Глава 1 РУССКО-ЛИТОВСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В КОНЦЕ ПРАВЛЕНИЯ ВАСИЛИЯ III

Истоки военного конфликта 1534—1537 гг. кроются в предшествующем периоде, поэтому вначале нам придется, хотя бы кратко, коснуться состояния русско-литовских отношений в последние годы правления Василия III.

В отечественной историографии утвердилось мнение, что во второй половине 20-х гг. XVI в., после продления перемирия между Россией и Великим княжеством Литовским на шесть лет (с 25 декабря 1526 г. по 25 декабря 1532 г.)²⁸, отношения двух соседних держав стабилизировались, а дипломатическая активность обоих государств переключилась на иные направления, прежде всего восточное²⁹. Однако такая точка зрения плохо согласуется с фактами.

Еще в 1901 г. И. А. Малиновский опубликовал документы из фонда Литовской метрики, относящиеся к 1531—1533 гг., в которых шла речь о подготовляемом Василием III нападении на Киев³⁰. Основываясь на этих документах, а также на том, что, по его наблюдениям, с 1531 г. московский государь в посланиях Сигизмунду пропускал часть титула последнего (великий князь «русский»), Л. Коланковский пришел к выводу, что Москва в те годы готовилась к новой войне с Литвой, целью которой должно было стать овладение Киевом, и лишь смерть Василия III помешала осуществлению этих планов³¹. Точка зрения Коланковского была воспринята последующей польской историографией³².

Эти наблюдения, во многом справедливые, нуждаются, однако, в ряде уточнений. Прежде всего, следует отметить, что резкое обострение русско-литовских отношений произошло на несколько лет раньше, еще в 1528 г. Июлем указанного года в разрядных книгах датирована роспись воевод «от литовские украины»³³: заметим, что это — единственный разряд такого рода за целое десятилетие (1522—1533 гг.). Поход в Литву тогда так и не состоялся, но само сосредоточение московских войск на ее восточных рубежах вызвало тревогу в пограничных городах — Полоцке и Витебске: об этом, в частности, свидетельствует документ, обнаруженный мною в коллекции автографов П. П. Дубровского Российской национальной библиотеки³⁴.

8 июля 1528 г. находившийся в Витебске господарский дворянин Ян Андреевич Скиндер³⁵ написал донесение городенскому старосте и маршалку дворному Юрию Миколаевичу Радзивиллу. Ранее он уже сообщал тому же адресату о прибытии в Великие Луки воевод кн. М. В. Горбатого Кислого и И. В. Ляцкого с большим отрядом («люди великие»), теперь же известия звучали еще тревожнее. По словам Яна, 28 июня («у вилию святого Петра») к нему пришел витебский городничий Роман Герасимович и передал информацию, полученную от полоцкого владыки: тот предупреждал о том, что «до Витебска идет Кислица (то есть кн. Михаил Васильевич Горбатый Кислый. — М. К.), а с ним сорок тысеч людей а дел (пушек. — М. К.) сорок; а мают Витебска достоват(и), а вид(е)блене мают Витебск подат(и)»³⁶. Далее Ян Скиндер сообщал Ю. Радзивиллу о неудачной попытке получить у полоцкого владыки подтверждение приведенной выше информации и о странном поведении витебских бояр в столь тревожный момент³⁷.

В упомянутом выше разряде «от литовской украины», датированном июлем 1528 г., назван и кн. М. В. Горбатый (носивший прозвище «Кислый» или «Кислица»): вместе с татарским князем Федором Даировичем и другими воеводами он стоял в Торопце³⁸. Еще более крупные силы, судя по разрядной росписи, были сосредоточены в Вязьме³⁹. Очевидно, военные приготовления русских воевод в непосредственной близости от литовской границы вызвали появление слухов, подобных вышеприведенному.

Вероятно, в связи с этим не состоявшимся вторжением 28 июня 1528 г. из канцелярии Великого княжества были разосланы господарские «листы» «до мест пограничных московъских»: Браславля, Полоцка, Витебска, Орши, Дубровны, Могилева и др.⁴⁰ Можно предположить, что эти «листы» содержали инструкции державцам пограничных крепостей на случай возможного нападения «московитов».

