Гопъ-Фрогъ[1]

Никогда я не видалъ никого, кто могъ бы сравниться съ королемъ въ зажигательной веселости и любви къ шуткамъ. Онъ, повидимому, жилъ только для шутокъ. Разсказать добрую шутливую исторію, и разсказать ее хорошо, это быль вѣрнѣйшій путь къ его благосклонности. Такимъ образомъ произошло, что семь его министровъ всѣ были отмѣнными шутниками. Кромѣ того, по примѣру короля, они всѣ были плотными, коренастыми и жирными, въ этомъ они были такъ же несравненны, какъ и въ искусствѣ шутить. Толстѣютъ-ли люди отъ шутокъ, или въ самой тучности есть что-то предрасполагающее къ шутливости, этого я никогда въ точности не могъ опредѣлить, но во всякомъ случаѣ достовѣрно, что худощавый шутникъ rara avis in terris [2].

Объ утонченностяхъ, или, какъ онъ называлъ ихъ, о "призракахъ" остроумія король безпокоился очень мало. Онъ въ особенности любилъ, чтобы шутка была, такъ сказать, на широкую ногу, и ради этого нерѣдко заботился объ ея длиннотахъ. Излишніе деликатессы претили ему. Онъ предпочелъ бы "Гаргантюа" Раблэ "Задигу" Вольтера; и, въ заключеніе всего, шутки, сопровождавшіяся дѣйствіемъ, соотвѣтствовали его вкусу гораздо болѣе, чѣмъ шутки словесныя.

Въ тѣ времена, къ которымъ относится мое повѣствованіе, профессіональные шуты еще не совсѣмъ вышли изъ моды при дворахъ. Нѣкоторые изъ великихъ "властителей" континента еще держали при себѣ "дураковъ", они были одѣты въ пестрые костюмы, украшены колпаками съ бубенчиками, и отъ нихъ всегда ожидали мѣткихъ остротъ на тотъ или иной случай, въ обмѣнъ на крохи, падавшія съ королевскаго стола.

Нашъ возлюбленный король, конечно, держалъ при себѣ "дурака". Дѣло въ томъ, что онъ положительно нуждался въ чемъ-нибудь этакомъ сумасброднолъ — хотя бы для того, чтобы уравновѣсить тяжеловѣеную мудрость семи мудрецовъ, бывшихъ его министрами, уже не говоря о немъ самомъ.

Его дуракъ, или профессіональный шутъ, былъ, однако, не только дуракомъ. Его достоинство было утроено въ глазахъ короля тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ былъ карликъ и увѣчный. Карлики были въ тѣ дни такими же обычными явленіями при дворахъ, какъ и шуты; и многимъ монархамъ было бы трудно прожить свой вѣкъ (дни при дворѣ, пожалуй, длиннѣе, чѣмъ гдѣ-либо), если бы у нихъ не было шута, вмѣстѣ съ которымъ можно было бы смѣяться, и карлика, надъ которымъ можно бы было насмѣхаться. Но, какъ я уже замѣтилъ, всѣ эти шуты, въ девяносто девяти случаяхъ изъ ста, толсты, жирны и неповоротливы, — такъ что у нашего короля было съ чѣмъ поздравить себя, ибо Гопъ-Фрогъ (такъ звали шута) представлялъ изъ себя тройное сокровише въ одной персонѣ.

Я думаю, что лица, крестившія карлика, назвали его при крещеніи не "Гопъ-Фрогомъ", это имя ему было милостиво пожаловано, по общему согласію, семью министрами, благодаря тому, что онъ не могъ ходить, какъ всѣ другіе. Дѣйствительно, Гопъ-Фрогъ могъ двигаться только такимъ образомъ, что его походка какъ бы напоминала знаки междометія: онъ не то прыгалъ, не то ползалъ, извиваясь, — движенія, безконечнымъ образомъ услаждавшія короля и, конечно, доставлявшія ему немалое утѣшеніе, потому что (несмотря на выпуклость его живота и прирожденную припухлость головы) вссь дворъ считалъ его красавцомъ-мужчиной.

