"Исповедь дезертира" - читать интересную книгу автора (Горяйнов Алексей Георгиевич)

Отец Георгий

Так прошло несколько дней, но тут неожиданно нашей беззаботной жизни пришел конец. Известия из крепости заставили меня покинуть уединенный уголок земли, где нам с Настей было так хорошо. Мальчик принес записку: Таисия велела нам возвращаться, и мы собрались в путь. Бабушка Софико собрала снохе полную корзину гостинцев, так что обратно идти было нелегко. Дорогой я думал о том, что придется снова вести убогое существование, проводя большую часть времени в подземелье, подобно кроту. Настроение было испорчено окончательно. Однако я и предположить не мог, что в тот же день окажусь в центре событий, можно сказать, исторических — по местным меркам.

Когда мы подходили к крепости, перед нами буквально вырос дядя Малхаз. Мне даже показалось, что он шел за нами следом, а потом обогнал, чтобы впечатлить нас внезапностью своего появления. При виде небритого сурового горца мне стало не по себе.

— Настя, — настороженно сверля меня пронзительным взглядом, спросил он, — а что это за герой? Ты кто?

— Это мой друг Артем, — Настя дернула меня за руку. — Познакомься: это мой дядя Малхаз. Брат моего отца.

Малхаз решительно и твердо протянул мне мозолистую ладонь.

— Гомарджоба. Здравствуй, — сказал он сипловато, крепко пожал мою руку и снова оглядел меня с ног до головы.

— Вот и познакомились, — радостно сказала Настя и, взяв нас под руки, повела в крепость. — Мама одна? — спросила она у Малхаза.

— Одна, ушел ее дружок. Похоже, надолго. Там стали воевать по-крупному. Думаю, и до нас скоро доберутся, — Малхаз кивнул в мою сторону. — Где же ты такого друга нашла? Он вроде не из местных. Эй, парень, ты откуда такой взялся?

— Из Москвы — ответил я, немного стесняясь.

— А что так тихо? — заметил Малхаз. — Боишься чего?

— Да нас, москвичей, нигде не любят, вот я и…

— А-а, любят, не любят… Какое мне дело! У вас свои проблемы, у нас свои. Ты здесь зачем?

— Долго рассказывать — ответил я.

— Дядя Малхаз, он человек надежный, только попал в нелепую ситуацию. Из армии он дезертировал. Теперь вот его совесть мучает, — пояснила Настя.

Я поежился.

— Так просто: дезертировал, совесть мучает, — усмехнулся Малхаз и спросил: — Это правда?

Я кивнул.

— Там такая стрельба началась, а мы еще присягу не приняли. Вот я и подумал, что право имею… Но получается, что и своих предал. Я уже много на эту тему передумал…

Малхаз вздохнул, еще раз внимательно посмотрел на меня, потом, потирая ладонью небритые скулы, стал приговаривать:

— Ну да, ну да. Может, ты и прав. По тебе видно, что искренне говоришь. Пойдем.

Мы вошли в крепость, ворота которой оказались открытыми. Вышедшая к нам навстречу Таисия светилась радостью, но Настю поцеловала сдержанно. Потом Малхаз уединился с Таисией, и некоторое время они о чем-то разговаривали. Я выпытывал у Насти, о чем они могут шептаться, но она только пожимала плечами, успокаивая меня, что все будет хорошо. Оставалось только верить ее словам.

После разговора с Таисией Малхаз отозвал меня в сторону и, немного помолчав, сказал:

— Артем, послушай дорогой, хочешь, чтобы тебе спокойнее на душе стало, хочешь джигитом себя почувствовать?

Не понимая, к чему он клонит, ответил:

— Ну, хочу.

— Дело наше правое, — начал доверительно Малхаз. — Мы за родную землю воюем. Я руковожу ополченцами, и мне нужно отнести в деревню оружие. Поможешь мне?

