"Рыбацкие байки" - читать интересную книгу автора (Амир Мирсай)

НОЧЬ НАКАНУНЕ РЫБАЛКИ

В эту ночь рыболов понимает, что жизнь — сложная штука.

Раздеваться на ночь, ложась спать, не стоит. Напротив, лучше загодя, чтобы сэкономить время утром, напялить на себя старую рубаху, латаные штаны, дырявые носки,— словом, всю ту амуницию, о которой я уже писал. Если вы будете экипированы с ночи, отпадает необходимость застилать кровать постельным бельем и укрываться одеялом. Еще один выигрыш времени.

Ложитесь на какой-нибудь старый диван-инвалид, сосланный на дачу из города, спокойно закрывайте глаза и отходите ко сну.

Легко сказать — спокойно закрывайте глаза! Нет, так в нашей жизни не бывает!

Вот я, одетый в свою боевую рвань, улегся на диван и закрыл глаза. Казалось бы, ничто не мешает мне отдаться сну. Сын и дочери в городе, жена лежит молча — то ли не хочет мне мешать, то ли ей нравится бодрствовать молча. Издали доносится смягченный расстоянием шум проходящих поездов. Где-то в лесу или на реке тихо звучит музыка. Она не раздражает и не мешает, она нежит и баюкает. Сейчас бы взять и заснуть крепко и сладко. Но сна нет ни в одном глазу. В голову лезут странные мысли, теснятся ненужные воспоминания. Вдруг вспомнилась красноперка, сорвавшаяся с крючка в 1947 году, во время рыбалки возле Моркваш. Волжского моря тогда еще не было, река текла по старинке, в своих берегах, а рыбу мы ловили, строя специальные мостки, прямо с отлогого берега. И удилища были не то что сейчас, величиной с зубочистку, а длинные, как жерди. Клев определяли только по поплавку.

Помню, как мой поплавок размером с веретено, выструганный мною собственноручно из сосновой коры, спокойно, задрав хвостик, проплывал мимо натянутой нити кормушки и вдруг нырнул. В такой момент рыболов действует автоматически: я подсек и потянул на себя бамбуковое удилище. Не только рукой, а всем своим существом я ощущал тяжесть бьющейся на конце лески рыбы. Удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение удачи, знакомое и доступное только рыболовам!

С этим блаженным чувством привалившего счастья веду рыбу вдоль мостков к берегу. Сам не иду по мостику и не бегу, а как бы лечу низко-низко над деревянным настилом. И так я тогда помолодел сердцем, что превратился из солидного, опытного мужчину-рыболова в озорного мальчишку, у которого первый раз в жизни клюнуло.

Вместо того чтобы волоком вытащить рыбу на берег, я взял да и поднял ее над водой. Рыба сверкнула серебряной чешуей с ярко-малиновыми плавниками, изогнула свое стройное сильное тело и рванулась так, что крученая, военного образца, зеленая нить (капроновых жилок тогда еще не было) с треском лопнула.

Красноперка исчезла под водой вместе с моим поплавком из сосновой коры!

Было это четверть века назад, а ведь чувство огорчения и досады до сих пор у меня не прошло.

«И зачем я, дурак, поднял тебя тогда так высоко над водой! — мысленно говорю я видению красноперки.— Мне бы волоком подтащить тебя к берегу, и все было бы в порядке?..

Сон все не идет ко мне. После красноперки в мою бедную голову вплывают и другие упущенные или сорвавшиеся с крючка рыбы.

Вот мы с Махмутом бросаем спиннинг на Большом озере,— это тоже случилось давно, когда еще была целы озера в пойме Волги. Спиннинг я тогда только-только осваивал и бесконечно радовался не так пойманной рыбе, как удачному забросу — когда удается забросить далеко и при этом не запугать леску.

Я размахнулся и, помню, сделал отличный заброс: блесна упала чуть ли не на середину озера. Терпеливо отсчитываю секунды — грузило должно лечь на дно. Один, два, три... двадцать! Нет, грузило еще не достигло дна! Двадцать один, двадцать два... Наконец леска как будто ослабла. Начинаю крутить катушку. Вдруг застопорило, крючок за что-то зацепился. Что делать? Продолжать натягивать или ослабить? Натягивать опасно: крючок засядет глубже а оторвется... Но что это?! Почему эта «коряга» шевельнулась? Батюшки, да ведь у меня на крючке рыба! Не помня себя от счастья, изо всех сил кручу катушку. А она крутится не в ту сторону, куда я кручу, а в обратную! Я тяну, а рыба тянет. И с такой силой, словно я поймал не рыбу, а лошадь!

