"Атаман Платов" - читать интересную книгу автора (Корольченко Анатолий Филиппович)

Городок Черкасск

Весна на Дону выдалась поздней и капризной. В конце марта вместо оттепели вдруг заснежило, и за одну ночь сугробы выросли вровень с плетнями, потом ударили, будто в январе, морозы. А в начале Вербной недели запоздавшее апрельское солнышко спохватилось и заиграло с чистых небес так рьяно, что сугробы таяли на глазах. Засверкала радужным блеском льдистая капель, светлым дождем заструилось с крыш. Ручьи зажурчали, побежали наперегонки. Дон вскрылся, и пошел, громыхая, лед к морю Азовскому.

А когда ледоход прошел, вдруг задуло с низовья. Три дня ветер свирепствовал с такой силой, что, казалось, остановил течение реки. И Черкасск по окна домов погрузился в мутную воду. Даже паперть стоявшего на возвышении девятиглавого Воскресенского собора оказалась в воде.

Паводки на Дону не редкость. Каждую весну он взбухает, разливается, затопляя низменное левобережье и дома городка. Казаки плавают в челнах меж домов, отправляются на них к собору, где и в непогодь бывает служба.

Черкасск — городок не столь уж малый, одних казаков проживает тысяч десять, не считая пришлого люда: приплывших с верховья торговцев, поспевающих всюду армян, греков из дальнего моря, кубанских татар, украинцев из западных земель, шумливых евреев.

В базарные дни торг в Черкасске превеликий. Ковры и вина заморские, пряности, добротно сработанная умельцами домашняя утварь, ткани, изделия из дерева и металла. А какие на прилавках украшения! Серьги и браслеты, бусы и кольца, все из золота да серебра, жемчуга да изумруда. Бойкие черноглазые казачки от них не могут оторвать взгляда.

А сколько рыбы! И будто налитый жиром чебак, и с просвечивающей спинкой рыбец, и саблевидная чехонь, донская сельдь и сытый сазан.

Из недалеких гирл, там, где Дон впадает в море, доставляют огромных осетров да севрюг. Привозят бочонки выпотрошенной из них зернистой икры.

Неподалеку от базара и Воскресенского собора, заложенного Петром Великим, широкая площадь — майдан. Когда приходится решать важные дела, на нем собирают Круг. Сходятся все казаки, выходит атаман со своими помощниками, громогласно объявляет, что надлежит делать, а уж как поступить — решают сообща. Когда казаки отправляются в поход, на том же майдане им проводят смотр. Атаман со старейшинами проверяет казачью справу, оружие, коней. И каждый походный старается не ударить лицом в грязь.

Иван Федорович Платов возвратился из войсковой канцелярии раньше обычного. Подтянув к самым ступеням лодку, привязал ее понадежней, поднялся по лестнице. Дом у него, как у всех справных казаков, в два этажа, под железной крышей, с долгим балконом поверху и с наружной лестницей.

Худой, черноволосый, будто турок, суровый и неулыбчивый, на этот раз Иван Федорович был в добром расположении. По случаю рождения сына у соседа-казака он пропустил кружку хмельного.

Войдя в горницу, сел на лавку, не спеша стащил промокшие сапоги. Шлепая босыми ногами, к нему подбежал двухлеток Степик. Потянул руки:

— Ба-а, на меня.

— Ишо чего захотел! На кой ты мне нужон, — с шутливой серьезностью отец отвел руки сынишки.

Старший, двенадцатилетний Матвей, сидел у окна с книжкой.

— Все читаешь, грамотей! О чем там написано?

— О царе, батяня. Как шел на Казань. Тут и картинки есть. Погляди-ка.

На рисунке изображен царь: в меховой шапке, с посохом в руке.

— Ишь ты, никак сам Грозный, — отец внимательно рассматривал портрет. — Он энтой клюкой сына свово убил.

— Скажешь такое, — возразила мать, гремя у печи ухватом. — Как же можно, чтоб сына родного…

— Можно. Тот вроде бы возразил, а он его клюкой — и насмерть.

— Ты дальше, батяня, смотри. Там нарисовано сраженье, — подсказал Матюшка.

— Сраженье, — недовольно пробурчала мать. — Ему бы только сраженье, все воевать.

— На то он и казак. А казак без войны не казак.

— Это ты казак, а он — мальчишка.

— Хорош мальчишка! Ишь, жердина какой вымахал! Того и гляди отца догонит.

