"Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры" - читать интересную книгу автора (Коллин Мэттью, Годфри Джон)

Глава 3. MAGICAL MYSTERY TOUR

 В эпоху самых необычных альянсов трудно было найти союз более невероятный и эффектный, чем союз между Тони Колстон-Хейтером и Дэвидом Робертсом. Сын университетского профессора и адвоката, родители которого развелись, когда он был совсем еще ребенком, Колстон-Хейтер проявил предпринимательские способности еще в школе. В общеобразовательном колледже Стэнтонбери, одном из прогрессивнейших учебных учреждений Букингемшира, он не только выказал недюжинные способности к видеоиграм, но и основал три компании, сдающих в аренду игровые автоматы, — Colston Automatics, Colston Leisure и Colston Marketing [68]. Один автомат он даже сдал в аренду своей школе. После того как доход Колстон-Хейтера достиг однажды миллиона фунтов стерлингов, его компания разорилась, но молодой человек уже успел пристраститься к выбросу адреналина, который вызывает игра на большие ставки. Он стал экспертом в игре в блэк-джек и за один год, если верить его собственным рассказам, выиграл порядка 100 тысяч фунтов и дошел до того, что был вынужден приходить в казино в парике и очках, потому что дурная репутация закрыла ему вход в большинство из них. Вундеркинде надменным выражением на юном лице и копной темных волос, Колстон-Хейтер любил хитрые уловки и то ни с чем не сравнимое возбуждение, которое охватывает, когда удается обвести вокруг пальца истеблишмент: ему нравилось выигрывать деньги, снова проигрывать, выигрывать еще — не говоря уже о его страсти к вечеринкам с шампанским и праздникам до утра.

Дэйв Роберте был совсем на него не похож: черный, из рабочего класса севера Лондона, его братья были «авторитетами» на стадионе «Арсенала» в Хайбери, а сам он, в чем Дэйв лично признается, «в юности часто делал вещи, которые не следовало бы делать». Роберте был сильной, яркой личностью с почти взрывоопасным стремлением всегда добиваться желаемого. Как и Колстон-Хейтеру, ему нравилось, чтобы на него обращали внимание, он носил очень дорогую одежду, шелковые костюмы и туфли с Бонд-стрит и посещал самые эксклюзивные фанк-клубы Вест-Энда.

В 1987 году их пути впервые пересеклись. Роберте, которому было тогда двадцать три года, работал в сфере недвижимости, а Колстон-Хейтеру исполнился двадцать один, и он тоже подумывал о том, чтобы заняться недвижимостью. Оба хотели быстро заработать деньги и так же быстро их потратить, днем устраивая дела, а ночью веселясь до упаду. Они сразу отлично поладили. Колстон-Хейтер приезжал в Лондон, и Роберте водил его на нелегальные вечеринки после закрытия клубов, таких как The Cotton Club в Стоук-Ньюингтоне. Роберте же ездил в Милтон-Кейнз, где в местных клубах Колстон-Хейтера уже встречали как важную персону, а после клуба они продолжали веселье дома у Колстон-Хейтера в расположенной неподалеку деревне Уинслоу. Лучшая пора их дружбы пришлась на время первого расцвета экстази-культуры. И хотя сцена экстази была тогда совсем еще крошечной, вокруг нее собрались самые яркие персонажи ночной жизни города. Неудивительно, что в начале 1988 года Роберте и Колстон-Хейтер попали в Shoom. «Удивительный уикенд, — вспоминает Роберте. — Самое потрясающее было то, что все мы были на одном и том же наркотике и относились друг к другу с таким дружелюбием, как будто были знакомы всю жизнь. Музыка и наркотик действовали просто отлично. Музыка была совершенно сумасшедшая. Танцуя под нее, не нужно было думать о том, какие позы принимаешь, — можно было просто радоваться, и все. Радость переполняла весь клуб, и в этом была какая-то нереальная мощь».

Звучит как типичная история обращения в новую эру, которую мог бы рассказать любой клаббер, но Робертса или Колстон-Хейтера едва ли можно было назвать «любым ». Их экстраординарные личности и неутолимая жажда азарта обеспечили им влияние даже в такой среде, где все давно привыкли к яркости и броскости. Дэнни Рэмплинг вспоминает, как Колстон-Хейтер приходил в Shoom после очередной игорной авантюры с тысячами фунтов наличных, окруженный поклонниками, выпивал бесконечные бутылки шампанского и хвастался своими выигрышами. Сначала «шумеры» находили его хвастовство забавным. «Он немного эксцентричен и самовлюблен, — говорит Лиза Маккэй. — Он говорил: "Я — предприниматель, дорогуша". Удивительно, сначала все его обожали, а потом стали ненавидеть». Колстон-Хейтер был дерзок и самоуверен, но в нем сохранялось почти подростковое желание стать частью клубной сцены, в которой было так много жизни и света.

Но проблема заключалась в том, что, по мере того как эйсид-хаус притягивал к себе все больше и больше людей, ветераны Ибицы стали все больше отгораживаться от внешнего мира, стремясь защитить свое ползущее по швам сообщество от чужаков, и таким выскочкам, как Колстон-Хейтер и Роберте, не было места в их компании. К этому времени, вспоминает Стив Проктор, Колстон-Хейтера в клубной тусовке считали «шумным придурком, объектом насмешек». Когда входная политика Shoom ужесточилась, Колстон-Хейтер и Роберте больше не могли приводить в клуб своих друзей. «Они хотели, чтобы Shoom принадлежал только их хреновой замкнутой тусовке, — говорит Роберте. — Никого туда не пускали, хотели, чтобы клуб был только их».

А тем временем в Astoria открылся клуб The Trip, и там не было никакой эксклюзивной входной политики, что вполне устраивало Дэйва Робертса и его друзей. «В Astoria мы были королями, бешено танцевали на столах, заводя всю толпу, веселились не на шутку. Потом мы выходили на улицу, открывали в машине двери и окна, включали звук на полную мощность и устраивали вечеринку прямо на проезжей части, перекрывая движение. Все отрывались на полную катушку. Безумие, друг, настоящее безумие, мы танцевали на крышах автобусных остановок, в фонтане рядом с "Сентр Пойнт". Совершенно спонтанные действия, просто так получалось само собой».

Если Shoom был классным клубом, то Spectrum и The Trip были классными идеями. Странное оформление, гипнотическая музыка, внушающие трепет звук и свет, танцпол, до отказа забитый дергающимися в бешеном ритме телами. Снаружи нетерпеливо топчется очередь из сотен человек, страстно желающих бросить свои монетки в жужжащий кассовый аппарат. Было бы несправедливо утверждать, что при виде Spectrum у Колстон-Хейтера сразу возникла в голове мысль о деньгах. Следующие несколько месяцев он будет выступать в роли безжалостного и жадного дельца, чей интерес к эйсид-хаусу ограничивался одними лишь деньгами, и все-таки его любовь к эйсид — во всяком случае, в самом начале — была совершенно искренней. В действительности он был, пожалуй, ближе к жуликоватым поп-иконам шоу-бизнеса 60-х, таким как менеджер Rolling Stones Эндрю Луг Олдхэм, превративший бессмыслицу Тин-Пэн-Элли[69] в наличные.

Колстон-Хейтер попробовал себя в роли промоутера, организовав несколько небольших и ничем не примечательных мероприятий. Увиденное в Shoom и Spectrum вселило в него уверен- ность, что эйсид-хаус может и должен быть открыт для широких масс: вечеринки нужно устраивать не для сотен, а для тысяч. Ему представлялось, как все классы и народы танцуют вместе — вот чем должен был стать эйсид-хаус. «Shoom был очень закрытым заведением, и к тому же его посещала только белая публика, — говорит Колстон-Хейтер. — А мне было непонятно, почему это эйсид-хаус должен быть доступен только избранным». Его первые вечеринки Apocalypse Now[70] на киностудии Wembley в августе 1988-го собирали под одной крышей совершенно непохожих друг на друга персонажей лондонской клубной культуры — тут бывали не только знакомые лица из Вест-Энда, но и намного более широкий круг людей: социальный статус и цвет кожи здесь значения не имели.

В сентябре началась первая волна газетной истерии, полиция принялась закрывать вечеринки на заброшенных складах, и Рэмплинги стали предпринимать попытки скрыть свою деятельность от прессы. Колстон-Хейтер, однако, был полон такого энтузиазма, что предпринял шаг, пуще прежнего отдаливший его от балеарс-кой элиты: пригласил программу News at Теп телеканала ITN снять сюжет об удивительном успехе Apocalypse Now. «Я помню, как Дженни Рэмплинг стояла в дверях и предупреждала всех, кто был тогда в Shoom: "Не ходите туда, там камеры", — вспоминает Терри Фарли. — У одной девушки случился бэд-трип[71], и они пытались заснять это, а люди кричали в камеры. Это было очень, очень странно». Тогда все говорили о том, что Колстон-Хейтер не только предал сцену эйсид-хауса ради удовлетворения собственного эгоизма, но еще и продал нечто такое, что ему не принадлежало и на что у него не было ровным счетом никаких прав.

«"Клубный эскадрон" [полиции] и в самом деле занимал слишком уж мягкую позицию до тех пор, пока эйсид-хаус не был "обнаружен" прессой. Однако теперь, после новостного репортажа на канале ITN, в котором показали торговлю наркотиками и бог весть что еще, происходящее на вечеринке Apocalypse Now, парни в голубых банданах прикрывают все сборища на заброшенных складах, о которых им только становится известно, — писал корреспондент журнала Time Out Дэйв Суинделлс. — Рано или поздно это должно было произойти. Полиция должна создавать в глазах общественности видимость активной деятельности, а она никогда не бывает вежливой, когда ее к этой деятельности "вынуждают". Непонятно, как вообще получилось так, что журналистам разрешили войти внутрь и снимать. Телевидение не могло заинтересоваться репортажем о восторженной реакции людей на хаус-музыку и балеарские ритмы: то, что молодежь весело проводит время в клубах, едва ли можно назвать новостью. И тем не менее они сказали, что им интересно именно это. Пол Оукенфолддал получасовое интервью о хаус-музыке, после чего ему задали несколько прямолинейных вопросов о наркотическом аспекте сообщества хаус. Нетрудно догадаться, какая часть интервью пошла в эфир».

Позже Колстон-Хейтер переименовал свою организацию в Sunrise [72] (название, как он утверждает, снизошедшее на него на рассвете, сквозь предрассветный туман, во время поездки на выходные в Амстердам), но туг же почувствовал ошеломляющую силу гнева, который на себя навлек: первая же вечеринка Sunrise была остановлена полицией, и Колстон-Хейтер потерял всю свою выручку. Но ведь он был профессиональным игроком и, следовательно, должен был разработать какую-нибудь хитроумную стратегию, чтобы преодолеть это препятствие. Если полиция создает проблемы в Лондоне, почему бы не поехать куда-нибудь еще? Колстон-Хейтер продал тысячу билетов на рейв Sunrise Mystery Trip и организовал автобусы, чтобы доставить клабберов из центрального Лондона в Ивер-Хит в дебрях Букингемшира, где он арендовал ипподром. Вспышки света освещали обсаженную деревьями подъездную дорогу, и, подъезжая ближе, сидящие в автобусах видели в небе лазерные лучи прожекторов, а низкий гул постепенно перерастал в знакомый пульс хаус-музыки.

