"Из жизни солдата" - читать интересную книгу автора (Манштейн Эрих фон)

I Рейхсвер в Веймарской республике

Любые рассуждения о так называемом «духе рейхсвера», об отношении к нему страны и народа имеют смысл только в том случае, если принимать во внимание то глубокое воздействие, которое оказал переворот 9 ноября и капитуляция германской армии 11 ноября 1918 года на офицерский корпус, которому предстояло составить костяк вновь формируемой армии. Возникший на развалинах кайзеровских войск, рейхсвер был обречен на то, чтобы нести на себе отпечаток трагических событий, предшествовавших его созданию.

Когда 9 ноября 1918 года германский император отрекся от престола и перебрался в Голландию, для военных это, в отличие от простых граждан, означало нечто большее, чем простую смену государственного строя. Для многих из них, прежде всего для тех, кто считал себя наследниками прусских военных традиций, это означало полный крах и утрату смысла жизни. Прежняя армия была плоть от плоти «императорской», вся ее деятельность была неразрывно связана с личностью монарха. Верность и преданность императору, основанные на присяге, выходили за рамки политики и имели под собой этические основы.

Для армии именно император, а не какой-то абстрактный «народ» или «государство», был «точкой кристаллизации» ее верноподданнических чувств. В среде военных никогда не употреблялось выражение «государственная служба», речь могла идти исключительно о «службе императору». При этом не имело никакого значения личное отношение того или иного солдата к личности конкретного монарха. Армия служила не Вильгельму Второму, а «Императору». Германские монархи формировали армию, вся ее сущность была проникнута идеей императорской власти. Ни в одной другой стране мира не существовало такого отношения между армией и короной.

В тот самый день, когда последний германский император под давлением революции вынужден был отречься от престола, все, что так или иначе было связано в душе немецкого солдата с императорской властью, раз и навсегда исчезло. Свергнутый император не оставил после себя никого, кто мог бы хоть как-то реанимировать монархическую идею, и 9 ноября эта идея было безвозвратно утеряна.

Своими суждениями я ни в коей мере не хочу принизить личность императора Вильгельма. Бесспорным является то, что его решение отречься от престола и уехать в Голландию было продиктовано стремлением уберечь немецкий народ от гражданской войны и надеждой на скорейшее заключение почетного для Германии мира. Вместе с тем очевидно, что последний германский император едва ли был способен проявить волю и твердость, необходимые для успешного продолжения борьбы на внутреннем и внешнем фронтах. Этому властителю Германии, который благодаря своей внешности производил на окружающих впечатление сильной личности, на самом деле явно не хватало качеств, требуемых для управления державой, находящейся в состоянии войны. Нити управления империей выпали из его рук задолго до отречения от престола. Несостоятельность Вильгельма в роли главы государства выявилась сразу после неожиданного и явно нежеланного для него развязывания мировой войны. Таким образом, 9 ноября была лишь поставлена точка в истории его отречения от престола, которое фактически произошло значительно раньше.

После падения монархии немецкие солдаты оказались перед необходимостью выбора новых ориентиров. Кто мог восполнить им потерю императора?

«Государство»? Оно давно дискредитировало себя в их глазах как беспомощная игрушка в руках партий и политических движений. Государство утратило свой былой моральный авторитет и представало для своих граждан прежде всего в образе всемогущей чиновничьей машины. К тому же республиканская форма правления была явно не по душе большинству граждан Германии, так как она фактически была навязана им держава- ми-победительницами, то есть явилась прямым следствием военного поражения.

«Народ»? В демократическом смысле это был действительно бесспорный наследник авторитета монархии. Однако вскоре выяснилось, что никакой мало-мальски выраженной народной воли, которая могла бы компенсировать авторитет короны, нет, даже по самым насущным вопросам политического и экономического развития. Поскольку новый государственный строй был по существу навязан меньшинством нации ее большинству, народ раскололся на три большие группы. Правые и левые, относившиеся друг к другу как к смертельным врагам, были единодушны только в том, что результаты «революции» их ни в коей мере не удовлетворяли, пусть даже и по диаметрально противоположным причинам. Между ними располагались центристы, которые хотя и отстаивали демократические принципы, однако были в основной своей массе крайне неоднородны. Другими словами, «центр» состоял из представителей партий и политических движений с различным мировоззрением, с несовпадающими политическими и экономическими взглядами. Поэтому было бы крайне опрометчиво утверждать, что именно центристы могли претендовать на роль выразителей народных чаяний. Впрочем, представители обоих крайних флангов могли рассчитывать на это в еще меньшей степени. Так как же могло понятие «народ» заменить армии идею монарха, если народ находился в состоянии раскола и сам не знал, чего он хочет? Душой многие солдаты были на стороне правых, которые, так же, как они, скорбели по монархии. Долг обязывал их служить государству, даже если их и не вполне устраивало его нынешнее устройство, и они исполняли свой долг. Однако ни государство, отношение к которому в народе было весьма неоднозначным, ни сам народ, который не обладал единой политической волей, не могли занять в сознании военных то место, которое еще недавно безраздельно принадлежало самодержавному монарху.

Таким образом, в силу перечисленных выше причин на смену имперской идее в сознании тогдашней армии пришли не «государство», не «народ» (и тем более не какая-то партия), а некое абстрактное понятие «рейха». Оно объединило в себе народ и государство как нечто достойное поддержки и защиты.

Людям непосвященным такая преданность немецкого солдата столь неопределенному, почти мистическому понятию может показаться непонятной, а многим немцам — достойной сожаления. Как бы то ни было, она как нельзя более точно отражает сущность немецкого национального характера. В любой другой стране армия в аналогичной ситуации, скорее всего, осталась бы монархистской или стала бы республиканской. В Германии с ее многовековыми традициями военного строительства невозможно было ни с того ни с сего, тем более за короткий срок стать республиканцем. Вместе с тем, присущее немецкому солдату представление о воинском долге не позволяло ему вступать в борьбу с новым, пусть даже и не совсем устраивающим его государством. В понятии «рейх», олицетворявшем имперскую идею как таковую и не зависящем от конкретного государственного строя, были одновременно заключены предпосылки более поздней позиции армии по отношению к режиму Адольфа Гитлера. В условиях, когда Германия вела войну не на жизнь, а на смерть, перед армией не могло стоять иной задачи, кроме самоотверженной защиты рейха от любых врагов. Такая позиция ни имеет ничего общего ни с национал-социалистским мировоззрением, ни с попытками во что бы то ни стало спасти созданную при Гитлере государственную машину.

Революция 9 ноября и ее последствия поставили перед немецкими солдатами такую новую задачу, как защита рейха не только от внешней угрозы, но и от попыток внутренних врагов нарушить статус-кво, будь то левые экстремисты с их призывами к государственному перевороту, или сепаратисты различного толка. Отныне армия была призвана по мере возможности заменить собой ту силу, которая при монархическом режиме обеспечивала целостность государства.

Совершенно очевидно, что подобные внутриполитические функции не могли понравиться ни одной армии мира. Взор солдата всегда обращен в сторону внешних врагов. Он готов решительно защищать свободу и независимость родной страны, но не желает быть слепым орудием насилия по отношению к собственному народу. Стоит ли удивляться тому, что созданный через некоторое время вермахт весьма охотно отказался от своих внутриполитических функций, как только авторитарное государственное руководство сочло возможным избавить его от этого. Основаниями для такого решения стали, таким образом, с одной стороны, определенные традиции монархического периода истории страны, и, с другой стороны, уроки ноябрьской революции, продемонстрировавшие нецелесообразность применения армии для поддержания порядка в государстве.

Подобно тому, как революция 9 ноября предопределила новое положение армии в государстве и отношение солдат к власти, точно так же последствия подписания соглашения о перемирии стали определяющими для уточнения роли военных как вооруженных защитников рейха от внешнего врага.

Результатом подписания соглашения о перемирии стала полная беззащитность Германии, которая согласилась на это после предварительных переговоров германского правительства с президентом Соединенных Штатов Америки как полномочным представителем союзных держав. В ходе этих переговоров Германия согласилась выполнить пресловутые «14 условий Вильсона». Хорошо известно, чем это все закончилось: версальский диктат решительно противоречил духу и букве этих условий и, по выражению лорда Бакмастера, «стал актом бесчестия, который навсегда вошел в историю в качестве одного из самых ее позорных пятен».

9 ноября 1918 года перед германскими сухопутными войсками, которые на Западе еще находились в соприкосновении с противником, а на Востоке располагались вдоль прерывистой и неустойчивой линии фронта и были частично деморализованы, стояли три задачи:

• возвращение миллионов солдат на родину ввиду непрекращающегося натиска противника и полного нарушения путей подвоза и эвакуации;

• поддержка нового правительства с целью предотвращения хаоса и анархии; —противодействие дальнейшим попыткам польских повстанцев пересечь восточную границу рейха и поселиться на его территории.

Возвращение на родину

Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург предоставил свой опыт и знания в распоряжение нового правительства, что позволило почти без потерь осуществить отвод войск как с Западного, так и с Восточного фронтов. Это была последняя и одна из наиболее удачных акций германского Генерального штаба. О том, в каких тяжелых условиях она происходила, можно судить хотя бы по тому, что на Западе союзники предъявили крайне жесткие требования по срокам отвода войск, которые не были оправданы ни военными, ни политическими соображениями.

Однако, несмотря на крайнюю измотанность личного состава и полную неразбериху в тылу, армия с энтузиазмом отнеслась к решению новых задач и успешно преодолела все связанные с этим немалые трудности, в том числе и политические проблемы, доставшиеся ей от недавней революции.

213-я пехотная дивизия, начальником оперативного отдела штаба которой я был в то время, вела тяжелые оборонительные бои под Седаном. Как и большинству командиров других фронтовых соединений, командованию дивизии удалось, несмотря на свержение императора, до последнего поддерживать высокий моральный дух личного состава.

Во время отхода дивизия получила приказ прибыть во Франкфурт, где к тому времени сложилась тревожная политическая обстановка. Все, что связано с прибытием и размещением нашей дивизии во Франкфурте, прочно запечатлелось в моей памяти. Жители приветствовали нас так, как будто мы вернулись после победоносного сражения. Дома, мимо которых мы проходили, были увешаны флагами, тысячи людей толпились на улицах, открыто выражая свой восторг по поводу нашего возвращения, и осыпали нас цветами.

В Бад-Киссингене нашей дивизии пришлось задержаться на несколько недель, поэтому Рождество нам пришлось отпраздновать вдали от наших семей. В начале января 1919 года полкам было приказано выдвинуться в места своей постоянной дислокации. При этом некоторые части и подразделения артиллерийского полка, сформированного в Восточной Пруссии, добровольно отправились в Курляндию. Штаб дивизии был расформирован, и я уехал в Берлин, в свой родной 3-й гвардейский пехотный полк, где мне предстояло демобилизоваться из армии.

Добровольцы на службе правительства

В Берлине моего полка не оказалось. Как и все прочие гвардейские полки, он в полном порядке был отведен с фронта на родину. Все оставшиеся в строю солдаты полка были отправлены в Гросс-Лихтерфельде, где из них и остатков других гвардейских пехотных частей был сформирован добровольческий батальон.

Я намеревался отправиться в Курляндию, чтобы присоединиться к нашему резервному полку, однако вместо этого мне пришлось по приказу главного управления Генерального штаба выехать в Магдебург в штаб армейского корпуса, чтобы принять участие в формировании добровольческих частей.

Внутриполитическая обстановка в рейхе, и прежде всего в Берлине, за период, прошедший после ноябрьской революции, стала еще более напряженной. Тяжелые бои вернувшейся с фронта гвардейской кавалерийско-стрелковой дивизии со спартакистами и ряд других столкновений подобного рода, происшедших за короткое время, продемонстрировали, насколько непрочными были еще позиции правительства народных уполномоченных во главе с Эбертом. Было совершенно очевидно, что измотанная в боях и ослабленная вполне естественным стремлением многих солдат как можно скорее вернуться домой армия была не в состоянии эффективно защищать новое правительство, которое к тому же почти не пользовалось симпатиями в армейской среде.

Первым, кто своевременно разглядел смысл происходящих событий, был майор фон Шлейхер, будущий рейхсканцлер. Он выступил с предложением отказаться от попыток сохранить выведенные с фронта части и соединения и вместо этого приступить к формированию на их базе добровольческих частей. Реализация этого предложения привела бы, с одной стороны, к сокращению численности армии, однако, с другой стороны, вновь сформированные добровольческие части могли быть надежной опорой для правительства. Председатель правительства народных уполномоченных, будущий президент Германии Эберт, поддержал предложение Шлейхера. Если принять во внимание, что в то время законное правительство могло быть в любую минуту свергнуто спартакистами, а также то, что деятельность недавно образованного Центрального совета солдатских депутатов фактически сделала старую армию непригодной для защиты правительства, следует признать, что данное решение Эберта было единственно верным. Только таким путем можно было обеспечить проведение выборов в Национальное собрание и последующую вооруженную поддержку правительства и парламента.

Впрочем, добровольческие формирования, успешно справившиеся с поставленной перед ними задачей, так и не дождались от власти даже простой благодарности. Что же касается того обстоятельства, что в дальнейшем некоторые из этих «фрейкоров» в той или иной мере превратились в сборища ландскнехтов, представлявшие угрозу для государственной власти (как это проявилось, например, через год во время путча Каппа), то это было, по всей видимости, неизбежно в сложившейся обстановке. Правительство явно не могло полагаться на добровольческие формирования в течение длительного времени. Вместе с тем очевидно, что без них Веймарская республика и ее институты едва ли смогли бы просуществовать дольше нескольких месяцев.

Что касается задачи, возложенной на меня в Магдебурге, то очень скоро выяснилось, что в то время она была невыполнимой. Тогдашнее руководство Саксонии, вопреки решению правительства, категорически отказывалось помогать нам при формировании добровольческих частей. Деятельность штаба корпуса была фактически парализована. При таких обстоятельствах я не хотел продолжать сидеть в Магдебурге без дела. А так как наш резервный полк уже был передислоцирован в Курляндию, то я обратился к командованию с просьбой откомандировать меня в полк для участия в охране границы с Польшей. Вскоре меня назначили на должность офицера Генерального штаба главного командования пограничной охраны «Восток», расквартированного в Бреслау. Так я снова оказался в подчинении глубоко уважаемого мною генерала фон Лоссберга, занимавшего там пост начальника главного штаба.