Сын и в самом деле в последний год вытянулся: худой, длинный, темный — в отца, — волосы взлохмачены, нос крючковат. Среди сверстников он самый рослый. Кое-кто пытался назвать его тычиной. Но обидная кличка к заводиле уличных мальчишек не пристала…

Опустив Степика на пол и отложив книгу, отец крутнул ус:

— Намедни гутарил с атаманом. О Матвее нашем. Атаман согласие дал.

— Какое согласие? — насторожилась мать.

— Принять на службу. В Войсковой канцелярии покуда будет служить.

— Кто будет служить? Когда?

— Да Матвей-то наш. С осени нонешней.

Ты что там буробишь? Мальчишку — и на службу? Не пущу!

— Цыц! — прихлопнул отец по столу. — Ты, Анна, мне не перечь! Не твоего ума решать мужчинское дело. Осенью заступит на службу! И все тут!

— На посылках, что ли, в канцелярии? — уже не так решительно продолжала мать.

— Может, попервах и на посылках, а потом, возможно, писцом, коли сумеет.

От этих слов лицо Матвея полыхнуло огнем. Он мысленно представил, как оденет казачьи штаны и овчинную высокую шапку, сядет на коня, на отцова Воронка — горячего жеребца, быстрого, словно ветер.

— Матвею быть большим казаком, есаулом, а то и атаманом, — продолжал меж тем отец. — Ему с рождения это написано.

— А кто, батяня, написал?

— Судьба, Матюшка. Приметы. Помню, в тот час, как тебе родиться, был я на Дону. Иду это утром по берегу, кругом тихо, благодать. И вдруг — бац! Из Дона к ногам выпрыгивает во-от такой сазан. — Отец рубит руку ладонью у самого плеча, показывая, какой величины сазан. — Я его хвать за жабры. Только хотел поднять, а тут рядом с сазаном сверху падает кус хлеба. Оказывается, чайка с лёта выронила. Ну, думаю, не иначе, как что-то должно случиться. И точно! Пришел домой, а там новость: казак родился, стало быть, ты. Вот и рассуди: всякому ли такое выпадает, чтобы сазан к ногам, и хлеб с неба? Тут судьба.

Отец, хотя и говорил о чудных приметах судьбы, однако знал, что в жизни нужно пробивать путь локтями и не зевать. По примеру дворян, приписывающих своих детей к полкам сызмала, чтоб отрок начал службу в офицерском чине, задумал и он, Иван Федоров, протолкнуть таким маневром в жизнь своего старшего. Так делали не только в Петербурге и Москве, но и на Дону тоже. А он, Платов, чем хуже! У него и хутор есть, и мельница, и более полусотни мужиков пришлых содержит…

— А когда на службу, батяня?

— Я ж сказал — осенью. Атаман обещал. Только ты, Матюшка, на празднике, на скачках, себя покажи. Верхом на Воронке проскачешь. Приз бы еще отхватил. Тогда атаман наверняка смилостивится. Постарайся, а Воронок не подведет.

Род Платовых в Черкасске давний. Дед сказывал, что его родитель приплыл сюда с верховья на плоту. Оттого и прозвали его Плотовым, а потом переиначили на Платова.

Здесь, в Черкасске, родился Иван Федоров Платов в том самом году, когда опочил Петр Великий. С той поры прошло сорок лет. В пятнадцать лет Иван знал все казачьи премудрости и даже участвовал в дальнем походе на Крымскую линию. Позже ходил в Грузию и Персию. Особенно отличился в Семилетней войне под крепостью Кюстрин в 1758 году. Тогда его пожаловали серебряной медалью, а до того вручили почетное оружие: одну, а потом и вторую саблю.

Жена Ивана Платова, казачка Анна Ларионовна, на десять лет моложе мужа…

Наступили жаркие дни южного лета. В один из вечеров Матюшка с такими же, как и он, подростками погнал коней в ночное. Луг находился внизу по Дону, вблизи рощи, где были захоронены вернувшиеся с Азова казаки. Об этом месте и покоившихся здесь людях ходило много рассказов.

Вырвавшиеся на волю кони рассыпались по лугу, разминаясь в беге, ржали, помахивая хвостами. Это были в большинстве низкорослые, лохматые животные, бравшие свое начало от дикой скифской породы. И среди них выделялся Воронок: широкогрудый, с крепкими сильными ногами и мощным крупом. Ветер трепал гриву, полощил слегка приподнятый хвост. Кожа после купания поблескивала, и под ней рельефно проступали узловатые мышцы. Мальчишки собрали в роще хворост, нарубили веток, даже свалили ствол высохшего дерева, чтобы хватило топлива на всю ночь.

