"Ловец ураганов" - читать интересную книгу автора (Падерин Геннадий Никитович)

Фронт окклюзии

Ученые как-то попытались замерить энергию, выделяемую во время обычной по силе грозы: она примерно эквивалентна энергии взрыва полутора десятков водородных бомб. А для того чтобы вызвать искусственный шторм на море, пришлось бы кидать по одной бомбе в секунду. Само собой, когда такая слепая сила обрушивается на обитаемые берега, добра не жди.

Я подумал об этом, вспомнив высказывание академика Н. И. Вавилова о долгосрочном прогнозе погоды: он поставил эту проблему в один ряд с первостепенными задачами современной науки.

Конечно, не из-за одних стихийных бедствий. Важнейшим потребителем метеорологической продукции всегда было и будет сельское хозяйство. Известно, что две трети посевных площадей в нашей стране лишены устойчивого увлажнения, и здесь значение своевременного предвидения погоды невозможно переоценить.

Американцы применили к проблеме денежное измерение. Результат такой: если повысить точность долгосрочного прогнозирования хотя бы на 5 процентов, чистая прибыль — 18 миллиардов долларов в год.

Ну, а какова точность, сколько очков из десяти возможных выбивают снайперы метеорологической службы? Увы, не более шести. Отсюда нередки случаи дезориентации, что приводит к пагубным последствиям. В 1950 году, например, неверное предсказание погоды в горных районах страны, куда перегоняли на зимовку скот, обернулось гибелью многих гуртов.

Почему же, вправе спросить читатель, метеорологи не воспользуются достижениями Дьякова?

А все потому, что спор между астрономами и метеорологами продолжается. У Дьякова в специальной папке собраны вырезки и выписки из газет, журналов с высказываниями ученых, касающимися этого спора. На папке — карандашная надпясь: «Фронт окклюзии».

— Что это?

— В метеорологии фронт окклюзии — зона соприкосновения теплых и холодных масс воздуха, колыбель циклонов, а в данном случае… Понимаете ли, в папке собраны прямо противоположные высказывания.

— И на стыке этих взаимоисключающих мнений тоже зарождаются циклоны?

— Только на газетных и журнальных страницах…

Дьяков достает из стола большой белый конверт с фирменным оттиском Академии наук СССР. Читаю письмо:

Что же, мнение вполне определенное, выражено без экивоков. На том автору письма и поставить бы точку. Ан, нет!

Перечитывая письмо, думаю: может, не стоило вот так отмахиваться от Дьякова…

— Как долго вы намерены у меня пробыть? — спрашивает хозяин. И не дав ответить, поправляется: — Не подумайте, что вы успели надоесть мне. Просто я прикидываю, когда сводить вас на вершину Улу-Дага.

— А что там?

Вместо ответа Дьяков протягивает любительский снимок: одноэтажное каменное здание, над крышей — башенка с астрономическим куполом.

— Правда, чем-то похоже на Пулково? — по его лицу струится детская улыбка. — На главное здание Пулковской обсерватории?.. В миниатюре, конечно.

На фото — новая метеостанция на горе Улу-Даг. Точнее, метеостанция плюс обсерватория. Симбиоз в мире архитектуры. И в метеорологии, само собой.

— Приглашаю на новоселье… Главное, у меня будет теперь зал. Ну, не зал — зальчик, пятьдесят мест, но все равно я ликую, а то как придут на экскурсию школьники, не повернуться с ними…

Помолчав, добавляет, почему-то понизив голос:

— Знаете, когда поднимаюсь туда, каждый раз ощупываю все оборудование — не блазнится мне? Ведь все новехонькое. Частично — импортное. Из Франции. Наше — еще куда ни шло, а там — валюта же. Чистоган. Пять тысяч золотых рублей!..

Опять уходит на какое-то время в себя, а после паузы доверительно признается:

— Право, даже неловко, этакие на меня траты у государства. Прямо как на институт какой исследовательский!

Конечно же, мне интересно узнать подробности, связанные с его «восхождением» на Улу-Даг.

— Завтра, — отмахивается он. — С утра. А сейчас, если вы еще способны к восприятию, хотелось бы досказать насчет того, каков характер воздействия на атмосферу корпускулярного излучения. Ведь что происходит.

На меня обрушивается шквал научных терминов. С трудом справляясь с ним, пытаюсь сформулировать своими словами существо установленных фактов. В общем-то все просто: в тропосфере Земли… Ну вот, сразу вместо своих слов — термины. Впрочем, так ли уж обязательно все их изгонять?

Итак, в тропосфере (тропосфера — нижняя, основная часть земной атмосферы, не поднимающаяся выше двух десятков километров) потоки воздуха подвергаются ионизирующему воздействию несущих электрический заряд корпускул, составляющих «солнечный ветер». Чем интенсивнее корпускулярное нашествие, тем сильнее ионизация, воздушные потоки приобретают как бы металлические свойства — свойства металлических проводников, которые начинают взаимодействовать с магнитным полем Земли. Постепенно приходят в движение все более объемные воздушные массы, причем особенность этого процесса такова, что начинают сближаться потоки с противоположными физическими свойствами — холодные с теплыми. Создается тот самый фронт окклюзии, а это резко усиливает турбулентность тропосферы… Ну, тут я, видимо, переборщил, надо сделать пояснение: турбулентность — бурное, беспорядочное движение.

