Лев Аннинский БАРДЫ

АВТОРСКАЯ ПЕСНЯ

Что такое авторская песня?

Чтобы стала ясна каверзность вопроса, задам его от противного: а что такое неавторская песня? Она существует?

Существует. Как объективная реальность. Данная нам в ощущениях.

Ощущения надо осмыслить.

Неавторская песня — это авторская песня, автор которой по каким-либо внешним (для песни) причинам неизвестен либо забыт — по причинам внутренним, то есть: за неважностью, ненадобностью, несущественностью этого обстоятельства.

Нащупываем первый признак: значит, песня авторская как самостийный феномен утверждает себя там и тогда, где и когда авторство становится фактором принципиально важным. Важным до такой степени, что автор текста и автор музыки, в других случаях профессионально дополняющие друг друга, в этом случае отдаются друг другу, образуя как бы сверх-профессиональное авторское со-бытие. Что удостоверяется еще и исполнением. В других случаях исполнитель всего лишь доносит песню до слушателей, а тут исполнитель — активный интерпретатор, соавтор события.

Идеальным для этой ситуации является соединение четырех ипостасей, когда бард, сам себе аккомпанируя, сам и поет песню, в которой и слова, и музыка — его.

Вы скажете, что такое сочетание четырех способностей (поэзия, композиция, вокал, аккомпанемент) настолько маловероятно, что пахнет имитацией.

На это я отвечу, что полторы тысячи бардов, учтенные в «Энциклопедии авторской песни» на 2000 год, — достаточно внушительная армия, чтобы снять вопрос. Реальность никогда заранее не знает, имитация она или реальность. Это выясняется по результатам. «Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой».

Вы скажете, что страна в данном случае отнюдь не приказывала петь, а, скорее, приказывала помалкивать.

На что я отвечу, что это истинная правда, как правда и то, что по неистребимой психологической особенности нашего человека (хочется сказать: русского, но в данном случае правильнее сказать: советского) именно запрет подвигнул возопить и заголосить.

Вы скажете, что возопить и заголосить — еще не значит запеть: помимо неистребимой у нашего человека способности бунтовать, тут нужны способности и чисто специфические. В конце концов, Литературный Институт — не Консерватория, и даже так: вокал — не оркестровка. И Булат Окуджава с фирменным своим благодушием, в котором сквозила аристократическая неприступность, рассказывал, что его ненавидели все: поэты — за то, что у него не стихи, а песенные тексты, композиторы — за доморощенность мелодий, певцы — за глуховатый голос, гитаристы — за непритязательность бренчания.

На что я отвечу, что когда самовыражение души делается важнее, сильнее и выше, чем все профессиональные барьеры, — она, душа, начинает преодолевать их с наивной победоносностью; тогда и текст, и мелодия, и голос, и аккомпанемент начинают сами себя «держать», и происходит очередное чудо искусства: рождается новый жанр.

Когда становится ясно, что он рождается, ему начинают подыскивать имя.

Певец — бард. Песня — бардовская?

А не лучше ли: менестрели?

А может, шансонье?

Официоз участвует в крестинах, утверждая аббревиатуру: КСП. Это собрание глухих согласных встает в исторический ряд к таким перлам русской орфоэпии как ВЦСПС, КПСС и ОБХСС. Расшифровка: Клуб самодеятельной Песни.

Все- таки народ выбирает слово «барды» — короткое, емкое и звонкое. Да еще — с намеком: на бородатого бойца-освободителя, а в 60-е годы этот образ несет не чеченскую, а кубинскую окраску, и возникает при бороде не Басаев, а Че Гевара, кумир «шестидесятников».

Однако слово ведет и в историю. Как-никак, барды уже были в прошлом. Правда, не у нас, а в Западной Европе. У древних кельтов. «У нас» в ту пору вообще неизвестно, что было. Разве что бродили слепые гусляры, певшие о падении Салема, да юродивые, певшие Лазаря. Попробуй тут свяжи. То есть: найди авторской песне исторические русские корни.

Это верно, что фольклорный сказитель соединял в себе певца и гусляра и, разумеется, пел не канонический текст былины, выверенный филологами, а свою версию, и, конечно, не воспроизводил дедовский напев с точностью, а вел мелодию, как душа просит, — но при всем том, что соединялись в старой былине все четыре творческих ипостаси, она плохо клеится с нашим КСП, потому что была принципиально неавторская .

