"«Если», 1992 № 03" - читать интересную книгу автора (Бранер Джон, Гулъдан Виктор, де Камп Спрэг,...)

Невозможно было даже помыслить, чтобы кто-то сумел остаться в живых после катастрофы «Пеннирояла». Представьте: сумасшедшее падение из космоса сквозь атмосферу, буквально вырывавшую пылающие куски из корпуса корабля, — и затем тридцать миль вниз по усеянному камнями песчаному откосу, пока, наконец, корабль не врезался в огромную дюну, которая вобрала его в себя, как пулю, ушедшую рикошетом в насыпь вокруг стрельбища.

Каким-то чудом песок погасил очаги пожара на борту. А их было великое множество.

После этого долго ничего не происходило.

«Я жив».

Эта мысль медленно вошла в сознание Павла Уильямсона — и он ее возненавидел.

Павел был полупогребен в нечто плотное и податливое и задыхался от удушливого дыма. К тому же его кружило и переворачивало в кромешной темноте, пока к горлу не подступила тошнота. Голова разламывалась, во рту стоял привкус крови, тело казалось сплошным кровоподтеком, острая боль в правой лодыжке не давала шевельнуть ногой.

Сами по себе эти небольшие, в общем, повреждения не были достаточной причиной для того, чтобы жаждать смерти. Было другое, куда более важное основание. Как врач корабля, не разбиравшийся в навигации, Павел не представлял себе, где же находился «Пеннироял», когда на борту произошел взрыв. Но Павел был абсолютно уверен: планета, на которую они рухнули, не земного типа.

Поэтому вихрившийся вокруг «дым» вполне мог оказаться смертельным. В таком случае наилучшим — и единственным — выходом было собраться с духом и ждать милосердной кончины.

Павел не был профессиональным космонавтом — просто молодой врач подрядился работать на космической линии, чтобы повидать обжитую галактику перед тем, как осесть в подходящем мире. В свое время он интересовался формулами самогипноза, к которым кое-кто из космонавтов прибегал в чрезвычайных обстоятельствах, подобные нынешним. Закрыв глаза — не из-за того, впрочем что они что-либо различали, поскольку вокруг стояла кромешная тьма, — Павел принялся повторять про себя одну из этих формул.

И замер.

Стук!

Оседают какие-то обломки?.. Что-то падает на гудящий стальной пол?..

Нет, не то! Павел сделал резкое движение, потревожив пораненную ногу, — тело отозвалось новой вспышкой острой боли. Нет, стук был слишком размеренным. Вот эти удары раздаются опять: один — два — три, пауза, один — два — три, пауза. Словно бьют по переборке кулаком или каким-то твердым предметом.

До него дошло: на борту есть кто-то еще, и если уж удалось выжить в катастрофе, то дела не так плохи, как он предполагал! Вместе они попробуют соорудить какой- нибудь маяк, который наведет поисковую партию на обломки корабля!

И если дым был именно дымом, а не ядовитой смесью газов, тогда…

Павел отчаянно забарахтался в массе чего-то мягкого, гадая, где он находится, и вдруг сообразил: меха! Он знал, что на борту «Пеннирояла» была партия мехов. Шкурки складировали в отделении, расположенном по соседству с его медицинским кабинетом. Торговцы мехами частенько решались на дополнительную плату за перевозку своего товара лайнером вместо грузовика. Время от времени совершая сделки с кем-нибудь из паса- жиров побогаче, они не только покрывали разницу, но и получали прибыль. Меха, судя по всему, хранились не в тюках поскольку как раз перед катастрофой их выставляли на продажу. Теперь понятно, почему он отделался ушибами: его выбросило сквозь переборку — в целях экономии веса тонкую, как бумага, — и швырнуло на охапку мехов.

Барахтаясь, едва ли не вплавь, он начал пробиваться «на поверхность» груды мехов и вскоре почувствовал, что вес его всего лишь немногим меньше нормального земного. Он воспрял духом. В конце концов, и воздух здесь может оказаться пригодным для дыхания. Система, куда они держали путь, могла похвастаться двумя планетами с высоким содержанием кислорода. Пункт их назначения — планета Картер. Но была еще одна, Квазимодо, пока не освоенная. Если его догадка верна, и они находятся на Квазимодо, здесь едва можно дышать, ибо растительность, насколько он помнил, только-только начала завоевывать сушу. Большей частью это пустыня — песчаная или каменистая — и, наверное, холодная. Прибрежные растения давали атмосфере около двух третей нормального, земного количества кислорода, но мутация шла быстро, растения отвоевывали территорию, так что лет этак через миллион можно ожидать заметного улучшения.

Стоило только подождать миллион лет…

Шаря правой рукой, Павел дотронулся до чего- то твердого и прохладного. По форме предмета он угадал один из своих медицинских инструментов — стетоскоп. А рядом с ним…

Павел с проклятьями отдернул руку. Что-то мягкое и мокрое. Он не хотел знать, чем это было до крушения, и рад был темноте.

Тройные удары послышались снова, но на сей раз звучали слабее. Он решил, что разыскать свое оборудование можно и позже, и снова принялся «выплывать» из мехов.

Почувствовав, наконец, под собой твердую почву, он ощупью двинулся по наклонному полу и вскоре уткнулся в пролом в переборке. Протиснувшись через него и разорвав рубаху о торчавший острый осколок твердого пластика, он увидел свет, проникавший сквозь пробоину. Кислорода для дыхания хватало. Под ногами скрипел песок. Все подтверждало догадку о прибытии на Квазимодо.

Впору было радоваться, если бы не картина разоренного медицинского кабинета, открывшаяся ему в тусклом дневном свете: разломанные шкафы, покрывавшее пол крошево из склянок и инструментов. В двух местах стена раскололась, обнажив электронные артерии корабля. Где-то громко капало.

Но ревизия медкабинета — потом. Сначала надо искать уцелевших.

Если они есть.

Двигаться по разбитому коридору в сторону, откуда слышался стук, оказалось сущим кошмаром. Свет проникал сквозь пробоины в корпусе, и Павел отводил глаза, чтобы не видеть, что стало с людьми. Даже для медика это было слишком тяжким испытанием.

Снова послышался стук: со стороны одной из ближайших кают первого класса. Ее скользящая дверь с трудом, но двигалась в пазах. Павел толкнул ее и увидел молодого человека, лежавшего на сорванной с креплений койке. В согнутой руке он едва удерживал предмет, которым стучал о стенку.

Если бы Павел мог выбирать, то это человек был бы последним, в компании которого Павел хотел бы оказаться после крушения. Эндрю Соличук без устали трезвонил всем и каждому о богатстве своей семьи, без конца выражал недовольство по поводу питания, недостатка удобств и развлечений, жаловался на запахи, на попутчиков, которых ему приходилось терпеть лишь потому, что систему Квазимодо обслуживают не лайнеры-люксы, а обычные пассажирские корабли «Пеннироял» и «Элекампане». Эндрю облетал торговую империю, которую должен был унаследовать.

И все же это человек. И он жив.

Павел позвал Эндрю, но тот не реагировал: обморок оказался глубоким. Пульс, правда, прощупывался — слабый, но устойчивый. И дыхание было достаточно ровным… Но когда Павел откинул одеяло, стало ясно, почему Эндрю отключился: у него был, по меньшей мере, перелом нижней части позвоночника и, возможно, перелом таза, наверняка не обошлось и без внутренних повреждений. Правое плечо вывихнуто, рассечена кожа на голове, из-за чего подушка пропиталась кровью.