Я пожал плечами, посмотрел на Настю. Та слышала обрывки нашего разговора и теперь ждала, как я поступлю. Мне не хотелось, чтобы она считала меня трусом.

Малхаз, видя мою нерешительность, добавил:

— Дело-то пустяковое. Однако вроде как на боевом задании побываешь.

Еще раз посмотрев на Настю, я ответил:

— Хорошо, помогу.

Оказалось, что Малхаз прятал в крепости оружие, и это было еще одной причиной его неприязни к Павлу. Как я узнал позже, Павло тоже имел здесь схрон, и однажды Малхаз нашел его тайник, но чтобы не подставлять Таисию, из всей партии поменял всего два новых автомата на старые. Поначалу это не бросилось в глаза, но когда боевики вернулись, они что-то заподозрили, и Павло устроил Таисии разборку, хотя ни деталей, ни каких-либо подробностей мне не рассказали.

Под покровом ночи мы с Малхазом стали переносить за пределы крепости автоматы Калашникова и боеприпасы к ним. Сделали несколько ходок к оврагу.

Здесь к нам присоединились два молодых грузина, и мы быстро переправили оружие в деревню.

Дорогой я спросил:

— Малхаз, а зачем вам столько оружия? Собираетесь с кем-то воевать?

Мой вопрос явно не понравился, он резко ответил:

— Не твое дело. Меньше знаешь, крепче спишь, — и стал говорить по-грузински со своими помощниками.

Когда подошли к селению, Малхаз сказал:

— Отдай автоматы им. Подожди меня у виноградника.

Парни навьючили на себя дополнительную ношу, я же остался стоять в тени лозы. Когда Малхаз вернулся, он сказал:

— Пойдем, у нас там праздник — я тебя приглашаю.

Отказываться было бесполезно, и вскоре я сидел в одном из домов в окружении бравых джигитов за накрытым столом, уставленным большим количеством бутылей вина. На почетных местах находились два старца — самые уважаемые в селении люди. Застолье выглядело очень благопристойно. Оно совсем не напоминало нашу бесшабашную, безудержную пьянку, когда, крепко набравшись, публика идет в разнос. Джигиты поочередно выходили на круг и лихо отплясывали национальные танцы. Один стучал в барабан, другой играл на каком-то инструменте, типа зурны, названия которому, к сожалению, я не знаю и сейчас, а сам Малхаз самозабвенно шпарил на гармонике. Она была старая и совсем не похожа на нашу русскую гармонь, но звучала не хуже, а может быть, даже и лучше. Малхаз играл просто виртуозно.

Заставив меня выпить изрядное количество вина и похлопав по спине, он предложил присутствующим тост за дружбу и понимание между нашими народами, а когда мы уже стали своими, как говорится, в доску, велел мне выйти на круг и изобразить что-нибудь как представителю дружественного народа. Помню, я растерялся и сказал, что плясать не умею, но могу сыграть на гитаре.

Принесли инструмент. Подкручивая колки, я одновременно раздумывал, что бы спеть. Еще в школе у нас были популярны частушки на кавказский мотив.

Несколько куплетов пришлись как раз к месту, и я, что называется, дал себе волю. Особенное одобрение вызвал куплет следующего содержания:

После этого меня, можно сказать, зауважали, и впервые Малхаз назвал меня «братом».

Конец веселью пришел совершенно неожиданно. С рассветом на окраине деревни, совсем недалеко от дома, где мы находились, вдруг прогремел сильный взрыв, и сразу началась стрельба. Мужчины повскакивали со своих мест, бросились к оружию. Мне тоже сунули автомат, но я его тут же выронил, потому что у самого окна что-то разорвалось и ослепило меня. При падении зацепил торшер и грохнулся вместе с ним на пол. Затем последовал еще разрыв, и я потерял сознание. Очнулся от толчка в живот. Меня пинали ногой.