Колстон-Хейтер хотел создать гедонистическую страну чудес, он даже взял напрокат надувной замок для детей, чтобы клабберы могли прыгать на нем, как астронавты в невесомости. После тесных и душных помещений городских складов новое представление захватывало дух — казалось, людей выпустили на фантастическую арену, сияющую от сказочной пыли МДМА. В разгар ночи свет погас, здание наполнилось дымом, и в полной темноте Стив Проктор поставил иглу на величественные вступительные аккорды «Also Sprach Zarathustra» Рихарда Штрауса, тему из фильма «Космическая Одиссея 2001». Гипнотизирующие звуки оркестра разрастались, наполняя собой пространство, зеленый луч прожектора прорезал облака дыма, и сотни рук одновременно взметнулись вверх. Все, что было видно с диджейской платформы, — это отделившиеся от тела, протянутые к небу руки — руки, выхваченные вспышкой стробоскопов, похожие на человеческую машину творения X. Р. Гигера[73].

«Твою мать! — восклицает Проктор, и сейчас, много лет спустя, с благоговением вспоминая те дни. — Я работал диджеем восемь лет и думал, что уже повидал в своей жизни достаточно безумных людей, но дойти до такого и испытать нечто подобное — это просто взрывало мозг». Когда наступил рассвет, люди играли с лошадьми и собирали цветы, чтобы вплетать их друг другу в волосы, а Проктор пытался уловить это настроение и передать его с помощью музыки: вечеринку закрывали композиции «Magical Mystery Tour» Beatles и «Don't worry be happy» Бобби Макферрина. Хотя хронологически Mystery Tour стал завершением первого «лета любви» эйсид-хауса, фактически он объявил о начале следующего этапа. Была изобретена новая, технически усовершенствованная среда для переживания действия экстази.

В ту же неделю в Лондоне умерла Джанет Мейз — вторая британская жертва экстази, и полиция взялась за проблему всерьез. Колстон-Хейтер, впрочем, был чрезвычайно вдохновлен своим недавним триумфом и уже выбрал место для следующей вечеринки — огромный заброшенный газовый завод посреди пустыря при входе в туннель Блэкуолл, где Стэнли Кубрик снимал свой фильм про Вьетнам «Цельнометаллическая оболочка». Вечеринка Sunrise в «Ночь Гая Фокса»[74] обещала стать крупномасштабным и ярким событием: на нее было продано 3000 билетов. Однако, стоило празднику начаться, как территория тут же была окружена полицией, дорога на подъезде заблокирована и музыка выключена. Люди пытались прорваться через блокаду на дороге, карабкались через заборы с колючей проволокой, и в пять утра полиция в конце концов сдалась и отступила.

Для ветеранов Ибицы эта отвратительная стычка стала лишним подтверждением того, что Колстон-Хейтер осквернил их святыню. «Я помню, как зашел туда, и там были молодые люди, которые стояли в рядок и говорили: "Экстази, трипы, экстази, трипы...", и совсем молоденькие девочки, едва держащиеся на ногах от тошноты, — рассказывает Терри Фарли, диджей вечеринки. — Было очень холодно, что-то определенно пошло не так, как надо. То, что казалось таким теплым и уютным в Shoom, вдруг стало по-настоящему холодным и неприятным». К тому же во время стычки с полицией промоутеров сняли на пленку, и теперь у желтой прессы появился наконец настоящий демон во плоти — совратитель душ пятнадцатилетних, зарабатывающий десятки тысяч фунтов за «ночь экстаза», «король эйсид-хауса» Тони Колстон-Хейтер.

Несмотря на ритуальную последовательность развития общественной паники (преувеличенные репортажи в прессе, дезинформирующие заголовки, призывающие к действию блюстители морали и повторяющиеся неделю за неделей полицейские облавы), Колстон-Хейтер не отчаивался. Команда Sunrise объединилась с Genesis, имевших репутацию самых бесстрашных и упорных промоутеров складских вечеринок, чтобы организовывать мероприятия под названием Sunset[75] на Рождество и Новый год на Лисайд-роуд в Хэкни. Тогда-то Колстон-Хейтеру и пришлось столкнуться с силой более опасной и неуловимой, чем полиция. Футбольная «фирма» от «Вест-Хэма» начала угрожать ему и требовать долю прибыли от вечеринки, устраиваемой на «их» территории. Колстон-Хейтер прибег к помощи Дэйва Робертса, который до тех пор в деле не участвовал. «Я всего лишь осуществлял контроль над футбольными головорезами и другими людьми, испытывающими иллюзии на наш счет, — поясняет Роберте. — Тони слишком мягкий человек, и этим многие пользовались».

Согласно самой романтической версии последующих событий, Колстон-Хейтер ускользнул с вечеринки с чемоданом, набитым банкнотами, оставив позади вест-хэмекую компанию — разочарованную и кипящую от злости. Какой бы ни была правда, ее результатом стало еще одно стратегическое переосмысление. Колстон-Хейтер должен был выжить с помощью силы своего воображения — той самой, благодаря которой он все это затеял. Не придумай он чего-нибудь, ход событий на следующее лето принял бы совсем другой оборот.

Эйсид-хаус обладал такой привлекательной концепцией проведения досуга, что всем хотелось принять в нем участие. Новые люди неизбежно трансформировали его до неузнаваемости, часто к разочарованию и отвращению предшественников. Всплеск возмущения прессы осенью 1988 года фактически послужил дополнительной рекламой для экстази-культуры. Громкая музыка! Наркотики! Танцы всю ночь напролет! Какой молодой человек, не лишенный любопытства, сможет устоять перед такими соблазнами? Точно так же, как это случилось на Хейт-Эшбери в 1967 году, огласка ускорила процесс эволюции движения, увеличила количество его участников, а также привлекла внимание охотников за прибылью. Эйсид-хаус был основан на предпринимательской деятельности, но теперь люди, имевшие к нему весьма отдаленное отношение, начинали принимать самое активное участие в его развитии. Эйсид-хаус превращался в то, что называется бизнесом.

«Большинство людей начинали с того, что просто получали от этого удовольствие, а потом сходили с ума и подумывали: "А что, если и мне открыть клуб?" Я же подходил к этому с исключительно деловой точки зрения, я думал так: "Здесь пахнет деньгами". Сначала я терпеть не мог эту музыку и, поскольку не употреблял наркотики, был среди них чужим. Я носил костюм и галстук, а на всех остальных в клубе были спортивные костюмы, в которых они танцевали до потери пульса и потели как сумасшедшие!»

Джереми Тейлор уже знал Колстон-Хейтера по вечеринкам «Gatecrasher Balls», которые проводились во время школьных каникул, где дети богатых родителей («генри и генриетты» на языке того времени) могли танцевать, напиваться и тискать друг друга. Их часто «разоблачали» в таблоидах, публикуя, как правило, фотографии пьяного вдрызг Генри, который держит руку под юбкой нелепо застывшей Генриетты. Колстон-Хейтер на этих вечеринках верховодил за столами для игры в блэк-джек и рулетку. В конце 1988 года Тейлору исполнился 21 год, он забросил вечеринки Balls и отправился на поиски новых возможностей. Его друг Квентин Чемберс по прозвищу «Тинтин», на два года моложе Тейлора и с таким же образованием, был родом из Челси и вместе с ребятами из своего района посещал Spectrum. По его мнению, эйсид-хаус обладал тем коммерческим потенциалом, которого искал Тейлор, и вдвоем они начали организовывать небольшие вечеринки.

После нескольких месяцев безуспешных попыток ребятам удалось заполучить пятничный прайм-тайм в популярном заведении Вест-Энда — Shaftesburys. Клуб Fun City тут же обрел аудиторию, его постоянный диджей Fabio (Фитцрой Хеслоп) ставил более тяжелый и энергичный инструментальный вариант хауса, который предпочитало молодое поколение любителей танцевальной музы- ки. Adamski (Адам Тинли), бывший панк из сквотов, купивший себе цифровой сэмплер и драм-машину Roland, вскоре стал первой поп-звездой эйсид-хауса, а тогда ставил в клубе пронзительное голое техно. Посетителей стало еще больше, когда в вечеринках стал принимать участие «Anton the Pirate»[76] — гениальный, полный энтузиазма белый молодой человек с длинными дрэдами, без которого не обходилось ни одно значимое клубное событие лета 1988 года. Тейлор и Чемберс, объединившиеся под названием Karma Productions, вступили в бизнес.

На майские праздники они сняли помещение киностудии Westway и попытались устроить там самую эффектную эйсид-хаус-вечеринку. Флайер на вечеринку Energy выглядел как финансовый отчет биржевого брокера: 15 Квт лазеров с водяным охлаждением, 25 Квт видеопроекций, света и изображения, 30 Квт турбозвука плюс: 12 диджеев, 5 танцполов, надувной замок и горка, гонки на машинках и т.д. По стандартам 90-х цена 15 фунтов за вход была более чем скромной, клубы Вест-Энда брали в то время в два раза больше. К счастью, внутреннее оформление не обманывало ожиданий: один зал напоминал греческий храм с ионическими колоннами, другой выглядел как сцена из фильма «Бегущий по лезвию бритвы». После вечеринки, когда последние посетители в полном блаженстве сидели около киностудии, греясь в лучах утреннего солнышка, все сошлись во мнении, что вечеринка Energy задала новые стандарты. «Попробуй-ка сделать лучше!» — будто говорили они Sunrise.

Тем временем Тони Колстон-Хейтер вновь устремился за город, чтобы избежать ненужного внимания полиции, прессы и потенциальных клеветников. После кошмара, который случился в Хэкни и Гринвиче, он много и серьезно размышлял над создавшейся ситуацией. С детства, проведенного за видеоиграми, он был помешан на хитроумных технических устройствах. Ему нравились пейджеры и мобильные телефоны, которые появились в Великобритании за несколько лет до этого и по-прежнему считались экзотичным аксессуаром для яппи. Что бы такое придумать, размышлял он, чтобы сохранить место проведения вечеринки в секрете до последней минуты и сбить полицию со следа?

Он нашел ответ с помощью автоматического коммутатора British Telecom, который подсоединял одновременно несколько линий к одному автоответчику и с помощью которого можно было изменить сообщение на расстоянии, в последний момент позвонив по сотовому телефону прямо с места проведения вечеринки. Таким образом, Колстон-Хейтер мог направлять посетителей вечеринки в определенное место, ждать, пока конвой автомобилей достигнет критической массы, и затем через коммутатор сообщать точный адрес и заполнять помещение, прежде чем успеет вмешаться полиция. К тому же подобный способ связи приносил прибыль. Точно так же, как хаус-музыка была построена на новых интерпретациях музыкальных технологий, Колстон-Хейтер придумал новое применение коммуникационным технологиям, и это на многие месяцы поставило его на шаг впереди других промоутеров.