Напряженность в отношениях двух соседних держав сохранялась и в последующие годы, выразившись, в частности, в форме своеобразной «войны титулов». Она началась зимой 1530 г. (а не в 1531 г., как полагал Л. Коланковский) и продолжалась до весны 1532 г. Еще в конце октября 1529 г. в грамоте, посланной в Литву с Б. Голохвастовым, титул Сигизмунда был написан полностью, а уже в послании королю от 17 февраля 1530 г. Василий III именует его сокращенным титулом: «король полский, и великий князь литовский и жемотцкий и иных»⁴¹.

Напрасно Л. Коланковский усматривал в пропуске в господарском титуле наименования «русский» притязания Василия III на древнерусскую столицу — Киев⁴². Во-первых, этому противоречит хронология: сокращение королевского титула московская сторона стала практиковать с февраля 1530 г., а слухи о намерении Василия III захватить Киев появились в 1531 г. и усилились, как мы увидим, во второй половине 1532 г., когда московская дипломатия уже вернулась к употреблению полного титула Сигизмунда. Во-вторых, легко убедиться, что «уменьшение» титула литовского господаря состояло вовсе не только в пропуске слова «русский»:

При этом каждый случай сокращения королевского титула имеет в посольской книге свою мотивировку: «А тител убавлено того деля, что король писал не сполна…, не написал «милостью божиею» и «великого государя», — или: «тител умалено по предним грамотам, что король наперед того писал имя великого князя не сполна»⁴⁵. Таким образом, в данном случае имело место взаимное умаление титула. Безусловно, это свидетельствует о натянутых отношениях обеих сторон, но не дает оснований говорить о чьих-либо территориальных претензиях.

В начале 1530-х годов власти Великого княжества Литовского вновь испытывали тревогу по случаю возможного нападения Москвы. Но если в 1528 г. вторжение ожидалось на полоцко-витебском рубеже, то теперь опасались похода Василия III на Киев. История неосуществленной киевской экспедиции вполне заслуживает особого обстоятельного исследования, здесь же мы ограничимся лишь необходимыми краткими замечаниями.

Впервые о грозящей Киеву опасности идет речь в послании Сигизмунда I литовским панам-раде, написанном примерно в середине 1531 г. Молдавский воевода (Петр Рареш. — М. К.) писал король, «з Московским и с царем Перекопским змову вделал на том», что, если поляки начнут против него войну, «тогды Московский мает под замок его милости Киев подтягнути и на голову его добывати, а з другое стороны поганьство татаре мают теж у панство его милости увоити воевати, где ж тое змовы их знаки походят»⁴⁶. Таким образом, намечались контуры широкой антиягеллонской коалиции с участием Москвы, Молдавии и Крыма, и «знаки» такого альянса действительно были налицо: возникший в 1529 г. русско-молдавский союз имел явную антиягеллонскую направленность; к началу 1532 г. к нему временно примкнул и хан Саадет-Гирей⁴⁷. Летом и осенью 1532 г. участились известия о намерениях Василия III в отношении Киева, причем эти намерения, похоже, стали воплощаться в конкретных мероприятиях по подготовке к походу. Королю доносили, что «великий князь Московъский людей конъных и пешых к Чернигову прыслал и дерево готовати им казал, хотячы замок собе от Киева у семи милях… на Десне на горе Остры робити, а ещо к тому мають к ним люди прибылые быти…»⁴⁸. Информаторы называли и дату, когда «Мосъковъский сам и з людми своими маеть под замок… Киев быти»: «на день святого Юрья… ув осень»⁴⁹, то есть 26 ноября.