— Дедунь, а почему место прозывается урочищем? — тянулись казачата к древнему старику, охранявшему бахчу.

— Урочище? Стало быть место глухое… Вот и урочище… Казаков здесь порезали.

— У-у! — гудят в подчеркнутом изумлении мальчишки. — Расскажи, дедунь!..

Сухо потрескивает костер. Огонь жадно лижет дерево, летят искры. Свет играет на лицах, пламя сверкает в глазах казачат, слушающих старика. Его рассказ уносит их в даль прошлого…

После удачного похода к Азову, где засели турки, казаки возвращались, нагруженные богатыми трофеями. Ехали левобережьем. Напротив урочища повстречался лодочник. За небольшую мзду переправил их добро и одежду, а сами казаки, раздевшись до нога, переплыли через Дон вместе с конями.

— А не выпить ли по чарке перед расставанием? — предложил один.

— Как в душу глянул, — ответили ему.

И уже готовили уху да закуску под крепкое вино.

После нелегкого похода помянули казаки погибших товарищей и делились радостью ратных побед. И никто не заметил наблюдавших за ними из зарослей камыша людей. Не ускользнула от всадников из разбойного отряда богатая казачья справа, добрые кони, туго набитые переметные сумы.

Захмелевшие казаки заснули крепким сном. А потом у погасших костров обнаружили хладные тела добрых удальцов, так и не доехавших до родных куреней…

Сидели мальчишки и, раскрыв рты, слушали рассказ. Неподалеку таинственно шумела роща, храпели кони да слышались глухие удары копыт. Ночь походила на ту самую, о которой вел рассказ старец…

Утром же с платовским Воронком произошло непоправимое. С путами на ногах он упал в глубокую яму. Что-то хрустнуло. Конь попытался подняться, но задние ноги не слушались, были как чужие… Воронка не стало.

— Ты что же не уследил? — грозно нахмурился отец, узнав печальную весть. — Такого коня потерять…

Конь был семейной гордостью. На скачках не раз выходил победителем. Многие казаки откровенно завидовали отцу, торговались.

Матвея грызла тревога. Не придет на скачках первым, не жди от атамана милости, не примет на службу в Войсковую канцелярию.

— Как же теперь, батяня? Неужто все пропало?

Отец только дернул ус.

Через месяц он привел в конюшню нового жеребца: серого, норовистого, с диким блеском в круглом глаз.

— Ну вот, Матюшка, привыкай к Серому. На нем придется скакать.

Сын едва удержался, чтоб не заплакать от счастья. Проглотив подступивший к горлу комок, сказал:

— Подожди, батяня. Вырасту, так не такого я коня взращу…

Думал ли двенадцатилетний мальчишка, что его слова станут вещими! Пройдут годы, и Матвей Платов — атаман Войска Донского — немало приложит сил, чтобы создать на Дону конезавод, где будет выращена особая порода коней, в которой соединятся точеная грация арабского скакуна и выносливость дикой скифской лошади. Эти кони станут верными товарищами лихих казаков в их нелегких ратных походах.

Как-то атаман вызвал старшину Платова.

— Пойди-ка, Иван Федоров, погутарим насчет чада твоего.

Они вошли в просторный кабинет атамана. Тот сел за стол, подвинул толстую книгу в кожаном переплете. Платов навытяжку стоял, предчувствуя недоброе.

— Так сколько лет твоему отроку?

— Да вроде бы пятнадцать, — ответил старшина.

— Пятнадцать, говоришь? А вот тут записано другое. — Атаман коснулся ладонью лежащего на столе фолианта. — По метрической книге нашей церкви святого апостола Петра и Павла сказано… — Он полистал, нашел нужную страницу и, водя по ней пальцем, прочитал: — Нумер двадцать второй означает, что у старшины Ивана Федорова Платова, стало быть у тебя, родился восьмого августа[1] одна тысяча семьсот пятьдесят третьего года сын Матвей… Понятно?

— Понятно, господин атаман.

— Стало быть, твоему отроку ноне исполнится только тринадцать лет, а не пятнадцать, как ты сказывал.

Старшина стоял со взмокшим от пота лицом. Он знал, что атаман терпеть не мог, когда кто из казаков пускался в ложь.

— Виноват, запамятовал… Да и дюже вымахал он. Пятнадцать дашь. И грамоте обучен: читать могет и пером владеет.