С простыми ранами Павел мог бы справиться сам. Но восстановить позвоночник — работа для современного госпиталя, и еще неизвестно, по плечу ли такая задача даже оборудованию, имевшемуся на планете Картер.

Пока Эндрю без сознания, лучше всего было оставить его в покое и узнать, остался ли еще кто- нибудь в живых. Необходимо разобраться с медкабинетом, чтобы спасти уцелевшее.

Павел тихо выбрался назад в коридор.

Уже через несколько минут он убедился, что других уцелевших не будет…

Помимо многих раздражающих привычек, у Эндрю было вызывающее неподчинение «тирании часов». Ну, например, он валялся в кровати до обеда, а потом веселился до раннего утра, не обращая внимания на людей, которым причинял массу неудобств то громким пьяным смехом, то включенной на полную катушку музыкой, то дикими плясками, заимствованными на других планетах.

Но это, кстати, и спасло Эндрю жизнь. Все, кроме него, находились в задней части корабля, теперь полной песка, проникшего в расколовшийся корпус. Не было даже одного шанса на миллион раскопать кого-то живым из этой песчано-гравий- ной могилы. Трудно будет извлечь из него продукты, воду и все другое, существенное для выживания. Павел подозревал, что придется выдрать из корпуса металлический лист, используя его как лопату.

Мрачное удовлетворение давал лишь тот факт, что догадки Павла насчет планеты, где они оказались, кажется, оправдывались. Несмотря на головную боль, становившуюся почти невыносимой, и свинцовую тяжесть в ногах, Павел кое-как вскарабкался на один из холмиков беловатого песка у разлома корпуса и выглянул наружу, крепко уцепившись за края пробоины, поскольку почва под ногами была предательски ненадежна.

Небо над головой оказалось ровного темно-синего цвета, близкого к индиго. Солнце стояло низко — маленькое, очень желтое. Воздух был прохладным, но не холодным; возможно, большое содержание двуокиси углерода, в атмосфере вызывало парниковый эффект и способствовало высокой дневной температуре. В горле першило от сухости — так что до водоема было, очевидно, не близко.

С огромным усилием он подтянулся на руках, пытаясь поверх искореженных листов корпуса бросить взгляд в противоположную от солнца сторону, и сразу же понял, почему корабль не разлетелся на куски. Павел увидел широкую борозду в постепенно поднимавшейся, усеянной валунами песчаной долине. Произошло, скорее всего, следующее: корабль ударился в грунт под углом, параллельным откосу, и вместо того, чтобы остановиться намертво (даже мысленно не хотелось прибегать к такой метафоре), скользил, притормаживая, милю за милей, пока не погасил скорость и не врезался в дюну.

Что ж, приятно сознавать, что ты еще способен мыслить… Павел спустился с песчаного холмика и устало побрел к медицинскому кабинету.

Ему пришло в голову: «Может быть, я первый человек, посетивший тебя за сто лет, Квазимодо-IV».

Но ничего вдохновляющего в том не было.

Первое, на что он наткнулся в медкабинете и что уцелело после аварии, — это ящик стимулирующих инъекций, единственный из сорока или пятидесяти, хранившихся здесь и сейчас разбитых вдребезги. Он поразмышлял, стоит ли сделать себе укол, не пришел ни к какому решению — и сделал.

Голова моментально прояснилась, и эта искусственная ясность придала энергии; проснулся даже аппетит. Но пока что Павел нигде не видел никакой пищи и был уверен, что если и найдет ее, то лишь после долгого рытья песчаной дюны. Мощным импульсом воли он подавил все мысли о еде и решительно взялся за раскопки уцелевшего на этой свалке инструментов и лекарств.

За полчаса он собрал намного больше, чем ожидал: стимуляторы, антидепрессанты, стерилизаторы, регенераторы тканей, эрзац-нервы, агенты свертывания крови, антиаллергены и обыкновенные болеутоляющие средства. Было и такое, что явно не понадобится: например, препараты от лихорадки Уоткинса.

Из инструментов и приборов уцелело большинство — правда, лишь внешне. А что там m внутри, с их фантастически тонкой паутиной электроники… Без главного контрольного пульта, способного подтвердить их исправность, ни за что нельзя поручиться. Современный диагностический аппарат о стенку не бросают.

А контрольный пульт похоронен в песке. Так что если бы Павлу и удалось придумать какой-то самодельный источник энергии, до контрольного пульта все равно не добраться.

Так что о приборах и инструментах надо забыть. За исключением разве что самых древних — таких, как скальпели и растяжители. Тысячи лет врачам приходилось полагаться на информацию и знания, накопленные в собственной голове, а голова Павла, по современным стандартам, была загружена отменно. Как изобретение письменности сделало ненужными слепых бардов, которые могли без подсказки прочитать наизусть десять тысяч строк Гомера, как изобретение компьютеров проделало то же самое с математиками, способными в уме умножать десятизначные числа, так и изобретение диагностических приборов положило конец умению врачей различать сотни недугов простым осмотром пациента. Но Павел еще в бытность студентом интересовался историей медицины, так что именно сейчас эти знания могли бы пригодиться.

Так или иначе, его ждет пациент. Павел отобрал самое необходимое из кучи лекарств и инструментов и, за неимением ничего лучшего для освещения, добавил фонарик для обследования глазной сетчатки, который давал пучок света не толще пальца, но все-таки достаточно светил.

Он двинулся к каюте Эндрю.

Когда Павел протягивал руку, чтобы отодвинуть скользящую дверь, его поразило ужасное предчувствие. Что если в его отсутствие Эндрю умер? Он ведь не был вынослив — пил, возможно, употреблял наркотики и, уж определенно, слишком много ел. В свои 22–23 года он уже выглядел обрюзгшим и тучным.

Если бы Эндрю умер, Павлу не с кем было бы и словом перемолвиться, пришлось бы ждать спасателей в одиночку.

До этого спасение казалось само собой разумеющимся. Он знал, что корабль вышел из субкосмоса почти за час до взрыва, оставляя, как обычно, большой зазор во времени, потому что делать такой маневр вблизи солнца было опасно: столь старое судно должно иметь в запасе от полутора до двух астрономических единиц при вхождении в планетную систему.

Полет от Галиса до Картера считается рутинным, — «детской пробежкой». Тем не менее, капитан Мэгнюссон был обязан заранее сообщить диспетчеру космического порта на Картере о том, что они снова вышли в открытый космос…

Павла прошиб холодный пот. Откровенно говоря, Мэгнюссон командовал паршивым кораблем и далеко не самой добросовестной командой. К тому же Мэгнюссон всегда презирал формальности и мог посчитать лишним давать сигнал на станцию назначения.

В таком случае ждать придется долго. Очень долго. В одиночку ему этого не выдержать.

Павел с силой рванул дверь каюты, чтобы скорее стереть возникшую в голове картину: одинокий Гиппократ в окружении разбитых склянок и при полном отсутствии пациентов.

Услышав плаксивый голос, он почувствовал такое облегчение, что почти не разобрал слов.

— Ты бросил меня!

— Что?

Павел включил фонарик и приблизился к койке. Эндрю снова загнусавил:

— Ты уже приходил, я слышал. Ты оставил меня лежать с этой ужасной болью! Будь ты проклят! Будь ты проклят!

Павел еле сдержался. Сказал мягко:

— Я ходил за лекарствами и инструментами. Ты в плохом состоянии, Эндрю.

— Ты ушел и оставил меня одного в темноте!

Его голос готов был перейти в истерический крик, но на последнем вздохе сорвался в хныканье, а затем последовали рыдания, всхлипы и причитания.