Дэйв Роберте стал полноценным партнером, и World Wide Productions, как они себя называли, отныне обладали двумя брэндами: Sunrise и новым детищем Робертса Back to the Future. Хотя общественная истерия на время утихла, освещение эйсид-хауса в популярной прессе сильно усложнило поиски новых мест для вечеринок. Они отправляли разведывательные группы на отдаленные фермы, и те сообщали владельцам, что хотели бы арендовать их имущество за несколько сотен фунтов для съемок фильма или передачи спутникового телевидения. Иногда полиция пронюхивала о планах промоутеров и заставляла фермера отказаться. Часто Колстон-Хейтер и Роберте раздобывали помещение для вечеринки всего за несколько часов до ее начала, как это случилось на Back to the Future 2 в Саут-Ворнбороу в апреле 1989 года, когда им пришлось согласиться на силосную башню, наполовину заполненную кормом для скота. Участники вечеринки отнеслись к этому с юмором, посчитав, что с горок из навозных шариков очень весело кататься.

На следующий месяц была запланирована вечеринка Sunrise 5000: Once in a Blue Moon, которая должна была состояться в авиационном ангаре в Санта-Под. К этому времени у Колстон-Хейтера уже была сеть членов клуба, он продавал билеты по принципу пирамиды через агентов — как это делалось на светских балах, и его почтовая рассылка включала 6000 человек. Но, опять же, как бы хорошо ни была организована финансовая сторона дела, устройство самой вечеринки было чревато трудностями. Приехав на место, Колстон-Хейтер обнаружил, что в ангаре нет туалетов и электричества, и вынужден был рискнуть и использовать дизельный генератор с паршивой проводкой рядом с легко воспламеняемой кучей газет и всего четыре туалетных кабинки на несколько тысяч человек. И все же рейв Sunrise 5000 действительно собрал 5000 человек, и оба партнера торжествовали. «Больше никто не осмеливался нас тронуть, — улыбается Роберте. — Мы знали, что добились своего».

Наступило лето 89-го, и каким долгим, каким прекрасным было это лето, самое жаркое за последние десять лет. Дни, казалось, тянутся бесконечно, плавно перетекая в приятные прохладные ночи. Хорошее лето — такая редкость в Великобритании, что, когда оно наконец наступает, кажется, будто поднимается национальный дух англичан и вся страна наполняется неукротимой жаждой удовольствия. Конечно, события 1989 года произошли бы в любом случае, но хорошая погода продлила их и сделала еще более яркими, а может быть, даже была виновата в том, что они произошли именно так, а не как-нибудь по-другому. Сцена прошлого лета была сосредоточена вокруг темных клубов и сырых складских помещений, становившихся местом встреч секретных сообществ с собственным языком и сводом правил, а в этом году все происходило за городом на природе и казалось более открытым и свободным, менее напряженным и не таким эксклюзивным. Каждый мог присоединиться, заплатив за билет и таблетку — тридцать фунтов обеспечивали путешествие в неизведанное и открывали фантасмагорический мир звука и света. В этом году все были участниками «Путешествия на Восток» Германа Гессе, или по крайней мере так им казалось. Возможно, они не очень хорошо представляли себе, куда направляются, но пока они просто отдавались ощущениям этого безумного путешествия.

Терминология тоже изменилась, единственными людьми, говорящими теперь об «эйсид-хаус-вечеринках», были представители прессы. В этом году люди называли большие зрелищные вечеринки рейвами, термином, заимствованным, как и многие другие аспекты эйсид-культуры, из черной соул-музыки (хотя это слово было впервые использовано еще в 1961 году газетой Daily Mail для описания молодых revellers[78] на джазовом фестивале, а журнал об альтернативной культуре International Times в честь своего открытия устроил на лондонской площадке Roundhouse вечеринку с участием Pink Floyd, которую назвал «рейвом на всю ночь», в 1966 году).

Казалось, сборища материализуются из ниоткуда. В воскресенье днем на Клэпхем Коммон можно было увидеть бурлящую цветную массу из оранжевого, зеленого и сиреневого: рейверы собирались тысячами, чтобы насладиться плавным солнечным возвращением с орбиты прошедшей ночи, топая своими Kickers, Timberland и Reebok[79] и мокасинами Wallabee в такт ghetto-blasters[80], потягивая газировку около бара Windmill, вяло забивая косяки и нежась около пруда. Мимо проезжали молодые люди на велосипедах, предлагающие химическую поддержку. Если какой-нибудь из саунд-систем удавалось прорваться через полицейский кордон, вокруг нее собиралась содрогающаяся в странном танце группа людей. Восхитительная спонтанность происходящего заставляла поверить в то, что чудесное может случиться где угодно и когда угодно. Новое настроение отразилось и на том, как рейверы одевались: все ярче, свободнее и безумней — как павлины и пугала, как клоуны и младенцы-переростки в лиловых комбинезонах. Флайеры тоже изменились: светящиеся солнца, сияющие пирамиды, глаза Гора[81] и психоделические фрактальные узоры ослепительно желтого и оранжевого цветов. Танецтоже стал другим: вместо неистового размахивания руками — новые движения: раскачивание бедрами из стороны в сторону, сопровождаемое геометрическими движениями ног по земле. Прошлогодний клич « Эйсииид!» теперь звучал как крик о помощи растерявшегося перед лицом неизвестности. В этом году ему на смену пришло недвусмысленное утверждение: «mental!» [82]. Казалось, это слово позволяет оторваться от обыденности: «mental!» У нас есть миссия, назад ходу нет: «mental, mental, mental!!» Даже музыка как будто бы стала другой, мутировала вместе со сдвигом в коллективном сознании. Величайшими хитами лета были «Strings of life» — волнующая композиция из классики жанра 1987 года коллектива Rhythim is Rhythim и поражающая воображение размеренная мантра Лила Луи «French Kiss», завершающаяся серией стонов оргазма, прежде чем вновь удалиться в электронный космос. Оба трека были инструментальными, но в них было вложено столько душевной энергии, что они приобрели смысл, который было бы невозможно выразить словами. Казалось, нет такой силы, которая могла бы остановить танец. Или все-таки такая сила была?

«В эти выходные состоялась самая большая вечеринка в истории эйсид-хауса, и наркокультура приняла новый, тревожный оборот, — писала газета Daily Mail 26 июня. — Когда 11 000 молодых людей прибыли посреди ночи на тихий аэродром, наркоторговцы уже поджидали их со своим зловещим товаром».

Вечеринка Sunrise «Midsummer Night's Dream» («Сон в летнюю ночь»), которая проводилась на аэродроме Уайт-Уолтхэма в Беркшире, стала последней каплей в чаше терпения общества и первым рейвом этого долгого лета, заслужившим официальное осуждение. Все начиналось как обычно: охранники аэродрома были подкуплены, чтобы не было шума, специальное патрульное подразделение полиции пировало в соседнем здании, сообщения по поводу места проведения вечеринки каждый час обновлялись на 70 линиях, каждая из которых могла одновременно принимать 10 звонков, местным полицейским было сказано, что на аэродроме проходят съемки нового клипа Майкла Джексона, а местные жители пытались задержать потоки рейверов, наводнивших их спящую деревенскую улицу. Самолетный ангар был на редкость хорош, самый большой в стране, как сказали Колстон-Хейтеру, и всего за полторы тысячи фунтов. Его команда наполнила помещение зеленым дымом, свесила с крыши шары, на которые проецировались огромные лица, с помощью компьютерных технологий превращающиеся в глазные яблоки. Присутствие полиции было минимальным, снаружи молодой полицейский пытался согреться, разучивая танцевальные па эйсид-хауса. И хотя Колстон-Хейтер признается, что уже тогда знал, что «живет на время, взятое взаймы», но вот чего он не осознавал, так это того, что среди 11 000 обладателей билетов была целая свора репортеров желтых газет.

В понедельник с утра The Sun задала общий тон. Под заголовком «Аэропорт Экстази» была опубликована мрачная история о замученных, «отключенных» девочках («некоторым из них не больше двенадцати лет»), тусующихся бок о бок с прожженными дилерами, в то время как обалдевшие молодые люди дергаются под инопланетные ритмы, в остервенении отрывая головы голубям, и шестеро полицейских беспомощно наблюдают за происходящим. В 10 утра, когда вечеринка закончилась, на земле валялись «тысячи оберток от экстази» (на самом деле «обертками» были кусочки серебряной фольги с декораций на потолке, и никаких обезглавленных птиц на поле не наблюдалось). Истерику подхватила газета Daily Mail, напечатавшая жесткую редакционную статью под названием «Новая угроза британской молодежи»:

«Эйсид-хаус — это прикрытие для массовой торговли самыми тяжелыми наркотиками. Циничная попытка ввести молодых людей в наркотическую зависимость, оформленная как дружелюбные поп-вечеринки. На самом деле эти вечеринки являются высокоорганизованными центрами распространения наркотиков — марихуаны, амфетамина, галлюциногенного наркотика ЛСД и его более опасной формы под названием экстази. Виновные в создании этого гигантского механизма, пытающиеся пристрастить нашу молодежь к наркотикам, должны быть призваны к ответственности и понести строжайшее наказание».

На вечеринке никого не арестовали за хранение наркотиков, и, естественно, Колстон-Хейтер все отрицал. «Я не употребляю наркотики, я не продаю их, и их нет на наших вечеринках», — утверждал двадцатидвухлетний Колстон-Хейтер, хотя мало кто поверил последнему утверждению (Daily Mail, июнь 1985). Министр внутренних дел Дуглас Херд распорядился провести расследование по делу о несанкционированных вечеринках и получил поддержку своего коллеги из либеральной партии Роя Хаттерсли. Колстон-Хейтер был напуган. Он сидел в своей дыре на Кэмден-Хай-стрит и подумывал о том, как бы извлечь пользу из такого внимания к своей персоне. По словам Дэйва Робертса, «он был очень возбужден происходящим и не понимал, во что ввязался». Дэйв Роберте, в свою очередь, прекрасно понимал, что правые журналисты быстро разделаются с молодым черным с сомнительным прошлым, и старался держаться подальше от объективов и блокнотов. « The Sun написала: "Вы меня никогда не остановите, говорит Колстон-Хейтер полиции". Ну что за хрень! Из-за таких вот вещей полицейские при виде Тони будут думать: "Мы никогда не возьмем его, давайте его пришьем" ».