Главное командование пограничной охраны «Восток» было образовано верховным главнокомандованием сухопутных войск (ОХЛ), имея задачу предотвратить проникновение на германскую территорию польских повстанцев. Ему подчинялись войска, дислоцированные в восточных районах Пруссии и несколько вновь сформированных добровольческих частей. В его рядах находилась также значительная часть сельского населения приграничных районов.

Несмотря на такой неоднородный состав и сложную обстановку на границе, командование в целом справилось с поставленной перед ним задачей. Вскоре командование прекратило свое существование в связи с подписанием Версальского мирного договора и последующей демаркацией новой восточной границы Германии.

Бои, развернувшиеся в 1921 году в окрестностях Аннаберга после того, как польские повстанцы попытались силой добиться пересмотра результатов голосования в Верхней Силезии, начались после расформирования командования пограничной охраны «Восток». С немецкой стороны в них принимали участие только добровольцы.

Версальский мирный договор

В связи с решением вопроса о подписании или неподписании германской стороной Версальского мирного договора перед военным руководством неожиданно встала еще одна проблема.

Как известно, сообщение о предварительных условиях «мирного» договора вызвало настоящую бурю возмущения по всей Германии. Рейхсканцлер Шейдеманн произнес слова о руке, которая должна отсохнуть, если она посмеет подписать такой договор. В то же время над всем немецким народом висела реальная угроза противоречащей нормам международного права «голодной блокады» со стороны держав-победительниц. Ближайшим последствием отказа от подписания договора могла стать интервенция союзных армий. На фоне этой трудноразрешимой дилеммы в правительстве и среди депутатов Национального собрания развернулись ожесточенные споры о том, должна ли Германия уступить давлению своих врагов.

В столь неопределенной обстановке командование вооруженных сил просто обязано было подготовиться к любому исходу переговоров в Версале. При этом оно заранее отчетливо представляло себе, что в случае отклонения договора и последующей интервенции с Запада германские войска смогут в лучшем случае вести лишь сдерживающие оборонительные действия. А как будет развиваться обстановка на Востоке? Ведь в случае вторжения армий западных держав на территорию Германии подписанное ранее соглашение о перемирии автоматически утратит силу. Можно было предположить, что в этом случае Польша не упустит случая попытаться отхватить у Германии еще Целый ряд территорий. Для немецкой стороны в этой ситуации логичнее всего было бы нанести Польше упреждающий удар. В ноябре 1918 года поляки воспользовались благоприятной для них обстановкой и захватили провинцию Позен, поставив Германию перед свершившимся фактом. Сам собой напрашивался вывод о том, что теперь немецкая армия должна нанести внезапный удар и вернуть себе утраченные тогда территории.

Справедливости ради необходимо подчеркнуть, что данный план отнюдь не являлся попыткой армии решать внешнеполитические вопросы через голову правительства. Ведь определенные шансы на успех у этого плана могли появиться только в случае его тщательного согласования с правительством, которое взяло бы на себя смелость отказаться от подписания мирного договора. Самоуправство военных в данном вопросе не могло привести ни к чему хорошему, даже несмотря на гарантированную поддержку со стороны многих немецких патриотов.

Как известно, одним из тех, кто склонил правительство к решению подписать договор в Версале, был генерал Грёнер. В своем экспертном заключении Грёнер настаивал на том, что Германии придется подписать условия мира ввиду почти завершившегося разоружения армии и абсолютной бесперспективности идеи всенародного восстания по образу и подобию восстания 1793 года. Вполне понятно, что заключение Грёнера не нашло поддержки в офицерской среде, в том числе у его сослуживцев в Генеральном штабе. Тренеру пришлось подготовить и распространить среди сотрудников Генерального штаба меморандум, в котором он подробно изложил мотивы, побудившие его дать такое заключение. Он, в частности, привел в нем сведения о численности германских войск и о степени обеспеченности их оружием и боеприпасами, свидетельствовавшие о полной невозможности длительного противодействия иностранной агрессии. По его мнению, немецкие войска не смогли бы удержаться на рубежах Рейна и Везера, да и на Эльбе они не способны были бы оказывать длительное сопротивление. Он также констатировал, что отнюдь не весь немецкий народ готов снова взвалить на себя тяготы и лишения, связанные с очередной кровопролитной войной. В меморандуме говорилось и о возможности отделения Баварии или даже всей Южной Германии, и даже об опасности коммунистического переворота.

По существу аргументов, изложенных Тренером в его меморандуме, трудно было что-либо возразить. Этот документ являл собой образец безупречной оценки обстановки, которая сделала бы честь любому офицеру Генерального штаба. Безнадежность обстановки, в которую германская армия попала бы в случае агрессии союзников, была очевидной. Нельзя было также исключить возможность еще большего ужесточения условий мирного договора и раскола Германии под влиянием растущих сепаратистских и прокоммунистических настроений. Было бы также весьма опрометчиво сбрасывать со счетов отдаленные последствия возможной «голодной блокады» Германии.

Доводы генерала Грёнера звучат довольно убедительно, отказ от подписания мирного договора на предложенных условиях означал бы игру ва-банк со стороны Германии. Однако теперь, по прошествии многих лет, нельзя не задаться вопросом о том, не оказалось ли бы такое решение в отдаленной перспективе более благоприятным для судьбы немецкого народа, чем приход к власти Гитлера и развязывание второй мировой войны, явившиеся прямым следствием грабительских условий Версальского мирного договора? Впрочем, однозначного ответа на этот вопрос, по-видимому, нет и сейчас.

Формирование частей и соединений рейхсвера

После расформирования главного командования пограничной охраны, в котором я проходил службу, я был временно прикомандирован к генералу фон Лоссбергу в качестве его помощника. Для этого мне предстояло отправиться в Берлин, где генерал возглавлял организационный комитет по формированию будущих сухопутных войск Германии.

Функции данного комитета были довольно ограниченными, так как державами-победительницами уже была детально разработана будущая структура германской армии. Как известно, Германии было предложено сформировать сухопутные войска на добровольной основе со сроком службы 12 лет. В их составе должно было быть сформировано два командования групп войск, в подчинении которых находились бы 7 пехотных и 3 кавалерийских дивизии, состав, численность и вооружение которых также были строго регламентированы. Таким образом, задачи организационного комитета сводились к тому, чтобы в заданных жестких рамках отыскать наилучший вариант решения данной проблемы.

Осенью 1919 года я был назначен на должность офицера Генерального штаба при созданном в Касселе 2-м командовании группы войск рейхсвера, начальником главного штаба которого стал все тот же генерал фон Лоссберг.

В этот период происходило переформирование остатков прежней армии, так называемого «временного рейхсвера», с целью приведения его структуры и численности в соответствие с требованиями Версальского мирного договора.

«Временный рейхсвер» состоял из 24 бригад общей численностью около 400 тысяч человек, которую предстояло сократить до 100 тысяч человек и сформировать из них 7 пехотных и 3 кавалерийских дивизии. Нетрудно догадаться, что решение этой задачи было связано с немалыми трудностями для командования сухопутных войск и сопровождалось справедливым недовольством военнослужащих, подлежавших в связи с этим демобилизации. Дело в том, что еще существовали добровольческие части, порядок и дисциплина в которых основывались на личной преданности солдат своим командирам и на принципе круговой поруки. Добровольцы не без основания полагали, что в благодарность за их участие в защите правительства, а также в противодействии польским повстанцам и в отражении большевистской угрозы с востока их части следовало бы в полном составе включить во вновь формируемую армию. Вместе с тем было очевидно, что по крайней мере часть «фрейкоров» не отвечала представлениям об армии как об инструменте государственного руководства, предназначенном для решения исключительно военных задач.

Что касается значительной части кадровых офицеров[1], увольнение которых со службы становилось неизбежным, то многие из них в этом случае оставались фактически без средств к существованию. Перспективы их трудоустройства в гражданском секторе были весьма туманными ввиду тяжелого положения в экономике и нежелания многих предпринимателей и руководителей государственных учреждений принимать на работу бывших офицеров. К тому же уход из армии был тяжелым испытанием для людей, целиком и полностью посвятивших себя военной службе.

Зона ответственности 2-го командования группы войск, в составе которого я отвечал только за организационную сторону переформирования сухопутных войск, распространялась на западные и южные районы рейха. И если наше командование, по общему мнению, довольно успешно справлялось со своими задачами, то в деятельности 1-го командования, расквартированного в Берлине, имелись серьезные проблемы, связанные прежде всего с тем, что, во-первых, в его зоне ответственности находилось большинство добровольческих частей, и во-вторых, с тем, что в его задачу входило расформирование частей и соединений, расположенных в прибалтийской зоне. Одним из следствий нерешенности этих проблем явился путч Каппа.

Путч Каппа и его причины

В течение осени и лета 2-е командование группы войск занималось переформированием сухопутных войск. 13 марта 1920 года генерал фон Лocсберг ознакомил работников своего штаба с сообщением из Берлина о том, что в столице создано новое правительство во главе с министром кабинета Каппом и что главнокомандующим всеми германскими войсками назначен генерал фон Лютвиц, незадолго до этого возглавивший 1-е командование группы войск. Подробности событий в Берлине командующему не были известны, никаких указаний от законного правительства не поступало, связь с ним отсутствовала. Генерал фон Лоссберг отдал нам распоряжение не выполнять приказов, которые могли бы поступить из 1-го командования группы войск. Тем самым все мы отмежевались от берлинских путчистов и не допустили распространения путча на подчиненные нам войска.

В Касселе, разумеется, было известно о возникших в последнее время в Берлине острых разногласиях между имперским правительством в лице имперского военного министра Носке и генералом фон Лютвицем. Камнем преткновения послужил вопрос о расформировании добровольческих частей, прежде всего расквартированной в Деберице бригады Эрхарда. О намерении совершить государственный переворот 2-е командование группы войск проинформировано не было. Не было известно в Касселе и об ультиматуме, который генерал фон Лютвиц направил имперскому правительству в ночь накануне ввода войск в Берлин.

Представители различных политических партий — социал-демократических, демократических, Центристских — обратились к нашему командованию за разъяснениями. Генерал фон Шелер проинформировал их о том, что события в Берлине явились для командования группы войск полной неожиданностью и что оно так же, как и все, не получало распоряжений от правительства Эберта и даже не знает, где в настоящее время находится это правительство. Однако эти разъяснения, по всей видимости, не удовлетворили наших гостей, а один из них даже задал фон Шелеру явно провокационный вопрос: «Господин генерал, может быть, Вы просто ждете исхода противостояния, чтобы затем присоединиться к победителю?» К сожалению, генерал фон Шелер немного замешкался и вместо того, чтобы решительно отвергнуть содержащийся в этом вопросе циничный намек, лишь презрительно отмахнулся от спрашивающего.

Большинство частей и соединений рейхсвера сохранило верность законному имперскому правительству. Вместе с тем происшедшие события наглядно продемонстрировали то, насколько губительными оказались последствия революции 1918 года для авторитета и дееспособности военного руководства.

Надо полагать, никто не сомневался в том, что предводители путча Капп и Лютвиц в своих действиях руководствовались только патриотическими мотивами, а вовсе не своими властными амбициями. Как рассказал мне однажды зять генерала фон Лютвица барон фон Хаммерштейн-Экворд (во время описываемых событий он являлся офицером Генерального штаба при 1-м командовании группы войск, затем стал начальником управления сухопутных войск), его тесть находился в плену навязчивой идеи, будто бы он обязан в последний момент спасти рейх, находящийся на краю гибели. Кстати, сам Хаммерштейн, начальник главного штаба 1-го командования группы войск генерал фон Ольдерсхаузен, а также начальник оперативного отдела штаба, будущий генерал-фельдмаршал фон Бок, отказались присоединиться к путчистам и за это были временно отстранены от исполнения своих служебных обязанностей.

Что же касается других наших коллег в восточных районах страны, прежде всего генерала фон Леттов-Форбека, прославившегося удачной организацией обороны в Восточной Африке, а также ряда других высокопоставленных военных и гражданских руководителей, которые поддержали правительство Каппа — Лютвица, то их позицию легко объяснить тогдашней политической ситуацией в Германии. Позиции правительства, сформированного по итогам ноябрьской революции, были еще слишком слабы именно в восточных районах страны. Кроме того, многие известные военные и политики так и не простили имперскому правительству подписание версальского диктата. Однако главной причиной недовольства явилось то психологическое давление, которое оказывали на сторонников путчистов неумолимо приближающиеся сроки передачи некоторых восточных районов Рейха Польше, а также части территории Шлезвига Дании. На всех этих территориях вскоре должны были состояться плебисциты, в процессе подготовки к которым в народе все чаще раздавались призывы к формированию нового правительства, которое было бы способно более решительно отстаивать национальные интересы Германии. Таким образом, выполняя приказ своего командующего генерала фон Лютвица, части и соединения, дислоцированные в восточных районах страны, фактически действовали заодно с большей частью проживавшего там населения. Известную роль сыграло и недовольство личного состава добровольческих корпусов предстоящим их расформированием, о чем речь уже шла выше.

Принципиально иное положение сложилось на тех территориях, которые входили в зону ответственности командования группы войск со штабом в Касселе, то есть в центральных, южных и западных районах рейха (за исключением территорий, оккупированных союзниками). С самого начала было ясно, что берлинский путч не найдет здесь такой поддержки у населения, которая могла бы быть в дальнейшем использована для оправдания действий путчистов. Жители данных районов, за исключением коммунистов и их сторонников, в большинстве своем смирились со сложившимся положением. Да и масштабы территориальных уступок, которые распространялись на эти районы, были значительно меньше. Вместе с тем местное население вполне обоснованно опасалось интервенции союзных держав в случае прихода к власти в Германии неугодного им правительства. А тот факт, что это правительство пришло к власти в результате военного переворота, только усилил негативное отношение народа к нему.

Однако больше всего армия была обеспокоена возможностью развязывания гражданской войны между сторонниками и противниками путчистов. Достигнутый с таким трудом и такой еще непрочный порядок мог быть в любой момент нарушен в результате беспорядков и восстаний, которые могли вспыхнуть в Рурском промышленном районе и в центральной части страны по инициативе коммунистов (дальнейший ход событий частично подтвердил обоснованность таких опасений). Наконец, можно было ожидать активизации деятельности различных сепаратистских течений.