«Господи, ну почему на его месте не оказался любой другой. Любой!»

Но, может быть, все это из-за нестерпимой боли? Тогда дело поправимое. Павел взял один из инъекторов и приставил его к обнаженной правой руке Эндрю. Несколько секунд…

— А, это ты…

Время словно вернулось назад: голос снова был полон той глумливости, что вызывала у Павла отвращение во время рейса.

— Так называемый доктор, который не способен вылечить обычную головную боль!

Намек на их последнюю стычку. Эндрю вызвал его к себе (а не пришел в медкабинет, как другие) и заявил, что у него мигрень. Павел провел обследование, и приборы подтвердили лишь то, что он знал сам: жалобы пациента объяснялись вовсе не мигренью, а похмельем после пьянки, продолжавшейся три дня. Свой «диагноз» Павел не преминул сообщить Эндрю, присовокупив, что тот на пороге белой горячки. Эндрю, естественно, устроил истерику, обвинив врача в профнепригодности, о чем «официально» заявил капитану, правда, не добившись ни малейшего отклика.

— У тебя кое-что похуже головной боли, — жестко сказал Павел.

Эндрю наморщил лоб.

— Зачем тебе этот фонарь — перестань меня слепить! Почему так темно?

— Действительно, черт возьми, почему? Мы же разбились!

— Разбились?

Эндрю попытался сесть, но Павел помешал, положив тяжелую руку ему на плечо.

— Не двигайся! У тебя перебита спина, возможно, сломан таз и к тому же не исключены внутренние повреждения. Я дал тебе болеутоляющее, но если хочешь жить, ни в коем случае не шевелись.

— Отстань, — капризно произнес Эндрю. Кажется, сказанное до него не дошло. Он попытался отшвырнуть одеяло и согнулся от острой боли.

— Дьявол! А говоришь, дал болеутоляющее! Если ты не способен даже выбрать нужное лекарство…

— Нет, теперь послушай меня! — прервал Павел, перебирая принесенные инструменты в поисках соединителя суставов. — Тебя всего переломало, но все же надежда на спасение есть. Ты понял?

— Я…

Лицо Эндрю сморщилось, как мокрая маска из папье-маше. Он, наконец, осознал: «Это случилось со мной!»

— Так мы разбились?

— Почему же, черт побери, твоя койка оказалась на другой стороне каюты? Что разбросало все твои вещи по полу? Если бы ты не дрых без задних ног, а бодрствовал, как все остальные, то теперь лежал бы под тысячью тонн песка!

— Не твое дело! Я живу по-своему, а на остальных мне плевать!

— Заткнись! — Павел уже собирал соединитель суставов. — Постарайся взять все от болеутоляющего — его осталось мало. А без этого препарата единственное, что я смогу для тебя сделать, чтобы ослабить боль, — это полностью блокировать нижнюю часть позвоночника. Но не уверен, что после этого ты когда-нибудь сможешь передвигаться. Так что, если тебе не надоело ходить по земле, делай то, что тебе говорят.

Полуоткрытый рот Эндрю задрожал. Он начинал что-то понимать.

— Сейчас я починю твою левую руку, — продолжал Павел. — Вот эта штука поставит плечо на место. Соберись. Ты, судя по всему, испытал в своей жизни не так уж много боли, но люди переносили куда более страшные вещи, чем то, что ты сейчас почувствуешь.

— Люди раньше сносили вшей, мух и открытые язвы, — огрызнулся Эндрю. — Зачем же тогда весь ваш «прогресс»?

Удивившись, что Эндрю слыхивал, оказывается, о подобных вещах, Павел приподнял бесчувственную руку и установил соединитель суставов, стараясь не думать о том, что ощущает пациент.

— Какой, к черту, прогресс! Кажется, мы попали на соседнюю с Картером планету… Ну, поехали!

Он отпустил пружину соединителя, и плечевой сустав с глухим стуком встал на место. Отлично.

Когда прибор был отсоединен, Эндрю спросил:

— А ты сам-то как умудрился уцелеть? — едкий тон вновь вернулся к нему.

— Меня выбросило через переборку медкабинета в отделение, полное мехов. Мне просто повезло, и благодари Бога, что мне повезло. Иначе ты бы сейчас корчился от боли.

— Ничего подобного, — гордо возразил Эндрю. — Пора бы тебе знать — это не в моих правилах.

Павел озадаченно посмотрел на него. Одним из побочных эффектов болеутоляющего была, как гласили справочники, мания величия. Кажется, это самое у Эндрю и началось.

— Взгляни-ка, — продолжал Эндрю, — видишь вон тот черный чемодан?

Павел перевел взгляд и заметил темный квадратный кейс, на который едва не наступил, обходя койку. Он поднял его. Кейс для своего размера оказался чересчур тяжелым.

— Там комбинированный замок. Нажми пять, два, пять, один, четыре.

Осветив замок фонарем, Павел набрал названный код, и крышка поднялась. Кровь застыла в его жилах.

— Догадался, что это за штука, да? — с торжеством спросил Эндрю.

— Да. — Павел почувствовал, что горло стало таким же сухим, как ветер в дюнах за переборкой. — Конечно, ты должен был таскать его с собой. Это Легкий Выход.

Маленький гладкий цилиндр из пластила[1], не толще и не длиннее предплечья, с белым колпачком на одном конце, покоящийся на амортизирующей подушечке из красного бархата, стоил, наверное, не меньше половины самого «Пеннирояла».

То была «разрешенная законом» модификация более раннего прибора, который пришлось запретить, поскольку, кочуя с планеты на планету, он убивал пионеров космоса, приходивших в отчаяние от попыток преодолеть бесчисленные проблемы, возникавшие во враждебном мире. На ранних образцах этой машины были нажиты целые состояния: поселенцев соблазняли воображаемыми мирами, такими прекрасными, что люди с радостью готовы были умереть с голоду, лишь бы снова и снова переживать иллюзорные удовольствия.

Когда использование машины приобрело характер эпидемии, правительство Земли издало, наконец, закон — как всегда, компромиссный. Запрещалось не производить, а только покупать и использовать эти машины. Исключение делалось лишь для тех, кто выполнял опасное, связанное со смертельным риском задание. На практике же это означало, что машины покупали космические туристы, правительственные чиновники, руководители космических линий. То есть те, кто готов был выложить круглую сумму.

Это могло быть все что угодно. Буквально все.

В принципе, в машине была заложена гуманная идея: что может быть более жестоким для находящегося в сознании живого существа, чем понимание неотвратимо надвигающейся смерти? Когда нет надежды на спасение — лучше уж закончить свои дни в неомраченной радости!

Прекрасно.

Но в тот момент, когда человек нажимал на колпачок, он совершенно определенно совершал самоубийство. В коре головного мозга прожигались новые нейроканалы, и пути назад не было.

Павел захлопнул крышку, защелкнул замок и осторожно положил кейс на полку, так, чтобы его не мог достать Эндрю.

— Эй, ты чего? — закричал Эндрю. — Тебе ведь известно, что это за штука? Ты что, не знаешь, как ее включить?

— Знаю.

Павел отвернулся, направил луч фонарика на медицинские принадлежности и занялся единственно важным делом — отбором необходимого для завершения операции.

— Давай, включай!

— Заткнись! — Его испугала собственная ярость — доктору негоже так разговаривать с пациентом. — Или я тебя заставлю замолчать!

Он схватил инъектор — не местной анестезии, которая нейтрализует болевые точки, а общего действия.