— Что вымахал, то да, — согласился атаман. — Но после того, что ты сбрехал мне на целых два года, нет тебе моего обещания. Было, а теперь нет.

— Да я уж и справу казачью ему приготовил, — сказал, будто в оправдание, старшина.

— Справу? Справу-то сделать не трудно. Вот вырастить настоящего казака нелегко.

Атаман Ефремов был строгим и самолюбивым. На Дону считал себя безграничным хозяином. Принял он власть от отца, Данилы Ефремова. Тот испросил сию должность для сына у самой императрицы Елизаветы. В Указе императрица отметила, что, вступив в атаманство, сын должен действовать по ордерам и наставлениям отца, которому присваивала чин генерал-майора. По тому времени это была величайшая для казака милость.

За Ефремовым числились многие тысячи десятин земли, хутора, мельницы, хлебные амбары, десять тысяч голов лошадей, сады. Все это перешло в наследство сыну, Степану Ефремову.

О нем, несмотря на высокое положение, ходила дурная слава. Избалованный властью, атаман был непреклонным в своих желаниях. Женатому ему вдруг приглянулась дородная и разбитная казачка Меланья, лотошница с черкасского базара. Чувства атамана взыграли столь рьяно, что он пожелал на ней жениться. Но мешала законная жена. И она исчезла. Ходили разные слухи: одни утверждали, что убежала от жестокого мужа тайком с заезжим купцом, другие говорили, что сам атаман отправил ее в отдаленный монастырь, а третьи недвусмысленно кивали на Дон: у Черкасска он глубокий. Все это говорилось промеж себя, потому что боялись навлечь гнев Ефремова.

О проделках атамана дошло до столицы, прислали комиссию, чтобы выяснить что и как. Чиновники много и долго разъезжали по казачьим станицам, расспрашивали, писали. Собрали пухлый том бумаг. Только уберечь его не смогли: перед самым выездом в Москву в доме, где хранились документы, случился пожар. И все сгорело…

А свадьба с Меланьей Карповной состоялась. Праздновали не один день, и гостей было множество. От угощений ломились столы. Такой свадьбы на Дону еще не видывали. С той поры и пошла в народе поговорка: наготовлено, как на Меланьину свадьбу.

Обстоятельства в дальнейшем сложились так, что в момент дворцового переворота в июне 1762 года донской атаман находился в Петербурге. С ним были его ближайшие помощники, в том числе и Иван Платов — отец Матвея. Узнав о свержении непопулярного Петра III, казаки помчались в Петергоф.

Представ пред очи новой государыни, Степан Ефремов пал ниц.

— Дон, матушка, тебе верен до конца. — Знал атаман чем завоевать доверие.

В дальнейшем он был наказан судьбой. Уличенного в крупных взятках и злоупотреблениях, а также в стремлении к чрезмерной самостоятельности донских казаков, его арестовали. Государственная военная коллегия приговорила его к смертной казни. Екатерина II смилостивилась, заменив казнь вечным поселением в городе Пернов, у Рижского залива…

Таким был атаман Степан Ефремов.

Недели через три после этого разговора отец попытался замолвить за сына, но атаман глянул недобрым взглядом:

— Ты с этим, Иван Федоров, боле не обращайся. Не девка я красная, чтоб меня уговаривать.

Вся надежда осталась на осень: возможно, атаман сделает уступку, если сын покажет себя на скачках.

А Матвей и сам готовился к осени. Он будто бы догадывался, что его судьба зависит от того, как удачно пробежит Серый. Матюшка очень старался приручить коня: кормил его, поил, чистил. В жаркие летние дни выезжал к Дону и купал любимца в прохладной воде.

После удачной пробежки, похлопывал животное по шее, говорил: «Хорошая ты лошадь, умная! Ты всегда так скачи, как ветер…» И конь, удивительное дело, в ответ помахивал головой и крутил хвостом: не иначе как понимал, о чем его просят.

И вот наступил долгожданный день. С утра в городке чувствовался праздник. Накануне был бойкий базар, теперь же, одетые в лучшее, казаки да казачки неторопливо шли к широкому, лежащему за городком полю, где обычно происходили воинские построения и смотры.

Поле на виду у крепости, построенной еще во времена Анны Иоанновны. Не так давно у крепости маршировали солдаты в зеленых мундирах с красными отворотами на рукавах, в треуголках и белых чулках. Они вышагивали под грохот барабанов, напоминая казакам о силе Московского государства. Но три года назад гарнизон перевели в крепость Дмитрия Ростовского, выстроенную в полутора десятках верст вниз по реке. А крепость Святой Анны опустела.