Но хотя Гопъ-Фрогъ, благодаря искривленію ногъ, могъ двигаться по землѣ или по полу съ большими трудностями и усиліями, громадная мускульная сила, которой природа наградила его, какъ бы въ видѣ возмѣщенія за несовершенство нижнихъ коночностей, давала ему возможность учинять съ необыкновеннымъ проворствомъ всякія продѣлки, вездѣ, гдѣ дѣло шло о деревьяхъ, канатахъ, или вообще, гдѣ нужно было на что-нибудь вскарабкиваться. При такихъ упражненіяхъ онъ, конечно, болѣе походилъ на бѣлку или на маленькую обезьяну, нежели на лягушку.

Не могу сказать съ точностью, изъ какой страны былъ родомъ Гопъ-Фрогъ, — изъ какой-то дикой области, о которой никто не слыхалъ и которая находилась очень далеко отъ двора нашего короля. Гопъ-Фрогъ, вмѣстѣ съ одной молодой дѣвушкой, почти такой же карлицей, какъ онъ (хотя необыкновенно пропорціональной и преискусной танцовщицей), былъ насильственно оторгнутъ отъ родного очага, и оба они изъ своихъ собственныхъ домовъ, находившихся въ смежныхъ провинціяхъ, были посланы, въ качествѣ подарка, королю, однимъ изъ тѣхъ генераловъ, которые всегда побѣждаютъ.

При такихъ обстоятельствахъ нѣтъ ничего удивительнаго, что между двумя маленькими плѣнниками возникла самая тѣсная близость. Дѣйствительно, они скоро сдѣлались закадычныяи друзьяли. Гопъ-Фрогъ, хотя и былъ большимъ искусникомъ во всякихъ шуткахъ, но пользовался, однако, популярностью и не могъ оказывать никакихъ услугъ Триппеттѣ, но она, благодаря изяществу и изысканной красотѣ, (хоть и карлица), была общей любимицей, пользовалась большимъ вліяніемъ и никогда не упускала случая примѣнить его на пользу Гопъ-Фрога.

По случаю какого-то крупнаго государственнаго событія, какого именно не помню, — король рѣшилъ устроить маскарадъ; а когда при нашемъ дворѣ случался маскарадъ или что-нибудь въ этомъ родѣ, тогда таланты и Гопъ-Фрога и Триппетты, конечно, выступали на сцену. Гопъ-Фрогъ въ особенности былъ изобрѣтателенъ въ искусствѣ устраивать пышныя зрѣлища, выдумывать новые характерные типы и подбирать костюмы для маскированныхъ баловъ, во всемъ этомъ онъ былъ такимъ искусникомъ, что, казалось, ничего бы не вышло безъ его помощи.

Ночь, назначенная для празднества, наступила. Пышный залъ причудливо былъ разукрашенъ, подъ надзоромъ Триппетты, чтобы придать маскараду возможный блескъ. Весь дворъ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ожидалъ торжества. Что до костюмовъ и масокъ, какъ легко догадаться, каждый вовремя пришелъ къ тому или другому рѣшенію. Многіе приготовились къ своимъ ролямъ за недѣлю или даже за мѣсяцъ; и ни у кого на самомъ дѣлѣ не было ни малѣйшихь колебаній, ни у кого, кромѣ короля и его семи министровъ. Почему колебались они, я никакъ бы не могь сказать, — развѣ что они дѣлали это ради шутки. Болѣе вѣроятно, впрочемъ, что имъ было трудно приготовиться, по причинѣ ихъ основательной тучности. Какъ бы то ни было, время уходило; и, прибѣгая къ послѣднему средству, они послали за Триппеттой и Гопъ-Фрогомъ.