Боремся — и ни с места! Леска подеялась на поверхность, натянулась, как струна. Зову на помощь Махмута. А как он может мне помочь? Единственное, что он придумал,— это обхватил меня сзади за спину и стал тащить на себя. Я тяну рыбу, Махмут тянет меня! Как в сказке про неподдающуюся репку. Но рыба к берегу не идет, норовит наверх выскочить. Наконец она показалась над водой! Щука! С оглоблю величиной! Мгновение — и она снова нырнула в глубину. Леска резко ослабла, в я довольно крепко плюхнулся задом на землю, не столько от толчка, сколько от слабости в коленях. И Махмут повалился. И вот тут только я вспомнил советы опытных рыболовов; попалась крупная рыба —не тягайся с ней силой, а, понемножку ослабляя нить, води ее и води, пока она не устанет и не прекратит борьбу. Вот тогда начинай тянуть. Если рыба снова начнет сопротивляться, снова отпусти я води, дока не измотаешь ее вконец, бедняжку. Тут ты в одержишь над ней победу.

Беда в том, что чужой опыт приходит к тебе на помощь в нужную минуту лишь в том случае, если он из чужого превратился в твой собственный.

Щука величиной с оглоблю посмеялась над нами и ушла. Я вскочил на ноги и остервенело стал делать один заброс за другим. Никакого результата! Выбился из сил, с ног валюсь, а все бросаю и бросаю.

— Хватит тебе! — говорит мне Махмут,— Передохни малость!

— Эх, Махмут, Махмут, ведь подумать только, какую рыбину мы упустили! Ты представляешь, что делалось бы в Займище, когда мы пронесли бы ее через всю деревню. На плечах! Подвешенную к двум палкам! Ни дать ни взять таежные тигроловы несут пойманного живьем тигра! Неплохо было бы, Махмут, дружок, а?..

— Не надо грустить об упущенной рыбе!— сказал тогда мой друг, философ и оптимист,—Радоваться надо, а не грустить. Упущенная рыба тем хороша, что никогда не забывается!

И это верно. Ведь много же раз попадались на мой крючок крупные рыбы. Но они забыты. А упущенные... память о них бередит старые раны. Ах, если бы был у меня тогда мой нынешний опыт!

Впрочем, даже опытный рыболов не застрахован от неожиданных огорчений на ловле. Сколько ни накопишь опыта, все равно его не хватит на все случаи рыболовной, жизни, потому что каждая рыба срывается с крючка по-своему!

Вот и еще одна щука вспомнилась. Это случилось не так давно — в позапрошлом году на большой Волге, на самой ее середине. Я забросил латунную блесну с тройником, так называемый «карасик», недалеко от лодки. Глубина была хорошая. Почувствовал — взяла! И притом взяла не обычная щука весом на полтора килограмма, от силы — на три, а большая донная щука. Тянет — дай бог, как хороший мотор в пять лошадиных сил.

Опыт есть — пусть тянет! Кручу катушку, отпускаю нить. Десять метров, пятнадцать... Чувствую — выдыхается. Подвожу к лодке и снова отпускаю: иди гуляй! Эта захватывающая борьба, дикая прелесть которой понятна только рыболову, длится около пятнадцати минут. Честное слово, стоит жить на свете ради этих минут!

Наконец моя щука окончательно смирилась со своей судьбой и покорно, как взнузданный старый мерин, легла возле лодки. Здоровенная, что твое березовое бревно, длиной в половину лодки. Со мной был племянник. Он потянулся достать ее сачком. Куда там! С головы зацепит — хвост перевешивает, с хвоста нацелится — голова перетягивает. Хотел поперек перехватить, но это толстое, живое, скользкое бревно попробуй перехвати!

Измотал я ее здорово, оборвать леску у нее сил нет. Сачком тычем — и то не реагирует. Племянник, бросив сачок, хотел было достать щуку руками, но я не разрешил: рванется и так может поранить жабрами, что год будешь раны лечить, так и не залечишь!