— Подлец! — засипел Эндрю. — Ты дьявол! Ты…

На последнем слове его голос утих. Глаза, блестевшие в бледном свете фонарика, закрылись, и через несколько секунд Эндрю обмяк.

«Так, во всяком случае, милосерднее…»

Но когда Павел снял одеяло и механически занялся очисткой тела Эндрю от экскрементов и засохшей крови, он понял, что это неправда. В его поступке было такое же насилие, как если бы он ударил Эндрю в челюсть.

Как бы в наказание за то, что поддался гневу и страху, Павел с особым тщанием провел дезинфекцию, выполняя вручную самую неприятную работу, которую в другое время доверил бы прибору, будь таковой в исправности после катастрофы. Вскоре он ощутил, что действие стимулятора проходит, но со второй дозой решил повременить до обеда.

На данный момент он сделал все, что мог: Эндрю был в паутине медицинских приборов. Приборы успокаивали боль, абсорбировали шлаки прямо через кожу, выводили продукты деятельности желудка и мочевого пузыря и страховали раненого от малейшей опасности гангрены. Если спасатели явятся в течение пятнадцати дней, Эндрю не просто выживет, но будет в достаточно хорошем состоянии, чтобы перенести серьезную операцию позвоночника и вернуть себе способность двигаться. Павлу было чем гордиться; к тому же он не мог воспользоваться большинством приборов из-за того, что сомневался в их исправности.

Самое время подумать о себе… Насколько он понимал, ощущение жажды было вызвано не только сухим воздухом, но, в первую очередь, обезвоживанием организма после тяжелой работы. В медкабинете хранились несколько надежно упакованных и неповрежденных сосудов с дистиллированной водой (некоторые — по литру каждый), богатый запас глюкозы и другие восстанавливающие силы концентраты, стимуляторы, активизирующие «второе дыхание» мускульных тканей, множество таблеток и капсул, хотя и предназначенных для различных тестов пищеварительного тракта, но в экстремальной ситуации вполне годных в пищу; был также целый ряд химикатов, которые вырабатывают кислород, это могло потребоваться, если разреженный воздух или избыток углерода помешает выполнить срочную задачу.

Но чем дольше сможет он продержаться, не трогая этих запасов, тем выше шансы дождаться спасения. Уж лучше голодать до прибытия корабля и оставить здесь склад неиспользованных запасов, чем…

Но можно ли рассчитывать на появление корабля?

Павел машинально сел на стул, к удивлению, стоявший как ни в чем не бывало среди хаоса в медкабинете, и не забыл выключить фонарик. В слабом, очень красном теперь свете (солнце клонилось к закату) ситуация показалась ему еще более мрачной. Наконец-то он уяснил себе главную причину своего гнева на Эндрю.

Он не верил, что его спасут.

Никаких поисковых партий не будет до тех пор, пока «Пеннироял» не опоздает настолько, что на Картере начнут по-настоящему злиться. Павел, в сущности, мало прослужил на корабле капитана Мэгнюссона, но отлично представлял себе, что отклонение в одну-две недели от расписания не особенно волновало капитана. Эх, если бы соорудить импровизированный маяк…

Но его учили медицине, а не технике или электронике.

Даже если удастся откопать радиомаяк, как присоединить его к источнику энергии?

Как узнать, что прибор действительно взывает о помощи, а не просто мигает огоньками?

Павел представил себе, какая адова работа его ждет: надо перелопатить песок, натыкаясь на трупы и приходя в отчаяние при виде расплющенных капсул с продуктами, которые уже не годятся в пищу…

И тогда он вспомнил о Легком Выходе.

Вот что пугало его больше, чем риск умереть. Если бы он не ведал о существованиии ЛВ, если бы мог целиком занять себя проблемами выживания! Тогда, возможно, дело пошло бы на лад. Но сейчас, когда есть выбор между мучительной смертью и смертью приятной…

— Нет!

Он сам удивился своему крику и тут же вскочил на ноги Что-то в глубине его сознания гневно сопротивлялось: «Я не хочу умирать!»

В этом все дело. Он не хотел оставаться здесь, на Квазимодо-IV. Причем, с пациентом, который тебя оскорбляет, когда ты стараешься ему помочь. И норовит включить этот чертов прибор, грозя убить и себя и тебя…

Пошатываясь, с тяжелой головой, посвечивая тоненьким, с карандаш, лучом фонарика, он во второй раз отправился обследовать корабль.

Часы Павла исправно шли, но он забыл взглянуть на них, когда очнулся после катастрофы, так что от часов проку было мало. Они были поставлены на условное корабельное время и теперь показывали без нескольких минут полдень. Но усыпанное звездами небо оставалось темным. Он смутно вспомнил справочники — сутки на Квазимодо длиннее земных, около тридцати часов. Так что невозможно предсказать время рассвета, пока не увидишь восход и заход.

Впрочем, это мелочь. Куда важнее биологические часы. Громче всех «звонил» желудок. Павел был уверен, что слабость наваливалась на него не столько из-за недостатка кислорода и многочисленных ушибов, сколько по причине обычного голода, и еще, понятно, жажды.

Поэтому прежде всего он решил пробиваться к ресторану, расположенному в противоположном от медкабинета конце корабля. Но та сторона была разрушена намного сильнее, песка здесь набрались горы, и все усилия ни к чему не приводили — песок тут же сыпался обратно на только что расчищенное место. Павел был уже на грани отчаяния, когда заметил что-то блеснувшее в луче фонарика.

Из песка он отрыл банку: «Витаминизированное молоко».

Он поднес булькающую банку к губам, и жадно выхлебал ее всю за несколько глотков.

Потом Павел нашел целую партию контейнеров с едой. Многие банки были смяты и текли Все же удалось набрать молока, супов, бульонов и пять-шесть видов пюре. Кроме того, здесь оказалось месиво свежих фруктов — яблоки, папайя гибридные цитрусовые под названием «абанос», напоминавшие выросшие до размеров апельсина горькие лимоны, они очень нравились ему своей сочной розовой мякотью.

Он в последний раз взглянул на Эндрю и дал ему полную дозу глюкозо-витаминного стимулятора. Несколько ампул с этим препаратом оказались в целости, как и склянки с протеиновыми концентратами и другими составами для поддержания жизни. У Эндрю, впрочем, был достаточный запас жира, чтобы продержаться несколько дней, и уж, во всяком случае, ему не грозило обезвоживание организма за одну ночь — или что здесь может служить эквивалентом ночи. Каюта Павла, расположенная в отсеке для экипажа, была слишком далеко. Но можно устроить мягкое ложе из дюжины шкурок в коридоре неподалеку от Эндрю — так, чтобы услышать, если тот придет в сознание.

Все остальное может подождать.

— Включи его! Черт побери, включи! Будь ты проклят!

Павел мгновенно проснулся. Крик стоял в коридоре, будто продолжение мучительного сна, — ему приснилось, что он бредет по бесконечной голой пустыне. Павел заставил себя встать, с отвращением ощущая прилипающее к телу нижнее белье, — обычно он менял его дважды в день. За ночь легкий ветерок, должно быть, развеял запах гари, оставшийся после пожара на корабле. Сейчас в воздухе, по-прежнему очень сухом и бедном кислородом, не чувствовалось вообще никаких запахов.

Укладываясь спать, он положил рядом с собой несколько пузырьков с лекарствами и фонарик. Теперь искусственное освещение было излишним. Солнце, стоявшее уже высоко, врывалось через все пробоины и щели в корпусе.

