"Окончательный диагноз" - читать интересную книгу автора (Хейли Артур)Глава 17Сестра Уайлдинг, отбросив со лба седую прядь, упрямо выбивавшуюся из-под белой шапочки, быстро шла по коридору четвертого этажа. За ней следовал Джон Александер. Наконец она остановилась у одной из дверей и заглянула в палату. — К вам посетитель, миссис Александер, — бодрым голосом воскликнула она и, отступив, пропустила Джона. — Джонни, родной мой! — Элизабет радостно протянула к нему руки, слегка поморщившись от боли, вызванной резким движением. Джон наклонился и нежно обнял ее. На минуту она успокоенно и облегченно замерла в его объятиях, а затем отстранилась. Оба вдруг почувствовали натянутость, словно давно не виделись, и от неожиданности этой встречи не знали, о чем говорить. — Я выгляжу ужасно, — наконец растерянно сказала Элизабет. — Ты прекрасно выглядишь. — Все получилось так неожиданно. — Она смущенно посмотрела на свое неуклюжее больничное одеяние. — Я ничего не захватила с собой, даже ночной рубашки. — Я понимаю, дорогая. — Я составлю список, и ты все мне принесешь. Сестра Уайлдинг задернула штору, отделявшую койку Элизабет от еще одной койки в палате. — Ну вот, теперь вы совсем одни и можете поболтать вдоволь. А потом, мистер Александер, я покажу вам вашего малютку, — приветливо сказала она и вышла. Лицо Элизабет мгновенно изменилось, в глазах были страдание и тревога. — Джонни, родной, он будет жить? — Видишь ли, детка… — И Джон растерянно умолк. — Я хочу знать правду. Сестры не говорят мне… — Голос Элизабет задрожал. Джон понял, что сейчас она разрыдается. — Я видел доктора Дорнбергера, — начал он, осторожно подбирая слова. — Он сказал, что есть надежда. Ребенок сможет выжить, но шансов у него… — Он удрученно умолк. Руки Элизабет бессильно упали на подушку. — Значит, надежды нет? Что он должен сказать ей, мучительно думал Джон. Вселить ненужную надежду? Ну а если ребенок умрет? — Он, знаешь… очень маленький. Родился слишком рано. Если какая-нибудь инфекция, он может не выдержать… — тихо сказал он. — Спасибо, Джонни. — Элизабет крепко ухватилась за его руку. Глаза ее были полны слез, и Джон почувствовал, что сам близок к тому, чтобы расплакаться, как мальчишка. — Что бы ни случилось, Элизабет, родная, у нас еще все впереди. Мы еще молоды… — сдерживая дрожь в голосе, утешал он ее. — Но это… это уже второй, Джонни… — безутешно разрыдалась она. — Это так несправедливо… — Ну поплачь, поплачь, моя маленькая. Тебе станет легче, — нежно успокаивал он, обхватив руками и прижимая ее голову к своей груди. Рыдания понемногу затихли. — Дай мне носовой платок, — наконец промолвила Элизабет и вытерла мокрые глаза. — Ну вот видишь, теперь тебе легче. Элизабет с трудом заставила себя улыбнуться. — Знаешь, Джонни, пока я здесь лежала, я все обдумала… — Что, родная? — Ты должен учиться дальше. — Ну зачем ты опять об этом? Мы ведь все решили. — Нет, Джонни. — В голосе Элизабет, все еще слабом, прозвучали твердые нотки. — Я всегда этого хотела, да и доктор Коулмен советует. — Ты представляешь, во что это нам обойдется? — Да. Я пойду работать. — А маленький как же? — нежно спросил он. На секунду воцарилось молчание. Затем Элизабет тихо сказала: — Все еще может случиться, Джонни. Дверь тихо отворилась, пропустив сестру Уайлдинг. Она сделала вид, что не замечает заплаканного лица Элизабет, и профессионально бодрым голосом сказала, обращаясь к Джону: — А теперь, мистер Александер, я позволю вам взглянуть на вашего сына. Передав Джона Александера сестре Уайлдинг, доктор Дорнбергер направился в палаты для новорожденных. Они находились в дальнем конце длинного, окрашенного в светлые тона коридора. Это отделение больницы было заново отремонтировано и несколько перестроено всего два года назад и выгодно отличалось от других отделений обилием света и простора. По привычке доктор Дорнбергер останавливался почти у каждой двери и смотрел через ее стеклянную верхнюю часть на ряды крохотных кроваток, где лежали младенцы. Они выиграли свою битву за жизнь, думал он. Теперь их ждут дом, родительская ласка и забота, а затем школа и потом уже еще более жестокая борьба за свое место под солнцем. Они познают все — радость успеха, горечь поражений. Но пока первый свой бой они выиграли — они живут. А вот этим, по другую сторону коридора, упрятанным в инкубаторы, не повезло с самого начала. Им предстоит еще нелегкая борьба за жизнь. И