Я растерялся. Понимаю, что к щуке вот-вот вернутся силы. Что делать? Подцепить ее крюком за нижнюю челюсть? Есть у меня такой крюк, но я его, как на грех, не взял с собой в лодку. За три года он ни разу мне не понадобился, и я перестал его брать на ловлю. Что же делать? Что? Оглушить ее по башке ключом от мотора?

Но я так и не успел принять решение. Племянник — у него лопнуло терпение — стал втаскивать щуку в лодку за леску, как самого пошлого окуня. Я не успел его остановить — щука резко дернулась в сторону, оборвала жилку в 0,7 миллиметра толщиной и с моим золотистым карасиком во рту издевательски, не спеша, ушла в глубину.

Кто-то рядом с досадой выкрикнул:

— У меня же болт был!

Только тут я поднял голову и заметил, что мы находимся в окружении лодок. И в каждой лодке по три-четыре человека. И они видели весь этот спектакль.

Ну, конечно, началось переливание из пустого в порожнее: так надо было ее тащить да этак. «Вот у меня был подобный же случай, так я тогда поступил иначе, чем он».— «А у меня тоже был похожий случай, но я сделал не так». И пошло, и поехало! А я сижу, их нё слушаю и сам себя ругаю: дурак ты, дурак, ведь в лодке у тебя была хорошая, крепкая веревка. Надо было сделать петлю, надеть ее на неподвижную, обессилевшую щуку и на веревке втянуть ее в лодку! Как просто!

Потом я увеличил свой сачок до размеров, способных вместить телку, брал с собой в лодку крюк, перед отплытием проверял, не забыта ли запасная веревка,— и все это напрасно. Десятикилограммовой щуки нет и нет!

Я, правда, рассказывая про свое горестное происшествие, сбавляю ее вес и говорю, что в щуке было не десять, а восемь килограммов,— иначе люди не хотят мне верить, считая мой рассказ обычной рыболовной травлей. Тем не менее в ней было, конечно, десять! Интересно, что те, кто видел, как я и мой племянник боролись со щукой, уверены, что в ней было не десять килограммов, а «все двенадцать», но я за них не отвечаю!

Читатель, не улыбайся ядовито, читая эти строки. Знаем, мол, вашего брата рыболова! У вас всегда так: если рыба сорвалась, так обязательно вот такая!

Запомните: сорвавшаяся рыба бывает обязательно большой, а большая рыба и срывается именно потому, что она большая! Что такое сорвавшаяся рыба? Это источник душевных волнений, будоражащих каждую клеточку твоего организма, волнений, способных разгорячить кровь, как самая сильная страсть! Это прекрасное, непреходящее воспоминание. Но если это так,— почему такие важные события не находят своего отображения в наших анкетах? Или хотя бы в автобиографиях? Ведь не случайно же наша память хранит эти события со всеми их подробностями! Память знает, что делает! Надо бы нашим ученым-психологам заняться этой проблемой!

...Фу! Вот какие глубокие мысли посещают голову человека, которому надо чуть свет подниматься, чтобы ехать на рыбалку! А ведь если я еще немного помаюсь без сна, тогда... Так и есть, начинается то, чего я боялся, ложась на диван: на острове напротив нашей дачи на всю свою мощность динамик принялся наяривать джазовую музыку!

На острове размещены базы отдыха городских предприятий и учреждений числом до сорока. Непрерывно, и днем, и ночью, там идет жуткое веселье под эту ог­лушительную музыку. Ночью под выходной радисты особенно стараются.

Музыка, музыка!.. Когда-то были и мы молодыми людьми, даже как это ни странно, были и безусыми юнцами. Давно это было! Тогда в формуле «Советская власть плюс электрификация» вторая ее часть — «плюс электрификация» — еще отсутствовала. И тогда мы впервые услыхали это слово — радио!