Даже если на время забыть об обязанности сохранять лояльность правительству, сформированному по итогам выборов в Национальное собрание, то и в этом случае было понятно, что путчисты не только не могли рассчитывать на то, чтобы распространить свое влияние на всю территорию рейха, но и представляли в сложившейся обстановке серьезную угрозу самому существованию государства. О применении военной силы по отношению к путчистам в Берлине не могло быть и Речи, так как необходимо было во что бы то ни стало предотвратить столкновение частей и соединений рейхсвера между собой. Впрочем, быстрый провал путча позволил за несколько дней вновь нормализовать обстановку.

Более тяжелые последствия, чем кратковременное смятение, вызванное путчем Каппа — Лютвица, имел призыв правительства ко всеобщей забастовке. Во многих местах, в том числе в Касселе, забастовки вылились в беспорядки, для подавления которых пришлось использовать войска.

Наиболее критическая ситуация сложилась в Рурском промышленном районе. Здесь вспыхнуло заранее подготовленное крупномасштабное восстание под предводительством коммунистов, для которых путч служил поводом, а всеобщая забастовка — способом захвата власти. В восстании принимали участие хорошо вооруженные отряды, некоторые из них были оснащены тяжелым вооружением. Об их возможностях свидетельствует, в частности, такой факт, как нападение на артиллерийскую батарею регулярных войск, весь личный состав которой был уничтожен. Некоторые подразделения рейхсвера, которые находились в стадии реорганизации и поэтому были еще не полностью укомплектованы личным составом и боевой техникой, были оттеснены восставшими на нейтральную территорию, где и были разоружены западными союзниками. Кстати, последние и пальцем не пошевелили для того, чтобы поддержать в этой борьбе законное германское правительство. Скорее наоборот, именно они позволили восставшим замкнуть кольцо осады вокруг Безе ля.

В целях подавления восстания потребовалось стянуть из разных районов рейха значительное количество частей и соединений для того, чтобы сначала блокировать Рурский промышленный район и затем в результате тяжелых и кровопролитных боев разгромить повстанцев. Некоторое время спустя 2-му командованию группы войск пришлось в Тюрингии участвовать в подавлении еще одного прокоммунистического мятежа, что также потребовало сосредоточения значительного количества войск и боевой техники.

К сожалению, описанные выше кровавые события оказались не единственным наследием путча Каппа — Лютвица. Он не прошел бесследно и для морального духа солдат рейхсвера. Совершенно очевидно, что почти каждый из них мучительно размышлял над смыслом и последствиями событий, в которых им пришлось участвовать.

Солдат и политика

Путч Каппа — Лютвица был первым случаем в Длительной истории германско-прусских сухопутных войск, когда генералы вместе с подчиненными им частями и соединениями и в союзе с определенными политиками посягнули на авторитет государственной власти. Впрочем, было бы неправомерно возлагать всю вину за случившееся на армию, упрекая ее (как и произошло впоследствии) в предательстве интересов страны и нарушении воинского долга, хотя бы потому, что основная часть рейхсвера не имела никакого отношения к путчу. Ожесточенная критика, обрушившаяся на рейхсвер, воспринималась многими солдатами как досадное недоразумение. Разве не те же самые политики, которые обрушились с критикой на рейхсвер, еще совсем недавно, всего полтора года назад сами воспользовались беспомощностью государства, ослабленного длительной кровопролитной войной, для достижения своих политических целей путем революции? Как бы то ни было, но путч в Берлине впервые поставил вопрос о политической роли армии, что не только в корне противоречило традициям немецкой армии, но и грозило подорвать ее доселе непререкаемый авторитет в народе. Ведь до сих пор народ представлял себе армию исключительно в роли надежной защитницы родины от внешних врагов и главной опоры государства.

Во избежание недоразумений хотелось бы подчеркнуть, что вышеизложенное отнюдь не является попыткой идеализации некоего совершенно аполитичного солдата. Армия не может оставаться безучастной к происходящим вокруг нее политическим процессам. Вместе с тем для солдата безусловно существует одно абсолютное табу: он никогда не должен вставать на сторону той или иной политической силы и тем более не имеет права становиться инструментом в ее руках.

Путч Каппа и его провал наглядно продемонстрировали непригодность армии для участия в подобного рода акциях. Точнее говоря, военные в принципе могут, особенно при наличии так называемой «революционной ситуации», свергнуть любое правительство. Весь вопрос, однако, заключается в том, способны ли те силы, за которыми пошла армия, успешно довести начатое дело до конца. Организаторы путча Каппа оказались на это неспособны.

Однако провал путча обусловлен не только слабостью его организаторов. Более того, неудачу путчистов нельзя объяснить и призывом имперского правительства ко всеобщей забастовке, ибо к тому времени, когда она началась, исход путча уже был предрешен. Главная причина заключается в том, что идея вооруженного свержения законной власти не получила поддержки основной массы немецкого народа. Сторонниками путчистов была лишь незначительная часть населения восточных районов империи, которым предстояло больше всех пострадать от последствий подписания Версальского мирного договора. Кроме того, им явно не хватило решительности и определенной доли безрассудства, столь необходимого для успеха любых революционных предприятий.

Военные не могли не думать и об опасностях, Которыми грозил Германии путч Каппа. Главной из них была опасность гражданской войны, которой удалось избежать лишь благодаря скоротечности путча и отказа большей части рейхсвера от поддержки путчистов. К счастью, дело ограничилось лишь кровавыми столкновениями в Рурском промышленном районе и беспорядками в Тюрингии.

Еще одну опасность таила в себе угроза раскола и даже распада армии, которые могли окончательно погубить государство, едва оправившееся от военных потрясений. Главная заслуга в предотвращении этой угрозы принадлежит, разумеется, руководителям рейхсвера, сохранившим преданность законному правительству. Однако не следует недооценивать и взвешенную позицию руководства страны, и прежде всего имперского президента Эберта, которые «не наломали дров» после провала путча.

Ход и исход путча с его реальными и предполагаемыми последствиями убедительно доказал, что путь, по которому пошла часть рейхсвера, поддержавшая путчистов, был не просто вынужденным в сложившихся обстоятельствах, а принципиально неверным, противоречащим не только давним традициям немецкой армии, но и здравому смыслу и политической целесообразности.

После преодоления тяжелого кризиса, в который государство, народ и армия были ввергнуты в результате путча Каппа— Лютвица, рейхсвер вновь приступил к решению организационных вопросов переформирования войск. Однако теперь повышенное внимание уделялось укреплению морального духа солдат. Генерал фон Сект, назначенный главнокомандующим сухопутными войсками, провозгласил два основных требования к своим подчиненным: авторитет и лояльность. Армия была отстранена от участия в политических процессах, что как нельзя лучше соответствовало настроениям солдат и офицеров, извлекших непростые уроки из недавнего путча. Генерал фон Сект мог теперь с полным правом рассчитывать на их преданность и чувство долга.

В связи с вышеизложенным остается упомянуть еще о двух событиях, которые так или иначе затронули рейхсвер: так называемый путч Бухруккера в Кюстрине и «пивной путч» Гитлера в Мюнхене.

Путч Бухруккера в сентябре 1923 года представлял собой попытку так называемого «черного рейхсвера» (т. е. нелегальных частей и подразделений, сформированных из добровольцев) овладеть небольшой крепостью Кюстрин. Ни расположенный там гарнизон, ни какая-либо иная инстанция рейхсвера не имели к этому никакого отношения. Благодаря решительным действиям коменданта гарнизона полковника Гудовиуса, который лично арестовал Бухруккера, удалось избежать кровопролития, путч был подавлен в самом ^его начале. Тем не менее эти события стали поводом для пересудов и нелестных высказываний в адрес рейхсвера. Так называемый «черный рейхсвер», существование которого невозможно было скрыть, давно вызывал раздражение и протесты демократических партий, которые видели в нем попытку военных подготовить для себя нелегальные кадры, которые при случае могли бы быть использованы в целях военного переворота. Следует признать, что решение о создании этих добровольческих формирований, предназначенных для немедленного усиления регулярной армии на случай очередной попытки коммунистического переворота или интервенции со стороны Польши, было ошибочным, прежде всего потому, что часть данных формирований поддерживала контакты с по-настоящему антиправительственными политическими силами. Что касается военного руководства, то никому из его представителей и в голову не приходила мысль об использовании «черного рейхсвера» против законной власти. Впрочем, эти части и подразделения были вскоре расформированы.

Что касается гитлеровского путча в ноябре 1923 года, то он повлек за собой более тяжелые последствия. Как известно, Гитлеру и его единомышленникам удалось при моральной поддержке генерала Людендорфа временно завоевать симпатии курсантов Мюнхенского пехотного училища, в котором велась подготовка командных кадров для сухопутных войск. Не приходится удивляться тому, что в обстановке послевоенной неразберихи и глубочайшего национального унижения совсем еще молодые и неопытные курсанты поверили лозунгам нацистов. Большинство из них тяжело переживали беспомощность рейха перед превосходящими силами его противников. Как бы то ни было, но большая группа будущих офицеров проявила неповиновение и нарушила присягу. После подавления путча порядок в училище был восстановлен. Главнокомандующим сухопутными войсками были приняты весьма жесткие меры к участникам путча. Наиболее строго были наказаны командиры, которые не смогли обеспечить дисциплину и порядок в своих подразделениях.

О том, какое влияние оказал этот мятеж на будущие взаимоотношения между рейхсвером и НСДАП, речь пойдет ниже.

Путчи Каппа — Лютвица и Гитлера показали, что в кризисных ситуациях существование не только режима, но и самой страны может оказаться в зависимости от того, сохранит ли армия верность присяге. Нельзя превращать армию в объект политического торга, не рискуя тем самым поставить под удар основы любого государственного строя.

Командир роты в Ангермюнде

1 октября 1921 года я был назначен командиром 6-й роты 5-го пехотного полка, дислоцированной в небольшом городке Ангермюнде. Служба в Ангермюнде имела для меня особое значение прежде всего потому, что после длительного пребывания в Генеральном штабе я снова оказался в войсках. Для молодого офицера, каковым я был в то время, не было ничего лучше, чем заниматься обучением и воспитанием солдат, которые были всего лишь на несколько лет моложе его. Свою задачу я видел в том, чтобы не только научить моих подчиненных боевому мастерству, но и подготовить наиболее способных из них к службе в качестве унтер-офицеров на случай непредвиденного увеличения численности сухопутных войск. Я старался привить им навыки самостоятельного мышления и побудить к проявлению инициативы, что во все времена было одной из самых сложных задач воинского воспитания. Минимальной боевой единицей постоянного состава в то время было пулеметное или стрелковое отделение. Чрезвычайно важно было обеспечить между солдатами, входившими в его состав, тесное и плодотворное взаимодействие. Ведь любые задачи они всегда решали вместе и жили в одном помещении, которое обустраивали по собственному вкусу.

После двух лет, проведенных в должности командира роты, я, как и другие офицеры Генерального штаба, был 1 октября 1923 года вновь переведен в Генеральный штаб в качестве так называемого «офицера штаба управления». Дело в том, что по Версальскому мирному договору Германии было запрещено иметь «большой» Генеральный штаб, однако не возбранялось назначать офицеров штаба управления во все штабы оперативного звена и в войсковое управление имперского военного министерства.

Меня направили в штаб 2-го военного округа в Штеттине, а 1 октября 1924 года — в штаб 4-го военного округа в Дрездене. В обоих штабах я занимался подготовкой офицеров младшего звена. В качестве замены запрещенной военной академии были организованы трехгодичные курсы для молодых офицеров, которые в случае успешного прохождения вступительных испытаний получали возможность приобрести квалификацию, необходимую для использования в качестве офицеров штаба управления. Первые два года подготовка проводилась при штабах военных округов, на третьем году — в Берлине при имперском военном министерстве. Как в Штеттине, так и в Дрездене я преподавал тактику и военную историю. Я с удовольствием вспоминаю четыре года моей преподавательской деятельности, в течение которых я сам приобрел много столь необходимых мне знаний.

С осени 1927 по осень 1929 года я занимал пост офицера Генерального штаба при 4-м командовании пехотных частей и соединений в Магдебурге. На этом закончился войсковой этап моей деятельности по формированию рейхсвера. Мое следующее назначение знаменовало собой начало деятельности в центральном аппарате германских вооруженных сил в Берлине. Однако, прежде чем приступить к повествованию об этом, хотелось бы поделиться некоторыми другими соображениями, связанными с формированием и деятельностью рейхсвера.

В 20-х годах тема роли и места рейхсвера в государственной структуре Германии неоднократно возникала в публичных дискуссиях. По мнению одних, рейхсвер только тем и занимался, что разрабатывал планы военных кампаний, чтобы добиться реванша за поражение в первой мировой войне. Другие усматривали в рейхсвере «оплот реакции», который будто бы всеми правдами и неправдами стремился к расширению сферы своего влияния. Были, наконец, и такие, кто навешивал на новую немецкую армию ярлык «продажных наемников», якобы пошедших в услужение то ли к республиканцам, то ли к толстосумам.

Те же, кто в указанный период посвятил себя нелегкой работе по формированию рейхсвера, знают, что он был не чем иным, как наследником и хранителем прусско-германских традиций верности воинскому долгу и преданности законной государственной власти.

Встречаются попытки представить рейхсвер периода Веймарской республики в качестве некоего «государства в государстве». В подобных характеристиках содержатся два основных утверждения: во-первых, что рейхсвер якобы имел свою собственную политическую линию, и во-вторых, что он будто бы оторвался от народа и стал инородным телом в государственном организме Веймарской республики.

На упрек в проведении самостоятельной политики можно возразить, что нельзя смешивать политический вес и авторитет армии, и, прежде всего, ее высшего руководства, с задачами и повседневной деятельностью основной массы частей и соединений рейхсвера. Рейхсвер как определенным образом организованная военная сила не проводил и не мог проводить никакой самостоятельной политики. Солдаты и их командиры обязаны были только выполнять приказы: сухопутные войска — приказы начальника управления сухопутных войск, имперский флот — распоряжения командующего флотом. На этих представителей высшего военного руководства возлагались военные, а не политические функции. Их непосредственным начальником являлся имперский военный министр, который в соответствии с § 8 закона о военном строительстве, в свою очередь, подчинялся имперскому президенту как главнокомандующему всеми вооруженными силами. Разработкой политических аспектов деятельности рейхсвера занимались инстанции, напрямую подчиненные имперскому военному министру. Последний был единственным лицом, которое могло под контролем парламента принимать политические решения, касающиеся рейхсвера.