Когда два маленькіе друга пришли на зовъ короля, онъ сидѣлъ за столомъ и пилъ вино вмѣстѣ съ семью сочленами своего совѣщательнаго кабинета; но владыка, повидимому, былъ рѣшительно не въ своей тарелкѣ. Онъ зналъ, что Гопъ-Фрогъ не выносилъ вина; дѣйствительно, оно возбуждало бѣднаго калѣку настолько, что онъ дѣлался почти безумнымъ, а безуміе чувство не особенно пріятное. Но король любилъ свои активныя шутки, и ему показалось очень пріятнымъ заставить Гопъ-Фрога выпить и (какъ король изволилъ опредѣлить это) "развеселиться".

"Ну-ка, поди-ка сюда, Гопъ-Фрогъ", сказалъ онъ, когда шутъ вмѣстѣ со своею подругой вошелъ въ комнату: "вотъ выпей-ка", онъ показалъ ему на кубокъ, налитый до краевъ, "за здоровье твоихъ отсутствующихъ друзей" (тутъ Гопъ-Фрогь вздохнулъ), "а потомъ покажи намъ, братецъ, свою изобрѣтательность. Намъ нужно что-нибудь характерное, что-нибудь характерное, любезнѣйшій, новенькое. Надоѣло намъ это вѣчное одно и то же. Ну, пей же, вино подогрѣетъ твое остроуміе".

Гопъ-Фрогь попытался было отвѣтить на предупредительность короля обычною шуткой, но усиліе не увѣнчалось успѣхомъ. Случилось такъ, что это былъ какъ разъ день рожденія бѣднаго карлика, и приказаніе выпить за "отсутствующихъ друзей" вызвало слезы на его глаза. Не одна крупная горькая капля упала въ кубокъ, который онъ взялъ изъ рукъ тирана.

"А! ха, ха", загремѣлъ тотъ, когда карликъ съ отвращеніемъ выпилъ кубокъ. "Стаканъ добраго вина вещь великая! Да что это, братецъ, у тебя уже и глаза засвѣтились!"

Бѣдняга! Его большіе глаза не свѣтились, а скорѣе сверкали, вино оказывало на его впечатлительный мозгъ не только сильное, но и мгновенное дѣйствіе. Онъ порывисто поставилъ кубокъ на столъ и осмотрѣлъ всю компанію пристальнымъ полубезумнымъ взглядомъ. Всѣ эти господа, повидимому, въ высшей степони забавлялись успѣшною "шуткой" короля.

"Ну-съ, а теперь къ дѣлу", сказалъ первый министръ, очень толстый человѣкъ.

"Да", сказалъ король; "помоги-ка намъ, братецъ, что-нибудь выдумать, что-нибудь характерное, Гопъ-Фрогъ; всѣмъ намъ не достаетъ характера — всѣмъ — ха, ха, ха!" И такъ какъ это положительно было сказано въ видѣ шутки, смѣхъ короля былъ подхваченъ семикратнымъ эхомъ.

Гопъ-Фрогъ также смѣялся, хотя слабо и нѣсколько разсѣянно.

"Ну, ну", нетерпѣливо проговорилъ король, "что же, ничего еще тебѣ не приходитъ въ голову?"

"Мнѣ хочется выдумать что-нибудь новое", отвѣчалъ карликъ разсѣянно. Онъ былъ совершенно ошеломленъ виномъ.

"Хочется!" бѣшено закричалъ тиранъ. "Что ты хочешь сказать этимъ хочется? А, понимаю. Ты надулъ губы? и тебѣ еще хочется впна, ну, выпей, выпей!" и, наливъ другой кубокъ, онъ предложилъ его увѣчному. Тотъ уставился на вино пристальнымъ взглядомъ и еле дышалъ.

"Пей, говорятъ тебѣ", разразилось чудовище, "или, чорть побери…".

Карликъ колебался. Король былъ красенъ отъ гнѣва. Придворные сладко улыбались. Триппетта, мертвенно блѣдная, приблизилась къ креслу короля и, упавъ передъ нимъ на колѣни, умоляла пощадить ея друга.