Спешим, помнится, в наш комсомольский клуб, где только что организовался кружок радиолюбителей. Наверное, репродукторов или громкоговорителей в те времена еще. не было в помине (или их не хватало?), и мы, мальчишки, становились в очередь, чтобы приложив к уху единственный наушник, постигнуть, что же это за штука ради. А в наушнике визг, вой, писк, свист! Но вот что странно — вся эта дикая какофония не вызывала отвращения, не действовала на нервы,— напротив, она казалась загадочным волшебством, ласкавшим наш слух. А когда в этот таинственный вой и свист врывался живой человеческий голос, радости нашей не было конца!

Стоит мальчишка, которому повезло, с сияющим от радости лицом, прижимает к уху наушник.

— Ребята, наверное, Ленин говорит, ей-богу!.. Вот-вот, революция, говорит, должна, говорит... Теперь музыка пошла!.. Мужчина поет... «Ох, куда ты, паренек, ох, куда ты...» поет!.. Слышно-то как хорошо, будто он у нас в клубе выступает!..

— Хватит тебе, наслушался! Давай сюда наушник, моя очередь!..

Нет, он не соврал! Действительно, в наушнике звучит музыка!

Познав на собственном опыте, что это за штука радио (шутка сказать — за сотни верст слушали музыку из Москвы!), мы шли потом в городской сад и там делились друг с другом своими впечатлениями.

Радио казалось нам чудом, фантастикой!

— Это еще что! — говорил какой-нибудь бывалый комсомолец.— Это, ребята, еще не самое настоящее радио! При социализме знаете как будет? На каждой улице — радио. Сад, палисадник—и там радио. У каждого в доме будет радио. И целый день играет музыка! Под, музыку будем работать, есть, засыпать. И будить нас, чтобы вставали на работу, будут не тычки под девятое ребро, а звуки веселой музыки!..

Ворочаясь без сна на своем диване-инвалиде и слушая джазовую вакханалию, доносившуюся с острова, я невольно рассмеялся, вспомнив про «настоящее радио».

«Удивительное дело,— подумал я,— в те годы музыка представлялась нам высшей ступенью культуры, а теперь, когда музыка звучит повсюду, надо — не надо,— она, вернее сказать, такое ее распространение, кажется мне признаком безкультурия».

В самом деле — мы объелись музыкой! В любое время суток включишь свой приемник—музыка рвется в уши! Не включаешь — все равно музыка тебя пре­следует! Динамики всюду натыканы. Везде —в поезде, на теплоходе, в лесу, на море, на реке, на луне — нет такого уголка, где тебя не достала бы музыка! Увы, по большей части она приносит не наслаждение, а досаду и раздражение.

У меня есть друг композитор. Как-то я сказал ему:

— Может быть, это я так устроен, что музыка действует на меня как сильный нервный раздражитель?

Друг-композитор только рукой махнул.

Да и я тоже не знаю, куда деваться от этого музыкального засилья! Я лично, например, чужую музыку слушаю теперь только в случае крайней нужды — по обязанности... А сам свою все-таки пишу помаленьку!

Джаз на острове продолжал греметь, рычать в мяукать. Пока не прекратится это раздражающее пиршество звуков, заснуть мне не удастся. Однако не надо так переживать и волноваться. В конце концов все же на свете кончается, кончится и музыка на острове буду считать до ста — может быть, усну. Один... два… три... Нет! Все-таки это самое доподлинное хулиганство! Почему из-за их веселья другие должны мучиться?! Хотя... может быть, это я эгоист, а не они?

Мой друг и сосед Махмут по этому поводу сказал бы;

— Попробуй поставить себя на место тех парней а девушек, которые танцуют под звуки этого джаза там на острове, и ты увидишь все в ином свете!

Я представил себе Махмута, говорящего мне эти слова, и действительно стал успокаиваться. И музыка вроде бы зазвучала потише, стала понятнее и ближе моей взбаламученной душе. Мысли мои перешли на иную орбиту. Разве я сам, вступая в комсомол, не мечтал о том, чтобы для всех, кто трудится, наступила счастливая жизнь?! Разве не ради этой идеи вынес я вместе со всем народом и голод, и холод, и муки войны?! Ведь все это я вытерпел и вынес именно ради тех, кто сейчас беспечно танцует на волжском острове под джазовую музыку! Разве они не народ? Жизнь ушла далеко вперед и, может быть, давно уже обогнала твои юношеские мечтанья и твои представления о нормах счастливой жизни. Новое время — новые песни.