доктор Дорнбергер, пройдя мимо общих палат, направился в палату особых случаев. Осмотрев последнего, самого слабенького и крохотного, младенца Александера, он сокрушенно покачал головой и методично, как всегда, написал на карте все необходимые назначения. В то время как доктор Дорнбергер покидал палату через одну дверь, сестра Уайлдинг уже вводила Джона Александера через другую. Как и все, кто входил в палату слабых и недоношенных младенцев, они облачились в стерильные халаты и закрыли лица марлевыми повязками, хотя посетителей от младенцев отделяла перегородка из толстого стекла. Сестра Уайлдинг постучалась в нее, чтобы привлечь внимание дежурной сестры. — Покажите младенца Александера! — громко крикнула она, чтобы та ее услышала. Сестра кивнула и прошлась по рядам инкубаторов, а затем остановилась и указала на один, слегка повернув его, так чтобы Джону было лучше видно. — Боже мой! — Этот похожий на тихий стон возглас сорвался с губ Александера совершенно непроизвольно, хотя он готовил себя к самому худшему. — Да, он очень маленький, — сочувственно произнесла сестра Уайлдинг. — Но я… я никогда не представлял, что могут быть такие, — растерянно проговорил Джон, глядя на младенца. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и лишь еле заметное колебание крохотной грудки свидетельствовало о том, что он дышит. Он был таким маленьким, беззащитным и жалким, его сын. Дежурная сестра, увидев замешательство и растерянность Джона, подойдя поближе, стала профессионально объяснять режим ухода, температуру инкубатора и другие подробности. — Да, да, понимаю, — пробормотал Джон, не отрывая глаз от крохотного тельца. — Он будет жить? — наконец, собравшись с силами, спросил он. — У вас бывали такие случаи? — Бывали, — серьезно, с сознанием ответственности ответила сестра. Она была совсем юной, небольшого роста, с рыжими волосами, но в ней уже чувствовалась профессиональная уверенность. — И многие из них выживали, если боролись за жизнь. — А этот… он борется? — Еще рано делать выводы, — уклончиво ответила сестра. — Но борьба будет для него нелегкой, — добавила она. Джон еще раз посмотрел на крохотное личико, тщедушное тельце и вдруг остро осознал, что это частица его самого, его плоть, это его сын, и ему захотелось крикнуть ему: «Ты не один, сынок, я пришел к тебе, я здесь! Вот мои руки, вот весь я сам. Возьми мои силы, мою кровь, мое дыхание, но только борись, только выживи. Я твой отец, и я люблю тебя!» Джон почувствовал на своем рукаве пальцы сестры Уайлдинг. — Пойдемте. Он покорно кивнул и, бросив еще один прощальный взгляд на младенца, дал себя увести. Люси Грэйнджер постучалась и вошла. Доктор Пирсон сидел за своим столом, углубившись в бумаги, а в дальнем углу доктор Коулмен проглядывал папку с историями болезни. Как только Люси вошла, он обернулся. — Я принесла рентгеновские снимки, — сказала Люси. — Ну и что в них нового? — живо спросил Пирсон, отодвигая какие-то бумаги и освободив место на столе. — Боюсь, почти ничего. — Люси подошла к негатоскопу, висевшему на стене. Пирсон вышел из-за стола, и Коулмен быстро включил негатоскоп. Все трое принялись просматривать снимки, сравнивая обе пары. Люси указала место, на которое обратил ее внимание доктор Белл, и высказала свои соображения. Доктор Пирсон задумчиво потер подбородок и, посмотрев на Коулмена, сказал: — Боюсь, ваша идея не дала результатов. — Видимо, нет, — уклончиво ответил Коулмен. Он не забывал, что мнения его и доктора Пирсона относительно диагноза разошлись. Он ждал, что старший врач скажет дальше. — Но я считаю, что мы поступили правильно. — В голосе Пирсона были знакомые ворчливые нотки, но Коулмену показалось, что он просто хочет выиграть время, прежде чем вынести окончательное решение. «Старик все еще не уверен полностью в своей правоте», — подумал Коулмен. — Итак, рентгенологи тоже спасовали, — ехидно заметил Пирсон, повернувшись к Люси. — Да, — ответила она ровным голосом. — Значит, решать должны патологоанатомы? — Да, Джо. — Голос Люси прозвучал совсем тихо. На мгновение воцарилось молчание. Наконец старый патологоанатом произнес: — Вот вам мое мнение, Люси. У вашей пациентки злокачественная опухоль. Костная саркома. Люси, выдержав его взгляд, спросила: — Это окончательный диагноз? — Да. — Теперь в голосе Пирсона не было и тени сомнения. — Я опасался этого уже в самом начале. Я думал, снимки дополнительно