На площади уже толпятся казаки.

— Строиться повзводно! На правом фланге — первая сотня! За ней — вторая! — слышится зычный голос командира полка, обращенный к казакам, которым предстоит смотр.

Сам атаман будет смотреть справы казака, его оружие, коня, снаряжение. А уж после того начнутся соревнования в умении владеть саблей да пикой, в ловкой езде верхом, в скачках. В последней, самой длинной и трудной, поскачут казачата, и взрослые будут судить о достоинстве коней, о том, какая смена казакам подрастает.

Матюшке не до праздника. Если бы не скачка, он, конечно же, не пропустил бы ничего, но сейчас он занят Серым.

Среди прочих коней выделяется Буланый — жеребец с черным хвостом и гривой. Конь принадлежал зажиточному казаку Востробуеву, Матвей знал и самого хозяина и сына его — рыжего Гераську, задиристого одногодка.

Конь, на котором поскачет Гераська, такой же широкогрудый, как и Серый, с мощными ногами и крупом. С первого взгляда казалось, что против других он несколько массивен и тяжеловат. Но это только казалось.

— Ты Серого сразу вперед не пускай, — напутствовал Матвея старый казак с серьгой в ухе. — Присматривайся и держись Буланого. Пусть он бежит, а ты за ним. Скачи и не отставай. А как покажется поворот, тогда пускай своего. Да подхлестни маленько, чтоб в раж ввести. А еще смотри, чтоб другие тебя не оттеснили. Конь Серый — животная умная, поймет, что требуется.

И вот у столба выстроилось десятка полтора всадников. Матвей пристроился рядом с рыжеволосым Гераськой. Тот восседает на своем Буланом, искоса поглядывает на Матвея. А к Матвею присматривается казачок на гнедой кобыле.

— Приготовьс-сь! Приготовьс-сь! — кричат с пролетки казак-выпускающий. В руке у него флажок.

Ребята волнуются и вместе с ними беспокойно бьют копытами, взбрыкивают кони. Каждый старается пробиться вперед.

— Поше-ел! — кричит казак и машет флажком. Все разом срываются.

Матвей вцепился в коня и, казалось, слился с ним. Он чувствовал его, словно самого себя.

— Быстрей, Серый! Не отставай! — подгонял он, не спуская глаз с рыжего Гераськи, на спине которого красным пузырем вздулась рубаха.

Гераська хлестал жеребца, часто оглядывался, стараясь оторваться от скачущих чуть позади Серого и гнедой кобылы. Но Матвей помнил наказ старого казака и все делал так, как тот велел: скакал чуть позади и сбоку, чтоб на повороте вырваться вперед.

За тройкой коней растянулись остальные.

«Поворот, поворот», — гвоздем засело в голове. Матвею показалось, что Буланый уходит вперед, и он хлестнул Серого. Прибавив бег, конь стал догонять. А когда догнал и почти поравнялся, был уже поворот. И тут Матвей совсем рядом, даже не за спиной, а где-то справа, почувствовал храп чужой лошади.

— Сурка! Сурка! — слышался голос казачка на гнедой кобыле.

А слева, чуть впереди, пузырилась рубаха Гераськи. Миновав поворот, кони вырвались на прямую, угадывая впереди толпу людей и белый столб с колоколом, служивший отметиной конца скачек.

— Давай, Серый! Давай! — закричал Матвей, нахлестывая любимца.

Серый чаще забил копытами, из ноздрей со свистом вырывался воздух. Еще мгновение и — слева уже рядом оказался Гераська, а потом стал отставать. И Матвей понял, что наконец-то ему удалось вырваться.

— Вперед, Серый! Вперед!

До столба с колоколом оставалось рукой подать. А справа и впереди ревела толпа…

Первым подбежал казак с серьгой, что его напутствовал:

— Молодец, Матюшка! Молодчага! Обошел! Всех обошел! Ай-да, лихой казак!

Сидевший под навесом атаман оглянулся, поманил старшину Платова:

— А ведь твой-то, как его?..

— Матвей…

— Ну да, Матвей. Истый казак. Удалой хлопец! Ты, пожалуй, завтра поутру приведи ко мне. Я сам с ним погутарю.

Так Матвей Платов начал служить у атамана Степана Ефремова.