Я задремал и не слышал, как музыка утихла. Разбудил меня звон гитары над самым ухом. Только этого мне не хватало! Это уже штучки Тази!

Посмотреть на него — всем мой друг хорош, всюду поспевает, все умеет делать. А своей дырявой лодкой не может распорядиться. Пустил бы хоть на дрова, что ля, если уж это дырявое корыто никто не хочет даром взять.

Третье лето старая лодка Тази валяется под забором, И как раз напротив моих окон. Единственную ценную деталь — крепкую цепь-чалку — Тази снял в, понимая, что покупателей на свой дырявый «дредноут» ему не найти, написал аа картонке объявление: «Отдаю лодку бесплатно, пусть желающий придет и возьмет!» Это объявление он вывесил на участке одного из молодых наших садоводов.

Среди нашей молодежи есть, конечно, лодыри, но дураков нет. Или их очень мало. Молодые садоводы сразу сообразили, что ремонт даровой лодки обойдется им дороже, чем покупка новой. Я сам был свидетелем такой сцены: к Тази явился один молодой человек. Еще недавно он был его учеником, но теперь уже «распределен» и работает в издательстве. И даже садовый участок успел получить.

Тази принял его приветливо. А когда узнал, что тот пришел поговорить насчет лодки, и вовсе обрадовался. Повел к себе, напоил чаем и даже «тазивином» (смородиновой настойкой собственного изготовления), а на закуску выставил копченную домашним способом рыбу и жареного леща из сегодняшнего своего улова.

Молодой человек с удовольствием пил чай и «тазивин», хвалил леща. В особенности ему «тазивин» понравился: хозяин не успевал рюмку наполнять. Потом мы втроем пошли смотреть лодку.

Тази и я не жалели красноречия, говоря о былых заслугах дырявого ветерана. Если заменить некоторые доски да законопатить дыры,— ого, как он еще послужит!

Молодой садовод внимательно слушал. Потом с видом знатока осмотрел лодку от носа до кормы и наконец сказал:

— Тази-абый, спасибо вам за такой милый подарок. Неловко как-то даром брать у вас лодку, но поскольку вы сами предлагаете... еще раз большое спасибо! Только я не могу сейчас же, немедленно у вас ее взять.

— Пожалуйста,— сказал Тази.— Возьмешь ее, когда тебе будет угодно.

— Если она кому-нибудь еще понравится, вы, Тази-абый, не стесняйтесь и смело отдавайте ее тому человеку, не дожидайтесь меня. Я не обижусь.

Сколько еще молодых садоводов пили чай и «тазивин» под копченую рыбу домашнего изготовления, я не знаю. Я знаю другое: лодка и нынче там, под моими окнами. Так и не нашлось охотников на даровой «дредноут», но остов его пришелся по вкусу любителям совсем иных дел, не связанных с плаваньем по воде.

Похитителей цветов, выйдя до зари на свой опасный промысел, сначала взбираются на лодку, а уж потом перелезают через мой забор.

Влюбленные парочки, когда смолкает музыка на танцплощадках, а старики засыпают чутким сном в своих фанерные домиках, приходят сюда и целуются со всеми удобствами, располагаясь на лодке, как на садовой скамейке.

Да еще если бы хоть одна парочка приходила! А то ведь сядет одна,— глядишь, вторая пожаловала, третья, четвертая. Остроты, смех, галдеж! И хоть бы остроты были настоящие! Но в молодости все, что ни скажи с расчетом на смех,— все кажется смешным до упаду. Посмеялись — начинают петь хором. Звенят гитары. Кто-то запустил транзистор. И вот уже опять у тебя под окнами пляшет море музыки со всех континентов! Попробуйте уснуть!

Звон гитары резко оборвался. Послышался милый девичий смех. Что-то стукнуло о дно лодки. И девушка, только что мило смеявшаяся, вдруг закричала пронзительным голосом. Наверное, ее кавалер, дуралей, или лягушку ей за воротник сунул, или неловко обнял... Опять кричит:

— Ой, пусти же меня!

Может быть хулиган на нее напал?

— Ой, ма-ма-ма-а...