Король отдал ряд распоряжений по укреплению обороны Киева⁵⁰, но нападения так и не последовало. Причину, вероятно, надо искать в занятости московского правительства проблемами восточной политики. Действительно, в 1530—1531 гг. все силы и внимание Москвы привлекла к себе Казань⁵¹, а в мае 1533 г. пришла весть о готовящемся крымском набеге; этот набег пришлось отражать в августе того же года⁵². Некоторая передышка выпала лишь в 1532 г. — начале 1533 г., и именно тогда, очевидно, велись упомянутые выше приготовления к походу на Киев, однако большого размаха эти приготовления получить не могли, ибо и в относительно спокойный период 1532 г. — весны 1533 г. приходилось держать крупные силы на южных рубежах для отражения возможного нападения крымцев⁵³. Показательно, что после 1528 г. при жизни Василия III разряды не зафиксировали ни одного случая сосредоточения войск на литовском рубеже: подготовка к походу на Киев была, вероятно, прервана в самом начале.

Тем не менее киевская тревога 1531—1532 гг., как и более ранняя витебская 1528 г., служит индикатором той напряженной атмосферы, которая царила в те годы в пограничных городах Великого княжества Литовского, постоянно ощущавших над собой угрозу московского нападения, кроме того, хотя большая война в последние годы правления Василия III так и не началась, но «малая война» — пограничные стычки и наезды, разбой и т.п. — велась непрестанно. Жалобами на пограничные «шкоды» пестрят посольские дела сношений Русского государства с Литовским за конец 20-х — начало 30-х гг. XVI в. Причем интересно обратить внимание на то, какая именно территория являлась в те годы ареной наиболее острых конфликтов и споров.

Еще во время переговоров 1526—1527 гг. о продлении перемирия — сначала в Москве, а потом в Вильне — литовская сторона жаловалась на «кривды», учиненные ей наместниками и помещиками из северских городов (Гомеля, Стародуба) и Великих Лук; спор возник из-за северских волостей (Олучичей, Маслова десятка, Крюкова десятка): каждая сторона считала их своими; состоявшийся 25 декабря 1526 г. в Стародубе порубежный съезд не удовлетворил литовские власти⁵⁴. Во время приема в Москве зимой 1527/28 г. литовского посланца И. Ячманова снова звучали взаимные протесты против наездов и территориальных захватов на границе между Стародубом и Гомелем, с московской стороны, и Пропойском, Чичерском, Горволем — с литовской⁵⁵. Посланный в Литву в феврале 1529 г. Ф. Г. Афанасьев должен был протестовать против того, что «королевы люди… у Стародуба вступаютца в Попову Гору, в Маслов десяток, в Крюков десяток и в иные волости и села, через перемирные грамоты… а на Луках вступаютца в Озерскую волость и в иные волости и села»⁵⁶. Аналогичный протест по поводу указанных стародубских волостей был заявлен литовским послам М. Яновичу и В. Чижу, прибывшим в Москву в августе того же года; в свою очередь послы жаловались на гомельского и стародубского наместников, воевавших Речицкую, Горвольскую, Кричевскую, Чичерскую и иные «королевы» волости⁵⁷. На тех же позициях стороны оставались и в последующие годы.

В 1529—1531 гг. заметное место в отношениях между двумя государствами занял вопрос о проведении порубежного съезда для размежевания спорных земель в Великих Луках (с Полоцком) и Стародубе (с Речицей). Сроки проведения этих съездов несколько раз переносились, и они так и не состоялись, причем обе стороны старались вину за их срыв возложить друг на друга⁵⁸. Литовские послы, прибывшие в марте 1532 г. в Москву для возобновления перемирия, выставили условием его заключения уступку Василием III в пользу короля Чернигова, Гомеля, Поповой Горы, Дрокова, но это условие было великим князем отвергнуто⁵⁹.

Таким образом, основными районами столкновения территориальных притязаний двух соседних держав оказались великолуцкий рубеж и северская «украина». Не случайно именно они стали в период войны 1530-х гг. главной ареной боевых действий: конфликт, приведший к войне, вызревал на протяжении 20-х — начала 30-х гг. Что касается Северщины, то здесь уже в начале 1530-х гг. по существу велась пограничная война, отличавшаяся от «большой войны» только масштабом операций и тем, что в конфликт были пока вовлечены лишь местные силы во главе с наместниками той и другой стороны. Между тем эти стычки порой приобретали весьма серьезный характер. Так, в начале весны 1531 г. кричевский державца В. Б. Чиж доносил королю о набеге на управляемую им волость, в котором участвовало «несколко тисяч людей» во главе с Иваном Ботвиньевичем⁶⁰.