Нѣсколько мгновеній тиранъ смотрѣлъ на нее, очевидно, пораженный ея дерзостью. Онъ, повидимому, соверренно не зналъ, что ему дѣлать или говорить, — какъ наиболѣе прилично выразить свое негодованіе. Наконецъ, не говоря ни слова, онъ съ яростью толкнулъ ее отъ себя и выплеснулъ ей въ лицо полный стаканъ впна.

Несчастная дѣвушка встала черезъ силу и, не смѣя даже вздохнуть, заняла свое прежнее мѣсто у конца стола.

На полминуты воцарилась такая мертвая тишина, что можно было бы услыхать паденіе листа или пера. Тишина была прервана глухимъ, но рѣзкимъ и продолженнымъ царапающимъ звукомъ, который одновремешю исходилъ какъ бы изо всѣхъ угловъ колнаты.

"Что — что — что, спрашиваю я тебя, хочешь ты этимъ сказать?" спросилъ король, бѣшено поворачиваясь къ карлику. Послѣдній, какъ кажется, въ значительной степени успѣлъ отрезвиться и, смотря пристально, но спокойно, прямо въ лицо тирану, воскликнулъ. "Я, я? Почему непремѣнно я?"

"Это, кажется, оттуда", замѣтилъ одинъ изъ придворныхъ, "я думаю, это попугай на окнѣ точилъ клювъ о проволоку клѣтки".

"Вѣрно", отвѣтилъ король, какъ будто весьма облегченный этою догадкой, "но я бы могъ поклясться рыцарскою честью, что это вонъ тотъ бродяга скрипѣлъ зубами".

Тутъ карликъ захохоталъ (а король былъ слишкомъ расположенъ къ шуткамъ, чтобы быть недовольнымъ чьимъ бы то ни было смѣхомъ), причемъ обнаружилъ два ряда широкихъ, сильныхъ и безобразныхъ зубовъ. При этомъ онъ выразилъ рѣшительную готовность выпить сколько угодно вина. Государь былъ умиротворенъ; и Гопъ-Фрогъ, осушивъ новый кубокъ, безъ видимыхъ дурныхъ послѣдствій, тотчасъ же и съ большимъ воодушевленіемъ началъ обсуждать маскарадные планы.

"Не могу объяснить, въ силу какого сплетенія мыслей", замѣтилъ онъ очень спокойно, и съ такимъ видомъ какъ будто бы онъ никогда съ роду не пилъ вина, "не могу объяснить, но именно послѣ того, какъ ваше величество изволили ударить эту дѣвушку и выплеснули ей въ лицо вино — именно послѣ того, какъ ваше величество изволили это сдѣлать, и въ то время какъ попугай произвелъ такой странный шумъ около окна, мнѣ припомнилась прекрасная забава — одна изъ обычныхъ въ моей странѣ игръ — у насъ въ маскарадахъ она исполняется очень часто, здѣсь же будетъ совершенною новинкой. Къ несчастью, однако, для этого требуется компанія въ восемь человѣкъ, и — "

"Да насъ какъ разъ восемь!" воскликнулъ король, смѣясь на свою тонкую наблюдательность. "Я и семь министровъ, какъ разъ восемь. Ну, въ чемъ же дѣло?"

"Мы называемъ это", отвѣтилъ хромецъ, "Восемь-Скованныхъ Орангъ-Утанговъ", и, дѣйствительно, это чудесная штука, если хорошо разыграть".

"Мы-то ужь ее разыграемъ," замѣтилъ король, пріосаниваясь и опуская вѣки.

"Вся прелесть игры," продолжалъ Гопъ-Фрогъ, "заключается въ чувствѣ страха, который можно нагнать на женщинъ".

"Превосходно!" заревѣли хоромъ король и его миннстры.

"Я васъ наряжу орангъ-утантами" продолжалъ карликъ; "предоставьте все мнѣ. Сходство будетъ такое поразительное, что всѣ прпмутъ васъ за настоящихъ звѣрей и, конечно, страхъ гостей будетъ равняться ихъ изумленію".