Дьяков установил, что за счет ионизации воздуха и подключения могучих сил магнитного поля планеты «солнечный ветер» способен усиливать перемещения воздушных масс в полтора, а иногда и в два раза. И там, где начинается это беспорядочное движение, как раз и зарождаются циклоны и антициклоны.

Не имея в виду писать научный трактат, я не выспрашиваю у Анатолия Витальевича, что конкретно помогает ему предсказывать, где именно и когда взыграет эта самая свистопляска. Однако меня по-прежнему интересует «Инес»: как все же удалось предсказать этот ураган?

— Он привел меня к вам, и хотелось бы…

— Хорошо, пожалуйста. — Дьяков находит в шкафу какую-то старинную книгу. — Только начать придется издалека.

Передо мною первое (парижское) издание «Атмосферы» Фламмариона на французском языке 1872 года. Дьяков отыскивает нужный отрывок, читает вслух, тут же переводя:

Отложив книгу, Анатолий Витальевич начинает в миллионный, может быть, раз мерить шагами избенку.

— Я собрал материалы, которые подтверждают наблюдения астронома Поэ, а затем сопоставил эти данные с процессами, происходившими на Солнце…

Такое сопоставление, подобно проявителю фотоотпечатков, сделало для ученого зримыми нити, что связывают воедино разрозненные факты. По словам Фламмариона, его друг Поэ зафиксировал наибольшую циклоническую активность с августа по октябрь. Дьяков убедился, что, если в тот же период на Солнце происходит интенсивный процесс пятнообразования и наблюдаются извержения, энергия циклонов у берегов Латинской Америки и, в частности, Кубы подпрыгивает в полтора раза, циклоны достигают силы ураганов.

И вот, наблюдая в сентябре 1966 года за Солнцем, ученый обнаружил, что пятен становится день ото дня больше, размеры их начинают расти, форма усложняется, они постепенно перемещаются к центру диска. 19 сентября Дьяков зарегистрировал 29 хромосферных извержений. На другой день общая площадь пятен уже в 16 раз превышала поверхность Земли, они достигли центрального меридиана, количество извержений еще возросло. Вечером Дьяков дал телеграммы в посольство Кубы в Москве и на Дальний Восток.

Конечно, это в моем изложении так все просто выглядит, на самом деле долгосрочное прогнозирование — процесс куда более сложный, выводы делаются на основании самых различных факторов. И при участии строгого математического аппарата. Дьяков вывел специальную формулу (он именует ее индексом пятнообразования), которая дает возможность в каждом отдельном случае определить, сколько дней отделяют сегодняшние явления на Солнце от соответствующих явлений на Земле.

— Выпейте-ка чаю, — предлагает хозяин, — а тогда уж и спать.

Однако я чувствую, он взбудоражен, ему не до сна, вздыбленные пласты воспоминаний не улягутся, не могут так вот сразу улечься, нужна какая-то разрядка. Он и сам, видимо, чувствует это.

— А может, хотите взглянуть на Юпитер?

До этого мне как-то не представлялось случая повидаться с Юпитером с глазу на глаз, и я соглашаюсь. Дьяков ведет меня в примыкающую к избенке башню — там мы по невероятно крутой лестнице поднимаемся наверх. Дьяков захлопывает люк и, не включая света, крутит какую-то рукоятку; подвижные створки купола разверзаются над нами, обнажая удивительно чистое небо.

Теперь света вполне достаточно, чтобы обозреть внутренность «обсерватории». В центре круглой комнатки — бетонный куб, на нем — довольно внушительных размеров телескоп. И — все, вся обстановка. Дьяков начинает наводить рефлектор на звезды, рассказывает:

— Здесь у меня стоял махонький телескопик, подаренный в свое время еще покойным Гавриилом Адриановичем Тиховым — наслышаны о нем, надеюсь? С него вся астрономическая ботаника началась. Да, стоял тот телескопик, почти игрушечный, а потом… Так-так, вот он, родной мой, со всеми своими спутниками… Да, стоял тот телескоп, а потом, когда новое оборудование… Пришлось этого красавца временно сюда поставить, пока на Улу-Даге стройка шла. Теперь вот предстоит перебазировать… Ну вот, прошу вас…

Невероятно близкий диск с разбросанными по нему темными сгустками — именно эти сгустки притягивают к себе внимание, словно скрывают под собою главные тайны огромной планеты. Неподалеку от края диска — четыре звездочки: самые большие из двенадцати спутников Юпитера.

Очень хорошо осознаю, что, сколько бы ни глазел в телескоп, все равно ничего не увижу, кроме темных сгустков на самом диске да четырех звездочек по соседству, но нет сил оторваться. Кажется, в эту минуту я начинаю понимать, какой это могучий двигатель познания — обыкновенное человеческое любопытство.

И еще начинаю понимать, почему Дьяков отказывается покинуть Горную Шорию, хотя имел уже несколько лестных предложений, в том числе — предложение перебраться на обсерваторию под Москвой: в Темиртау исключительной прозрачности воздух, почти всегда ясное небо. Одно из идеальных мест для астрономических наблюдений.

Дьяков произносит в раздумье:

— Притерся я к этим местам, сибиряком стал… Да и слово Егорову давал: держать надо.

Егоров… Надо будет спросить потом: кто это — Егоров?