— Э, Саши, а вот этот вроде живой, смотри, дышит, — раздался надо мной голос.

Двое мужчин подняли меня с пола.

— Вставай, друг, — обратился ко мне мужик с окладистой бородкой. — Пойдем, будешь нас прикрывать, а то твои дружки очнутся и пойдут в погоню.

Второй, лица которого я не видел, тихо засмеялся. Появившийся в проломе стены еще один кавказец что-то крикнул на своем языке, и меня куда-то поволокли.

Через несколько десятков метров бросили на землю, завязали глаза, а потом подняли и усадили на подъехавшую телегу. Еще слышались выстрелы, но телега медленно увозила меня в очередную неизвестность…

Спустя какое-то время сидевший рядом со мной мужчина сказал:

— Что, парень, не повезло тебе. Ты сам кто?

— Артем…

— Русский, а с грузинами песни поешь! — удивился все тот же голос. — Значит, ты с ними против нас воюешь.

— Нет, я попал в деревню случайно. Шел в Армению к другу. Что вам от меня нужно? Я даже не знаю, кто вы такие! Откуда мне знать, кто с кем воюет?

— Э-э, не прикидывайся дурачком. Скажи еще, что в гости приехал к любимой бабушке. Ну, рассказывай, откуда ты?

— Я вам правду говорю: направляюсь в Армению к другу, а из-за войны приходится добираться на перекладных. Заблудился и долго не мог найти прямой дороги, а в деревню попал совершенно случайно. Могу вам адрес назвать, проверьте. Друга Борисом зовут. Борис Голубев.

Сидевший на телеге стал совещаться с двумя пешими сопровождавшими. Они говорили что-то на своем языке. Я так и не понял, то ли это были грузины, то ли абхазы, то ли осетины. Кто их там разберет?.. Одним словом, — горцы.

Часа два, наверное, мы тряслись в телеге по утренней прохладе. По дороге нас догнала еще одна подвода. Наконец, судя по крикам запоздалых петухов, мы въехали в селение. Повозка остановилась, и меня куда-то повели. Скрипнула дверь. Втолкнув внутрь какого-то помещения, мне сняли с головы повязку. Я исподтишка осмотрелся. Это был, скорее всего, сарай или просторный амбар, освещаемый лишь проникающими через щели лучами солнца.

Но разглядеть мне его не дали, открыли люк в земле и толкнули вперед:

— Лезь в яму!

Послушно спустился по ведущей в подземелье лестнице. Люк надо мной закрылся. В подвале было еще несколько узников. Кто-то из них вскоре чиркнул спичкой, зажег лучину и осветил мое лицо. Я увидел унылые лица троих кавказцев и совсем лысого старика, который своим гордым видом сразу вызывал уважение. Один из молодых спросил, как меня зовут, потом назвался Хфитисом и представил других. Старик, помедлив, назвался сам.

— Зови меня Георгием, — сказал он с тяжелой отдышкой.

Мне почему-то сразу захотелось называть его на церковный лад, отцом Георгием. Он все время кашлял и просил пить. Видимо, у него был жар. Оглядевшись, я увидел жбан с какой-то жидкостью и плоскую чашку подле него.

— Это что, вода? — спросил я.

— Да, — вяло ответил Хфитис.

Я налил в чашку воды и, нерешительно нащупав в кармане носовой платок, вынул его. Рассматривая нарядные узоры по углам, вспомнил Таисию. Потом, вздохнув, смочил платок в воде и приложил к голове старика.

Мой вздох не остался незамеченным. Старик посмотрел на меня с благодарностью и спросил слабым голосом, указывая на платок:

— Тебе дорога эта вещица?

— Да, отец.

Потом наступило долгое тягостное молчание. Я осмысливал, что со мной произошло, состояние было подавленное. Вскоре один из парней начал приставать ко мне с дурацкими вопросами, на которые я не мог дать ответа. Он очень боялся, что его убьют или продадут в рабство. В принципе такая перспектива ждала и меня…

В отличие от этого парня больной старик держался достойно. Потом нытика и еще одного парня забрали. Нас осталось трое.