Протирая глаза, Павел вошел в каюту Эндрю и тут же успокоился, бросив взгляд на установленные накануне медицинские приборы. Питаемые автономно, вне зависимости от выведенной из строя энергосистемы корабля, они, словно глазки рептилий, мерцали огоньками индикаторов, указывая, что в состоянии пациента не произошло существенных изменений.

— Вон ту, вон ту штуку! — крикнул Эндрю изо всех сил, правой рукой показывая в сторону полки, куда Павел положил ЛB. — Включи!

Павел глубоко вздохнул. В голове было такое ощущение, будто она набита песком пустыни, в горле першило, словно песок забил легкие. Ни слова не говоря, Павел дотянулся до полки, взял ЛB и вынес прибор из каюты. Эндрю за спиной стонал и выл.

Надо бы вышвырнуть ЛB с корабля раз и навсегда — пусть ночной ветер заметет его песком. Павел напряг мышцы для броска, но в последнее мгновенье остановился.

Спасение, в конце концов, может и не прийти…

Он положил ЛB внутрь одного оставшегося целым шкафа в медкабинете, защелкнул замок, повторяя про себя: «С глаз долой…»

Он не хотел думать об ЛB. Он о нем грезил.

Возвращаясь к Эндрю, Павел за несколько метров до каюты услышал беспомощный стон и ускорил шаги. Эндрю сидел, закрыв лицо руками и плакал.

— Ну-ну, — Павел ободряюще похлопал юношу по руке. — Я здесь. Все в порядке.

— Включи его! — взмолился Эндрю.

— Я его выбросил, — произнес Павел и замер.

— Что?! — не поверил Эндрю. — Он мой! Если я приказываю его включить, ты обязан подчиниться! Пойми, я не могу лежать здесь вот так, я не вынесу этой боли!

— Так что же, ты готов скорее принять смерть, — старательно подбирал слова Павел, — чем выжить и потом наслаждаться всем, чем ты хвастал всю дорогу: деньгами, роскошью, властью?

— Я…

Эндрю замолчал, его руки безвольно опустились. Со страхом смотрел он на медицинские приборы, облепившие его тело ниже поясницы.

Павел ждал.

— Ладно, — обреченно произнес Эндрю. — Ну, дай мне хотя бы эти свои транквилизаторы.

Павел выбрал один из инъекторов и сделал укол.

— Спасибо, — внезапно поблагодарил Эндрю — еще до того, как должен был почувствовать эффект инъекции. — Я… Я, наверное, должен извиниться перед тобой, а?

Павел пожал плечами.

— Как ты себя чувствуешь? — неожиданно спросил Эндрю.

— Я? — Павел устало закрыл глаза. — Нормально. Нормально, в общем.

— Я задал тебе вопрос. Что, не достоин ответа?

— Хорошо… — Павел облизнул губы. — Голова разламывается, но у тебя, думаю, тоже. Это из-за воздуха. В горле пересохло — по той же причине, воздух здесь очень сухой. Кроме того, куча ушибов и вывих лодыжки. Как врач могу заверить: я куда в лучшей форме, чем ты.

— Оно и видно. — Тень улыбки мелькнула на пухлом лице Эндрю. — Я попал в такой переплет, что без больницы не обойтись, не так ли?

Павел кивнул. Не было смысла скрывать правду.

— Тогда какого дьявола ты не включаешь ЛB? — взорвался Эндрю.

Павел замер. Наконец, произнес:

— Ты испорченное дитя! Ты… О. я не могу подыскать для тебя подходящего снова!

— А теперь слушай, — начал было Эндрю, но Павел решительно перебил:

— Перед тем, как пуститься на новые трюки, вбей в свою дурацкую башку: я хочу остаться в живых, даже если тебе наплевать на себя. Ты так избалован и капризен, что малейший намек на боль заставляет тебя отказаться от всего разом. Так вот: один раз в жизни тебе просто-напросто придется делать то, чего хочет другой!

Наступило молчание. С тех пор, как Павел очнулся, на корабле царила полная тишина, только легкий ветерок свистел в пробоинах корпуса. Вчера еще позвякивали склянки в медкабинете, шуршал песок, забивая последние пустоты в корме корабля, потрескивали остывавшие балки — сегодня все шумы прекратились.

Неестественное спокойствие, вызванное последним уколом, растеклось по лицу Эндрю. Он сказал:

— Ладно. Если ты так решительно настроен сохранить мне жизнь, сделай что- нибудь. Я ведь, знаешь ли, чувствую себя крайне паскудно.

— Хорошо, — уступил Павел. — Я дам тебе еще обезболивающее — но слабую дозу. Боюсь, надо постепенно приучить тебя терпеть. Кто знает, как долго придется ждать спасения.

— А почему ты уверен, что нас вообще спасут?

— Мы находимся в одной системе с планетой Картер. Если где-то поблизости работал локатор, он должен был засечь наш сигнал. Может быть, за нами следили вплоть до самого крушения.

— Черт! Тогда никто и не подумает отправиться на поиски, — сказал Эндрю. — Кроме нас с тобой, все ведь погибли, верно? Стоит им определить скорость. с которой мы ворвались в атмосферу…

Павел и сам так думал, но постарался сказать как можно убедительнее:

— Я, конечно, не инженер, но надеюсь рано или поздно найти целый передатчик и источник питания к нему. Ладно, мне пора.

— Нить! — сказал Эндрю.

— Ах да, конечно. Я принесу тебе пососать таблетку — это поможет.

Лежавший в запертом шкафчике ЛВ. казалось, насмехался над ним. когда Павел вошел в медкабинет.

Приготовив скудный завтрак из половины банки фруктового пюре, Павел засел за план дальнейших действий. В этом разреженном воздухе лучше не переутомляться; но, с другой стороны, работать нужно быстро, чтобы как можно скорее установить маяк — каждый день уменьшал их шансы.

Вскоре, несмотря на головную боль, был намечен логичный, как ему представлялось, план действий. Павел поискал глазами что-нибудь годное на роль лопаты, остановился на пластиковом стуле с одной все еще державшейся металлической ножкой. Вставил ее в щель в стене, навалился всем весом и выпрямил ножку так, чтобы она стала черенком, а сиденье стула — плоским совком. Прекрасно. Очень довольный собой, он принялся копать там, где вчера нашел банки с супами.

И почти сразу наткнулся на обезображенный труп.

В голове мелькнула мысль, что следовало бы попридержать консервы до последнего, а питаться мясом. В этом сухом воздухе, без бактерий земного типа оно долю не должно портиться.

«Отвратительно! — возмутилось подсознание. — Лучше ЛВ, чем людоедство!»

Может быть.

Павел сдвинул тело, с большим трудом оттащил его к пробоине в корпусе и вытолкнул наружу. Вылез следом, оттащил труп подальше с глаз и бросил в его сторону несколько лопат песка. Решив не возвращаться сразу, превозмогая боль в суставах, прошел вокруг корабля. Каждый шаг давался с трудом; дюна была настолько сухая, что Павел провалился в песок по щиколотку. Чем больше он видел, тем больше удивлялся чуду своего спасения. Наружу выступала только пятая часть корабля — расколотая, будто яичная скорлупа. Сердце его упало. Была ли хоть малейшая надежда найти работоспособное оборудование для маяка?

Что ж, есть только один способ ответить на этот вопрос. И Павел возобновил раскопки.

Время тянулось медленно. Он сразу же вошел в монотонный ритм, которому должен был следовать отныне постоянно. Какое-то время он копал, используя как предлог для отдыха очередной найденный труп либо неповрежденное оборудование. Потом навещал Эндрю, оказывая помощь или — все чаще и чаще — просто объясняя, что в данный момент ничего сделать не сможет, поскольку остается лишь горстка ампул для уколов. Впрочем, были и другие причины отказывать Эндрю в его просьбах.

