"Поэтическое искусство" - читать интересную книгу автора (Буало-Депрео Никола)

Песнь вторая

Во всем подобная пленительной пастушке, Резвящейся в полях и на лесной опушке И украшающей волну своих кудрей Убором из цветов, а не из янтарей, чужда Идиллия кичливости надменной. Блистая прелестью изящной и смиренной, Приятной простоты и скромности полна, Напыщенных стихов не признает она, Нам сердце веселит, ласкает наше ухо, Высокопарностью не оскорбляя слуха. Но видим часто мы, что рифмоплет иной Бросает, осердясь, и флейту и гобой; Среди Эклоги он трубу хватает в руки, И оглашают луг воинственные звуки. Спасаясь, Пан бежит укрыться в тростники И нимфы прячутся, скользнув на дно реки. Другой пятнает честь Эклоги благородной, Вводя в свои стихи язык простонародный: Лишенный прелести, крикливо-грубый слог Не к небесам летит, а ползает у ног. Порою чудится, что это тень Ронсара На сельской дудочке наигрывает яро; Не зная жалости, наш слух терзает он, Стараясь превратить Филиду в Туанон[23]. Избегнуть крайностей умели без усилий И эллин Феокрит[24] и римлянин Вергилий, Вы изучать должны и днем и ночью их: Ведь сами музы им подсказывали стих. Они научат вас, как, легкость соблюдая, И чистоту храня, и в грубость не впадая, Петь Флору и поля, Помону и сады,[25] Свирели, что в лугах звенят на все лады, Любовь, ее восторг и сладкое мученье, Нарцисса томного и Дафны превращенье, — И вы докажете, что «консула порой Достойны и поля, и луг, и лес густой»[26], Затем, что велика Эклоги скромной сила. В одеждах траурных, потупя взор уныло, Элегия скорбя, над гробом слезы льет Не дерзок, но высок ее стиха полет. Она рисует нам влюбленных смех, и слезы, И радость, и печаль, и ревности угрозы; Но лишь поэт, что сам любви изведал власть. Сумеет описать правдиво эту страсть.. Признаться, мне претят холодные поэты, Что пишут о любви, любовью не согреты, Притворно слезы льют, изображают страх И, равнодушные, безумствуют в стихах. Невыносимые ханжи и пустословы, Они умеют петь лишь цепи да оковы, Боготворить свой плен, страданья восхвалять[27] И деланностью чувств рассудок оскорблять. Нет, были не смешны любви слова живые, Что диктовал Амур Тибуллу[28] в дни былые, И безыскусственно его напев звучал, Когда Овидия он песням обучал. Элегия сильна лишь чувством непритворным Стремится Ода ввысь, к далеким кручам горным, И там, дерзания и мужества полна, С богами говорит как равная она; Прокладывает путь в Олимпии атлетам И победителя дарит своим приветом; Ахилла в Илион бестрепетно ведет Иль город на Эско[29] с Людовиком берет; Порой на берегу у речки говорливой Кружится меж цветов пчелой трудолюбивой; Рисует празднества, веселье и пиры, Ириду милую и прелесть той игры, Когда проказница бежит от поцелуя, Чтоб сдаться под конец, притворно негодуя. Пусть в Оде пламенной причудлив мысли ход, Но этот хаос в ней —  искусства зрелый плод. Бегите рифмача, чей разум флегматичный Готов и в страсть внести порядок педантичный: Он битвы славные и подвиги поет, Неделям и годам ведя уныло счет; Попав к истории в печальную неволю, Войска в своих стихах он не направит к Долю, Пока не сломит Лилль и не возьмет Куртре[30]. Короче говоря, он сух, как Мезере[31]. Феб не вдохнул в него свой пламень лучезарный, Вот, кстати, говорят, что этот бог коварный В тот день, когда он был на стихоплетов зол, Законы строгие Сонета изобрел. Вначале, молвил он, должно быть два катрена; Соединяют их две рифмы неизменно; Двумя терцетами кончается Сонет: Мысль завершенную хранит любой терцет. В Сонете Аполлон завел порядок строгий: Он указал размер и сосчитал все слоги, В нем повторять слова поэтам запретил И бледный, вялый стих сурово осудил. Теперь гордится он работой не напрасной: Поэму в сотни строк затмит Сонет прекрасный. Но тщетно трудятся поэты много лет: Сонетов множество, а феникса все нет. Их груды у Гомбо, Менара и Мальвиля[32], Но лишь немногие читателя пленили; Мы знаем, что Серей[33] колбасникам весь год Сонеты Пеллетье[34] на вес распродает. Блистательный Сонет поэтам непокорен: То тесен чересчур, то чересчур