То, что в любом государстве вооруженные силы имеют определенный политический вес, является прописной истиной. Не требует доказательства и утверждение о том, что вес этот тем больше, чем слабее само государство. Вполне естественно, что в таком непрочном и слабом государстве, каковым была Веймарская республика в первые годы своего существования, с рейхсвером просто нельзя было не считаться. Выразителем позиции и интересов армии как раз и являлся имперский военный министр. Наряду с этим правительство, разумеется, прислушивалось и к мнению упомянутых выше представителей высшего военного руководства. Особенно часто это происходило при обсуждении вопросов, решение которых зависело от степени сплоченности и моральной стойкости войск. К примеру, мнение главнокомандующего сухопутными войсками генерала фон Секта интересовало правительство, прежде всего, в связи с тем, что в его подчинении находились те силы, которые потребовались бы в первую очередь для подавления возможных беспорядков внутри страны. Вполне можно допустить, что позиция генерала могла оказаться наиболее весомой при принятии некоторых политических решений. Однако любые мнения и предложения командующих должны были согласовываться с имперским министром обороны до того, как они доводились до сведения кабинета или имперского президента.

Убедительным доказательством сосредоточения всей власти над армией в руках военного министра может служить конфликт между имперским военным министром Геслером и генералом Сектом, возникший с связи с разногласиями по малозначительному политическому вопросу. Сект, являвшийся, по общему мнению, творцом рейхсвера, вынужден был подать прошение об отставке. Имперский президент фон Гинденбург, который обязан был поставить точку в этом конфликте, вероятнее всего, с большей симпатией относился к своему сослуживцу генералу Секту, чем к сугубо гражданскому имперскому военному министру, однако он принял решение в пользу последнего.

Другой пример взаимоотношений политического и военного руководства, связанный с личностью будущего имперского канцлера фон Шлейхера, мог бы быть, как кажется на первый взгляд, использован для опровержения изложенной выше точки зрения. Как известно, фон Шлейхер до назначения главой кабинета занимал ряд высоких должностей в военном руководстве, последней из которых была должность имперского военного министра. На всех этих должностях он пользовался огромным политическим авторитетом и влиянием. Не следует, однако, забывать о том, что до назначения военным министром он выполнял исключительно функции военно-политического консультанта правительства. Военный министр мог в любое время отказаться от услуг фон Шлейхера в случае, если бы между ними возникли непримиримые разногласия. К тому же фон Шлейхер при всем его политическом влиянии не подменял собой рейхсвер. Даже став министром, а затем и канцлером, он действовал не от имени рейхсвера, а лишь как политик, облеченный определенными полномочиями.

В качестве одного из доказательств политической самостоятельности рейхсвера иногда приводится начатое при Секте и продолженное при его преемниках тайное сотрудничество с Советским Союзом в сфере разработки вооружений. На это можно возразить, что сближение с СССР началось еще после подписания в 1922 году советско- германского договора в Рапалло по инициативе министра иностранных дел Ратенау. Затем во исполнение этого договора и в целях обеспечения безопасности рейха, прежде всего от территориальных притязаний Польши, руководство сухопутных войск действительно начало военное сотрудничество с Красной Армией, причем делалось это с ведома имперского президента, имперского канцлера и имперского военного министра. Аналогичным образом поступали и другие министерства, только уже в экономической сфере. В сложившейся к тому времени политической обстановке тесные связи с великой державой на Востоке были жизненно необходимы Германии для укрепления ее международных позиций, по крайней мере до подписания Локарнских соглашений 1925 года. После того как Штреземанн в Локарно провозгласил кардинальный поворот германской внешней политики в сторону Запада, генерал Сект безоговорочно поддержал новый курс, хотя с согласия имперского правительства сотрудничество с Красной Армией было продолжено, только теперь оно стало секретным. Именно это последнее обстоятельство и способствовало тому, что советско-германским связям в военной области был придан несвойственный им политический смысл. На самом деле для немецкой стороны они означали возможность разработки и испытания вооружений, а для русских — возможность повышения квалификации командного состава Красной Армии в Германии.

Рейхсвер упрекают также в проведении самостоятельной политики в области оснащения войск оружием и военной техникой. В этой связи необходимо заметить, что эти мероприятия никогда не преследовали целей развязывания новой войны или осуществления государственного переворота, а были направлены лишь на то, чтобы обеспечить минимальную обороноспособность рейха на случай иностранной агрессии. За то, что эти действия предпринимались в обход Версальского мирного договора, несло ответственность имперское правительство, которое, в частности, с согласия рейхстага осуществляло финансирование соответствующих проектов, например, создание имперской пограничной охраны.

Что касается внутриполитических аспектов деятельности рейхсвера, то следует констатировать, что после подавления путча Каппа — Лютвица и завершения организационно-штатных мероприятий по созданию новой германской армии ее личный состав и командование неизменно демонстрировали преданность республиканскому строю и законному правительству. Разумеется, в первые, наиболее критические годы существования Веймарской республики военные меньше всего размышляли о новом государственном устройстве, а лишь делали все возможное для обеспечения суверенитета государства и поддержания порядка в стране. Даже когда после нацистского путча в ноябре 1923 года вся исполнительная власть оказалась сосредоточена в руках генерала Секта, последний без промедления передал ее имперскому президенту после того, как в стране были восстановлены законность и конституционный порядок. Таким образом, ни о какой самостоятельной политической линии рейхсвера и тем более о противопоставлении интересов германской армии и государства не может быть и речи.

Конечно, и генерал Сект, и любой другой главнокомандующий сухопутными войсками не мог не задумываться о внутриполитической обстановке в рейхе. Очевидно, одним из плодов такого рода размышлений явилось предложение Секта о введении в стране режима директории (т. е. коллегиального управления государством), с которым он обратился к имперскому президенту. После того, как президент Эберт отклонил данное предложение, Сект отказался от этой идеи. Известно также, что когда в разгар правительственного кризиса в январе 1933 года главнокомандующий сухопутными войсками барон фон Хаммерштейн заступился перед имперским президентом за тогдашнего имперского канцлера фон Шлейхера, занимавшего также пост военного министра и являвшегося, таким образом, прямым начальником фон Хаммерштейна, президент Гинденбург расценил действия последнего как недопустимое вмешательство военных в деятельность политического руководства и решительно осудил их[2]. В обоих случаях главнокомандующие сухопутными войсками пытались воздействовать на главу государства силой своего личного авторитета, а никак не авторитета и военной мощи армии, стоявшей у них за спиной. Ни о каком покушении рейхсвера на авторитет верховного главнокомандующего в лице имперского президента не могло быть и речи.

Для того, чтобы получить окончательный ответ на вопрос о том, можно ли было считать рейхсвер «государством в государстве», нужно еще выяснить, действительно ли рейхсвер оторвался от народа или даже противопоставил себя ему.

Прежде всего, необходимо заметить, что любая армия занимает несколько обособленное место в государстве, особенно если она состоит только из кадровых военных. Кроме того, даже в демократическом государстве армия не может быть построена в соответствии с демократическими принципами. В демократическом государстве власть исходит от народа и осуществляется от его имени выборными народными представителями, правительством и главой государства, тогда как армия для того, чтобы быть боеспособной, должна базироваться на принципах субординации и беспрекословного выполнения приказов. Взаимоотношения между государством и армией должны строиться на основе лояльности последней к любому государственному строю. В этом смысле рейхсвер в годы Веймарской республики полностью оправдал свое назначение и показал, что государственная власть может на него положиться. Справедливость данного утверждения не может быть поставлена под сомнение даже ссылками на неоднозначную позицию рейхсвера в период путча Каппа — Лютвица, так как формирование и консолидация частей и соединений новой германской армии к тому времени еще не были завершены.

Вполне понятно, что верность воинскому долгу по отношению к государству нельзя отождествлять с основанной на личных убеждениях приверженностью к демократическим и республиканским ценностям. Поэтому нельзя не согласиться с военным министром Носке, который в тревожные для страны дни заявил, что если бы у него тогда был выбор между хорошим, но консервативным и плохим, но демократически настроенным солдатом, то он предпочел бы остановить свой выбор на первом. Еще меньше пользы государству приносят офицеры, которые меняют свои убеждения как перчатки. Многим военным нужно было время для того, чтобы преданность государству, основанная на присяге, постепенно совпала с личными убеждениями. Этот процесс происходил бы быстрее и с меньшими издержками, если бы вместо благодарности за исполненный долг рейхсверу не пришлось выслушивать обидную и несправедливую критику в свой адрес. Впрочем, солдат мало беспокоило отношение к ним коммунистов как к своим смертельным врагам. От них рейхсвер отмежевался в буквальном смысле этого слова, как, впрочем, в будущем и от национал-социалистов. И хотя такие влиятельные государственные деятели, как имперский президент Эберт, военные министры Носке и Гесслер всегда высоко ценили преданность и добросовестное отношение к службе солдат рейхсвера, да и большинство имперских канцлеров с пониманием относились к проблемам армии, одного этого все-таки было явно недостаточно. К сожалению, ведущие политические партии Веймарской республики чаще всего относились к рейхсверу с ничем не оправданным подозрением и недоверием. Вряд ли необходимо доказывать, что такое отношение к армии со стороны государства, независимо от его политического устройства, отнюдь не способствует их взаимному сближению. Те, кто хотят иметь в лице армии защитника отечества и преданного сторонника законной власти, не должны относиться к ней как к «неизбежному злу».

Как было отмечено выше, полная изоляция рейхсвера от политики, лишение военных активного и пассивного избирательного права, запрет на участие в каких бы то ни было формах в политической деятельности вызвали некоторое обособление армии от народа и государства. Полагаю, что на фоне недавнего поражения в мировой войне, в условиях послевоенной разрухи и обусловленной этим политической смуты другого решения не существовало. В тогдашней обстановке пустить политику в казармы значило вызвать полное разложение армии и в конечном счете ее исчезновение как реальной военной силы.

В заключение хотелось бы привести слова генерал-полковника фон Секта, произнесенные им в его выступлении перед немецкими офицерами в марте 1919 года. В них, как в капле воды, отражаются мысли и чувства, владевшие личным составом рейхсвера в то трудное время:

«Высокая ответственность за свои действия, которая всегда отличала офицеров во все времена, в дни мира и в дни войны, как никогда раньше требуется от вас в это тревожное, поистине переломное время. Такую ответственность способны проявлять только те, у кого она основана на прочном чувстве долга. Исполнять свой долг — значит действовать во имя общего блага. От вас потребуются жертвы, но жертвовать придется не убеждениями, а правом их отстаивать, правом свободного волеизъявления. Ваши надежды и чаяния должны быть ограничены рамками функционирования и процветания государства, которому вы служите. Время предъявляет необычайно высокие требования к вашей организованности и дисциплине...

Никто не может требовать от офицера, чтобы он отказался от своих убеждений. Наоборот, именно отсутствие убеждений заставляет с подозрением относиться к этому человеку, а политические противники таких людей просто презирают...

Вопрос не в том, нравится нам новый государственный строй или нет, потому что на карту поставлено существование самого государства. Ему угрожают многочисленные враги, как извне, так и изнутри...

Мы должны быть готовы к тому, что нас будут подозревать в неискренности нашей позиции, ибо не все способны понять, как могут такие разные люди добросовестно делать общее дело...

Все личное в нас должно отойти на задний план перед лицом навязанной нам борьбы с врагом, наши личные мнения должны уступить место объединяющей всех нас идее спасения нашей родины от гибели...»

В конце сентября 1929 года началась моя служба в имперском военном министерстве. Я возглавил 1-е отделение отдела управления сухопутными войсками (Т1) войскового управления. В задачу отделения входила разработка всех вопросов управления сухопутными войсками и их боевого применения на случай возникновения внешней или внутренней угрозы безопасности рейха. Мы также занимались подготовкой крупномасштабных войсковых учений и командно-штабных тренировок, предназначенных для совершенствования оперативно-тактической подготовки командиров среднего звена и офицеров Генерального штаба.

Моим непосредственным начальником был полковник Гейер, человек необычайно острого ума. Он обладал редким даром быстро и безошибочно подмечать недостатки и слабые места планов и предложений, которые представлялись ему на подпись. Довольно скоро он предоставил мне почти полную свободу действий на порученном мне участке работы и не вмешивался в разработку войсковых учений и командно-штабных тренировок. Гейер и я сходились во мнении о том, что деятельность отдела управления не может ограничиваться теоретической разработкой различных оперативных планов. Не дожидаясь начала военных действий, он должен анализировать предполагаемое их развитие и вырабатывать соответствующие рекомендации. Относительная слабость наших вооруженных сил, обусловленная ограничениями, наложенными на Германию державами- победительницами, обязывала нас с удвоенной энергией работать над тем, чтобы обеспечить хотя бы минимальный уровень обороноспособности страны.

Именно эта работа и составляла основное содержание моей деятельности в отделе управления сухопутными войсками. Нам, в частности, приходилось заниматься вопросами инженерного оборудования территории страны на случай войны в узких рамках, определенных для нас военными положениями Версальского договора. Кроме того, мы вырабатывали предложения по разработке новых видов вооружения, среди которых особое внимание уделялось бронетанковой технике и средствам моторизации войск.

Армия должны была быть построена в соответствии с представлениями тех, кому предстояло в дальнейшем вести ее в бой. Полковник Гейер проявлял большую настойчивость в отстаивании данной точки зрения, что, естественно, не способствовало поддержанию дружеских отношений между ним и начальниками других отделов войскового управления, как, впрочем, и с другими управлениями военного министерства, также отвечавшими за организационные вопросы.

Начальником войскового управления, а значит и моим прямым начальником, в то время был генерал Адам. Он был тогда единственным выходцем из Баварии, приглашенным на высокую должность в Генеральном штабе. Он отличался необычайно широким кругозором, решительностью и четкостью в постановке задач. Разработка оперативных вопросов была поистине его призванием. Он с пренебрежением относился к проявлениям шаблона и схематизма в работе и часто поражал подчиненных своими неожиданными и, как правило, удачными идеями. Ко мне лично генерал Адам относился весьма благосклонно и с полным доверием. Я отвечал ему глубоким почтением. Он завершил свою военную карьеру в должности командующего группой армий, в задачу которой на случай войны входила оборона наших западных границ. Во время Судетского кризиса он впал в немилость к Гитлеру за то, что в одном из докладов откровенно заявил фюреру, что так называемый «западный вал» еще далеко не до конца подготовлен к обороне для того, чтобы в течение достаточно длительного времени сдерживать наступление превосходящих сил французской армии. Генерал был отправлен в отставку, в результате чего выдающиеся способности этого незаурядного военачальника не были использованы р ходе войны.