В самом начале паника по поводу эйсид-хауса казалась очередной четко спланированной вспышкой гнева, направленной на безнравственную молодежь; ставшей уже традиционной критикой нонконформизма и юношеских свобод, вторящей устрашающим мифам о золотой молодежи, стилягах, модах, рокерах, хиппи и панках прошлых десятилетий. Желтая пресса сравнивала рейверов с другой напастью этого времени, «напившейся деревенщиной», которая устраивала пьяные драки на центральных площадях провинциальных городов. Оба явления представляли собой символичный подрыв устоев тэтчеризма, красочную историю, но едва ли были настоящей угрозой. Однако, хотя сенсационные полосы британских таблоидов часто пишутся (и читаются) с насмешливой несерьезностью, они могут предвещать или даже давать толчок к более серьезным нападкам на маргинальные культуры. К лету 1989 года пресса перешла на более тревожный тон. Полиция поняла, что на карту поставлено больше, чем можно было предположить, — ведь рейвы способствуют распространению наркотиков, — и использовала раздутую прессой панику, чтобы подготовить почву для более строгого контроля над рейвами. 

Последствия не заставили себя долго ждать — первыми пострадали Джереми Тейлор и Тинтин Чемберс. Их вторую вечеринку Energy планировалось провести на следующих после Sunrise выходных в Мембери, Беркшир. Все сюрреалистические элементы антуража были на месте — двадцатифутовый макет Стоунхенджа[83] и комнаты смеха, но полиция перекрыла участок трассы М4 за 20 миль до съезда на Мембери и заблокировала все подъезды к месту проведения вечеринки, чтобы не дать ей состояться. В ту ночь они остановили еще пять вечеринок. В июне Джарвис Сэнди, владелец промоутерской компании Biology, организовал большую вечеринку на открытом воздухе недалеко от киностудии Elstree, но под напором полиции все его площадки отменялись одна за другой, и после того, как его посетители преодолели многие мили автодороги, все закончилось пошлым клубом в Бирмингеме, в который все наконец добрались только к восьми утра. Весь долгий путь — ради такого?

Проблема заключалась в том, что, если ты хотел организовать нечто действительно особенное (а большинство ведущих промоутеров, стремящихся утереть друг другу нос, хотели именно этого), недостаточно было просто затолкать саунд-систему в грузовик с занавешенными окнами, подключиться и дальше будь что будет. Нужен был свет, генераторы, проекционные экраны, ярмарочные аттракционы, надувные замки и целый арсенал технологических прибамбасов — и к тому же собрать все это нужно было так, чтобы никто тебя не заметил. Еще нужен был хороший адвокат, чтобы держать полицию на расстоянии и улаживать отношения с арендодателем, а также реклама на правильной пиратской радиостанции, иначе они вполне могли начать сообщать в эфире, что твою вечеринку отменили. Но больше всего остального нужна была дерзость, и уж чего-чего, а этого рейверам, празднующим освобождение от ограничивающих законов лицензирования, было не занимать.

Energy попытали счастья еще раз через три недели на складе за мастерской Heston Services. Территория была практически сразу окружена тысячей полицейских с собаками и микроавтобусами с тактическим подкреплением, и проезд на трассу М4 закрыт. Однако на этот раз рейверы не собирались сдаваться. Они просто припарковали свои машины на обочине, пересекли шестиполосную автомагистраль наперерез мчащимся машинам и наконец собрали достаточное количество людей, чтобы вынудить полицию отступить. Желтая пресса и полиция придали новой сцене статус противозаконности, и общественность с радостью его приняла.

Наступило время нанять каких-нибудь лихих лейтенантов, проверить порох в пороховницах и мобилизовать свои силы. Война началась — в этом больше не было сомнений, и единственным оружием, которым располагали представители эйсид-хауса, была технология, стратегия и численность участников сопротивления. Колстон-Хейтер по-прежнему верил, что может изменить мнение прессы на положительное или по крайней мере достойно его парировать, и обратился к помощи своего старого друга по видеоиграм. Пол Стейнс был выпускником престижной школы Хэрроу, экстравертом по натуре, обладателем острого ума. Они познакомились в ходе чемпионата по видеоигре Atari Asteroids, и Стейнс опередил своего нового друга. В университете его привлекло радикальное крыло сторонников гражданских свобод Федерации студентов-консерваторов, и скоро он стал работать политическим помощником не принадлежащего ни к одной партии правого риэлтора, советника Маргарет Тэтчер Дэвида Харта. Харт мечтал о полной свободе рынка и был яростным антикоммунистом. Он сыграл ведущую роль в победе консервативной партии на выборах 1983 года, был членом так называемого «альтернативного кабинета Тэтчер» и во время забастовки шахтеров в 1984— 1985 годах использовал свою собственную наличность и личные качества для создания подпольной организации бастующих шахтеров, которая в конечном итоге способствовала поражению Артура Скарджил-ла и Национального совета шахтеров.

«Скрытная... немного странная фигура», Харт продвигался в высшие эшелоны службы безопасности, получил значительные средства от медиамагната Руперта Мердока и стал работать советником у Майкла Портилло, любимца правых в партии тори в 90-е годы. Организация Харта под названием Комитет за свободную Британию издавала две периодических газеты: бюллетень холодной войны World Briefing, который контролировался бывшим шпионом ЦРУ Хербом Мейером, и British Briefing — «ежемесячный разведывательный анализ деятельности крайних левых». Основной задачей последнего было разгромить членов парламента лейбористской партии и склоняющихся влево юристов и писателей. Одно время во главе этого издания стоял бывший ветеран внешней разведки Великобритании MI-6 Брайен Крози-ер, а теперь его место занял двадцатиоднолетний Пол Стейнс, испытывающий невероятный восторг от возложенной на него задачи.

«Я был фанатичным антикоммунистом. Я был не вполне тори, скорее — капиталист-анархист. Я лоббировал в Совете Европы и в парламенте, бывал в Вашингтоне, Йоханнесбурге, в Южной Африке. Это было что-то вроде "вооружим-ка контрас". Я получал от этого истинное удовольствие, мне нужно было быть с этими парнями и стрелять из "Калашникова". Мне всегда нравилось находиться на месте событий, а в период правления Рейгана и Тэтчер это было очень интересно, мне оплачивали все расходы, и я посмотрел мир. Я тогдадумал, что World Briefing был довольно смешным. Единственное, что действительно было страшновато в нашем деле, так это почтовая рассылка, включавшая таких людей, как Джордж Буш, а также то, что Дэвид Харт, бывало, часами разговаривал с британской разведкой. Я думал, мы просто смеемся, когда публикуем какие-то придурочные правые идеи, а кто-то где-то воспринимает все это всерьез. Вы должны понимать, что мы относились ко всему этому с юмором».

У него также были опасения по поводу босса: «Он совершенно очарователен и может очаровать пожилых людей, таких как Тэтчер, и в течение какого-то времени производить впечатление нормального человека. Но если довольно долго рассматриваешь его вблизи, понимаешь, что он абсолютно чокнутый».

В перерывах между работой на Харта и подобное же правое учреждение Адама Смита Стейнс начал посещать вечеринки своего друга Тони. «Я съел свою первую таблетку на вечеринке Apocalypse Now на киностудии Wembley. Это была фантастика, я пришел туда в шортах и футболке со Смайли, никогда не пробовал кислоту, никогда не пробовал экстази, никогда даже не слыхал о МДМА. Меня так вставило, я был настолько влюблен во всех вокруг, у меня был маленький кусочек кислоты и все, меня просто унесло. На киностудии Wembley такие белые стены с закруглениями, и я просто потерялся, я был струйкой дыма, это было великолепно, невероятные ощущения».

Бороться за гражданские свободы, конечно, весело, но этот угар был ни с чем не сравним. После вечеринки в Уайт-Уолтхэме Стейнс стал заниматься связями с общественностью для Sunrise, поначалу ведя дела прямо из владений Харта. «Степень доверия ко мне в политике постепенно уменьшалась. Сначала я появлялся в программе News at One и говорил, что "на этих вечеринках нет наркотиков", а через минуту уже должен был рассуждать о гражданской войне в Анголе. Это была полная ерунда».

Когда Sunrise подняли ставки игры, то же самое сделала и оппозиция. Старший полицейский офицер Кен Таппенден тоже был задействован в большой политической схватке с бастующими шахтерами. За то, что он не пустил пикетчиков на угольные месторождения Кента через Дартфордский туннель, его осудили юристы борцов за гражданские свободы. Теперь, став командиром дивизиона северо-западного Кента, района, разделенного на две части недавно построенной окружной автомагистралью М25, он обнаружил, что его участок является главной территорией для проведения рейвов или «платных вечеринок», как предпочитали их называть полиция и министерство внутренних дел.

Таппенден открыл небольшой офис в Дартфорде, чтобы контролировать это новое явление, но его немедленно забросали запросами из других ведомств. Переехав в главный конференц-зал полицейского участка в Грейвсенде, он добился для своего подразделения еще шести человек персонала и четырех компьютеров, что обошлось примерно в 100 ООО фунтов. Через несколько месяцев персонал увеличился до 60 человек и 30 компьютеров, подключенных к государственной базе данных полиции HOLMES, созданной после фиаско с Йоркширским потрошителем, и Грей-всенд стал разведывательным подразделением, специализирующимся на проблеме вечеринок во всей Англии и Уэльсе.

Таппенден был готов взяться за рейверов, играя в их игры. Как показала шахтерская забастовка, он не боялся испачкать руки и, может быть, даже немного раздвинуть границы законности. Как и Колстон-Хейтер, Таппенден был в восторге от общественного внимания, которое ему оказывали (он до сих пор хранит видеозаписи всех своих телевизионных выступлений и операций), И если речь шла о войне высоких технологий, он не собирался бороться при помощи устаревших железкок. Если для организации использовались телефонные линии, он наносил встречный удар установкой жучков; если использовались пиратские радиостанции, он осуществлял над ними контроль; если посылались разведчики для обнаружения новых складских помещений, он направлял им вслед вертолеты или самолеты. «Я не был ярым противником вечеринок, — сегодня, как и раньше, утверждает Таппенден, — Мне бы очень хотелось, чтобы они стали легальными. Но чего организаторы не хотели делать, так это тратить деньги на безопасность и инфраструктуру. Им хотелось положить все деньги себе в карман».

Сначала (и Таппенден сам это признает) его водили за нос. Организаторы вечеринок были хитрыми и безжалостными, и полиция не имела никакого представления о том, с чем и с кем она столкнулась. «Я восхищался их организаторскими способностями. Если бы они были военными, цены бы им не было: так классно они умели перемещать большие группы людей. Мы тратили на стратегическое планирование недели, а они могли устроить все за час субботним вечером».