просторен. Стих Эпиграммы сжат, но правила легки: В ней иногда всего острота в две строки. Словесная игра — плод итальянской музы. Проведали о ней не так давно французы. Приманка новая, нарядна, весела, Скучающих повес совсем с ума свела. Повсюду встреченный приветствием и лаской, Уселся каламбур на высоте парнасской. Сперва он покорил без боя Мадригал; Потом к нему в силки гордец Сонет попал; Ему открыла дверь Трагедия радушно, И приняла его Элегия послушно; Расцвечивал герой остротой монолог; Любовник без нее пролить слезу не мог; Печальный пастушок, гуляющий по лугу, Не забывал острить, пеняя на подругу. У слова был всегда двойной коварный лик. Двусмысленности яд и в прозу к нам проник: Оружьем грозным став судьи и богослова, Разило вкривь и вкось двусмысленное слово.[35] Но разум, наконец, очнулся и прозрел: Он из серьезных тем прогнать его велел, Безвкусной пошлостью признав игру словами, Ей место отведя в одной лишь Эпиграмме, Однако, приказав, чтоб мысли глубина Сквозь острословие и здесь была видна. Всем по сердцу пришлись такие перемены, Но при дворе еще остались тюрлюпены, Несносные шуты, смешной и глупый сброд, Защитники плохих, бессмысленных острот. Пусть муза резвая пленяет нас порою Веселой болтовней, словесною игрою, Нежданной шуткою и бойкостью своей, Но пусть хороший вкус не изменяет ей: Зачем стремиться вам, чтоб Эпиграммы жало Таило каламбур во что бы то ни стало? В любой поэме есть особые черты, Печать лишь ей одной присущей красоты:  Затейливостью рифм нам нравится Баллада Рондо наивностью и простотою лада, Изящный, искренний любовный Мадригал Возвышенностью чувств сердца очаровал. Не злобу, а добро стремясь посеять в мире, Являет истина свой чистый лик в Сатире. Луцилий[36] первый ввел Сатиру в гордый Рим. Он правду говорил согражданам своим И отомстить сумел, пред сильным не робея, Спесивцу богачу за честного плебея. Гораций умерял веселым смехом гнев. Пред ним глупец и фат дрожали, онемев: Назвав по именам, он их навек ославил, Стихосложения не нарушая правил. Неясен, но глубок сатирик Персии Флакк[37]: Он мыслями богат и многословью враг. В разящих, словно меч, сатирах Ювенала[38] Гипербола, ярясь, узды не признавала. Стихами Ювенал язвит, бичует, жжет, Но сколько блеска в них и подлинных красот! Приказом возмущен Тиберия-тирана[39], Он статую крушит жестокого Сеяна[40]; Рассказывает нам, как на владыки зов Бежит в сенат толпа трепещущих льстецов; Распутства гнусного нарисовав картину, В объятья крючников бросает Мессалину[41]… И пламенен и жгуч его суровый стих. Прилежный ученик наставников таких, Сатиры острые писал Ренье[42] отменно. Звучал бы звонкий стих легко и современно, Когда бы он — увы! — подчас не отдавал Душком тех злачных мест, где наш поэт бывал, Когда б созвучья слов, бесстыдных, непристойных, Не оскорбляли слух читателей достойных. К скабрезным вольностям латинский стих привык, Но их с презрением отринул наш язык. Коль мысль у вас вольна и образы игривы, В стыдливые слова закутать их должны вы. Тот, у кого в стихах циничный, пошлый слог, Не может обличать распутство и порок. Словами острыми всегда полна Сатира; Их подхватил француз — насмешник и задира —  И создал Водевиль[43] — куплетов бойкий рой. Свободного ума рожденные игрой, Они из уст в уста легко передаются, Беззлобно дразнят нас и весело смеются. Но пусть не вздумает бесстыдный рифмоплет Избрать всевышнего мишенью для острот:  Шутник, которого безбожье подстрекает, На Гревской площади печально путь кончает. Для песен надобен изящный вкус и ум, Но муза пьяная, подняв несносный шум, Безжалостно поправ и здравый смысл и меру, Готова диктовать куплеты и Линьеру[44]. Когда запишете стишок удачный вы, Старайтесь не терять от счастья головы. Иной бездарный шут, нас одарив куплетом, Надменно мнит себя невесть каким поэтом; Лишь сочинив сонет, он может опочить, Проснувшись, он спешит экспромты настрочить. Спасибо, если он, в неистовстве волненья, Стремясь издать скорей свои произведенья, Не просит, чтоб Нантейль[45] украсил этот том Портретом автора, и лирой, и венком!