В первый раз, когда Павел предупредил, что придется увеличить промежутки между уколами и полежать с болью подольше, Эндрю поджал губы и произнес:

— Понятно. Тебе это нравится.

— Что?

— Тебе это нравится. Нравится иметь дело с беспомощным человеком. Ты наслаждаешься своей властью.

— Чепуха! — ответил Павел грубо, вглядываясь в показания приборов в ногах койки. Один из индикаторов переключился с зеленого на красный.

— О, я знаю людей твоего типа, — продолжал Эндрю. — Ничто не доставляет им такого наслаждения, как…

— Заткнись! — отрезал Павел, — Я стараюсь, чтобы мы оба остались живы. И, по возможности, не свихнулись. Кончай — мои нервы и без того на пределе.

— И как поступает доктор, когда его разозлит пациент? Отключает приборы поддержания жизни?

— Нет, — Павел вздохнул. — Уходит подальше, чтобы ничего не слышать. И долго не возвращается.

Он вышел из каюты, хлопнув дверью. Постоял немного в коридоре, прислонясь к стене и обхватив голову руками. Если так будет продолжаться…

Но его ждала работа, и Павел заставил себя вернуться к ней. Раз за разом, когда, собирая все силы, он вонзал импровизированную лопату в очередной холмик песка, в голову приходила мучительная мысль о пустой трате времени. Он давно уже копал в отсеке, где надеялся обнаружить пригодное электронное оборудование, если таковое уцелело, но. ему попадались лишь обугленные или оплавленные куски металла. Здесь бушевал пожар, и очень сильный

Почти трое суток — вернее, три световых дня — заняли раскопки той секции корабля, на которую он возлагал самые большие надежды. Однако единственной полезной вещью, которую Павел нашел, был прочно сработанный аварийный фонарь с почти новой батареей. Он наткнулся на него в сумерках. Включил и подумал: «Как хорошо иметь нормальное освещение!»

И почувствовал укол совести: каково Эндрю одному в темноте, в вынужденном многочасовом ожидании очередного обезболивающего укола.

Павел взял светильник и понес его в каюту Эндрю. Тот дремал и не сразу среагировал на звук отодвигаемой скользящей двери. Открыв глаза, Эндрю внезапно произнес:

— Павел, ты выглядишь ужасно!

— Что? — Павел провел рукой по своему лицу. Конечно, отросла трехдневная щетина, грязь и пот покрыли кожу, будто слоем грима…

— Да, пожалуй, — прохрипел Павел. — Но все это мелочи. Зато вот лампу нашел. Она тебе, думаю, пригодится. Могу принести что-нибудь, чтобы ты коротал время при свете — скажем, книгу, если любишь читать. Или игру — я докопался до комнаты отдыха.

Но Эндрю, казалось, не слушал.

— Почему, черт побери эту галактику, ты доводишь себя до такого изнеможения? Удалось послать сигнал поисковой партии?

— А-а, — Павел облизнул покрытые песком губы. — Я уже нашел немало всякого, однако…

— Однако не то, что нужно?

— Не знаю, все разбито.

— Так я и думал, — сказал Эндрю.

Теперь, при ярком свете, Павел увидел его впалые щеки. Еще вчера мерцавший зеленым индикатор сегодня светился красным.

— Павел, по крайней мере положи ЛB так, чтобы я мог до него дотянуться. Предположим, на тебя свалится балка. Представь, что ты ранен и не в состоянии добраться до ЛB.

— Я не хочу к нему прибегать, — упрямо сказал Павел.

— Но ты же не можешь спасать меня от боли все время!

— Я постараюсь.

— Ах, оставь! — тоскливо вздохнул Эндрю и отвернулся от лампы, закрыв глаза.

«Неблагодарный ублюдок», — подумал Павел и вышел.

В эту ночь, как и в предыдущие, он погрузился в сон моментально, едва лег на меховое ложе в коридоре у двери в каюту Эндрю. Ему снились далекие миры, где он был счастлив и где ему было легко: он нежился под теплым солнцем и роскошествовал среди красивых женщин…

«Уж не добрался ли Эндрю каким-то образом до ЛB и включил его?»

Эта мысль прорвалась сквозь эйфорию сновидения и резким толчком подбросила Павла на постели. Он ощупью нашел лампу и включил свет.

Эндрю лежал весь в поту, сжав кулаки и стиснув зубы. Еще один красный индикатор горел вместо зеленого.

— Черт возьми, да ты, должно быть, умираешь от боли, — взорвался Павел.

— Я не хотел…будить… тебя., - с трудом произнес Эндрю сквозь стиснутые зубы. — Думал…тебе надо отдохнуть.

Павел ошалело взглянул на него. Но не стал тратить время на размышления. Схватив инъектор с болеутоляющим, он ввел Эндрю полную дозу.

— Спасибо, — прошептал тот, и судорога постепенно отпустила его. — Извини, что разбудил.

— Все в порядке. — Павлу стало неловко.

— Знаешь, что? — спросил Эндрю, уставившись в потолок. — Я теперь все время думаю. Наверное, еще никогда в жизни я не размышлял так много об одном и том же. Я дико испугался, когда произошло крушение. Мне не верилось, я твердил себе, что такое может случиться с кем угодно, только не со мною — только не с Эндрю Алигьери Соличуком-Фером… И вот рядом ты — работающий, как робот, знающий, что можно и чего нельзя… А представь, что все наоборот: я на ногах, а ты прикован к постели? Все полетело бы к черту! Я бы свихнулся! Я бы просто сдался и включил ЛB.

Павел не верил своим ушам.

— Поэтому, я… ну, я хочу сказать, что многим тебе обязан. Думаю, мне удивительно повезло, что именно ты оказался рядом. Без тебя я бы накрылся. — Его кулаки опять сжались, но на сей раз не от боли. — И ты прав! Глупо умирать раньше времени. Глупо сдаваться только потому, что не можешь вытерпеть боль, что не знаешь шансов на спасение. Черт побери, на дюжине планет я играл и делал ставки на куда менее важные вещи — всего лишь на деньги. И клянусь, я бы не стал заключать пари, что можно остаться в живых после такого крушения!

— Я тоже, — в замешательстве сказал Павел. Уголком глаза он заметил, что последний красный индикатор снова загорелся зеленым светом — признак того, что именно боль вызвала опасность. Дилемма: либо снимать боль, чтобы защищать организм, либо беречь запас болеутоляющих средств, делая его жизнь хотя бы выносимой на как можно более долгий срок…

Слишком много надо решить, а голова словно набита песком. И Эндрю еще не выговорился до конца.

— Ты уверен, что мы на Квазимодо-IV?

— Да. Во всяком случае, уверен настолько, насколько это возможно без дополнительных сведений. Я пока еще не докопался до библиотеки, но, полагаю, она уже близко.

— Знаешь, — сказал Эндрю. — Вместо того, чтобы тратить время на игры и другую ерунду, почему бы мне не заняться микрофильмами, если ты, конечно, доберешься до них; и найти бы еще хотя бы увеличительное стекло или микроскоп…

«Фантастика! — думал Павел, пробиваясь все глубже в недра корабля. — Не могу поверить!»