Вскакиваю с постели, спешу на помощь, не успел до двери дойти — она под окнами уже смеется. Смех у нее как рассыпавшееся серебро. Снова ложусь. Вот глупышка! Чего, спрашивается, орешь тогда дурным голосом на всю округу?! Да потому и орет, что молода еще и глупа. Вот они уже и заворковали, как голубки. Неужели уходят? Да, голоса удаляются. Уходите, милые, уходите поскорей!.. А я, может быть, хоть как-нибудь подремлю часик... Как бы не так!.. Снова шум шагов. Их двое, нет, четверо... нет, кажется, шестеро! Остановились подле проклятой лодки. Болтовня, смех! И, пожалуйста,— опять начал работать транзистор. Несколько слов по-английски — и музыка, музыка, музыка! Ей-богу, я сегодня сойду с ума. «Поставь себя на их место...» Ладно, поставлю... Действует совет Махмута. Стало легче. Был же когда-то я молод. О, эти молодые, глупые, счастливые годы!

Молодость ушла, а глупость, видать, осталась. Иначе разве стал бы я лежать и терпеть такое? Умный старик взял бы да и вышел к ним с палкой, прочел бы им ядовитую нотацию, научил бы уму-разуму!

А я и не сплю, и не злюсь. Мне бы их возраст да к нему прибавить мой нынешний жизненный опыт... О боже, да ведь эти избитые мысли, дешевые мечты лезут в голову любому старому дураку! Как бездомную собаку, гоню я из своей головы эту пошло-глубокомысленную премудрость! Вон отсюда! У меня в их возрасте уже были свои дети! Вспомнил про детей, и на меня нахлынули новые заботы. У других людей дети отдыхают на свежем воздухе, веселятся, радуются. А наши — в городе! Им, видите ли, нужны театр, кино, библиотека. А прекрасная летняя ночь со всем ее очарованием вам не нужна?! А может быть, мои дети и правы! Чем портить прекрасную ночь другим людям своими неумолчными транзисторами, лучше уж самим дышать бензиновыми испарениями в городе!

Наверное, я опять задремал. Проснулся от осторожного стука в дверь.

Неужели пора вставать в это Тази стучит?

— Кто там?

— Папа, отворяй, это мы!

Вот тебе раз: сын! И дочери! Из города! Браню их шепотом, чтобы мать не проснулась:

— Вы что, угорели?! Почему так поздно? Каким поездом приехали?

— Мы еще вечером приехали. На острове были! На, возьми, поставь на стол.

— Что это?

— «Спидола».

— Это ты тут ее крутил?

— Я!.. Тсс... Маму разбудим! Детки мои растворились тут же в темноте. Сын улегся на кровати в передней комнате, девочки полезли на чердак. Я ощупью добрался до своего дивана. Не прошло и двух минут, как я услышал ровное дыхание уснувшего сына. На чердаке тоже было тихо. Наконец наступила блаженная тишина и за окном. Ко мне стал подкрадываться долгожданный сон. Глаза уже совсем слипаются! И тут — на тебе! — где-то за домом гадким голосом замяукала кошка. Сейчас же ей ответила другая. И пошел кошачий концерт! Чем дальше, тем громче и омерзительней. Вскакиваю с постели а выбегаю во двор. На крыше веранды, знаю, лежит старое трехметровое бамбуковое удилище. Вооружившись им, тихо, на цыпочках, пробираюсь туда, где идет кошачий фестиваль. Светит луна, и его участники мне видны. Ухажер сидит перед розовым кустом подле дома, подруга — у забора.

Я во весь мах хлестнул удилищем. Плохо пришлось бы лауреату кошачьего фестиваля, но бамбук за что-то зацепился, и удилище, изменив направление, ударилось в розовый куст. Кошки брызнули кто куда!

Почему удар не получился?! Вай, да ведь леска с крючком была не снята с удилища, а при замахе крючок зацепился за мои штаны.

Злость моя мгновенно испарилась: ведь я мог сильно себя поранить, слава богу, что этого не случилось.

С большим трудом я освободил свои брюки от крючка, прибавив к бесчисленным прорехам новую дыру. Ну да рыбацким шароварам это не повредит.

Снова лег на диван. А на часах уже половина второго ночи. Подъем в три, не позже. Но Тази может поднять меня и раньше. Как бы там ни было, я имею для сна по меньшей мере еще один час!..