"О, да это дѣйствительно превосходно", воскликнулъ король, "Гопъ-Фрогь, я тебя, братецъ, озолочу".

"Цѣпи будутъ гремѣть, потому они и необходимы, они увеличатъ смятеніе. Можно будетъ подумать, что вы убѣжали цѣлой толпой отъ своихъ вожатыхъ. Вы не можете себѣ представить, ваше величество, какой эффектъ произведутъ на маскарадную публику восемь скованныхъ орангъ-утанговъ, которые большинству покажутся настоящими; и каково это будетъ, когда они бросятся съ дикими криками въ толпу изящныхъ и разряженныхъ мужчинъ и женщинъ. Контрастъ неподражаемый''.

"Надо думать," сказалъ король и весь совѣтъ быстро поднялся (уже становилось поздно), чтобы немедленно привести въ исполненіе планъ Гопъ-Фрога.

Тѣ пріемы, съ помощью которыхъ онъ хотѣлъ изготовять партію орангъ-утанговъ, были очень несложны, но въ достаточной степени дѣйствительны для намѣченной цѣли. Упомянутыя животныя въ ту эпоху, къ которой относится мое повѣствованіе, были весьма рѣдкостными вездѣ въ цивилизованномъ мірѣ, и такъ какъ черты сходства, созданныя карликомъ, приводили къ достаточной звѣроподобности и къ болѣе чѣмъ достаточной отвратительности, соотвѣтствіе съ природой были, повидимому, обезпечено. Король и его министры прежде всего были облечены въ узкія ажурныя рубахи и панталоны. Затѣмъ они были густо намазаны жидкой смолой. Тутъ кто-то изъ участниковъ предложилъ примѣнить перья; но это предложеніе было немедленно отвергнуто карликомъ, который, какъ дважды два четыре, доказалъ, что шерсть такого животнаго, какъ орангъ-утангъ, гораздо лучше можно изобразить съ помощью льна. Согласно съ этимъ, слой смолы былъ покрытъ густымъ слоемъ льна. Затѣмъ достали длинную цѣпь. Прежде всего она прошла вокругъ таліи короля и была закрѣплена; затѣмъ она обошла вокругъ таліи одного изъ министровъ и тоже закрѣплена; затѣмъ вокругъ таліи каждаго изъ остальныхъ, тѣмъ же порядкомъ. Когда этотъ процесъ закрѣпленія цѣпи былъ оконченъ, и участники игры стояли другъ отъ друга такъ далеко, какъ только было можно, они образовывали изъ себя кругь; и, чтобы придать всему естественный видъ, Гопъ-Фрогъ протянулъ остатокъ цѣпи, въ видѣ двухъ діаметровъ, сходящихся подъ прямыми углами, поперекъ круга, совершенно такъ же, какъ въ наши дни сковываютъ Чимпанзе и другихъ крупныхъ обезьянъ съ острова Борнео.

Большой залъ, въ которомъ долженъ былъ праздноваться маскарадъ, представлялъ изъ себя круглую комнату, очень высокую, причемъ солнечный свѣтъ проходилъ сюда черезъ единственное окно, находившееся въ вышинѣ. По ночамъ (время, для котораго преимущественно предназначался этотъ чертогъ) залъ освѣщался главнымъ образомъ громаднымъ канделябромъ, который свѣшивался на цѣпи изъ самаго центра косого окна, находившагося въ потолкѣ, и который поднимался и опускался съ помощью обыкновеннаго противовѣса; но (въ видахъ изящества) этотъ послѣдній шелъ по ту сторону купола и тянулся надъ сводомъ.

Внѣшнее убранство комнаты было предоставлено надзору Триппетты, но кое въ чемъ, повидимому, ею руководилъ разсудительный ея другъ, карликъ. Такъ, по его внушенію кандолябръ былъ убранъ прочь. Капли воска (а при такой теплотѣ атмосферы развѣ можно было отъ нихъ уберечься) могли бы причинить серьезный ущербъ богатому одѣянію гостей, которые, по причинѣ большого многолюдства, не всѣ были бы въ состояніи избѣгать центральнаго пункта комнаты, то есть того пункта, который находился подъ канделябромъ. Въ различныхъ мѣстахъ чертога, тамъ и сямъ, были поставлены добавочные свѣтильники, и по одному ароматичному факелу было помѣщено въ правой рукѣ каждой изъ Каріатидъ, которыя стояли противъ стѣнъ, числомъ всего на всего пятьдесятъ или шестьдесятъ.