Эта первоначальная наивность разведывательного подразделения отражена в конфиденциальных протоколах их брифингов. Первый, опубликованный в октябре 1989 года, описывал эйсид-хаус как «комбинацию черной танцевальной музыки, электронных эффектов и странного вокала» и делал вывод, что «атмосфера на эйсид-вечеринках напоминает времена хиппи в 60-е с их философией мира и любви». Но следующий, появившийся несколько месяцев спустя, свидетельствовал об учреждении усиленной разведки и более мощных ресурсов. Успехи подразделения были отражены в протоколе следующим образом: «За три месяца мы начали двадцать крупных расследований. В базе данных HOLMES числится 5725 имен и 712 автомобилей. Мы прослушали 4380 телефонных разговоров и произвели 258 арестов». Работа продолжалась всю неделю, без отдыха и выходных. «У нас не было никаких зеленых ребят, мы пользовались услугами опытных, видавших виды детективов, — рассказывает Таппен- ден. — Одновременно у нас работало до двухсот разведчиков по всей стране. На наши компьютеры 24 часа в сутки поступало колоссальное количество информации. Мы не останавливались ни на минуту, работа не прекращалась даже ночью. База данных была просто невероятной».

К концу лета к главным рейверским организациям Sunrise, Energy и Biology присоединились многие другие. Рейверов, выходящих из ночных клубов Лондона, атаковали разносчики флайе-ров, раздающие пачки рекламных листовок, которые становились все более красочными, пестрящими ослепительными цветами и нескончаемым списком приманок.

Energy вслед за грандиозным успехом потерпела катастрофу, что лишний раз подтвердило зыбкость положения промоутеров. В августе им удалось перехитрить полицию, поместив на свои телефонные линии информацию о том, что первые пять тысяч человек получат право бесплатного входа на летний фестиваль, а через несколько часов более 20 ООО человек уже танцевали на поле в Суррее. Но месяц спустя новое место, на котором планировалось провести вечеринку Dance 89 с целью собрать средства для погибших на корабле Marchiousness (среди погибших были друзья Тинтина Чемберса из Челси), было обнаружено полицейскими вертолетами. После целого дня неистовой езды по окрестностям в поисках нового места, глубоко за полночь они нелегально заняли ангар на аэродроме Raydon в Саффолке. Звездные исполнители так и не появились, был сильно потоптан урожай и сожжено множество машин, а Чемберс и Тейлор были арестованы за организацию общественного беспорядка, и газеты прокляли их как мошенников и убийц, и даже сам фонд Marchiousness отказался впредь иметь с ними дело.

А Тони Колстон-Хейтер тем временем ликовал: в магистратском суде Мэйденхеда ему удалось избежать обвинения в организации нелегальной вечеринки в Уайт-Уолтхэме. Он доказал, что членские карточки, прилагавшиеся к билетам Sunrise, означали, что на самом деле это была частная вечеринка. «Тогда они действительно разозлились, — рассказывает он. — Лето было в самом разгаре, и нам очень хотелось устроить вечеринку на открытом воздухе. Это был кульминационный момент всего, что с нами происходило. И это был конец». 

Пик сумасшедшей энергетики 1989 года пришелся на летний день 12 августа. Тогда посреди не тронутого цивилизацией пригорода Букингемшира, близ деревни Лонгуик состоялся фестиваль танцевальной музыки Sunrise/Back to the Future — триумф ловкости и смекалки Колстона-Хейтера и самая захватывающая вечеринка в истории Великобритании.

«После всего, что было написано о нас в прессе, никто не хотел предоставлять нам территорию, — рассказывает Дэйв Роберте. — Каким-то чудом нам удалось найти эту ферму, мы договорились с владельцем и рано утром отправили туда свою команду. Полиция была наготове и пыталась нас перехитрить: от самого дома следовала за нашей командой, звуковыми техниками, осветителями, людьми из охраны. Им удалось выследить строителей, которые воздвигали сцену, и так они узнали, где будет проходить вечеринка. Фермер не знал, что делать, мы говорили ему: "Ты не обязан ничего отменять, мы не делаем ничего противозаконного, мы — члены частного клуба". А они говорили ему: "Прекратите это мероприятие, иначе мы заведем на вас дело"».

Но Колстон-Хейтер и его адвокаты знали, как защитить свою позицию, и несколько дней спустя старший полицейский офицер Полин Коултард сказала: «Мы ничего не можем поделать. Парламент должен изменить закон» (The Sun, август 1989). На рейв было продано 17 ООО билетов, и ничто не могло помешать веселью.

Со сцены звучал припев хита этого лета, песни E-Zee Possee «Everything Starts With An E» [84]: «Глотни таблетку экстази и прикоснись к любому!» И все, не теряя времени даром, занимались именно этим: девушки в детских комбинезончиках, тинейджеры в трениках, ковбои и супергерои, трудные подростки и плохие парни, девушка с серебряным макияжем, похожая на героиню фантастического фильма, и мужчина, с грохотом скачущий по полю на костылях, группы по трое и четверо, синхронно топчущиеся на месте, будто бы телепатически слитые в единое целое. Здесь в высочайшей концентрации сосредоточилось все, за что любили этот новый вид развлечения. По трассе М40 летели как на пожар, сгорая от нетерпения и взволнованно ожидая свежего сообщения о том, где же все-таки будет проходить вечеринка. Всеобщее возбуждение переливалось через край, подогреваемое осознанием того, что вся эта затея — запретный плод. Объездными трассами, проселочными дорогами, потом наверх через холм — и вот уже пульсация баса и лазерные вспышки в небе — и люди, несметное множество людей, возбужденных и разгоряченных химикатами, разодетых во все цвета радуги, сплоченных единой целью. Одного взгляда на рейверов было достаточно, чтобы уловить ощущение свободы, почувствовать демократическую сущность рейва и отсутствие в нем какой-либо иерархии. Внимание танцоров было сосредоточено не на сцене, а друг на друге. Исполнитель больше не обладал исключительным превосходством над зрителями — энергия, исходящая от них, была не менее сильной. Именно они были главными виновниками торжества — и никто другой! А если стоять где-нибудь с краю толпы и танцевать в одиночестве под сияющим небом, то сознание освобождалось и ты переносился в мир грез.

«Неужели полицию не волнует проблема ужесточения закона о земле? — взывала к своим читателям на следующее утро газета The Sun. — Неужели их не беспокоит то, что происходит с нашей молодежью? Когда же наконец они решат избавить наше общество от несущих зло наркоторговцев? Тогда, когда наркотическая зависимость охватит всю Великобританию и страна от берега до берега превратится в одну большую вечеринку?»

Казалось, время ускорило свой бег. С каждой неделей, едва ли не с каждым днем рейв-сцена становилась все больше и ставки возрастали. Охваченные безумной мечтой, опьяненные волнующей погоней и рискованностью этой игры, рейверы, казалось, задавались вопросом: сможем ли мы пересечь границы возможного прежде, чем нас настигнут преследователи? До конца лета оставался всего месяц. Как далеко могли они зайти до наступления холодов? Каких еще высот восторга и опьянения могли достичь?

1 октября на трех первых местах поп-чартов обосновались три рейв-гимна этого лета: «Ride on Time» Black Box, «Pump Up the Jam» Technotronic и «If Only I Could» Sydney Youngblood. А вечером предыдущего дня наконец-то разразился шторм: к северу от Лондона, на грязном поле в Оксфордшире для участия в рейве «Helter Skelter» собрался совершенно невероятный состав исполнителей. Трудно было представить себе зрелище более абсурдное: герои хауса взбираются по расшатанной лестнице на платформу грузовика и, оказавшись наверху, поют и играют прямо посреди вспаханного фермерского поля.

Среди прочих в Оксфордшире выступала Лореэтта Холлоуэй, ведущая исполнительница множества классических диско-хитов звукозаписывающей компании Salsoul. Она едва ли не с ужасом разглядывала толпу одетых в кричащие цвета сумасшедших людей, отрывающихся перед «сценой». Еще тут был Си Си Роджерс, чья утопическая песня «Someday» стала в буквальном смысле национальным гимном хаус-нации. Были здесь и постпанковые шутники The KLF, которые потребовали, чтобы их тысячефунтовый гонорар был уплачен вперед в шотландских фунтовых банкнотах — на каждой из них они написали послание «Мы любим вас, дети» и во время выступления разбрасывали банкноты в толпу: своеобразная генеральная репетиция акции в духе ситуационистов[85], которое будет сделано ими несколько лет спустя, когда The KLF публично сожгут миллион фунтов. Несмотря на моросящий дождь и число собравшихся [всего-то 4000 человек!), настроение у всех было приподнятое.

Но в тот же вечер на другом рейве на смену молчаливому невмешательству пришло насилие: на вечеринке Phantasy, проходящей неподалеку от городка Рейгейт, к югу от Лондона, произошло столкновение между охранниками Strikeforce, в чьем распоряжении имелись ротвейлеры и слезоточивый газ, и полицией. Шестнадцать офицеров получили ранения, семеро были госпитализи- рованы. Вводить в заблуждение сельских работяг — это еще полбеды, но наносить телесные повреждения полицейским, да еще прямо перед телекамерами — это было уж слишком. Министр внутренних дел Дуглас Херд пообещал принять меры, причем как можно скорее — чтобы успеть к осеннему съезду консервативной партии, где у агрессивных выступлений на тему закона и порядка всегда находились благодарные слушатели.

Кен Таппенден знал, к чему идет дело. Доход от продажи билетов, стоимость которых варьировалась от пятнадцати и двадцати фунтов, был далеко не единственной прибылью организаторов. Их главный заработок составляла прибыль от огромного количества экстази, продаваемого в местах проведения рейв-вечеринок, а за лето таких вечеринок в Великобритании прошло уже несколько сотен. Независимо от того, имели организаторы прямое отношение к торговле наркотиком или только поощряли такую торговлю, многие из них сегодня признают (конечно, неофициально), что запросы на МДМА были в то лето просто колоссальными и их необходимо было удовлетворять. За полтора года, прошедшие с тех пор, как был открыт клуб Shoom, сеть распространения экстази значительно разрослась: теперь речь шла уже не о мелкой торговле, а о серьезных нарушениях закона и огромных импортных поставках. В конце 1989 года таможенные службы сообщали о рекордном количестве конфискованных запрещенных веществ, причем не только МДМА, но и других клубных наркотиков — амфетаминов и ЛСД. Глава таможенной службы Дуглас Тведдл объяснял такую ситуацию «быстрым ростом популярности вечеринок в стиле эйсид-хаус».

Поначалу, как и многие другие представители властей, Таппенден никак не мог взять в голову, откуда у людей берется такая ненасытная жажда наркотиков. «Ведь это были хорошие ребята — мой сын, ваш сын», — говорит он. Но все они жадно глотали эту ерунду и требовали еще. Просматривая материал, отснятый камерой видеонаблюдения во время одной из вечеринок, Теп-пенден был поражен: грузовик с таблетками разгружали тачками! «Мы прочесали поле после того, как они оттуда уехали, и там все было усеяно пакетиками с наркотиками! Большинство ребят было в отключке. Невозможно танцевать по шесть-восемь часов под грохочущую музыку так, как это делали они. Когда мы стали рассказывать членам парламента и министерству внутренних дел о том, что на самом деле происходит, они нам не поверили. Никто не хотел признавать наличие этой проблемы — включая правительство». А когда нелегальные наркотики начинают приносить большую прибыль, в игру незамедлительно включается организованная преступность. Кому же еще хватит смелости, связей и финансового влияния, чтобы иметь дело с такими крупными партиями товара?