Одна из особенностей моей деятельности на посту начальника отделения заключалась в том, что мне довольно часто приходилось встречаться не только с начальником войскового управления, но и с главнокомандующим сухопутными войсками. В то время этот пост занимал генерал фон Хаммерштейн-Экворд. Он обладал свойством быстро проникать в суть любого вопроса, которая только и интересовала его. Лучше всего этого человека характеризует принадлежащее ему выражение: «Инструкции существуют только для дураков». Под дураками он подразумевал всех посредственностей, с которыми он предпочитал не иметь дело. Во время войны он мог бы, вероятно, показать себя выдающимся военачальником, однако в мирное время он явно недооценивал значение рутинной штабной работы и с презрением относился к усердию своих подчиненных, считая его неотъемлемой чертой посредственных личностей. Сам он, во всяком случае, редко проявлял его, что было неудивительно при его необычайной сообразительности и глубоком уме. Военная одаренность сочеталась в нем с недюжинной политической проницательностью. Будучи человеком аристократических наклонностей, он уже в силу одного этого с самого начала проникся откровенной неприязнью к наделавшим много шума национал-социалистам. Через год после их прихода к власти генерал был отправлен в отставку. Ко мне он явно благоволил и старался без особой нужды не вмешиваться в мои дела.

Первые шаги на пути к безопасности Германии

Вскоре после начала моей службы в отделе управления сухопутными войсками мне удалось настоять на более глубокой разработке одного из важнейших вопросов управления войсками, тем более что почти от всех наработок по данному вопросу после моего вмешательства пришлось отказаться. Речь идет о мобилизационном плане для стотысячного рейхсвера.

Германии было запрещено заниматься какими-либо мобилизационными приготовлениями. Нам пришлось расформировать все организационно-мобилизационные структуры (окружные отделы комплектования, призывные пункты и т. п.). Таким образом, до 1929 года самого понятия «мобилизация» как бы не существовало, хотя в любой армии, в том числе и в профессиональной, в мирное время отсутствует многое из того, что необходимо ей в ходе военных действий. В этом смысле категорический запрет на подготовку к мобилизации был явной нелепостью. Раз уж Германии позволили иметь хоть какую-то армию, то она, естественно, должна была обладать боеспособностью на случай войны. К тому же вряд ли кто допускал мысль о том, что Германия, оказавшись в безнадежном военном положении, вновь по собственной инициативе решится начать войну. Если и можно было вести речь о войне, то только о такой, которая была бы направлена на отражение иностранной агрессии. О том, что для подобного рода опасений имелись определенные основания, будет сказано ниже.

Исходя из этих соображений было принято решение подготовить мобилизационный план для рейхсвера. К тому времени как я приступил к работе в своем отделении, организационный отдел, который тогда возглавлял будущий верховный главнокомандующий вермахта Вильгельм Кейтель, как раз завершил эту работу. Мобилизационный план намечалось ввести в действие в апреле 1930 года, поэтому уже в октябре 1929 года его нужно было отправить для согласования и доработки в штабы военных округов. План предусматривал наряду с доукомплектованием разрешенных Версальским договором 7 пехотных и 3 кавалерийских дивизий до штатов военного времени формирование еще нескольких дивизий. Насколько я помню, планировалось иметь всего шестнадцать пехотных дивизий, в том числе девять новых, из которых только одна, расквартированная в Восточной Пруссии, должна была иметь полный состав, тогда как остальные восемь оставались кадрированными. Скорее всего, в случае начала военных действий их собирались оснастить оружием и боевой техникой, закупленными где-нибудь за границей. Я довольно-таки скептически относился к этому плану, хотя, конечно, и я считал неизбежным усиление наших сухопутных войск в случае войны для того, чтобы продержаться хотя бы до тех пор, пока Лига Наций не сменит гнев на милость. Однако чего стоило усиление сухопутных войск кадрированными дивизиями, которые из-за отсутствия вооружения, вероятнее всего, не смогут участвовать в боевых действиях, а лишь пополнят список военнопленных, попавших в руки наших врагов?

Вся наша работа в войсках в качестве офицеров штаба управления и все наши теоретические разработки строились с таким расчетом, чтобы уровень подготовки личного состава в мирное время позволял в военное время большинству рядовых солдат принять на себя командование отделениями, большинству командиров отделений — командование взводами, наиболее способным командирам взводов — командование ротами и батареями. Подготовка офицеров велась таким образом, чтобы они в любой момент могли вступить в должность, которая на одну ступень выше занимаемой ими до начала боевых действий. Таким образом, было бы логично предусмотреть формирование взводов на базе отделений, рот — на базе взводов, батальонов и дивизионов — на базе рот и батарей и т. д. С кавалерией дело обстояло сложнее, так как ее численность нельзя было быстро увеличить таким же способом. К тому же было ясно, что если в будущей войне и дойдет дело до использования кавалерийских дивизий, то лишь в весьма ограниченных масштабах.

Сам собой напрашивался вывод о том, что самым простым и надежным способом мобилизации являлось быстрое увеличение числа пехотных с 7 до 21, то есть втрое. Укомплектование новых дивизий личным составом осуществлялось бы за счет уволенных в запас солдат, отслуживших положенные 12 лет или оставивших армию по семейным обстоятельствам, а также за счет добровольцев из числа военнослужащих запаса, служивших еще в императорской армии.

Организационный отдел не решился взять за основу приведенный выше вариант мобилизации, так как у него не было уверенности в том, что удастся найти не только личный состав, но и необходимое количество вооружения и боевой техники для вновь формируемых частей и соединений. И в самом деле, сверх нормативов по численности вооружения, установленных Версальским договором, рейхсвер не располагал никакими запасами. В свое время генерал-полковник Сект в целях скорейшего прекращения деятельности на территории Германии контрольных органов держав-победительниц решительно настоял на сдаче всего лишнего оружия. Вследствие этого оружейные склады имелись тогда только в распоряжении пограничной охраны. Рассчитывать на них в ходе мобилизации было равносильно оставлению без охраны восточных границ рейха.

Руководствуясь приведенными выше соображениями, организационный отдел остановился на идее формирования кадрированных дивизий, с которой наш отдел управления сухопутными войсками никак не мог согласиться. Тогда я принял решение попытаться найти выход из создавшегося положения. Для того, чтобы все-таки сделать возможным трехкратное увеличение числа пехотных дивизий в максимально короткие сроки, я приступил к составлению штатного расписания для всех частей и подразделений, имея в виду максимально возможное сокращение их численности. Что касается вооружения, то мои расчеты предусматривали оснащение им только боевых частей и подразделений. При таком подходе получалось, что быстрое увеличение втрое числа пехотных дивизий вполне реально, разумеется, при условии, что в их распоряжение будут предоставлены все запасы оружия, имевшиеся у нас в соответствии с Версальским договором. Со всеми подготовленными материалами я отправился на доклад к моим начальникам и заявил им, что подготовленный организационным отделом мобилизационный план и расчеты к нему являются несовершенными и должны быть заменены на вариант, предусматривающий троекратное увеличение числа пехотных дивизий.

Полковник Гейер поначалу скептически отнесся к моим предложениям, однако признал, что им нельзя отказать в определенной логике. Генерал Адам, который, как и я, был новичком в министерстве и поэтому еще не был заражен распространенными в нем предубеждениями, немедленно согласился со мной. Что касается главнокомандующего сухопутными войсками генерала фон Хаммерштейн-Экворда, то он, благодаря свойственной ему исключительной проницательности, с самого начала не одобрял идею формирования кадрированных дивизий.

Нетрудно представить себе, что сотрудники организационного отдела, посвятившие разработке мобилизационного плана несколько месяцев, были не в восторге от случившегося, особенно если принять во внимание то, что план намечалось ввести в действие уже 1 апреля 1930 года. Для меня принятие моих предложений также не осталось без последствий. Очень скоро я заметил, что начальник отдела и мои сослуживцы стали более внимательно прислушиваться ко мне.

Нарушение военных положений Версальского договора

Описанные выше действия по разработке мобилизационного плана, безусловно, представляли собой нарушение военных положений Версальского договора, по крайней мере с того момента, когда план был бы введен в действие. Поэтому хотелось бы сразу расставить все точки над «i»: Немецкий солдат мог не без основания полагать, что возложенная на него ответственность по обеспечению безопасности рейха давала ему моральное право совершать подобные нарушения. Версальский диктат отнюдь не отличался той моральной безупречностью, которая могла бы гарантировать неприкосновенность его положениям. Политическую ответственность за те или иные нарушения могло взять на себя только политическое руководство страны.

Хотелось бы со всей ответственностью подчеркнуть, что план троекратного увеличения сухопутных войск в случае войны был утвержден имперским военным министром Грёнером. Мне довелось лично представлять ему проект плана, к которому он отнесся не без некоторой доли скептицизма, однако дал добро на его осуществление. В свою очередь державы-победительницы, которым, конечно же, стало известно о наших планах, не сочли их достаточным поводом для вооруженного вмешательства.

С военной точки зрения необходимо было определиться, стоило ли во имя осуществления нашего мобилизационного плана, который отнюдь не гарантировал полной безопасности рейха, идти на риск пусть и не очень значительного, но достаточно явного нарушения Версальского договора. Для этого нужно было получить ответы на следующие вопросы:

• Каковы были причины, побудившие нас заняться этим вопросом?

• Какую цель мы преследовали?

• Каковы были масштабы планируемых мероприятий?

• Представляли ли наши действия какую-либо угрозу для соседей рейха?

Главные причины для этих, безусловно, вынужденных действий следует искать в сложившейся к тому времени военно-политической обстановке.

Наши соседи за последние годы не сделали ни малейшего шага в направлении всеобщего разоружения, хотя основное условие для этого — разоружение Германии — существовало давно. Более того, все они, за исключением Великобритании, сделали все для того, чтобы усовершенствовать свои вооружения. К тому же три самых крупных соседа Германии заключили между собой военный союз, направленный против рейха, не говоря уже о так называемой «малой Антанте» (политический союз Чехословакии, Румынии и Югославии), которая плелась в фарватере внешней политики Франции.

Германскому рейхсверу противостояли:

Сухопутные войска Франции. На случай войны в них должно было насчитываться около 30 полностью отмобилизованных дивизий, составлявших так называемую «группировку прикрытия». На самом деле эти в большинстве своем моторизованные части и соединения были предназначены не для «прикрытия», а для нанесения внезапного молниеносного удара с рубежа р. Рейн. Их мобилизационная численность составляла около полутора миллионов человек.

Сухопутные войска Польши. После мобилизации число дивизий, входящих в их состав, планировалось увеличить вдвое, их общая численность должны была составить один миллион человек.

Сухопутные войска Чехословакии. В военное время они должны были насчитывать около 600 тысяч человек.

Само собой разумеется, что рейх ни при каких обстоятельствах не мог позволить себе конфликт с этой коалицией и поэтому должен был избегать любых действий, которые могли быть истолкованы как недружелюбные каким-либо ее участником.

Мотивы, побудившие военное руководство Германии к разработке вышеупомянутого мобилизационного плана, не имели ничего общего с замыслами о ведении войны с нашими соседями.

Можно было с достаточной степенью уверенности предполагать, что три государства-участника антигерманского блока не нападут на Германию просто так, ни с того ни с сего. Главная опасность, однако, заключалась не в этом, а в том, что всегда существовала возможность для любого из них однажды поддаться соблазну напасть на ослабленный рейх в надежде осуществить все еще имеющиеся у них территориальные притязания. В наименьшей степени эти опасения относились к Франции, особенно после подписания Локарнских договоренностей, даже несмотря на негативный исторический опыт оккупации Рейнской области в период с 1923 по 1926/1930 гг.

Угроза неспровоцированного нападения исходила главным образом от восточных соседей Германии, прежде всего от Польши. Однажды Польша уже продемонстрировала свою способность к таким действиям в отношении Литвы, когда она в 1920 году оккупировала Вильну. Не приходилось сомневаться в том, что влиятельные силы в Польше не прочь были бы повторить эти действия по отношению к Верхней Силезии или Восточной Пруссии. Правда, в этом случае Польша не могла рассчитывать на активную поддержку Франции, да, пожалуй, и Чехословакии. Вместе с тем не приходилось надеяться и на то, что оба этих государства попытаются удержать Польшу от подобных действий.

Опыт применения польских войск против Вильны и аннулирования особого статуса Мемеля со стороны Литвы убедительно доказал, что Германия не могла рассчитывать на помощь Лиги Наций в том случае, если агрессору удастся благодаря быстрым и решительным действиям поставить германское правительство перед свершившимся фактом. Наглядной иллюстрацией правильности такого вывода стали в скором времени итало-эфиопская и японо-китайская войны.

В случае польской агрессии или «восстания», подобного тому, которое Польша инсценировала в связи с плебисцитом в Верхней Силезии, только успешные оборонительные действия германской армии могли бы удержать Чехословакию от вступления в войну под предлогом «защиты национальных интересов». Именно этими соображениями и руководствовалось имперское правительство, принимая меры по усилению обороноспособности страны. Целью этих мер было не что иное, как обеспечение минимальной безопасности рейха от неспровоцированного нападения одного из своих восточных соседей. Рейхсвер должен был обладать способностью оказывать сопротивление агрессору до тех пор, пока Лига Наций не сочла бы возможным и морально оправданным вмешательство в этот конфликт.

Можно не без основания полагать, что принятые меры помогли предотвратить агрессивные действия против Германии и тем самым способствовали поддержанию мира. В первую очередь это относится к существовавшей тогда реальной угрозе враждебных действий со стороны Польши.

Масштабы военного строительства в Германии

Меры по укреплению обороноспособности Германии, предпринимавшиеся в те годы, не выходили за рамки обозначенной выше цели, по крайней мере до тех пор, пока с приходом к власти Гитлера не началась открытая ремилитаризация страны. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что все эти меры сводились к следующему:

Подготовка к увеличению в случае войны числа пехотных дивизий с 7 до 21, не считая трех кавалерийских дивизий. С этой целью происходило постепенное увеличение запасов вооружения и боевой техники до величины, обеспечивающей оснащение дивизий по штатам военного времени.