— Не бойся, — говорил мне отец Георгий. — Скоро меня выручат, и тогда, если все будет в порядке, я тебе тоже помогу.

Не очень верилось немощному старику, который слабел день ото дня. Время тянулось страшно медленно, и в любую минуту нас могли вывести и расстрелять где-нибудь в овраге…

От баланды, которую нам раз в сутки спускали на веревке в ведре, меня поначалу тошнило. Потом как-то привык. В придачу к баланде каждому бросали маленький, черствый кусок хлеба. Свой я отдавал совсем ослабевшему старику.

Через несколько дней увели Хфитиса.

— Ну вот, — сказал старик, еле шевеля губами, — скоро придут за мной.

— Да нет, отец Георгий, вас не убьют, — успокаивал я его.

— А кто тебе сказал, что меня убьют? Нет, меня выкупят. Им меня убивать нельзя, невыгодно.

Я не стал допытываться, понимая, что старику трудно говорить, хотя мне было интересно узнать, кто он такой и как попал в плен.

К концу второй, а может, уже и третьей недели, я сильно ослаб. От баланды сил не прибавлялось, ел ее скорее машинально. Сон был беспокойный, в кромешной тьме при почти полном бездействии трудно было понять, спишь ты или уже находишься в ином мире. Иногда во тьму проникал рассеянный свет, и я видел каких-то людей. Что это было: видения, галлюцинации или сны — разобрать трудно. Только прерывистое дыхание старика меня немного успокаивало: он был моей последней надеждой. Однажды Георгий совсем затих, и я, преодолев оцепенение, стал прислушиваться. Проходили мгновения, а мне казалось, что прошло уже очень много времени. Столбенея от страха, подполз к старику, нащупал его тело, приложился ухом к груди. Внезапно он начал колотиться от слабого смеха. Потом старика пробил кашель. Я поднес чашку к его губам, придерживая голову. После этого он, слабо откинувшись на скомканную телогрейку, спросил:

— Ну что, сынок, испугался? Думал, умер? Я у тебя еще на свадьбе погуляю, — затем слабой рукой нащупал мою голову и погладил по волосам.

Больше всего убивала неопределенность. Мне никто ничего не предлагал и не говорил со мной. За это время могли бы предложить мне освобождение за выкуп — не знаю, что еще может быть в такой ситуации. Возможно, они хотели меня на кого-то обменять и просто ждали подходящего случая. Но когда этот случай произойдет?! Через год, два, а может быть, никогда…

Наконец пришли и за стариком. Двое надзирателей спустились в подземелье и, обращаясь с отцом Георгием бережно, как с сокровищем, стали аккуратно поднимать его наверх. Старик властно остановил их.

— Артем, подойди ко мне, — позвал он.

Я повиновался.

— Вот, видишь, сынок, я же говорил, что меня выручат. Держись, я тебе помогу. Ты хороший человек, хотя я о тебе почти ничего не знаю. Но ты отдавал мне свой хлеб, и я этого не забуду. А платок береги. Потом постираешь, он будет, как новый, — отец Георгий улыбнулся и скомандовал на местном наречии: — Поднимайте!

Я почти плакал. Мне было жалко расставаться с человеком, к которому успел привязаться. Трудно было оставаться совсем одному без всякой поддержки.

Прошло, наверное, не меньше недели, и я дошел до полного отчаяния. Георгий про меня, должно быть, забыл или умер в дороге. А Настя? Таисия? Малхаз? Похоже, с ними тоже что-то случилось…

Помощи ждать было совершенно не от кого, а бежать невозможно — тяжелый железный люк всегда был закрыт сверху на засов. «Ну что же мне так не везет? — думал я. — Зачем согласился помогать этому Малхазу? Что им всем от меня нужно? Лучше бы сразу убили».