«Становилось совершенно очевидно, — говорит Таппенден, — что даже если поначалу у вечеринок еще были законопослушные организаторы, то потом все прибыльные мероприятия стали прибирать к рукам преступники с богатым криминальным прошлым — насильники, убийцы, грабители и лица, имеющие отношение к крупным операциям по торговле наркотиками». И в самом деле многие устроители вечеринок подтверждали сказанное Таппенденом: в рейве начинали принимать активное участие крутые парни, которые снабжали вечеринки своими службами безопасности и забирали себе всю прибыль или же анонсировали дутые рейвы и исчезали с деньгами, полученными за билеты. В конечном итоге именно это и подтолкнуло власти к действию: не публичное недовольство, а опасение, что криминальные группы обретут слишком большую финансовую мощь и влияние.

«Проблема состояла в том, что наша деятельность была нелегальна, — говорит Пол Стейнс. — Тут так же как с наркотиками: поскольку наркотики нелегальны, приходится иметь дело с неприятными людьми, а следовательно — обеспечивать себе охрану». С ужесточением закона организаторам вечеринок приходилось нанимать целые команды охранников, достаточно крепких и сильных, чтобы в случае необходимости вступить в драку и защитить вечеринку от представителей закона или от любых других нарушителей спокойствия, пытающихся силой проникнуть на территорию рейва. Такими охранниками становились боксеры, вышибалы, культуристы, бывшие военные и просто бесстрашные парни.

«В те дни охрана нужна была для того, чтобы не пускать на рейвы полицию, — рассказывает Тинтин Чемберс. — Это было безумие, их даже не приходилось об этом просить, они сами считали это своей обязанностью. Им было совершенно наплевать, этим парням. Им хорошо платили, и наверняка они получали свою долю от всего, что там происходило, но работа у них, конечно, была не из благородных». Неизбежно случалось и такое, что вышибалы оборачивались против своих работодателей и применяли по отношению к ним то самое насилие, ради которого их нанимали. «С ними было неспокойно, — признается Чемберс. — Они были плохими парнями, а мы — всего лишь двумя мальчиками-школьниками из Челси, организовывающими вечеринки для 25 ООО человек. Нас часто надували, однажды кто-то отобрал у нас довольно большую сумму денег. Всегда находились люди, которые набрасывались на тебя с ружьем и кричали: «Гони двадцатку, а то пристрелю!»» Джереми Тейлор рассказывает, как однажды дошло до того, что ему пришлось нанять отряд бывших служащих SAS [86], чтобы те охраняли его квартиру и обеспечивали ему круглосуточную защиту от вымогателей. Опасения Тейлора были не напрасны: несколько лет спустя один из его партнеров по бизнесу был застрелен в лондонском клубе.

Когда мы оглядываемся назад сегодня, кажется, что министерство внутренних дел использовало тщательно продуманную стратегию, однако на самом деле тогда они только растерянно хватались за все, что, как им казалось, теоретически могло помочь. Было принято решение не преследовать устроителей вечеринок за использование наркотиков, а вместо этого сосредоточиться на проблеме загрязнения окружающей среды, шума, пожарной безопасности и невнятных постановлениях органов местной власти. «Если бы они сосредоточились исключительно на наркотиках, не думаю, что их поддержали бы представители местных властей, — объясняет Таппенден. — Здоровье и безопасность значит для местного правления очень много, а наркотики их не волнуют. Всякая общественная организация, к которой мы только могли обратиться, была обеспокоена здоровьем и безопасностью. Мы могли привлекать к сотрудничеству пожарные бригады и окружные советы. Почему именно здоровье и безопасность? Почему аварийное освещение? Почему шум ? Да потому, что заставить кого-то обратить на это внимание было просто, а для борьбы с наркотиками необходимо было участие многих тысяч человек». К тому же в то время правительство не считало экстази серьезной угрозой здоровью, и выражение «борьба с наркотиками» означало исключительно борьбу с героином, а в связи с рейвами возникали лишь вопросы соблюдения правопорядка.

Юристы разведывательного подразделения Таппендена перелопачивали юридическую литературу, надеясь откопать там хоть какой-нибудь закон, который отдаленно можно было бы применить к рейв-вечеринкам. Они составляли списки всех, кто имел какое-либо отношение к рейву, начиная от диджеев и продюсере -ких команд и заканчивая продавцами билетов. Они собирали флай-еры, покупали билеты, слушали пиратское радио — с еще большим рвением, чем сами рейверы, а потом рассылали собранную информацию по компьютерной системе HOLMES и пытались арестовать любого организатора, которого могли отыскать. Вот только заставить нарушителей отвечать за свои преступления было куда более сложной задачей.

«Я не хочу ничего скрывать, — говорит Таппенден, — и поэтому скажу, что нам очень мало на кого удалось повесить серьезные обвинения. Арестовывали мы многих, но мало кого из них в итоге признавали виновными, суды совсем не были готовы к рассмотрению подобных дел. Почти всех арестованных нам приходилось отпускать, и это не лучшим образом сказывалось на нашей репутации. Поэтому мы перестали грозить людям судебным разбирательством, а вместо этого просто мешали их деятельности». Перекрытие дорог, контрольные досмотры машин и мелкие задержания — все это было призвано отбить у рейвера охоту в следующий раз купить билет на вечеринку. Двадцать фунтов за рейв, который, может, и вовсе не состоится? Убегать от преследователей несколько выходных подряд — в этом еще есть какая-то азартная прелесть, но когда это затягивается на несколько месяцев, а вечеринки все нет и нет? Уж лучше заняться чем-нибудь другим».

Разведывательное подразделение Таппендена даже устраивало свои собственные рейвы-фантомы: они звонили на пиратские радиостанции и сообщали вымышленные места несуществующих концертов, и вереницы рейверов тянулись в дикую глушь, где нахо- дили только темноту, тишину и полицейского, который кричал в громкоговоритель: «Расходитесь, вечеринки не будет». «Диджеи пиратского радио говорили — ну, знаете, как они это делают под музыку: "Сегодня в Брэндс-Хэтче, сегодня в Брэндс-Хэтче, Старый Билл не знает, Старый Билл не знает, начало в двенадцать, в полночь начало", — Таппенден радостно хихикает, изображая ритмический речитатив кокни-МС. — Конечно, им и в голову не приходило, что мы выдумали эту вечеринку». Однажды полиция университета Темз-Вэлли сняла дорожные указатели, чтобы сбить рейверов с пути, а когда в октябре в полицию Хэмпшира обратился с обвинениями адвокат, защищающий интересы рейв-продюсеров, его в ответ арестовали. Таппенден признает, что действия полиции часто выходили за рамки законности. «[Защитник гражданских свобод] Майкл Мэнсфилд был недоволен тем, что мы делаем, он говорил, что мы позволяем себе лишнее, и в каком-то смысле я и сам так считал».

Sunrise, в свою очередь, дразнили Таппендена и его команду, посылая им шуточные факсы. А еще Пол Стейнс утверждает, что они получали секретную информацию из штаба разведывательного подразделения в Грейвсенде. «Один из наших парней трахался с их секретаршей, — смеется он, — так что мы постоянно были в курсе событий».

Полиция пыталась мешать рейверам и держать связь: вскоре после столкновения в Рейгейте был совершен налет на главную пиратскую радиостанцию Лондона Centre Force. Ревностно следящие за использованием телефонных линий работники ICSTIS [87] распорядились об отмене информационных телефонных служб с префиксом 0898 и 0836[88], объясняя это тем, что моральные принципы не позволяют им использовать телефонные линии для «поощрения или подстрекательства преступных действий». Не оказало ли министерство внутренних дел давления на эту, казалось бы, независимую организацию? ICSTIS утверждает, что нет; Таппенден намекает на обратное. Так или иначе, но аудиосвязь с Sunrise была прервана. «Они отрезали нам доступ к телефонной сети, они делали все возможное, чтобы нас уничтожить, — говорит Стейнс. — Все их действия были четко скоординированы, в деле принимало участие министерство внутренних дел. Помню, однажды я зачем-то оказался в этом министерстве, и кончилось все тем, что я страшно поругался [с одним министерским чиновником]. Он сказал мне: "Слушай, я знаю, кто ты такой, я все о тебе знаю", потому что Особый отдел завел на меня дело за участие в политических акциях и выражение крайних взглядов. Они никак не могли этого понять: "Ты ведь правый тори, почему ты все это делаешь?" Да потому что я принимаю кучу экстази и отлично провожу время!»

Почувствовав, что Дуглас Херд вот-вот предпримет новые меры борьбы с рейвами, Стейнс убедил Колстон-Хейтера организовать на ежегодном съезде консервативной партии в Блэкпуле движение под названием «Свобода вечеринкам». «Я сказал ему: "Тони, ты просто обязан сделать это, мы выиграем, это будет самая сексуальная история наших дней — только представь себе: кислотные тори так и висят у нас на шее!"» Кампания была сосредоточена на лицензионных правах. В Европе клабберы могли совершенно легально танцевать всю ночь напролет, а Великобритания с ее загадочным законодательством, уходящим корнями во времена Закона Ллойда Джорджа о защите королевства, принятого во время Первой мировой войны для обуздания пьющих рабочих военных заводов, толкала свою жаждущую веселья молодежь в лапы преступников: ведь только у таких людей хватит дерзости организовать рейв, если правительство ужесточит правила игры. Движение «Свобода вечеринкам» было свободным союзом всех главных организаторов вечеринок: Sunrise, Energy, Biology, Ibiza, World Dance и других. Они называли себя честными предпринимателями свободного рынка, дающими подросткам то, чего они ищут, и с точки зрения превалирующей капиталистической идеологии свободы гражданских прав они заслуживали не порицания, а похвалы. Ведь, в конце концов, это на правительстве лежала вина за возведение жадности в ранг добродетели. «Мэгги может нами гордиться, мы — продукт культуры предпринимательства», — говорил Колстон-Хейтер (Kirk Field, Politics of Dancing). В декабре задача продвижения законопроекта через палату общин была передана Грэму Брайту, члену парламента от избирательного округа Южный Лютон. В 1984 году Брайт ратовал за принятие закона о видеозаписях, призванного бороться с «видеомерзостями». Несмотря на то что The Guardian называла Брайта «самым не соответствующим своему званию членом парламента» и утверждала, что некоторые консервативные коллеги называют его «Мистер Тупой», Брайт долго и верно служил министерству внутренних дел, некоторое время спустя после описываемых событий стал новым личным парламентским секретарем, верным помощником и другом премьер-министра Джона Мейджора и в конце концов за свою преданность был посвящен в рыцари. Законопроект Брайта, который назывался «Билль об ужесточении наказаний в области развлекательных мероприятий» не описывал никакого нового вида криминального преступления и не наделял власти большим могуществом: просто, согласно ему, максимальный штраф за несанкцианированное проведение вечеринок составлял отныне не 2000 фунтов, а 20 000 плюс шесть месяцев лишения свободы.