Налаживание охраны границ Германии с Польшей и Чехословакией на базе добровольцев из числа жителей, проживающих в приграничных районах. Ввиду оснащения пограничников одним только легким вооружением, неблагоприятной возрастной структуры личного состава этих частей и подразделений и отчасти из-за их недостаточной подготовки пограничные войска были похожи больше на народное ополчение, чем на регулярную армию. Растянутые вдоль всей восточной границы Германии, они в лучшем случае могли обеспечивать ее патрулирование в мирное время. На один километр границы приходилось в среднем всего лишь 12 человек! В то же время на западных границах не было и такой слабой пограничной охраны. Все это лишний раз подтверждает тот факт, что меры, принятые в данной области, были направлены только на предотвращение внезапного нападения на рейх с Востока.

Как известно, на территории дружественных Германии государств нами осуществлялась разработка отдельных видов вооружения, запрещенных Версальским мирным договором, а также проводилось обучение некоторой части личного состава их применению. Одновременно велась подготовка к наращиванию военного производства в стране на случай войны. Одним из направлений этой подготовки являлись меры, нацеленные на создание малочисленных военно-воздушных сил.

В дополнение к имевшимся оборонительным сооружениям строились заграждения, а вдоль восточных границ сооружались еще и долговременные огневые точки, в первую очередь на р. Одер и в Восточной Померании. При этом мы не выходили за рамки соответствующих ограничений, предусмотренных Версальским договором.

Между прочим, реальная военная угроза со стороны Польши стала причиной осуществления одного из крупных мероприятий из числа перечисленных выше. Дело в том, что наряду с непрекращающимися провокациями с польской стороны в Верхней Силезии, грозившими в любой момент перерасти в открытое столкновение под предлогом очередного «народного восстания», Польша совершала и другие действия, заставлявшие нас сомневаться в безопасности восточных границ рейха. При любом обострении международной обстановки в Польше проводилась так называемая «тренировочная мобилизация», представлявшая собой, по сути дела, частичную мобилизацию в районах, расположенных вдоль польско- германской границы. Исходя из печального опыта захвата Вильны, не было никакой уверенности в том, что указанные действия не являются подготовкой к агрессии.

В течение 1931 и в начале 1932 года мобилизационные мероприятия проводились Польшей на границе с Восточной Пруссией. Это побудило меня выступить с предложением о проведении крупной акции, которая продемонстрировала бы Польше, что ей никогда не удастся овладеть Восточной Пруссией так, как это случилось с Вильной. В связи с тем, что нам было запрещено строить укрепления вблизи границы, я предложил создать так называемый «Хейльсбергский рубеж», оборудованный противопехотными и противотанковыми заграждениями, а также небольшими долговременными оборонительными точками. Этот рубеж должен был примыкать к древней крепости

Кенигсберг и вместе с ней образовывать «восточнопрусский редут», позволявший нашей группировке в этом районе оказывать длительное сопротивление врагу. «Хейльсбергский треугольник» был единственным местом в Восточной Пруссии, где мы имели право строить оборонительные сооружения.

Имперский военный министр Грёнер одобрил мое предложение. Ему также удалось убедить политическое руководство в существовании непосредственной угрозы со стороны Польши и добиться выделения соответствующих средств, что позволило немедленно начать инженерные работы.

Эти мероприятия, которые иногда обозначались как «тайные военные приготовления Германии», ни в коей мере не представляли угрозы для наших соседей. Даже имея 21 дивизию, рейх по- прежнему значительно уступал по своей военной мощи любой из вышеупомянутых трех союзных держав. При таких обстоятельствах подготовка к усилению рейхсвера в случае неспровоцированного нападения на Германию одного из соседних государств действительно может рассматриваться как первый маленький шаг в направлении обеспечения безопасности страны. Следует заметить, что этот шаг был предпринят только после того, как рейх десять лет понапрасну ждал всеобщего разоружения, которое было способно обеспечить и его безопасность.

«Кошмар коалиций»[3]

Как бы ни были важны описанные выше усилия по укреплению обороноспособности рейха, они все же не являлись основным содержанием работы руководимого мною отделения в составе отдела управления сухопутными войсками. Таковым была теоретическая разработка вопросов боевого применения сухопутных войск во время войны.

В рассматриваемый период проблема использования войск для решения внутриполитических задач, к счастью, утратила свою остроту. В связи с этим принципы использования рейхсвера в этих целях не нуждались в дополнительном изучении, вполне можно было обойтись уже имеющимися наработками по данному вопросу.

Таким образом, мы могли сосредоточиться на проблемах боевого применения сухопутных войск во взаимодействии с военно-морскими силами. Для меня как для военного человека было особенно интересно заниматься именно этими вопросами. Решения по вопросам использования рейхсвера принимали, разумеется, главнокомандующий сухопутными войсками и начальник войскового управления как его первый помощник. Однако подготовка для них соответствующих предложений входила в мою задачу, так же как и проведение необходимых исследований и расчетов. Вот только было не очень понятно, как можно составлять эффективные планы, пусть даже для ведения чисто оборонительных действий, в условиях подавляющего превосходства трех держав, объединившихся в антигерманскую коалицию. «Кошмар коалиций», в свое время так удручавший самого Бисмарка на протяжении последних двух десятилетий его государственной деятельности, и теперь не давал покоя всем, кто занимался прогнозами вероятного хода военных действий в будущей войне.

Обычно размышления на эту тему находят свое отражение в так называемых «планах выдвижения и развертывания войск». Однако у Германии и у Австро-Венгрии в 1914 году уже был печальный опыт слепого следования такому плану. В сложившейся к тому времени политической ситуации логичнее всего было бы в случае нападения России на Австро-Венгрию все силы сосредоточить для наступления на Восточном фронте, занимая на Западе выжидательную позицию по отношению к Франции. Но утвержденный ранее план выдвижения и развертывания войск, который уже было поздно менять, не позволил сделать этого. Точно так же Австро-Венгрия была вынуждена сначала осуществить переброску значительных сил к границам Сербии и лишь затем смогла направить часть войск против России.

Хорошо известно, какие негативные политические и военные последствия имело это для обоих государств. Однако это была не единственная причина, по которой германское военное руководство решило вообще отказаться от жесткого, заранее расписанного во всех деталях плана выдвижения и развертывания войск.

Потенциальными противниками рейха в то время были три крупные державы, каждая из которых значительно превосходила его своей военной мощью. Совершенно невозможно было заранее определить, какая из них первой совершит нападение и присоединятся ли к ней две другие сразу или только через некоторое время. Предполагаемых вариантов действий вероятного противника было так много, что предусмотреть их в одном или даже в нескольких планах было крайне трудно. Что касается разработки каких-либо планов активных действий со стороны Германии, то об этом, естественно, не могло быть и речи. С другой стороны, германские сухопутные войска были настолько немногочисленны, что благодаря высокой пропускной способности немецких железных дорог их можно было быстро сосредоточить на любом направлении. В связи с этим командование остановилось на варианте, при котором решение об использовании главных сил армии откладывалось на самый последний момент, его предстояло принимать в зависимости от сложившейся обстановки и в буквальном смысле на ходу.

Первый план выдвижения и сосредоточения войск был поэтому разработан лишь в 1937 году, когда численность и боевые возможности сухопутных войск заметно возросли. Впрочем, и этот план был составлен с расчетом на длительную стратегическую оборону.

Отказ от заблаговременного распределения сил и средств по разным направлениям вынуждал нас еще тщательнее работать над прогнозированием возможных вариантов возникновения и развития военных конфликтов. И хотя реальные события в войне разворачиваются чаще всего не совсем так, как было предусмотрено планами, следовало все- таки по возможности создать предпосылки для того, чтобы войска не оказались после начала военных действий в заведомо проигрышном или по меньшей мере невыгодном положении.

Командно-штабные учения и тренировки

Достижению обозначенной выше цели служили, в частности, командно-штабные учения и тренировки. Они проводились ежегодно под руководством главнокомандующего сухопутными войсками для высшего командного состава и под руководством начальника войскового управления для опытных офицеров Генерального штаба. Цель учений и тренировок заключалась одновременно в повышении квалификации их участников в вопросах оперативного искусства и в выработке единых принципов руководства и управления соединениями и объединениями. Кроме того, учения и тренировки способствовали знакомству их руководителей и участников с теми районами Германии, которые могли стать театрами военных действий, а также завязыванию более тесных, а порой и просто дружеских отношений между командирами, которые могли им пригодиться и в бою.

На меня возлагалась подготовка замысла командно-штабных учений и тренировок и разработка исходной обстановки для обеих сторон. В задачу участников учений входила оценка обстановки и принятие решения, которое затем выносилось на обсуждение. Из всех предложенных решений руководство учениями выбирало по одному лучшему от каждой из двух сторон и затем разыгрывало их. Руководство действиями «войск» с каждой стороны поручалось авторам наиболее удачных решений По-видимому, нет необходимости глубоко вдаваться в оперативные вопросы, которые отрабатывались во время учений. Их основной смысл заключался в поисках наиболее целесообразных вариантов ведения стратегической обороны на случай агрессии против рейха. Поскольку в целях обеспечения полноценной оперативной подготовки следовало разыгрывать и наступательные операции, приходилось разрабатывать исходную обстановку с таким расчетом, чтобы у сторон были возможности для проведения контратак и контрнаступлений, пусть даже и после того, как, согласно замыслу учений, «противник» глубоко проникал на территорию Германии. Вполне понятно, что в связи с существованием недружественного по отношению к Германии военного союза трех ее соседей приходилось вносить соответствующие исходные данные в замысел учений. Выходит, что «кошмар коалиций» незримо присутствовал и на этих учениях.

Хотелось бы подробнее остановиться лишь на первом крупном командно-штабном учении, которое я разрабатывал для начальника войскового управления, поскольку оно наглядно демонстрирует подход руководства сухопутных войск к вооруженным конфликтам того времени. В основу замысла учения был положен один из вполне возможных тогда вариантов развития военно-политической обстановки, при котором после довольно продолжительного периода нарастания политической напряженности происходило вторжение польской армии в Восточную Пруссию или в Верхнюю Силезию. В связи с этим я выдвинул идею предпослать отработке в ходе учения собственно военных вопросов своего рода политическую прелюдию, в которой должно было принять участие и министерство иностранных дел. Начальнику войскового управления моя идея понравилась и он сразу ухватился за нее, поручив мне разработку деталей.

Выдвигая свою идею, я руководствовался следующими соображениями:

Даже в случае нападения на Германию одной только польской армии мы были в состоянии оказывать ей сопротивление лишь в течение более или менее длительного времени. Однако после присоединения к Польше ее союзников наше положение всего за несколько дней стало бы безнадежным. В связи с этим одна из задач германского внешнеполитического ведомства в период нарастания напряженности заключалась в том, чтобы избегать любых действий, которыми Франция и Чехословакия могли бы воспользоваться в качестве повода для вступления в войну на стороне Польши. В свою очередь военное руководство Германии должно было делать все от него зависящее для того, чтобы лишить Лигу Наций возможности уклониться от своего долга по сдерживанию агрессора.

Таким образом, в ходе специальной военно-дипломатической прелюдии к командно-штабному учению предстояло отработать принципы достижения баланса между необходимостью проявлять внешнеполитическую сдержанность и осторожность и неизбежностью принятия определенных военных мер по подготовке к обороне. В учении в качестве наблюдателя участвовал статс-секретарь министерства иностранных дел фон Бюлов, а один из его ближайших помощников, начальник политического отдела министерства тайный советник Кепке исполнял роль председателя Совета Лиги Наций. По одному высшему чиновнику внешнеполитического ведомства было выделено для исполнения ролей министров иностранных дел Германии и Польши. Руководство «войсками» осуществляли офицеры Генерального штаба.

В ходе учения было разыгран полный цикл развития военно-политической обстановки: постепенное нарастание политической напряженности, провокационные действия польской стороны на границе, вторжение польской армии на территорию рейха и начало крупномасштабных военных действий. Руководство учением с помощью вводных информировало его участников о ежедневных изменениях обстановки. В свою очередь военные руководители с обеих сторон направляли руководству свои запросы и докладывали о принятых решениях. С «польской» стороны это были запросы и решения, связанные с подготовкой к агрессии, с «немецкой» стороны — с мероприятиями по организации отпора агрессору, например, с подъемом по тревоге частей и подразделений пограничной охраны. Одновременно «министры иностранных дел» обеих сторон занимались составлением и отправкой в Совет Лиги Наций дипломатических нот, в которых они пытались склонить симпатии международного сообщества на свою сторону. Так, например, действительный статский советник фон Ринтелен, игравший роль польского министра иностранных дел, старался убедить своих коллег, заседавших в Женеве, в том, что Польша начала боевые действия исключительно в ответ на провокации с германской стороны. В свою очередь германский «министр иностранных дел» основной упор делал на растущую военную угрозу с польской стороны. Как оказалось, фон Ринтелен гораздо лучше справился с поставленной перед ним задачей, чем его «коллега». Его потрясающая изобретательность в придумывании провокаций, якобы совершенных Германией, постоянно ставила в тупик противоположную сторону.

Тайный советник Кепке, который в совершенстве владел дипломатическим языком, очень умело формулировал предполагаемую реакцию Совета Лиги Наций. Вместо того, чтобы принимать энергичные меры по обузданию агрессора, он чаще всего ограничивался уклончивыми ответами и туманными обещаниями, то есть всеми теми отговорками, с которыми впоследствии приходилось на практике сталкиваться при обращении в Лигу Наций.

Военно-дипломатическая прелюдия к командно-штабному учению получилась очень интересной и полезной. У нас сложилось впечатление, что и господа из министерства иностранных дел, которые до сих пор имели весьма неопределенное представление о такого рода учениях, по достоинству оценили мероприятие, в котором им пришлось участвовать. Мы же надеялись, что отработанный впервые сценарий в дальнейшем станет традиционным и что в конечном счете это поможет избежать «непроизвольного сползания» в никому не нужную войну, как это случилось в 1914 году. К сожалению, мы тогда еще не предполагали, что сложившиеся к тому времени тесные связи между руководством сухопутных войск и министерством иностранных дел будут непоправимо нарушены при нацистах. Нам также и в голову не приходило, что когда-нибудь внешнеполитическое ведомство окажется в руках человека, который будет открыто стремиться к войне.