Слѣдуя совѣтамъ Гопъ-Фрога, восемь орангъ-утанговъ терпѣливо дожидались полночи, чтобы явиться въ полномъ блескѣ, когда залъ будетъ биткомъ набитъ нарядными масками. Но какъ только часы возвѣстили полночь, они тотчасъ же ринулись всѣ вмѣстѣ, или вѣрнѣе вкатились — ибо, благодаря цѣпи, большинство изъ участниковъ этой компаніи по необходимости падало, и всѣ они спотыкались.

Въ толпѣ масокъ послѣдовало необыкновенное возбужденіе, отъ котораго исполнилось восторгомъ сердце короля. Какъ и было предположено, многіе изъ гостей рѣшили, что эти твари съ такой свирѣпой наружностью дѣйствительно какія-то животныя, хотя быть можетъ и не подлинные орангъ-утанги. Многія изъ женщинъ отъ ужаса попадали въ обморокъ. И еслибы король не позаботился заранѣе о томъ, чтобы въ залѣ не было никакого оружія, его компанія быстро искупила бы свою забаву кровью. Теперь же поднялась страшная давка по направленію къ дверямъ, но они, по приказанію короля, были заперты тотчасъ же, какъ онъ вошелъ, и ключи, согласно внушеніямъ карлика, были переданы ему.

Въ то время какъ суматоха достигала своихъ высшихъ предѣловъ, и каждый изъ веселящпхся заботился только о своей собственной безопасносіи (благодаря давкѣ было дѣйствительно много опасности, самой настоящей), можно, было видѣть, какъ цѣпь, на которой обыкновенно висѣлъ канделябръ и которая была удалепа вмѣстѣ съ нимъ, теперь мало-по-малу, еле замѣтно, начала опускаться внизъ, пока ея крючковатый конецъ не очутился на разстояніи приблизительно трехъ футовъ отъ пола.

Вскорѣ послѣ этого король и его семь сотоварищей, вдоволь напрыгавшись въ залѣ по всѣмъ направленіямъ, очутились, наконецъ, въ ея центрѣ и, естественно, въ непосредственпой близости отъ цѣпи. Карликъ, слѣдуя за ними по пятамъ и понуждая ихъ поддерживать суматоху, схватилъ ихъ цѣпь въ точкѣ пересѣченія двухъ частей, проходившихъ по кругу діаметрально, подъ прямыми углами, затѣмъ съ быстротою молніи онъ зацѣпилъ за это мѣсто крюкомъ, на которомъ обыкновенно висѣлъ канделябръ, — и въ одно мгновеніе, дѣйствіемъ какой-то невидимой силы, висячая цѣпь была подтянута вверхъ настолько, что за крюкъ уже нельзя было взяться; орангъ-утанги, съ логической неизбѣжностью, были стянуты вмѣстѣ и столкнулись лицомъ къ лицу.

Маски тѣмъ временемь нѣсколько оправились отъ своей тревоги и, начиная смотрѣть на все, какъ на искусно выдуманную шутку, разразились громкимъ хохотомъ по поводу смѣшного положенія обезьянъ.

"Предоставьте ихъ мнѣ!" вдругъ закричалъ Гопъ-Фрогъ, и его рѣзкій пронзительный голосъ отчетливо вырѣзался изъ этого смутнаго гула. "Предоставьте ихъ мнѣ! Кажется, я-то ихъ знаю. Если только я взгляну на нихъ хорошенько, я тотчасъ же скажу, кто они!