В парламенте законопроект Брайта не встретил большого сопротивления. Лейбористская партия оказалась в беспомощном меньшинстве, и в основном ее поправки касались только того, насколько серьезно законопроект затронет промоутеров рок-концертов или фестиваля в Гластонбери. Наркотики же не вызывали сочувствия ни у одной партии — особенно после летней паники по поводу эпидемии крэка, предположительно завезенной в страну из Штатов. «Я хочу, чтобы у парламента не осталось никаких сомнений относительно того, что лейбористская партия твердо верит в необходимость принятия жестких мер против людей, организовывающих вечеринки в стиле эйсид-хаус», — сказал член парламента Стюарт Рэндолл. Стейнс надеялся на устную поддержку от правого члена парламента Терезы Горман («она классная девчонка»), но его надежды не оправдались.

Брайт и его коллеги ответственно отнеслись к выполнению своего домашнего задания и даже присоединились к одной из команд Кена Таппендена на очередном рейве. В марте 1990 года, во время пятичасового обсуждения второго чтения его законопроекта, Брайт бросался цитатами из бесед с Адамски и Джереми Тейлором из Energy, ссылался на журалы The Face и Melody Maker, представил свою версию происхождения словосочетания «эйсид-хаус» («термин берет свое начало в чикагском сленге») и рассказал о нечестных организаторах, «убегающих с деньгами» и оставляющих рейверов с билетами на несуществующие вечеринки. Разведывательное подразделение Таппендена тщательнейшим образом его проинструктировало, и Брайт знал не только стоимость билетов на рейв, но даже и то, по какой цене на вечеринках продается кока-кола. В своем заявлении Брайт придрался к манифесту движения «Свобода вечеринкам»: чего именно они хотят — хорошо организованной структуры проведения вечеринок в сельской местности или продления часов работы ночных клубов в черте города? Все депутаты поддержали Брайта, когда тот высказал свои опасения по поводу торговли наркотиками, организованной преступности, физического сопротивления полиции и обеспечения безопасности молодежи. Особенно когда, вторя Кену Таппендену, он сказал: «Никто не хочет портить другим праздник. Я-то уж точно не хочу».

Еще больше усложнил ситуацию министр внутренних дел Джон Паттерн, объявивший о своем намерении издать в соответствии с законом 1988 года об уголовном судопроизводстве указ о конфискации «криминального дохода», приносимого нелегальными вечеринками, которые он назвал «глубоко коррумпированными», а также призвавший как можно скорее принять законопроект Брайта, чтобы с наступлением весны не началась новая волна рейвов. «Длительное рассмотрение этого законопроекта обернется трагедией для всей страны. К лету во что бы то ни стало должен быть принят соответствующий закон». Паттер пообещал также обратиться к своему «старому доброму другу» канцлеру казначейства с просьбой натравить на укрывающихся от налогов организаторов вечеринок налоговый департамент.

Сколько же в действительности зарабатывали организаторы рейвов? 10 000 фунтов за вечеринку? 100 000? А сколько денег наваривалось на разговорах по линиям Premium Rate ? Точные цифры до сих пор неизвестны, так же как неизвестны имена многих про-моутеров вечеринок, то ли скрывающихся от налоговых служб, то ли опасающихся быть прозванными спекулянтами. «Молодежная пресса считала нас скользкими типами, — признает Стейнс. — То и дело в журналах писали что-нибудь вроде: "Да, они занимаются отличным делом, но и денег с этого они имеют порядочно". Чтобы мы получили с одного рейва полмиллиона — такого никогда не было. К тому же мы никогда не экономили на качестве проведения вечеринок, потому что мы так же сильно перлись от них, как и все остальные. Поэтому каждый раз у нас начиналось: "Твою мать, нам понадобится 80 000 ватт!" Постановка шоу влетала нам в огромные деньги. Я могу точно сказать, что вечеринки приносили нам пятизначные суммы: 40, 50 тысяч, но не больше. Не 500 тысяч. Но это было не так уж и плохо. Мы все были нормальными парнями среднего класса с уймой свободного времени, длинными лимузинами и всем таким. Мы переживали "Великое рок-н-ролльное надувательство"[89] номер два. Мы говорили: "мы живем по сценарию Малколма Макларена[90]" — зарабатывали деньги и веселились».

Transatlantic Corporation, материнская компания Sunrise, была зарегистрирована в налоговом раю Виргинских островов[91]. «Власти могли гоняться за нами сколько угодно, — говорит Стейнс. — Но это была пустая трата времени. Нас невозможно было подловить на налогах или на чем-нибудь вроде этого. Мы были в полной безопасности». Единственной реальной угрозой, подстерегающей организаторов, был провал вечеринки: в этом случае возможная прибыль оборачивалась большими финансовыми потерями. Несомненно, такая опасность только ужесточала рвение, с которым устроители защищали свои вечеринки, а также объясняла тот факт, что во время рейдов Кена Таппендена у работников службы охраны вечеринок часто обнаруживались ружья, ножи, бейсбольные биты, железные ломы, слезоточивый газ и другие виды оружия. 

Конец игры. Карты раскрыты. Sunrise против закона. Правительство Ее Величества против эйсид-хауса. Канун Нового года: когда же еще устраивать празднования, если не сейчас? Конец десятилетия, конец восьмидесятых! Празднику придало пикантности то, что большинству клубов запретили продавать алкоголь после половины первого ночи, поскольку 1 января приходилось на воскресенье, — нет ничего удивительного в том, что рейверы восстали против этой унылой и безрадостной страны с ее бесконечными запретами и ограничениями!

Презрев проникающее во все углы уныние, Колстон-Хейтер и Роберте были так уверены в своем успехе, что впервые напечатали на билетах место проведения новогодней мега-вечеринки. Рейв должен был состояться в помещении бывшего военного склада на Холлс-Грин-роуд, Гарлоу, Эссекс. Возможно, организаторы уже не совсем понимали, что делают, и начинали сами верить в собственный миф о неуловимых романтиках-изгнанниках. «Настал такой момент, когда я возомнил себя новым Джерри Рубином[93], а Тони был новым Тимоти Лири, — говорит Пол Стейнс. — Мы потеряли связь с реальностью».

По заданию министерства внутренних дел ассоциация окружных советов настоятельно рекомендовала своим представителям требовать выполнения постановления 1967 года о лицензировании частных развлекательных мероприятий, согласно которому для проведения частных вечеринок было необходимо получение точно такой же лицензии, как и для публичных мероприятий. Однако устроители Sunrise выбрали территорию, на которую не распространялось действие постановления, и, следовательно, в проведении их рейва не было ничего противозаконного. Последнее десятилетие тысячелетия планировалось встречать фейерверками. И даже Грэм Брайт был приглашен.

За несколько часов до начала владелец поля не выдержал и отменил вечеринку, а припасенное на крайний случай место сбора в Норфолке было заморожено окружным советом. Бежать было некуда. В 20.00 ситуация казалась совершенно безвыходной, и многие из 10 000 обладателей билетов на рейв начали строить новые планы на вечер. Около одиннадцати оставшиеся рейверы получили по коммуникационной линии Sunrise сообщение о том, что далее следует двигаться по трассе М4 к Heston Services. Когда часы пробили полночь, в Слоу, возле здания National Panasonic собралось несколько тысяч человек: Колстон-Хейтер договорился с Biology и Genesis о проведении совместного рейва. Вот только место было, прямо скажем, не самым подходящим: грязный старый склад с оборванными засовами мало напоминал гедонистический рай, к которому стремились собравшиеся. Спустя безумные полтора года Sunrise снова возвращался к тому, с чего начинал. И хотя информационный бюллетень World Wide Productions сообщал о том, что Колстон-Хейстер в скором времени подаст заявку на получение лицензии для Фестиваля танцевальной музыки 1990, в глубине души он наверняка понимал, что все кончено: Sunrise больше не повторится.

«Экстаз! Вечеринка окончена! — ликовала The Sun, триумфально возвещая о наступлении года законопроекта Брайта. — Рейвы были не более чем прикрытием для массового приема наркотиков. Они представляли огромную угрозу для нашей молодежи. Пагубное увлечение эйсид-хаусом принадлежало безмятежным 80-м, и мы надеемся, что оно умерло вместе с десятилетием. Вечеринка окончена! Отличная новость для начала нового, 1990 года».

Что за год это был — долгие месяцы безумия и магии, сжавшиеся до состояния кинопленки с молниеносно сменяющими друг друга образами и эмоциями: наивность, страсть, разочарование, недоверие, и превыше всего этого — ощущение исступленного восторга, синонима слову «экстази». Год, ко всему прочему, был усеян обманами и лживыми обещаниями, и Дэйв Суинделлс из журнала Time Out писал в декабрьской итоговой статье: «1989 год сделал мошенничество едва ли не нормой жизни. В этом году никогда нельзя было знать наверняка, куда приведет тебя купленный за пятнадцать фунтов билет: на блистательную вечеринку на всю ночь в прекрасной сельской местности или в грязный бирмингемский диско-клуб, где рейв начнется только в восемь утра... Небывалым успехом в этом году пользовалась всевозможная развлекательная ерунда, о которой писали на рейвовых флайерах. На одних рекламировалась охранная фирма под названием "Большие педики и их любимцы", на других гордо значилось: "Это будет реальная хрень", в третьих анонсировались рейвы вроде Planet Е[94], которых вообще не существовало».

Похмелье было тяжелым. Антон-Пират после сорванного рейва World Dance чувствовал себя разочарованным и опустошенным. «Все это ужасно меня вымотало. Помню, многие тогда говорили: "Может быть, это последний год? Дотянет ли рейв до следующего лета?"»

В январе Колстон-Хейтер, Стейнс и другой партнер Дэвида Харта Дуглас Смит открыли еще один фронт. Ими была основана Ассоциация промоутеров танцевальных вечеринок, благодаря которой они не только обретали более солидный статус в обществе и переставали ассоциироваться у людей с мошенничеством и криминалом, но еще и могли надеяться на получение лицензий в будущем. «Мы страстно желаем завоевать ваше доверие и действовать в рамках закона и готовы сделать все, что от нас зависит, чтобы это доверие оправдать, — заявил Смит. — Единственный наркотик тех, кто приходит к нам на вечеринки, — это "Люкозад" и музыка» (Daily Telegraph, январь 1990). К этому времени все карты были в руках у властей, и организаторы рейвов отчаянно хватались за все, что могло хоть как-то помочь.