Павлу действительно удалось найти кусок поцарапанного и треснувшего стекла большой увеличительной силы, кое-что из роликов и несколько обгоревших книг, страницы которых надо было переворачивать очень осторожно, иначе они могли рассыпаться. Немного приподнявшись на подушке, Эндрю каким-то образом приспособился и сумел проглядеть материалы с помощью переносной лампы. Там были только мимолетные упоминания о Квазимодо (эта планета мало кого интересовала), но те крохи сведений, которые удалось собрать, подтверждали, что они находятся именно там, где предполагали, и, более того, в настоящее время обращены к той же стороне местного солнца, что и планета Картер.

Значит…

«Почему же нас не спасли до сих пор?»

Почти незаметно минули четвертый, пятый, восьмой день. Изнурительная работа в бедной кислородом атмосфере отнимала последние силы. Павел с трудом поднимался после сна. Раскопки свелись к чисто механическим действиям: однажды он отбросил было в сторону прибор, который мог бы пригодиться, ибо усталый мозг запоздал его опознать. Пришлось выгребать прибор руками из кучи песка.

И, конечно же, все время попадались трупы.

После того, как Эндрю выказал неожиданное мужество, Павел уже не боялся ЛB. Однако прошел день-другой, и кровавые мозоли на руках, песок во рту, резь в воспаленных глазах, бесконечная жажда — все эти страдания как бы сговорились разбудить в его памяти призрак Легкого Выхода. Зачем быть жертвой суровой действительности, когда можно перенестись в чудесный воображаемый мир, наслаждаясь прелестными девушками, шелковистыми лужайками, золотыми пляжами…

Стоп!

Но запас лекарств таял, хотя Павел расходовал их бережно; меньше оставалось также протеиновых концентратов и глюкозно-витаминных растворов — единственной пищи, которую он мог предложить Эндрю. К счастью, было достаточно медикаментов, вызывавших сгорание накопленного организмом жира — препарата для неумеренных в пище пассажиров, которые иногда к концу длительного космического полета обнаруживали, что прибавили пару лишних кило, и хотели вернуться к нормальному весу перед посадкой. Кожа на Эндрю обвисла, как у выпустившего воздух шарика, но, во всяком случае, он не испытывал острого голода, как Павел.

Все чаще Павел выходил наружу и смотрел в небо, полностью сознавая тщетность такого занятия. Днем спасательный корабль на орбите все равно не заметишь, а если он прибудет ночью, то, безусловно, даст яркие световые сигналы и, возможно, выстрелит звуковыми ракетами, чтобы привлечь внимание уцелевших и. скажем, побудить их зажечь костры.

Костры!

Эта идея, в сущности, и не могла появиться, пока Павел окончательно не признал, что дальнейшие раскопки бесполезны. Та часть корабля, которую он еще не расчистил от песка, обрушилась, и у него не было ни сил, ни инструментов отодвинуть металлические балки, заблокировавшие путь.

В общем, раскопки он продолжать не мог. Но сидеть без дела было еще тягостнее. Мысль о кострах показалась спасением. Ночью огонь заметен с большого расстояния при таком ясном небе. Только раз после крушения Павел видел облака — они висели на горизонте вокруг садившегося солнца. Предположительно, в том направлении был океан, но возвышенность — цепь холмов и гор — профильтровывала всю влагу из воздуха, пока ветер гнал его в глубь континента.

Скудные сведения о климате Квазимодо-IV Эндрю нашел в книгах, которые ему принес Павел. Но осталось ли здесь что-нибудь, способное дать яркое пламя в разреженном воздухе? Павел провел осторожные опыты с горючими жидкостями из своего медкабинета: спирт, эфир, разные бесполезные теперь настойки и суспензии, этикетки которых предупреждали — «Огнеопасно». Убедившись, что, если пропитать горючий материал этим жидкостями, костер разжечь вполне возможно, он принялся разгребать кучи мусора, самим же им оставленные, выбирая то, что способно гореть.

На это ушло еще пару дней.

Понемногу его стала одолевать навязчивая идея лимита времени. Он без конца говорил себе: «Продержаться бы еще четыре, три дня…»

Так продолжалось, пока Павел не поймал себя на другой мысли. Пятнадцать дней — крайний срок, в течение которого он мог поддерживать в Эндрю жизнь, — превратились в его сознании в заклинание. «Если мы продержимся пятнадцать дней, все будет хорошо». Но уже миновало одиннадцать, двенадцать, тринадцать дней. Шансов на спасение становилось все меньше. По идее, их давно должны были разыскать.

Отсутствие спасателей имело лишь одно объяснение — Мэгнюссон не дал сигнал. Должно быть, выйдя из режима сверхсветовой скорости, они оказались за этой проклятой пустынной планетой, и локаторы на орбитах вокруг Картера ничего не увидели. Значит, положение безнадежно!

Вновь и вновь, как птица Феникс, возрождался призрак запертого в шкафу ЛB.

Обессиленный работой, недостатком кислорода и крайне скудным питанием, Павел проводил один-два часа между мертвой усталостью и дремотой в разговорах с Эндрю.

Две первых беседы были для него открытием: до сих пор он не представлял себе жизнь человека, которому суждено унаследовать одно из крупнейших состояний в галактике. С раскалывающейся от боли головой, сосредоточив все свои силы, чтобы, подобно пьяному, не свалиться от усталости с ног, Павел делал все, чтобы приободрить Эндрю.

Но однажды вечером он признался себе, что, хотя им и удалось продержаться эти две недели, они все равно обречены. И в скверном настроении, мучимый жаждой, разразился обвинениями в адрес Эндрю, припомнив ему все: пьянство, лень, жадность и наплевательское отношение к другим пассажирам. Сначала изумившись, а затем разозлившись, Эндрю ответил ему тем же, и разговор, который мог стать дружеской беседой, завершился хлопаньем дверью.

Но, выходя, Павел успел заметить не просто еще один красный огонек (он уже привык, что каждый день прибавлялось по одному), а целый рой красных индикаторов, которые еще вчера были зелеными.

Дрожа всем телом, он подождал в коридоре, чтобы успокоиться, и снова открыл дверь.

— Извини. Мне стыдно. У тебя сейчас страшная боль. Индикаторы…

Павел кивнул в их сторону. Они, естественно, располагались так, чтобы пациент их не мог видеть.

— Я знаю, — пробормотал Эндрю.

— Что?

— Конечно же, я знаю! — снова разозлился Эндрю. — Эта твоя машина сделана не для абсолютно темного помещения, а в расчете на госпитальную палату, где стены излучают сумеречный свет, ведь так? Каждую ночь, когда ты выключаешь лампу, чтобы я спал, я вижу свет индикаторов. Я знаю, что дела мои плохи.

Павел закусил губу.

— Кажется, я был с тобой не до конца откровенным. Я… Ну, в общем, я больше не верю, что нас спасут. Если бы нас искали, го к этому времени помощь уже пришла. Хочешь, чтобы я…

— Включил ЛВ? — прервал его Эндрю. — Нет! Нет! И еще раз нет! Ты правильно сделал, убрав его от меня подальше. Только теперь я начал понимать, что такое жизнь. Нет, выбрось его, закопай, сделай что хочешь, только, ради Бога, не включай!

Тут голос Эндрю сорвался, на лице выступил пот.

— Что ж, хорошо, — угрюмо сказал Павел. — Спокойной ночи

Павлу снова приснился ЛB.

Когда он открыл дверь каюты пациента (невыспавшийся, ибо пришлось дважды заставлять себя бодрствовать по 10–15 минут, чтобы во сне опять не оказаться во власти ужасов), Эндрю лежал без сознания. Кроме четырех, все индикаторы на медицинских приборах светились красным светом. К тому же опустела последняя банка с питательным раствором. Оставалось немного воды, чтобы предотвратить обезвоживание, в мускулах было достаточно тканей, чтобы поддерживать обмен веществ еще несколько часов, может быть, даже пару дней, если Эндрю останется неподвижным.