Затѣмъ, карабкаясь надъ головами столпившихся зѣвакъ, онъ пробрался къ стѣнѣ, выхватилъ у одной изъ Каріатидъ факелъ, и, вернувшись тѣмъ же порядкомь къ центру комнаты, вскочилъ, съ ловкостью обезьяны, на голову къ королю, вскарабкался еще на нѣсколько футовъ по цѣпи и опустилъ внизъ факелъ, какъ бы разсматривая группу орангъ-утанговъ и все продолжая кричать: "ужь я-то разузнаю, кто они!"

И въ то врвлчя какъ вся нарядная толпа (до обезьянъ включительно) была объята судорожнымъ смѣхомъ, шутъ внезапно издалъ рѣзкій свисть, цѣпь быстро взлетѣла вверхъ футовъ на тридцать, увлекая за собою испуганныхъ и бьющихся орангъ-утанговъ и заставляя ихъ висѣть въ пространствѣ между косымъ окномъ и поломъ. Что касается Гопъ-Фрога, онъ, карабкаясь по цѣпи, пока она поднималась, все еще сохранялъ свое прежнее положеніе относительно восьми замаскированныхъ и все еще (какъ будто ничего не произошло) онъ продолжалъ устремлять къ нимъ факелъ, словно пытаясь разсмотрѣть, кто они.

Всѣ присутствующіе были такъ изумлены этимъ внезапнымъ подъятіемъ вверхъ, что на минуту въ чертогѣ во царилось мертвое молчаніе. Оно было нарушено совершенно такимъ же глухимъ рѣзкимъ царапающимъ звукомъ, какой раньше привлекъ вниманіе короля и его совѣтниковъ, когда въ лицо Триппеттѣ было выплеснуто вино, но теперь уже не могло быть вопроса, откуда исходилъ этотъ звукъ — это карликъ скрипѣлъ и скрежеталъ своими клыкообразными зубами, между тѣмъ какъ ротъ его покрылся пѣной, а глаза блистали сумасшедшею яростью, устремляясь къ приподнятымъ лицамъ короля и его семи сотоварищей.

"Ага", выговорилъ, наконецъ, разсвирѣпевшій шутъ. "Ага! я начинаю узнавать, что это за публика!" и, дѣлая видъ, что онъ желаетъ посмотрѣть на короля хорошенько, онъ поднесъ факелъ къ его льняному покрову, и мгаовенно брызнули струи яркаго огня. Менѣе чѣмъ въ полминуту всѣ восемь орангъ-утанговъ пылали ослѣпительнымъ пламенемъ, среди криковъ толпы, которая, будучи поражена глубокимъ ужасомъ, смотрѣла на нихъ снизу и не имѣла возможности оказать имъ хотя бы малѣйшую помощь.

Наконецъ, огни, быстро увеличвваясь въ силѣ, принудили шута вскарабкаться выше по цѣпи. И когда онъ сдѣлалъ это движеніе, толпа опять на краткое мгновеніе погрузилась въ безмолвіе. Карликъ воспользовался удобнымъ случаемъ и снова заговорилъ:

"Теперь я отлично вижу, что это за публика. Это великій король и его семь совѣтниковъ — король, которому ничего не стоитъ ударить беззащитную дѣвушку, и его семь совѣтнивовъ, которые подстрекаютъ его на оскорбленіе. A что до меня, я просто шутъ — Гопъ-Фрогъ, и это моя поелѣдняя шутка."

Благодаря сильной воспламеняемости льна и смолы, дѣяніе мести былъ окончено, едва только карликъ договорилъ свои послѣднія слова. Восемь труповъ висѣли на своихъ цѣпяхъ, почернѣлая масса, вонючая, гнусная, неузнаваемая. Калѣка швырнулъ въ нихъ свой факелъ, проворно вскарабкался къ потолку, и скрылся въ косомъ окнѣ.

Думаютъ, что Триппетта, находясь надъ сводомъ зала, была соучастницей своего друга въ его жестокой мести, и что оба они бѣжали на родину, ибо никто ихъ больше не видалъ.