Как бы то ни было, но описанное выше командно-штабное учение является весьма показательным для позиции руководства сухопутных войск по отношению к военным конфликтам, которая заключалась в безусловном признании ведущей роли политического руководства в принятии решений по вопросам войны и мира. И если в 1914 году оперативный план применения вооруженных сил предопределил принятие политического решения о начале военных действий, то в описываемый период руководство сухопутных войск старалось любое военное мероприятие, каким бы необходимым оно ни казалось, соотносить с конкретной политической обстановкой. В своих расчетах немецкий Генеральный штаб принимал во внимание возможности, которыми располагала Германия в силу ее принадлежности к Лиге Наций. В то же время у нас не было никаких иллюзий относительно того, насколько реально было рассчитывать на помощь этой международной организации тому государству, которое оказалось бы не в состоянии самостоятельно отразить иностранную агрессию.

Во время командно-штабных учений и тренировок я должен был оказывать помощь их руководителю и готовить вводные на каждый день. В мою задачу также входила подготовка проекта заключительного совещания, на котором происходил итоговый разбор учений. Эта работа мне очень нравилась и помогала самому узнать очень много нового.

И главнокомандующий сухопутными войсками, и начальник войскового управления предоставляли мне практически полную свободу при разработке замысла учений. Обычно мне бывало достаточно нескольких минут в конце каждого дня учений для того, чтобы узнать их мнение о проведенных мероприятиях и выслушать их предложения по дальнейшему ходу учений. То же можно сказать и о подготовке заключительного совещания, которое обычно продолжалось три часа и в ходе которого не только подвергались критике неудачные действия сторон, но и формулировались принципиально важные положения, касающиеся принципов и методов управления войсками.

Генерал Бек и другие немецкие генералы

Наряду с тем, что во время учений мне удавалось почерпнуть для себя по моей специальности, я также знакомился с множеством весьма эрудированных и просто интересных людей. Среди всех высокопоставленных представителей тогдашнего генералитета, с которыми мне довелось познакомиться, я хотел бы выделить будущего начальника Генерального штаба Людвига Бека. Нельзя сказать, чтобы он как-то внешне выделялся среди других генералов рейха. Этому мешала в первую очередь его природная скромность, накладывавшая отпечаток на все поведение генерала и заставлявшая его ставить интересы дела выше личных. Скромность и неподдельная искренность сочетались в нем с большим полководческим талантом, с четкостью и ясностью суждений, с неизменным чувством долга и разносторонней образованностью. Всеми своими качествами он напоминал своего великого предшественника генерал-фельдмаршала графа фон Мольтке, которому немецкий Генеральный штаб обязан своей репутацией во всем мире. Кроме Бека я не знаю ни одного солдата, которого я рискнул бы сравнить с Мольтке.

Как и Мольтке, генерал Бек, безусловно, не был «образцовым солдатом» в том смысле, в каком обычно употребляется это выражение. Ему, в частности, недоставало некоей солдатской непринужденности, с помощью которой, к примеру, будущий главнокомандующий сухопутными войсками генерал-полковник фон Фрич завоевал симпатии своих подчиненных. Подобно Мольтке, Бек воплощал в себе не столько черты солдата, сколько черты ученого. В отличие от Хаммерштейна, который поражал своей поистине сверхъестественной проницательностью и склонностью к экспромтам, авторитет генерала Бека основывался на его чрезвычайной скрупулезности и дотошности по отношению к любому делу. Перед принятием любого решения он тщательно взвешивал все «за» и «против» и никогда не позволял себе выдавать желаемое за действительное.

Как человек генерал Бек представлял собой одну из самых благородных личностей, каких мне только приходилось встречать. Не удивительно, что при всем своем благородстве он не мог соперничать с таким жестоким человеком, как Гитлер.

Думаю, что я не слишком погрешу против истины, если скажу, что высшие военные руководители рейха первых лет второй мировой войны, большинство из которых в разное время принимали участие в вышеупомянутых командно-штабных учениях и тренировках, в целом не уступали по своим качествам военачальникам периода первой мировой войны и даже в чем-то превосходили их, по крайней мере по двум показателям. Во- первых, они в среднем были моложе, а значит, физически крепче и выносливее. Это преимущество особенно пригодилось в годы второй мировой войны командующим армиями и армейскими корпусами, которые в условиях маневренных боевых действий были вынуждены переносить большие физические нагрузки, связанные с необходимостью управлять войсками на широком фронте. В первую очередь это относилось к командирам бронетанковых частей и соединений. Во-вторых, они прошли во время вышеупомянутых учений и тренировок гораздо более интенсивный курс подготовки, чем их предшественники.

Известный английский военный писатель Лиддел Гарт в своей книге «По ту сторону холма» высказал следующее обобщенное суждение о немецких военных руководителях периода второй мировой войны: «Немецкие генералы в этой войне показали себя выдающимися представителями своей профессии. Они могли добиться большего, если бы были более дальновидными и проницательными. Однако если бы они стали философами, то немедленно перестали бы быть военными».

С первым утверждением автора этих слов трудно не согласиться, ибо они подтверждаются успехами первых лет войны. Однако по мере того, как Гитлер все больше брал на себя руководство армией и отстранял от должности опытных командиров, все больше менялся и облик немецкого генералитета. Какими бы храбрыми ни были их преемники, одного этого было явно недостаточно. Ни личная храбрость, ни молодость не могут стать адекватной заменой оперативного мастерства и опыта управления войсками.

Во втором утверждении также имеется немалая доля истины. Даже современные немецкие военные руководители несут на себе отпечаток односторонней специализации по своей профессии. К этому следует добавить, что политическое развитие Германии не позволяло им заниматься ничем другим, кроме военного дела. В большинстве случаев они были лишены возможности расширять свой кругозор в ходе поездок за границу. Впрочем, несмотря на это, они вполне успешно справлялись с возложенными на них задачами.

Рейхсвер и национал-социалисты

1 октября 1932 года, после возвращения с Кавказа, где я принимал участие в маневрах Красной Армии, я вступил в должность командира пехотного батальона 4-го пехотного полка в Кольберге. Не считая моего назначения в 3-й гвардейский пехотный полк, это был единственный случай в моей военной карьере, когда у меня была возможность выбрать гарнизон, в котором мне предстояло служить.

В новой должности, после нескольких лет службы в Генеральном штабе, я опять оказался в войсках. Годы, проведенные в Кольберге, так же, как и служба в гвардии, запомнились мне как самые счастливые и беззаботные годы моей военной службы.

Захват власти

В Кольберге меня застали события, которые Гитлер называл «захватом власти» и «национальной революцией». Для провинциала, не искушенного в хитросплетениях политической борьбы, они представали в несколько ином свете. Каким бы важным ни было назначение Гитлера имперским канцлером, в Кольберге смена власти воспринималась как попытка возврата от изжившей себя системы «президентского правления» к такому устройству государственной власти, при котором правительство могло бы опираться на поддержку депутатского большинства в парламенте. Имперский президент поручил формирование правительства партии, которая имела самую многочисленную фракцию в бундестаге. Тем не менее большинство портфелей в новом кабинете не принадлежало представителям НСДАП. Ряд ключевых постов в правительстве был по-прежнему занят доверенными лицами имперского президента. Разумеется, от нового руководства ожидали существенных изменений прежнего курса, прежде всего в направлении возрождения национальной идеи и снижения социальной напряженности. Пышные торжества с факельным шествием, которыми правящая партия отпраздновала победу «национальной революции», мы первоначально расценили как не более чем пропагандистскую акцию.

Рейхсвер не принимал участия в этих политических процессах.. Однако для лучшего понимания дальнейших событий имеет смысл вкратце рассмотреть вопрос о тогдашнем отношении подавляющего большинства профессиональных военных к Гитлеру и к национал-социализму.

О времени, предшествовавшем Мюнхенскому путчу 1923 года, сказать почти нечего. В первые годы после ноябрьской революции 1918 года Гитлер и основанная им маленькая партия не пользовались никакой популярностью среди солдат рейхсвера, во всяком случае за пределами Баварии. Командование и личный состав армии все свои силы отдавали решению трудной задачи строительства новой армии и пытались осмыслить бурные политические процессы в рейхе. Достаточно вспомнить лишь некоторые важнейшие события, происходившие в рейхе под давлением держав-победительниц и вследствие острой внутриполитической борьбы. Вслед за путчем Каппа—Лютвица в 1920 году произошло коммунистическое восстание в Рурской области. 1921 год ознаменовался восстаниями в Центральной Германии и в Гамбурге, которые были подавлены с немалыми усилиями. Прошли плебисциты в Шлезвиге, Восточной Пруссии и Верхней Силезии. Последний, как известно, сопровождался инспирированным Польшей «народным восстанием», целью которого являлось насильственное присоединение оставшейся в составе Германии части этой провинции. Тем временем внутриполитические противоречия в рейхе продолжали обостряться. Были убиты министры Эрцбергер и Ратенау. В результате последовавшего за этим принятия закона о защите республики имперское правительство вступило в конфликт с правительством Баварии.

Осенью 1923 года дело дошло до кровавых беспорядков в Саксонии, где социал-демократы и коммунисты сформировали коалиционное правительство во главе с Эрихом Цейгнером. Для восстановления спокойствия и порядка на территории земли потребовалось вмешательство военных. Французы оккупировали излучину Майна, а войска держав-победительниц захватили Дюссельдорф. Позднее Франция под предлогом задержки выплат по репарациям заняла Рейнскую область, на территории которой сепаратисты провозгласили Рейнскую республику. Все это сопровождалось прогрессирующей инфляцией с ее тяжелыми экономическими и социальными последствиями. Неудивительно, что на фоне столь драматичного развития обстановки почти никому не было дела до вновь созданной в Мюнхене партии, как бы громко она о себе ни заявляла.

Даже такой короткий и далеко не полный перечень важнейших политических событий показывает, насколько важно было в это смутное время удерживать армию подальше от политики. И если бы генерал-полковник фон Сект и военный министр Гесслер жестко и последовательно не придерживались этого принципа, рейхсвер в те кризисные годы никогда не стал бы той силой, благодаря которой в конечном счете не только удалось поддержать авторитет государства, но и обеспечить единство и целостность рейха.

В этом свете необходимо рассматривать влияние ноябрьского путча Гитлера в 1923 году на рейхсвер. Для большинства солдат, в первую очередь для офицеров, провалившийся путч был как гром с ясного неба. Ведь Гитлеру удалось сбить с пути истинного и побудить к измене надежду и опору армии, ее будущих офицеров! Шоковое состояние, в которое был повергнут рейхсвер, стал причиной того, что солдаты отныне воспринимали Гитлера и его партию с большим недоверием. В последующие годы был зафиксирован только один случай связи НСДАП с личным составом армии. Два лейтенанта, проходившие службу в Ульме, поддались на пропагандистские лозунги Гитлера. Они были немедленно уволены и отданы под суд. Кстати, командиром полка, в котором они служили, был будущий генерал-полковник Бек. Он, естественно, нетерпимо относился к таким проявлениям среди своих подчиненных, но одновременно продемонстрировал понимание и сочувствие к провинившимся во время судебного процесса над ними. Наряду с этим некоторые солдаты продолжали поддерживать с Гитлером чисто личные отношения, сложившиеся между ними еще в годы первой мировой войны, что, впрочем, никак не влияло на исполнение ими своего служебного долга и на позицию рейхсвера в целом. И хотя при национал-социалистском режиме многие из этих офицеров были выдвинуты на довольно высокие посты, никто из них не был в состоянии оказывать сколько-нибудь заметное влияние на происходящие события.

Как же изменялось отношение армии к национал-социалистам вплоть до их прихода к власти? Прежде всего следует отметить, что все более менее здравомыслящие военные с трудом представляли себе, какой смысл следует вкладывать в понятие «движение», которое Гитлер использовал для обозначения своих сторонников. Большинство воспринимало НСДАП как еще одну из многих политических партий, пусть и отличавшуюся такой жаждой власти и пропагандистской мощью, на которые уже не были способны ее престарелые соперники, кроме, пожалуй, коммунистов. Однако военные всегда с изрядной долей скептицизма относились к партиям и их программам. Что же касается личности Гитлера и его шефа пропаганды Геббельса, то их влияние на солдат, которым не разрешалось принимать участие в политических собраниях и митингах, было несравненно меньшим, чем на все остальное население. За исключением некоторых офицеров, которые, как генерал фон Шлейхер, по долгу службы встречались с руководителями партий, вряд ли кто-либо из других высших офицеров рейха был лично знаком с Гитлером или с кем-нибудь из его ближайших сподвижников до их прихода к власти. Тем, кто сомневается в этом, достаточно представить себе, какие неприятные последствия, какую цепь подозрений повлекла бы за собой несанкционированная встреча с этими лицами любого из высших офицеров рейхсвера.

Нацисты: за и против

Следует признать, что даже неискушенные в политике военнослужащие рейхсвера не могли не обратить внимание на такую энергичную и амбициозную партию, как НСДАП, число сторонников которой росло год от года. Волей-неволей им приходилось определяться в своем отношении к этому новому политическому феномену. Мнение, которое складывалось у них о национал-социалистском движении в последующие годы, было весьма противоречивым.

Солдатам импонировала приверженность этой партии национальной идее и ее протест против версальского диктата. То же самое относится и к их бескомпромиссной борьбе с коммунистами.

Солдат привлекало также стремление нацистов к ликвидации глубокой пропасти, разделявшей буржуазию и рабочий класс Германии. В ее существовании многие тогда усматривали откровенную угрозу для настоящего и будущего страны. О том, что другие партии не были способны к достижению этой цели, можно было судить по результатам их деятельности. Коммунисты стремились к диктатуре советского образца. Социалисты по-прежнему придерживались идеи классовой борьбы. Буржуазные партии вели борьбу за укрепление своих экономических и мировоззренческих позиций или ностальгически оглядывались назад, предлагая вернуться к «старым добрым временам».

Неприятие у солдат вызывал целый ряд моментов, большинство из которых имели эмоциональную природу. В частности, это относится к помпезности и крикливости, свойственным ее облику, как, впрочем, и облику ряда других партий, а также к нечистоплотным, граничащим с насилием методам политической борьбы, применяемым нацистами. В высшей степени отталкивающе действовала на солдат маниакальная приверженность национал-социалистов ношению формы, свидетельствовавшая о наличии у них милитаристских претензий. Даже если предположить, что речь в данном случае шла лишь о внешних признаках облика нацистов, то их воинственность и наличие у них военизированных структур не могли не настораживать.