Можно поискать чего-то «на стыке» В русской поэтической истории появлялись шедевры, чей рост не умещался в авторстве, а требовал оставить их среди долины ровныя, на гладкой высоте. Тогда — вопрос: в каком контексте сей могучий дуб интереснее: в контексте творчества профессора Мерзлякова с его «Краткими начертаниями теории изящной словесности» или в соотнесении с расписными челнами, выплывающими из-за острова на стрежень?

И — перебрасываясь в наши времена: в каком контексте естественны «Перекаты» Городницкого: в историософских перекатах его мысли от усыпальниц русского дворянства в палестинскую пустынь, или — в перекатах лагерной пыли от «злой тоски» до гордого убеждения, что песню эту написали «у нас в лагере», и автора ее как раз «тут и пришили»?

Нет сомнения, что филологи и историки культуры предпочтут первый контекст. Второй останется просто жизни — как таковой.

Попробуем же, покинув теоретические выси, очертить феномен авторской песни по жизни как таковой.

Что предтеча этого жанра — Вертинский, надо один раз себе сказать, а потом забыть. Потому что грустный Пьеро, который опирается на черный рояль и подносит белые пальцы к выбеленному мелом лицу, сама эта фигура — плохо сочетается с костоломным разведчиком деда Охрима и визборовским рыжим Шванке. Да, Вертинский проложил путь жанру, но наполнили его другие. Когда пришло время.

Время пришло — в середине века. Где-то около 1953 года, когда пронесли в Мавзолей «советского простого человека», и прочие простые души открылись для вопросов, на которые не предвиделось ответов.

Запели. Классика жанра была создана в какие-нибудь пять-семь лет. Без всякой «смены поколений». В исторический миг. Дружно.

Смена поколений и соответствующая «борьба» — это потом. В 70-е годы. Когда стали появляться первые последователи. И вторые. И третьи. Когда началась стилизация. И спонтанный артистизм первооткрытий сменился блистательным артистизмом «разработок». И уже было лоно, в которое можно было вписаться и впеться: жанр.

Спорно начало, размыт конец явления. Но бесспорно и прочно ядро: тот центр, в котором сложились импульсы, тот взрыв энергии, когда История шепнула:

— Фас.

Изумительным образом этот момент был обставлен материально-технически. Я имею ввиду «базу». То есть: отсутствие базы ДО того и переизбыток ПОСЛЕ того, как явление реализовалось.

До того, то есть в момент, когда авторская песня едва стала осознаваться как возникающее общественное явление, — что имела она перед собой… то есть ПОЗАДИ себя, ибо к тогдашним гипотетическим возможностям она сразу повернулась задом?

Официоз стиха и мелодии. Железные государственные издания, с огромными тиражами, идеологически просеянными до полной стерильности и несбыточности. Такое же недоступное радио. «Сверкающие огнями» концертные залы, куда допускалась либо неавторская народная музыка, либо авторская, но — в железном же каноне «советской песни», от которой становится легко на сердце и которая «скучать не дает никогда». Или Пятницкий, или Фатьянов, все прочее от лукавого.

От лукавого она и родилась на рубеже 50-х годов: авторская песня. И вошла в жизнь. Вошла довольно тихо.

На «выходе» же стерегло ее испытание не менее опасное, и даже, в известном смысле, гибельное: соблазн. Было: «ничего нельзя» стало: «все можно». Автора, которого «никуда не пускали», теперь стали звать куда угодно. Эстрада и телеэкран, аудиокассета и компакт-диск — вот путь, по которому авторская песня ринулась в массы, теряя первоначальные черты и приобретая черты этой массы, нисколько не похожей на сплоченную классовой яростью массу раннесоветских времен.

В 70- е годы был еще момент равновесия, когда слабеющее сопротивление официоза надо было преодолевать демагогическим напором, но можно было уже и обойти, опираясь на новейшую аппаратуру, помаленьку проникавшую под наши осины по фарц-каналам. Исход борьбы был предрешен: аппаратура дешевела, магнитофоны стремительно уменьшались в габаритах и легчали; рок тяжелел; вокально-инструментальные группы множились и голосили; наступала эпоха клипа и раскрутки; одолев своих гонителей, авторская песня позднесоветской эпохи вырвалась на все четыре стороны и включилась в круговорот мировых поветрий.

Между этими гранями: ДО и ПОСЛЕ — лежит время, которое теперь можно назвать эпохой патриархов.

Вернемся к началу. Вооружены патриархи плохо. Магнитофон системы «Яуза» — предел мечтаний, так же, как пишмашинка «Эрика», которая «берет четыре копии».