На фоне таких событий литовское правительство, естественно, не могло питать особых иллюзий относительно прочности перемирия с Москвой. «А што ся дотычеть того неприятеля нашого Московского, — писал Сигизмунд упомянутому выше В. Б. Чижу первого апреля 1531 г., — он здавна звык не бачачы (невзирая. — М. К.) на Бога и на прысягу свою, нас зражати (предавать. — М. К.) и перемиръе з нами зрушивати»⁶¹. И тем не менее король всячески стремился сохранить это шаткое перемирие. Причина такого миролюбия заключалась в том, что Сигизмунд и его советники отдавали себе отчет в полной неготовности Великого княжества к войне с Россией. В 1531 г. литовские паны, напомнив господарю о скором окончании срока перемирия с Москвой, запросили его мнение по вопросу: «валку з ним (Василием III. — М. К.) вести, або станье (перемирие. — М. К.) на колько лет взяти», — на что Сигизмунд ответил (через послов), что «естли бы его милость хотел напротивку его (Василия III. — М. К.) валку почати, тогды его милость тых часов ку валце ся не зготовил»⁶². Однако король чувствовал себя неготовым не только к наступательной, но и к оборонительной войне против Москвы и поэтому приказывал панам-раде снарядить посольство в Москву, которое должно было заявить там протест по поводу умаления королевского титула и заключить на несколько лет перемирие⁶³.

Посольство И. Б. Сапеги и М. В. Яновича прибыло в Москву в марте 1532 г. с полномочиями на заключение «вечного мира». Однако об условиях мира стороны не смогли договориться: «Шигона и диаки звали русские городы великого князя вотчиною, а послы звали городы русский королевою вотчиною»⁶⁴. Тогда послы предложили заключить перемирие «на колко лет пригоже». Но великий князь встретил это предложение без особого энтузиазма; послам было заявлено: «нам перемирье которого для дела с ним имати? заньже было межи нас с ним (королем. — М. К.) перемирьа много, и в том прибытка нам мало»⁶⁵. Московская сторона предложила заключить мир, уступив королю «волостей и сел, которые ему пришли с рубежа», но послы даже для перемирия требовали уступки Чернигова, Гомеля и иных городов, на что получили решительный отказ. В конце концов Василий III согласился лишь продлить перемирие с 25 декабря 1532 г. (когда истекал срок прежнего соглашения) еще на год⁶⁶. Показательно, что послы, попросившие было пятилетнего перемирия, услышав от великого князя, что «боле того нам перемирье взяти нелзе», заявили: «государева воля, и мы и на то делаем»⁶⁷. Из этого диалога хорошо видно, кто больше нуждался в перемирии. Единственным утешением для литовской стороны могло быть то, что в составленной 10 апреля 1532 г. записи о продлении перемирия на год королевский титул был написан полностью⁶⁸.

Однако продление перемирия не принесло спокойствия на литовскую границу: как уже говорилось, именно во второй половине 1532 г. ходили упорные слухи о намерении Василия III захватить Киев. Нападения опасались и в других пограничных городах: в конце того же 1532 г. канцлер Литвы Ольбрахт Гаштольд со слов могилевского державцы В. И. Соломирицкого сообщал королю об «умысле» «неприятеля московского», задумавшего «под замъки нашы украинныи подтегнути и шкоду им учынити»⁶⁹. В этой связи представляется ошибочным утверждение А. А. Зимина, что с момента продления в апреле 1532 г. перемирия и до смерти Василия III «отношения с Литвой ничем не омрачались»⁷⁰.