Сама по себе деятельность гитлерюгенда и штурмовых отрядов по физическому воспитанию молодежи и поддержанию в хорошей физической форме людей более старшего возраста не могла вызывать нареканий со стороны рейхсвера. Вместе с тем довольно рано проявились опасные претензии штурмовых отрядов на роль самостоятельной военной силы. Рейхсвер не мог не испытывать беспокойства по поводу возникновения «партийной армии», воплощавшей в себе скрытую угрозу для государства и порядка в стране. Подобные опасения вызывала деятельность и ряда других политических сил.

Что касается штурмовиков, то приходилось только догадываться о том, какое количество бесконтрольного оружия накапливалось в этих отрядах. Дело дошло до того, что в некоторых германских провинциях штурмовые отряды заявляли о своих претензиях на охрану границ рейха. Все это вызывало глубокую озабоченность по поводу того, что в случае возникновения внутренней или внешней угрозы существованию рейха в Германии действовали бы сразу две армии, одна из которых служила бы государству, а другая — лидеру политической партии.

Выдвижение кандидатуры Гитлера в качестве соперника Гинденбурга на президентских выбоpax в 1932 году вызвало недовольство рейхсвера. Имперский президент и полководец времен первой мировой войны давно стал для солдат символом рейха. Они не могли примириться с попытками партийного лидера, провозгласившего национальную идею, занять место человека, олицетворяющего единство рейха. И все же, несмотря на столь противоречивое отношение к нацистам, назначение Гитлера имперским канцлером в январе 1933 года было воспринято в войсках если и не с восторгом, то по крайней мере с облегчением. У многих было такое чувство, что так дальше продолжаться не может. Правительствам фон Па- пена и фон Шлейхера нельзя было отказать в определенных внешнеполитических успехах, которыми они были обязаны главным образом политике своего предшественника канцлера Брюнинга. Однако внутреннее положение рейха было почти безнадежным. Ни одно из предыдущих правительств не справилось ни с постоянно растущей безработицей, ни с увеличивающимся расколом среди народа. Но больше всего армию беспокоили обострившиеся до предела внутриполитические противоречия. Многое свидетельствовало о том, что страна находилась на грани гражданской войны. Гитлер олицетворял собой «сильную личность», о которой тогда в Германии мечтали многие. В тот момент мало кто мог представить себе, какие формы примет в дальнейшем национал-социалистское движение. Ни сами немцы, в том числе и немецкие солдаты, ни тем более иностранцы тогда еще не осознавали реальность угрозы установления в Германии тоталитарного режима. Вместе с тем на примере большевистского режима в России многие ясно представляли себе, чего можно было ожидать от прихода к власти коммунистов.

Остается добавить несколько слов относительно роли и места отдельных лиц во взаимоотношениях между рейхсвером и национал-социалистами. Генерал фон Шлейхер в свою бытность имперским военным министром, то есть прежде всего политическим деятелем, а не военным, всерьез рассматривал и в целом поддерживал идею о включении НСДАП в состав коалиционного правительства. На посту имперского канцлера он добросовестно заблуждался относительно возможности внесения раскола в нацистскую партию. И лишь в период январского правительственного кризиса 1933 года он выступил против назначения Гитлера имперским канцлером. То же самое можно сказать и о тогдашнем главнокомандующем сухопутными войсками генерале фон Хаммерштейне.

Генерал фон Бломберг, ранее занимавший должность командующего 1-м военным округом (со штабом в Кенигсберге), был по требованию Гинденбурга, а не Гитлера, назначен 30 января имперским военным министром. Однако он не мог оказывать никакого влияния на политические решения, принимаемые в Берлине, по той простой причине, что он почти безвылазно находился в Женеве в качестве представителя от Германии на заседаниях комиссии Лиги Наций по вопросам разоружения. Бломберг был мудрым и высокообразованным человеком. Будучи человеком прогрессивных взглядов, он всегда стремился идти в ногу со временем, что, вероятно, способствовало положительному восприятию им многих национал-социалистских идей. В то время никто из боевых соратников генерала и представить себе не мог, каким большим влиянием на него будет пользоваться через некоторое время Адольф Гитлер.

Генерал фон Райхенау, которого Бломберг назначил начальником военного отдела министерства, был более самостоятелен в своих суждениях и поступках. Несмотря на то, что он в известном смысле способствовал сближению между национал-социалистами и генералом Бломбергом, сам он занимал более независимую позицию по отношению к НСДАП. Впрочем, на решения политического руководства в период до 30 января 1933 года он никак не мог влиять, потому что занимал в это время пост начальника штаба 1 -го военного округа.

Что касается непосредственно самого рейхсвера, то в этот непростой период он сохранял верность и преданность своему долгу. Немецкие солдаты были готовы в любой момент выполнить приказ имперского президента и выступить против любого врага, в том числе и против национал- социалистов, если бы они попытались силой захватить власть.

Первые плоды господства национал-социалистов

События первых лет господства национал-социалистов я наблюдал издалека, находясь на должности командира батальона в Кольберге. Поэтому я ограничусь здесь рассказом о впечатлении, которое эти события производили на нас, людей сугубо военных. Во время поджога рейхстага в конце февраля 1933 года наш батальон находился на стрельбище в Деберице. Один из унтер-офицеров нашего батальона, находившийся в отпуске в Берлине, случайно оказался вблизи рейхстага и первым известил полицию о пожаре. Некоторое время спустя он получил за это вознаграждение от правительства. Однако и ему, человеку, весьма далекому от политики, тогда и в голову не могло прийти, что поджог мог быть устроен самими национал-социалистами для того, чтобы повлиять на результаты предстоявших в ближайшее время выборов в рейхстаг.

В выборах в рейхстаг в марте 1933 года военнослужащие участвовать не имели права, что отвечало многовековой традиции существования армии вне политики. Несмотря на то, что в ходе выборов национал-социалисты так и не получили абсолютного большинства в парламенте, в рейхсвере их итоги были истолкованы в том смысле, что отныне появляется возможность для более настойчивого и целенаправленного решения внутри- и внешнеполитических проблем. Партийный состав рейхстага, довольно значительная численность депутатов от партий, не имеющих никакого отношения к нацистам, и авторитет имперского президента казались нам достаточной гарантией проведения умеренного и взвешенного политического курса, свободного от экстремизма в любых его проявлениях. Устроенная в потсдамской гарнизонной церкви торжественная церемония открытия сессии рейхстага нового созыва стала одной из наиболее удачных пропагандистских акций нового режима, которая призвана была укрепить вышеупомянутые надежды. Она была воспринята как признак стремления новой власти к сближению прусских традиций «служения отечеству» с национальными и социальными идеями НСДАП. Мы, солдаты, и вместе с нами подавляющая часть народа еще не научились отличать пропаганду от стоящих за ней истинных политических целей. Мы явно недооценили масштаб и своеобразную притягательную силу личности Гитлера. В то же время были забыты уроки Великой французской революции и русской революции 1917 года, самый главный из которых состоит в том, что в кризисных ситуациях сплоченное, радикальное меньшинство способно одержать победу над умеренным, нерешительным или находящимся в состоянии раскола большинством. Например, никто не ожидал, что находящиеся в правительстве и парламенте силы, способные уравновесить противостоящих им радикалов, так скоро и почти без сопротивления будут отстранены от участия в политической борьбе. Мы не будем здесь подробно останавливаться на политических мероприятиях правительства в течение первого года его деятельности, поскольку рейхсвер не имел к ним никакого отношения. Стоит упомянуть лишь о двух важных решениях по вопросам внутренней и внешней политики.

Среди внутриполитических решений наибольшего внимания заслуживает принятый рейхстагом 24 марта закон о дополнительных полномочиях имперского канцлера. Каковы бы ни были мотивы, которыми руководствовались буржуазные партии, проголосовавшие за этот закон, с полной уверенностью можно утверждать, что отныне путь к диктатуре для Гитлера был свободен. Между прочим, именно этот закон позволил Гитлеру через некоторое время подчинить себе вооруженные силы рейха.

Важнейшим внешнеполитическим решением нового правительства стал отказ от участия Германии в конференции по разоружению и выход страны из состава Лиги Наций. В течение 14 лет Германия безрезультатно ждала, что другие державы последуют ее примеру и встанут на путь сокращения вооружений. Кроме того, в соответствии с Версальским договором на эти державы были возложены определенные обязательства по отношению к Германии, на выполнении которых последняя неоднократно настаивала в Лиге Наций. После бесконечных переговоров правительству Шлейхера наконец удалось добиться от международного сообщества формального признания равноправия Германии, которое, однако, не соблюдалось на практике. Первые, достаточно умеренные предложения Гитлера по поводу ограниченного перевооружения Германии были грубо отвергнуты и заменены для начала неким «испытательным сроком» для рейха. Мы, солдаты рейхсвера, с одобрением отнеслись к отказу Германии от участия в конференции по разоружению, так как понимали, что теперь у рейха развязаны руки. Вместе с тем многие из нас, и прежде всего те, кому приходилось вплотную заниматься вопросами обеспечения безопасности страны, скептически восприняли решение о выходе Германии из Лиги Наций. Выше уже шла речь о том, какое значение руководство рейхсвера придавало авторитету и влиянию международного сообщества на случай вооруженной агрессии. Опасность последней едва ли уменьшилась после прихода к власти Гитлера. В качестве постоянного члена Совета Лиги Наций Германия имела возможность обращаться к другим его членам за помощью уже при возникновении реальной угрозы ее безопасности. Кроме того, с трибуны Лиги Наций мы могли бы более эффективно отстаивать интересы немецких меньшинств и добиваться пересмотра положений Версальского договора. Можно было предположить, что к более сильной Германии другие державы стали бы прислушиваться чаще, чем прежде. С выходом Германии из Лиги Наций мы оказались лишенными этих возможностей.

В вопросе о необходимости повышения обороноспособности страны ввиду сохраняющейся сложной международной обстановки разногласий между рейхсвером и правительством не было. Мы не могли не заметить, что к вопросам военного строительства новое правительство относится с большим пониманием, чем его предшественники. Менее заметным стало и столь ощутимое раньше неприятие военных и всего, что с ними связано. Вместе с тем необходимо отметить, что глубоко заблуждаются те, кто считают, будто бы вышеупомянутые факторы склонили солдат рейхсвера к безоглядной поддержке Гитлера и его военных планов. Подавляющее большинство из нас хорошо представляли себе, что такое война, поэтому нас нельзя было заподозрить в желании отправиться на другую войну.

Так называемое «тайное перевооружение» рейха находилось в те годы на самой начальной стадии. Оно сводилось к составлению планов и подготовке расчетов для увеличения количества пехотных дивизий сухопутных войск с 7 до 21, только теперь уже не в военное, а в мирное время. Известная фраза «Гитлер — это война» не пользовалась популярностью и поддержкой. К тому же на протяжении целого ряда лет она опровергалась тем неоспоримым фактом, что всех своих поистине невероятных внешнеполитических успехов Гитлер добивался без единого выстрела, во всяком случае до тех пор, пока высокомерие и самоуверенность не побудили его перейти границы государства, которое вполне можно было завоевать без войны.

В нашей тогдашней повседневной жизни время от времени происходили события, которые настраивали нас на мрачный лад и психологически воздействовали порой сильнее, чем иные политические процессы. Впрочем, сначала мы воспринимали их как досадные единичные случаи, к которым власть не имеет прямого отношения. Некоторые из них были связаны с деятельностью нацистской партии, авторитет и влияние которой после прихода к власти значительно выросли. Отдельные ее громкие акции порой вызывали недоумение и раздражение. Свидетелями двух грандиозных митингов, организованных НСДАП, стали и мы, обитатели маленького Кольберга. На одном из них выступил Бальдур фон Ширах, который объявил о сосредоточении всей молодежи под его руководством. Высокомерие, с которым он отозвался о деятельности существовавших в то время молодежных союзов во главе с почтенным адмиралом фон Тротта, не понравилось многим молодым солдатам, являвшимся их членами. По приказу из Берлина на этом митинге должна была присутствовать рота почетного караула — новшество, кажущееся более чем сомнительным. Ведь рейхсвер являлся орудием государства, а не партийной гвардией. Роты почетного караула обычно выстраивались для встречи глав иностранных государств. Мы расценили указание Бломберга как попытку заигрывания с нацистской партией и попробовали уменьшить связанный с этим негативный эффект тем, что командир роты обратился с докладом не к Герингу, а к своему командиру полка, который и совершил затем обход роты почетного караула, предоставив Герингу лишь роль сопровождающего.

Больше всего неувязок и конфликтов возникало между нами и штурмовыми отрядами. Радикальная и, к сожалению, наиболее влиятельная часть штурмовиков уверовала в свою безнаказанность и вседозволенность. Их высокомерное поведение стало вскоре причиной многочисленных стычек с солдатами. Немало проблем было связано и с распоряжением Бломберга о направлении опытных командиров в учебные лагеря штурмовиков для проведения с ними занятий по военному делу. Мы отнюдь не возражали против обучения штурмовиков на курсах подготовки пограничников, которые находились под эгидой рейхсвера. Однако приказ Бломберга по существу означал, что отныне мы должны были ни много ни мало заниматься военной подготовкой штурмовых отрядов. Мы не очень верили в то, что эти военизированные партийные формирования в случае войны согласятся с второстепенной ролью запасных частей и подразделений рейхсвера.

Удручающее впечатление произвели на солдат первые, пока еще сравнительно редкие случаи дискриминации евреев. Крайне неприятно было осознавать, что немалую роль при этом играло желание расправиться с более удачливым конкурентом. Так, например, в Кольберге была предпринята попытка сместить со своего поста высококвалифицированного главного врача большого детского приюта под предлогом того, что он является «только наполовину арийцем». И только благодаря тому, что этот врач участвовал в первой мировой войне и был награжден «Железным крестом» 1-го класса, командиру нашего полка, будущему генерал-полковнику Штраусу, и мне удалось отстоять его, так что претенденты на его место остались ни с чем. Его также продолжали, к явному неудовольствию нацистов, приглашать в офицерское казино.

К сожалению, в то время было широко распространено мнение, будто Гитлеру ничего не было известно об ошибках и злоупотреблениях его соратников. Считалось, что если бы ему доложили об этом, то он решительно осудил бы своих перестаравшихся последователей. От этого заблуждения немцы, увы, избавились не очень скоро. Оглядываясь назад, можно только недоумевать по поводу того, почему мы, солдаты, привыкшие к тому, что любой командир несет ответственность за действия своих подчиненных, не подходили с такой же меркой и к Гитлеру.