Этого достаточно?!

Да. Чтобы осознать себя. Чтобы взорвать ядро. И именно для этого, не больше.

Главное же оружие — не магнитофон и не пишмашинка. Главное оружие — гитара. В противовес таким инструментам, как государственный концертный рояль (для песни авторской) и колхозная гармонь (для песни народной) — бард приручает гитару, самое окаянное, проклятьем заклейменное порождение мещанского духа. Он берет ее прямо из-под фикусов и гераней, от клеток с канарейками. Может потому и берет, что гитара — символ отверженности. Одно к одному.

Поле деятельности мало похоже на уютный уголок обывателя.

Во- первых, это интеллигентская кухня. Отвоеванный клочок суверенной территории посреди соборно-доносной коммунальной мышеловки.

На этой индивидуальной кухне, в этом мини-театре и разыгрывается песенное вдохновение. По самым запретным канонам. От многоруганного городского романса до пронизанного религиозным дурманом вертепного действа. От солдатского нецензурованного письма, словно Ремарком доставленного с западного фронта, до иронической детской сказочки про вожделенный западный же Арканзас. А если восточное, то аж с Камчатки-Анапки, дразняще несбыточной. А если родное, то с Канатчиковой дачи… Окуджава, Галич, Новелла Матвеева, Ким, Анчаров…

А за пределами интеллигентской кухни?

А там — еще один гениально-розыгрышный минитеатр: подворотня. С подворотным хрипом виртуозно врывается в песню подкованный ГИТИСом Высоцкий.

И, наконец, на отшибе, вернее, на маршруте — «в далях Карельских озер» — сидит у костра завтрашний геолог — студент с рюкзаком. Почему именно геолог? Борис Слуцкий объяснил: геолог — единственная интеллигентская профессия, связанная с работой на свежем воздухе. Здоровое дело, здоровый дух. Тут, у костра — еще один очаг жанра. Визбор, Городницкий, Дулов…

Соответствует историческим декорациям разброс характеров и масок. Но есть общий тон, лейтмотив, сверхзадача: чувство независимости.

На эту независимость и отреагировала так тревожно власть предержащая. И правильно! Тут главный вызов и главная крамола. Легче справиться с наглым бунтом, чем вынести невинное пожатье плеч и такую нежную улыбку, какую посылал бард замершему залу:

— Я вам всего только песенку спою…

«Песенка» — точка опоры внутри души. Пароль личности — тайная свобода. Дар, предвещанный Пушкиным и завещанный Блоком русской интеллигенции. Тот самый дар, который она не закопала… вернее, откопала, когда смогла.

Она его отстояла от явной несвободы, от закрута. Ей предстояло отстоять его от явной, демонстративной свободы: от раскрута. Вторая задача сложнее, и она еще не решена. Грань, замыкающая авторскую песню среди всеобщего вопля, так же неявна и размыта, как неявна и прикровенна была грань ее появления в недрах советского официоза.

Размыты границы явления, однако четок и незабываем духовный импульс — то, что породило авторскую песню как жанр и пение барда как тип поведения. Можно подражать жанру и типу поведения. Можно все это имитировать. Можно это преодолевать, тем самым признавая актуальность наследия. Но невозможно угадать, чем станет это наследие для будущих поколений, потому что неизвестно, что падет на их головы. Если в какой-то степени повторится ситуация безумного ХХ века, значит, будет у кого поучиться.

Так или иначе, авторская песня, рожденная в русской истории во второй половине ХХ века, входит в эту историю. От момента, когда дед Охрим послал в поиск своего «Батальонного разведчика», до момента, когда решено было собрать и помянуть всех, то есть подвести итог.

Разумеется, это итог не окончательный. Я вообще сомневаюсь, что окончательные итоги возможны в жизни культуры. Энциклопедия небезупречна. Найдутся читатели (слушатели), которые скажут, что она неполна, и что 552 барда, в ней представленные, не исчерпывают музыки. Можно расширить список имен, корпус сведений, подбор мнений и суждений. Рискуя растворить явление в дурной бесконечности. Не исключены и упреки противоположные: что сведений слишком много, и что круг персоналий надо бы сузить, подняв тем самым профессиональную планку. И это можно. Но тогда есть риск исказить природу явления.

Ибо авторская песня — явление не профессиональное, а… употребим здесь выражение, оставленное нам великим философом: человеческое, слишком человеческое.

Таким бы и сохранить его в многотомной человеческой истории.