А потом…

Верная смерть.

Павел не мог в это поверить. У него кружилась голова. Он пытался убедить себя, что даже просто поддерживать в Эндрю жизнь четырнадцать дней, причем не обычных, а сверхдлинных местных — уже в своем роде медицинское чудо. Едва ли какому- нибудь современному врачу удавалось такое без помощи полного набора оборудования жизнеобеспечения.

Но что толку от того, что ему это удалось, если никто никогда об этом не узнает?

Надежда покинула Павла. Вся его перенапряженная воля к жизни рухнула, как мост от слишком большого груза. Он пошел к медицинскому кабинету.

В шкафчике лежал Легкий Выход.

Павел вынул гладкий прохладный прибор из футляра. Не стоило труда вспомнить комбинацию цифр замка. Покрутил прибор в руке. Солнце давно уже встало, и было много света.

«Ему я отказал в этом, заставил вести напрасную, глупую, бессмысленную борьбу с болью. И теперь Эндрю умрет, не приходя в сознание… А он оказался по-своему хорошим парнем. Я почти в восторге от него… и ужасно стыжусь себя: потому что собираюсь прибегнуть к тому, что сам ему запрещал».

Конвульсивным движением Павел повернул белый колпачок ЛВ и нажал его. Послышалось легкое жужжание. Павел закрыл глаза.

Не веря в происходящее, он снова открыл глаза. Все было точно таким, как раньше. Только ЛВ стал горячим. И…

Павел с проклятьями уронил прибор на пол. Раздалось шипение, из прибора вырвалось облачко дыма, а сам колпачок деформировался и почернел.

Павел почувствовал себя самоубийцей, который потратил много сил, выбирая и завязывая веревку, лопнувшую потом под его тяжестью.

— Будь я проклят! — процедил он, наконец. — Миленькая коробка с комбинированным замком, с шикарной подушечкой-гнездом для прибора… Оказывается, он поломался при крушении. Черт, до чего же хилая штука!

Прибор больше не дымился. Павел дотронулся до него — еле теплый. Схватив ЛВ, он резко повернулся, ослепленный яростью, и покинул медкабинет.

«Я отплачу ему за то, что он втянул меня в это дело! Я сведу счеты! Я…»

Но что это?

Откуда-то снаружи послышался рев. Завибрировали искореженные стальные стены коридора. Павел замер, протянув руку, чтобы открыть дверь каюты Эндрю.

Ревущий звук на секунду стих, затем набрал силу В ужасе уставился Павел на ЛВ в своей руке.

Подумалось: «Уж не заработал ли он в конце концов? В вызванной им иллюзии — фантазия спасения?»

Но любая иллюзия, которой он был способен наслаждаться, исключала всякое воспоминание об ЛB, поскольку даже намек на его существование напомнил бы Павлу, что он обречен на смерть…

Он повернулся, недоумевая, и разрывающим легкие рывком устремился к ближайшей пробоине в корпусе. Трясущимися руками зажег костер-маяк и упал рядом.

— Думаю, кому-то следует извиниться за то, что служба спасения не спешила, — сказал доктор в Центральном госпитале Картера. — Но ведь достаточно логично было оставить всякую надежду в тот момент, когда вычислили курс «Пеннирояла». Никто не ожидал, что после такой катастрофы можно выжить.

— Пожалуй, — произнес Павел. Он чувствовал себя намного лучше, хотя из-за богатого кислородом воздуха слегка кружилась голова. — И поисковая партия отправилась подбирать обломки, а не спасать людей?

— Боюсь, что так, — признал доктор. — Вас подобрал корабль, который был зафрахтован страховой компанией, отвечавшей за груз мехов.

Доктор помолчал, потом снова заговорил:

— Между прочим, должен сделать вам комплимент за превосходную работу с Эндрю Соличуком. Вы знаете, его семейство имеет огромный вес здесь, на Картере, и если бы его нашли мертвым…

— Да, — произнес Павел. — Да, работа была что надо.

Отсутствующим взглядом он смотрел в окно. Отличное современное здание, очень дорогое, в окружении лужаек и цветников. Он любовался плавательным бассейном и террасой-солярием, где нежились под солнцем пациенты, и рассеянно поглаживал нечто полированное и ощутимо весомое, лежавшее у него на коленях. Что?..

Ах да, ЛB, который не сработал.

— В каком состоянии Эндрю? Я бы хотел увидеть его, если можно.

— Думаю, устроим, — дружеским тоном сказал доктор. — Конечно, его пришлось собирать по частям. Но вы сами понимаете: семья, связи… Короче, Эндрю уже на ногах и, между прочим, все время спрашивает о вас.

Поднявшись, он с усмешкой добавил:

— Рады, наверное, что эта штука оказалась поломанной?

— Что? — удивленно уставился на доктора Павел. — А, это? — Вставая, он взвесил ЛB на руке. — О, он не мой.

— А мы считали, что ваш, — сказал доктор. — Перед психологической коррекцией прибор хотели забрать, но, увидев, как бурно вы реагировали, я распорядился, чтобы вам позволили держать его при себе. Своего рода психический якорь. Так говорите, не ваш?

— Нет, он принадлежит Эндрю, — промолвил Павел, задумчиво глядя на ЛB. — Должно быть, у меня в подсознании все сдвинулось, коль я так вцепился в него. Думаю, настало время от него избавиться. Я верну прибор Эндрю, пусть знает, что от него все равно не было бы пользы. Признаться, Эндрю требовал включить ЛB изо дня в день.

— Ничего удивительного, — кивнул доктор. — Страдая до такой степени… И все же, по его словам, вы заразили его волей к жизни.

В дверях доктор вежливо пропустил Павла вперед.

Вот он, Эндрю: до неузнаваемости худой, чуть ли не голышом в ярком теплом солнечном свете, с несколькими следами рубцов вокруг талии и в нижней части спины — и улыбающийся от уха до уха. Он только что вышел из бассейна, капли воды еще стекали по телу. Эндрю отшвырнул полотенце и с радостными восклицаниями бросился навстречу Павлу.

— Павел! Как мне благодарить тебя! До чего же ты был прав! Ну дай же мне руку…

Эндрю уже протянул руку, как вдруг голос его изменился.

— Что это? — упавшим голосом спросил он. Румянец сошел с его щек. — Это же!.. Как ты посмел!..

— Что? — Павел в нерешительности стоял перед Энлрю, держа в руках ЛВ. — Ты это имеешь в виду? Я как раз хотел сказать!.. Если ты думаешь…

— Ты дьявол! — Эндрю выхватил у Павла прибор и уставился на торец с явно вжатым колпачком. — Ты включил его! После всех твоих лицемерных уговоров ты его включил! И… и все вокруг пустая иллюзия! Значит, я умираю — как раз тогда, когда понял, чего стоит жизнь!

Его лицо превратилось в маску гнева.

— Секундочку! — стоявший рядом с Павлом доктор выступил вперед.

Сам Павел остолбенел от изумления, лишенный дара речи и едва способный думать.

Но доктор опоздал.

Подняв ЛВ над головой, Эндрю изо всей силы, которую дали ему восстановленное здоровье и энергия, опустил тяжелый пластиловый цилиндр на голову Павла, раскроив ему череп так же полностью и бесповоротно, как разлетелся корпус лежавшего в обломках корабля «Пеннироял».

Перевел с английского Анатолий РЕПИН