Он принес воды и полил плющ на стене.

Я вертелась, пытаясь заснуть, но никак не могла… Через некоторое время снова заскрипел диск вращающегося шкива. Потом я услыхала, что папа вернулся обратно в гостиную и стал вдруг тарахтеть деньгами и гвоздями, которые держал в карманах своего рабочего халата. Он включил радио и надел наушники. Затем снова выключил приемник и снял наушники.

Попполино проснулся и закричал. Он стал трясти клетку и совать морду между прутьями решетки и кричать, глядя вниз на папу в гостиной. Папа поднялся на свои нары, сел перед клеткой и стал очень ласково беседовать с Попполино, но я не слышала, что он ему говорил. Папа открыл дверцу и попытался надеть на Попполино ошейник. Но Попполино вывернулся у него из рук и, сделав длинный прыжок, оказался на диване в гостиной, а затем ворвался в мастерскую. Потом наступила тишина.

Папа снова спустился по лесенке вниз и позвал Попполино. Он звал его ласковым сладким голосом, который жутко злил меня. А теперь они оба уже были в мастерской. Попполино, сидя на гипсовом бюсте наверху под самым потолком, таращился на папу, а тот манил обезьяну вниз. И вот тогда-то это и случилось снова.

Как-то раз Попполино стал раскачивать гипсовый бюст, а потом, разбежавшись, прыгнул на него. Это был большой бюст горного советника, и когда бюст разбился и осколки разлетелись по полу, раздался ужасающий звук. Попполино висел на занавеске и кричал от испуга, но папа не произнес ни слова.

На этот раз вниз рухнуло что-то такое же большое, я лишь услыхала грохот, потому что смотреть больше не смела.

Когда все стихло, я поняла, что Попполино спасся от беды у папы, и его утешили. Через некоторое время они должны были вместе пойти гулять в парк. Я внимательно прислушивалась.

Вот на Попполино надели бархатный плащ и шляпу. Застегивая обезьяне пуговицы на плаще и завязывая ленту на шляпе, папа говорил не переставая, а Попполино жаловался и рассказывал, что ему пришлось пережить!

Вот они вышли в тамбур. Дверь стукнула, когда они отправились гулять.

Я встала, собрала всех своих гипсовых животных и бросила их через балюстраду вниз в гостиную. Спустившись по лесенке, я взяла каменный молоток и превратила их в пюре, а гипс втерла ногами в ковер. Затем я снова поднялась наверх и влезла в клетку обезьяны. Я уселась в его газеты и стала выдыхать что есть силы на все, что лежало в клетке, микробы краснухи. Когда папа и Попполино вернулись домой, они, оказывается, уже побывали в магазине и купили салаку.

Я лежала под одеялом и слышала, как папа посадил в клетку Попполино. Голос его звучал радостно, и я поняла, что Попполино угостили лакрицей[25]. Потом папа перешел на мои нары и хотел угостить лакрицей и меня.

— Обезьянья еда! — сказала я. — Я не ем то же, что и тот, кто разбивает скульптуры!

— Но они были неудачные, — возразил папа. Просто прекрасно, что Попполино их разбил. Как ты?

— Я, пожалуй, скоро умру, — ответила я и еще глубже нырнула под одеяло.

— Не будь дурочкой! — сказал папа.

Я не ответила, и он спустился вниз в мастерскую и принялся за работу. Он что-то насвистывал. Я слышала, как он ходил взад-вперед перед вращающимся шкивом, насвистывал и работал.

Я чувствовала, как в пальцы моих ног заползает, пробуждаясь, нечистая совесть. И чрезвычайно быстро, прежде чем она успела подняться выше, я уселась и стала вязать. Но уже не прихватку для горшка, а пуловер для Попполино. Никогда не знаешь, почему и каким образом люди радуются и испытывают желание работать. Да и насчет бацилл тоже ничего не знаешь. Лучше не думать слишком много, а как можно быстрее уладить все добрым делом.