Известия о воинственных намерениях московского государя подтверждались его явной незаинтересованностью в дальнейшем сохранении перемирия. Последнее при жизни Василия III посольство в Литву — В. Нащокина и подьячего Т. Дубровина, отправленное из Москвы 8 октября 1532 г., — везло только длинный перечень обид, причиненных литовскими подданными людям великого князя у Гомеля и Стародуба; в январе 1533 г. послы вернулись с ответным списком «шкод», представленным литовской стороной⁷¹. Миссия Нащокина вызвала в Великом княжестве крайне настороженную реакцию: литовские паны опасались даже, что это посольство преследовало разведывательные цели и, как только оно вернется в Москву, «тогды тыи слухи суть, ижбы он (Василий III. — М. К.) валку з нами почати мел»⁷².

Между тем король всячески старался сохранить драгоценное перемирие: в июле 1532 г., узнав о задержании сандомирским воеводой шедших в Турцию московских купцов, он послал ему приказ немедленно освободить купцов и оправдаться тем, что воевода не знал условий заключенного с великим князем московским перемирия⁷³. Так и не дождавшись от Василия III предложения о заключении мира или продлении перемирия, Сигизмунд 27 июля 1533 г. послал в Москву Ивана Боговитиновича. В основной части посольства отводились протесты московского князя на пограничные обиды, а вина за то, что между их подданными «справедливость не стала», возлагалась на Василия III. Инструкция И. Боговитиновичу предусматривала также поднятие вопроса о перемирии без ущерба для королевского престижа: литовский посланник должен был дожидаться, пока московская сторона сама заговорит о перемирии, окончание срока которого уже приближалось, и тогда как бы от себя предложить великому князю прислать по этому вопросу своих послов к королю (поскольку-де с королевскими послами Василий III ни мира, ни перемирия заключать не захотел), но если бы посланник увидел, что великий князь не хочет слать в Литву послов, то он должен был тогда уже от королевского имени попросить охранную грамоту на приезд в Москву литовского посольства⁷⁴.

Однако Василий III в просимой охранной грамоте на королевских послов отказал, потребовав, чтобы в состав посольства вошли указанные им лица, а в самой охранной грамоте чтобы было ясно сказано, что она выдана по просьбе короля⁷⁵. Петр Томицкий, подканцлер Польши, в письме одному из своих корреспондентов сетовал на то, что охранный лист на послов не получен и дело, похоже, идет к войне, к которой литовские паны в настоящее время не готовы⁷⁶. Нуждаясь в мире, паны предприняли еще одну попытку, на этот раз как бы полуофициальным путем, склонить русское правительство к продлению перемирия: литовская рада отправила от своего имени гонца Ю. Клиновского с посланием от 8 ноября 1533 г. к боярам кн. Д. Ф. Вельскому и М. Ю. Захарьину. В послании паны просили, чтобы бояре великого князя «на то… приводили», дабы он прислал своих послов к их господарю или выдал опасную грамоту на приезд литовских послов в Москву⁷⁷. Упомянутый выше П. Томицкий с одобрением отнесся к известию об этой миссии и выразил надежду на продление перемирия, поскольку литовские паны, которым, по его мнению, недостает согласия между собой, «в настоящее время не готовы к войне с таким упорным и превосходящим по силе противником»⁷⁸.

Ю. Клиновский прибыл к первому декабря на русскую границу, но был задержан в Вязьме: через несколько дней из Москвы пришло известие о смерти великого князя⁷⁹. Василий III умер в ночь с третьего на четвертое декабря 1533 г.⁸⁰

Суммируя сделанные выше наблюдения, можно сделать вывод о том, что в русско-литовских отношениях второй половины 20-х — начала 30-х гг. XVI в. сохранялась постоянная напряженность, а временами (как в 1528 или 1532 г.) оба государства балансировали на грани войны. Чувствуя свою неготовность к ней, власти Великого княжества Литовского прилагали большие усилия к поддержанию шаткого перемирия. И хотя Василий III, занятый казанскими и крымскими делами, так и не начал тогда открытого вооруженного конфликта с Литвой, но пограничная война тлела все эти годы без передышки, причем очагом наиболее ожесточенных столкновений оказалась Северщина: именно ей суждено было стать главным районом боевых действий в предстоящей Стародубской войне.