Дэвид Харт, расценив происходящее как возможность проведения популистской кампании в защиту гражданских прав и свободной рыночной экономики, предложил помощь и финансовую поддержку. В том же месяце на Трафальгарской площади состоялся первый митинг движения «Свобода вечеринкам», и импровизированная пиратская радиостанция вела репортаж с места событий из офиса Комитета свободной Британии. По словам Стейнса, Харт не обсуждал этот вопрос со своими товарищами по Даунинг-стрит[95], но «его привлекало романтическое очарование всего этого, он находил в этом нечто сексуальное, представлял себя марширующим по Парламентской площади во главе молодежи Британии». Однако после демонстрации все лишний раз убедились в том, что рейв не может выступать в роли организованной, борющейся за свои права структуры и что правы были те, кто считал единственным откровенным политическим заявлением эйсид-хауса декларацию права антрепренера зарабатывать деньги. Послушать беспорядочную череду невнятных речей, рэпа и пения а капелла собрались несколько тысяч человек. У женщины, которая пыталась связать кампанию по защите рейва с более глобальными социальными проблемами, выхватили из рук микрофон. Громкая пульсирующая музыка — единственное, чего на самом деле ждали собравшиеся, — была здесь запрещена. Ощущение всеобщей сплоченности сменилось чувством разочарования.

«Того воображения, возбуждения (и капиталовложения), которыми славились некоторые рейвы, здесь не было и в помине, — комментировал митинг Дэйв Суинделлс. — И все-таки демонстрацию следует признать успешной: во-первых, ей удалось собрать ни много ни мало четыре тысячи рейверов, во-вторых, кампания рейверов направлена на решение серьезных задач личной свободы и, в-третьих, согласно существующим сегодня правилам, даже должным образом организованные вечеринки, соответствующие всем требованиям (противопожарная безопасность, личная безопасность, низкий уровень шума, соблюдение полицейских предписаний), — и те отменяют и запрещают... Неудивительно, что на большинство рейверов, собравшихся на демонстрацию, "речи" выступающих не произвели никакого впечатления, — они хотели только танцевать. Ради этого заявления, собственно, и устраивался митинг. Еще здесь часто предлагалось протестовать с помощью письменных посланий своим депутатам: "Напишите письмо. Просто скажите: 'Дорогая Мэгги! Я хочу танцевать!' Положите письмо в конверт (марку приклеивать не нужно, они могут себе это позволить) и отошлите. Вот и все!" Если бы это было так просто...»

Вечером после митинга ораторское искусство сменилось действием: в Радлетге, графство Хертфордшир, группа неизвестных разрушила складское помещение. Хулиганы назвали себя борцами за свободу, а на самом деле это, скорее всего, были не желающие быть узнанными уважаемые члены Ассоциации промоутеров танцевальных вечеринок. Правда, для одного из хулиганов, Джар-виса Сэнди из Biology, это был совершенно бессмысленный шаг, ему просто надоело скорбеть по утраченным возможностям: «У нас кончились силы. Полиция одержала победу. Она выбила почву у нас из-под ног».

Вторая демонстрация движения «Свободу вечеринкам» прошла в марте, накануне второго чтения законопроекта Брайта, и на ней стало очевидно, как сильно пали духом рейверы за время «зимы тревоги нашей». Тысяча человек уныло промаршировала от Гайд-парка до Букингемского дворца, больше похожая на сбившихся в кучу растерянных людей, чем на воинствующую толпу революционеров. А вот зато разведывательное подразделение Таппендена становилось все более и более дееспособным. В его рапорте от 14 апреля 1990 года был представлен подробный отчет о проверке 336 вечеринок, из которых 167 не состоялись, 106 были прекращены полицией и только 68 разрешены. «Не волнуйся, — смеялось перечеркнутое лицо Смайли, приклеенное к двери кабинета Таппендена. — Будь счастлив». Живой танцевальный концерт Energy, прошедший в зале Docklands Arena, был равносилен полной капитуляции. Состав участников был блистательный: Black Box, Guru Josh, Adamsky, Snap, 808 State, The Shamen, Orbital — все самые громкие имена того года, но в зале не было танцующего партера и концерт должен был закончиться в 23.00. Это был не рейв, а рок-концерт, второсортный жанр подменили исконной формой музыкальных мероприятий: история развивалась в обратном направлении.

Кто решился бы устроить рейв в такие времена? Только очень храбрые и безрассудные люди или же не чтящие закон преступники. Организаторов недавнего рейва на Темзе приговорили к 6-и 10-летнему заключению в соответствии с законом о злоупотреблении наркотиками, этот случай должен был стать предупреждением для остальных и, безусловно, не остался незамеченным. Рассказывает Дэвид Пиччони, владелец музыкального магазина и продавец рейвовых билетов из Сохо: «Сначала это были парни из среднего и высшего класса, которые знали, что делают. Но потом в дело вступили настоящие отбросы общества: гангстеры, типы вроде тех, что устраивают боксерские бои. На смену двойным фамилиям пришли ружья с двойными дулами».

Колстон-Хейтер объявил о своем намерении устраивать «рейв-концерты», но лицензии на это так и не получил. Кампания «Свобода вечеринкам» проходила без всякой надежды на успех. Организаторам оставалось только выдавливать последние фунты из платных телефонных служб и торговли фанатскими сувенирами. «Мы зарабатывали на продаже кепок и футболок, — говорит Стейнс. — Думаю, на самом деле я продолжал держаться за всю эту историю только ради торговли, в успех кампании уже давно никто не верил. Демо-записи, которые мы тогда продавали, принесли нам целое состояние. Наверное, это звучит не очень благородно, но ведь денежная сторона дела тоже нас интересовала».

В июле 1990 билль об ужесточении наказаний в области развлекательных мероприятий получил королевское одобрение, и конфискация дохода устроителей вечеринок была узаконена. Полиция, окрыленная такой удачей, тут же провела один из крупнейших массовых арестов в британской истории: в 5 часов утра на вечеринке Love Decade, проходившей в Лидсе, в здании бывшего склада, была устроена облава, в результате которой было арестовано 836 рейверов. Для размещения «преступников» понадобились камеры тридцати полицейских участков Западного Йоркшира, но впоследствии были признаны виновными только восемь из арестованных. Организация защиты гражданских прав «Liberty» осудила полицейских за проведение так называемого «запугивающего ареста», призванного отбить у остальных рейверов охоту продолжать посещать вечеринки. Но полиции осуждение «Liberty» было нипочем: они были твердо намерены проводить подобные аресты снова и снова. Разведывательные подразделения Satellite были расставлены по всей стране, поскольку нелегальные рейвы устраивались далеко за пределами трассы М25. Однако рано или поздно все это должно было закончиться. Операции по захвату рейвов больно били по финансовому положению полицейских, и им приходилось постоянно обращаться в министерство внутренних дел с просьбами об увеличении бюджета на борьбу с вечеринками.

«Мы одерживали верх, но это стоило нам огромных денег, — говорит Кен Таппенден. — На одно только создание пункта информации и чрезвычайной помощи разведывательного подразделения мы потратили 94 246 фунтов, и кое-кого наши расходы начинали беспокоить. Это не говоря уже о затратах на сами операции. Мы постоянно обращались в министерство внутренних дел за дополнительными дотациями, но они очень не хотели давать нам денег и говорили: "У вас есть для этого фонд непредвиденных расходов". Стране и правительству наша деятельность влетала в копеечку, мы тратили деньги не считая».

А культура рейва тем временем и не думала исчезать — несмотря на прогнозы тех, кто когда-то называл ее скоротечным модным увлечением. Наоборот, она приобретала все большие масштабы, и продолжать пребывать с ней в конфликте не имело никакого смысла.

К концу 1990 года несколько клубов в центре Лондона получили разрешение на то, чтобы работать после трех часов ночи, а один из них — клуб Turnmills на Клеркенуэлл-роуд — и вовсе мог не закрываться круглые сутки. Рейвы вроде Raindance устраивались у трассы А13 неподалеку от городка Баркинг с официального разрешения. Кен Таппенден проводил с устроителями вечеринок из «Ассоциации легальных промоутеров» семинары, на которых обсуждались директивы проведения рейвов и которыми он гордится по сей день. Ослабление законов лицензирования вскоре распространилось по всей стране, и произошло это неслучайно: полиция не могла позволить себе проводить крупнейшие операции выходные за выходными. «Дело тут было не в случайном совпадении, просто так разворачивалась игра, — объясняет Таппенден. — Легализация вечеринок была тщательно спланированным ходом, причем спланированным не только на уровне местных властей, но и на правительственном уровне, потому что все они понимали, что пора нам как-то из этого выбираться».

Тактика двухстороннего нападения — одновременное закрытие нелегальных рейвов и разрешение ночным клубам работать до утра — должна была подорвать основы рейв-сцены. «Думаю, подросткам до смерти надоело платить по 15 фунтов за билет, ехать по трассе М25 и каждый раз нарываться на засаду из полицейских, которые разворачивают их обратно, велят ехать домой и командуют, какой трассой можно пользоваться, а какой нет, — рассказывает Таппенден. — Начало выдачи лицензий сыграло роль трамплина в деле разрушения рейва. Узаконивая рейв-клубы и позволяя им работать до утра, мы наносили им непоправимый урон. И я скажу вам, чем еще все это грозило вечеринкам: тем, что организация рейвов переставала приносить радость — никто больше не чувствовал себя романтиком, который обводит вокруг пальца закон и наваривает на этом 150 тысяч».

Постепенно рейвы стали частью государственной инфраструктуры развлекательных мероприятий: их загнали в рамки законности, подчинили правилам, сделали похожими друг на друга и практически уничтожили. В сентябре 1991 года разведывательное подразделение Таппендена закрылось, так как его задача была выполнена. Главные игроки стали расходиться кто куда: Колстон-Хейтер — обратно в игорные клубы, Роберте — в музыкальный бизнес, Стейнс — в Сити, Тейлор вместе с телеведущим Ноэлем Эдмондсом — управлять парком развлечений Crinkley Bottom [96], Чемберс — работать диджеем, Таппенден — на пенсию. Но прежде чем разойтись, все эти люди сыграли важную роль в невероятной эпохе, которая еще долго напоминала о себе.

В те дни казалось, что правительство одержало легкую победу и за двенадцать кровавых месяцев полностью нокаутировало рейверов. Но сегодня уже понятно, что в тот год было положено начало осуществлению требований манифеста движения «Свобода вечеринкам» — требований о принятии либеральных, европейских законов лицензирования. Характер проведения досуга в Британии менялся, и никакой закон не мог этому помешать. Старое английское развлечение — напиваться в пабе и после его закрытия плестись домой — современную молодежь больше не устраивало. Правительство было вынуждено либо подстраивать свои правила под новые условия, либо совершенно сломиться под давлением недовольных его политикой. Чтобы избежать конфликта, им ничего не оставалось как поддаться новому течению и двигаться в заданном им направлении. Даже их главные заботы — оказание сопротивления распространению наркокультуры и предотвращение консолидации сил организованных преступников — и те так и не были разрешены. А тем временем где-то за городом готовилась к решительным действиям новая группа нарушителей закона.