И вдруг произошло невероятное: за мной пришли, снова завязали глаза и повезли на телеге. Через пару часов в каком-то ущелье передали людям Георгия, которые тут же сняли с моих глаз повязку. Они объяснили, что Георгий заплатил за меня выкуп. От них же я узнал, что этот чахлый, но гордый старик не последний в горах человек.

Когда мы приехали в его хорошо охраняемый роскошный дом, он принял меня на пороге, как сына, со слезами на глазах. Мы обнялись. Старик уже достаточно окреп, и в его объятиях чувствовалась сила.

— Артем, дорогой! — радовался он, взмахивая руками, и, позвав полную женщину в цветастом платье, сказал: — Зарема, это Артем! Это он за мной, как за отцом, ухаживал!

— Проходите, проходите в дом, гость дорогой! — засуетилась женщина.

Зная обо мне только, что я путешественник, Георгий предложил пожить у него, сколько пожелаю. Ни в первый день, ни в последующие, я ни в чем не знал отказа: кушанья всегда были самые изысканные, любое мое желание удовлетворялось, условия для отдыха предоставлялись самые комфортные. Например, отведенная мне для проживания комната утопала в коврах, кровать была с огромной периной, лежа на которой, я не чувствовал своего тела.

После ужина мы с отцом Георгием переходили из просторной гостиной в каминный зал и, сидя в кожаных креслах у уютно потрескивающего огня, вели долгие разговоры. От него я узнал, что мы были в плену у банды, специализирующейся на похищении и торговле людьми. Причем похищали бандиты всех без разбора: стариков, женщин и мужчин разных национальностей. Потом людей освобождали за выкуп, либо продавали в рабство. Я старался не задавать Георгию лишних вопросов, а сам он о себе почти ничего не говорил. Даже когда в первый день, рассматривая на стене фотографию молодцеватого усатого артиллериста в военной форме, я спросил: «Отец Георгий, а в Великую Отечественную вы воевали?», — он ответил сухо: «Да. Но вспоминать об этом не люблю, — и добавил: — Это один из моих пятерых братьев. Они все погибли на войне». Долго я не решался говорить о себе настоящую правду, но однажды все рассказал откровенно — что дезертир, что пробираюсь к другу в Армению.

Думал, Георгий, воевавший с фашистами за нашу страну, меня осудит, но он только загадочно сказал:

— У каждого человека судья где-то глубоко внутри находится. Тебе решать, как жить дальше. Но мать забывать не должен. Если пожелаешь, я отправлю тебя в Москву.

Я не ответил. Отец Георгий понимающе вскинул брови и добавил:

— А если хочешь, у моря можешь пожить. В пригороде Сухуми у меня есть уютный дом.

Я вспомнил, как Настя мечтала съездить на море, и промолчал.

Больше недели я приходил в себя, и все это время чувствовал заботу и внимание. Написал новое письмо маме. С почтой здесь было проще, и я знал, что письмо наверняка дойдет. На этот раз оно было длинное. Изложил все по порядку, исключая ненужные подробности своих приключений, и заверил маму, что со мной все хорошо, и нахожусь под опекой доброго и богатого человека, но идею добраться до Бориса не оставил. Еще раз предупредил, чтобы о моих письмах она никому не говорила, особенно если мной будут интересоваться из военкомата.

Как-то раз после ужина мы не перешли по обыкновению в каминный зал, а продолжали маленькими глотками смаковать прекрасное «Киндзмараули», оставаясь за убранным столом в гостиной.

— Завтра отвезу тебя в одно место, — сказал Георгий, задумчиво поворачивая стоящий на столе стакан с темно-рубиновой жидкостью. — Оттуда уже не возвращаются или возвращаются, но очень редко, — он посмотрел на меня серьезно, добавил: — Не бойся, это хорошее место.