подтвердят это. — Хорошо, — кивнула головой Люси. Мысленно она уже обдумывала, что ей следует делать. — Когда операция? — спросил Пирсон. — Завтра утром. — Люси собрала снимки и направилась к дверям. — Надо предупредить больную. Это будет нелегко. Когда за ней закрылась дверь, Пирсон с неожиданной галантностью обратился к Коулмену: — Кому-то надо было решать, не так ли. Я не спрашивал вашего мнения, коллега, ибо не хотел, чтобы Люси знала о том, что у вас сомнения. Ей пришлось бы сказать родителям, а в таких случаях все они требуют отсрочки, выяснения. Я их понимаю. — Он вздохнул. — потом, как опасно ждать в таких случаях, мне не надо вам говорить. Коулмен все понимал. Он не в обиде на старика. Кто-то действительно должен взять на себя ответственность. И все же он не был полностью уверен в необходимости ампутации. Только последующее лабораторное исследование покажет, кто из них прав. Но будет уже поздно. Пациенту, в сущности, будет все равно. Хирурги научились успешно ампутировать конечности, но медицина еще не знает случаев их приживления. Самолет приземлился в нью-йоркском аэропорту Ла-Гуардия в четыре часа пополудни. О'Доннел, взяв такси, дал адрес отеля в Манхэттене и с облегчением откинулся на спинку сиденья. Последняя неделя выдалась особенно тяжелой. Готовясь к поездке в Нью-Йорк, он спешил закончить все неотложные дела в больнице и провел ряд операций, которые нельзя было откладывать до возвращения. Кроме того, состоялось наконец заседание медперсонала, где обсуждался вопрос о добровольных взносах в фонд больничного строительства. И хотя Гарри Томаселли провел немалую работу, все прошло не так гладко, как хотелось бы. Многие из врачей откровенно выражали недовольство, и это понятно. Но О'Доннел не сомневался, что в итоге можно будет рассчитывать на их поддержку. Несмотря на все эти мысли, он не забывал смотреть в окно на знакомые ломаные линии города, который словно двигался ему навстречу. Он подумал, что каждый раз, когда он снова видит этот город, его неприятно поражают его грязь, скученность и безобразие. Но через день-другой все, что раздражало, становится знакомым и привычным и даже удобным, как старый сюртук, в который приятно облачиться дома. Он улыбнулся пришедшему на ум сравнению и пожурил себя за сентиментальность. Он медик, а такие города — враги человека. Да и сентиментальность не способствует прогрессу мысли. Машина свернула на 59-ю улицу, затем на Седьмую и, минуя Центральный парк, подкатила к отелю «Парк Шератон». Поднявшись в номер, О'Доннел быстро привел себя в порядок после дороги, сменил сорочку и бегло проглядел программу работы съезда хирургов. Он заметил, что из всех докладов его могут интересовать, пожалуй, только три: два по открытой хирургии сердца и один по пересадке артерий. Первый из докладов начнется завтра в одиннадцать утра. Следовательно, у него масса свободного времени. Он взглянул на часы. Скоро семь, а в восемь у него встреча с Дениз. Он спустился в бар отеля. Был час коктейлей, и бар был полон. О'Доннел заказал виски с содовой и с любопытством окинул взглядом зал. Он подумал, какими, в сущности, редкими бывают в Берлингтоне минуты, когда он не думает о больнице. А как необходимо отрываться от рутины больничных дел и забот, чтобы не потерять чувство перспективы, сознание того, что существуют и другой мир, другие люди и интересы. Больница Трех Графств, по сути дела, стала смыслом его жизни. Хорошо это или плохо, скажем, с профессиональной точки зрения? О'Доннел никогда не испытывал особой симпатии к фанатикам идеи. Не становится ли он одним из них? Например, эта проблема с Джо Пирсоном. Не преувеличивает ли он ее значение? Какое-то время мысль заменить Пирсона новым патологоанатомом просто не давала ему покоя, став чем-то вроде навязчивой идеи. Это было еще до того, как Юстас Суэйн поставил свой ультиматум. Кстати, старый магнат так и не подтвердил своего обещания о крупном взносе в фонд больницы. Пожалуй, Юстас Суэйн здесь ни при чем. Просто О'Доннел хорошо понимает, что Джо Пирсон опытный патологоанатом и все еще нужен больнице. На расстоянии, вырвавшись из привычной сутолоки больничного дня, как-то легче привести в порядок свои мысли, даже если ты сидишь в таком шумном месте, как этот бар. О'Доннел расплатился с официантом и в половине восьмого вышел из отеля. Дениз ждала его у себя дома, и он дал шоферу ее адрес. На 86-й улице у серого дома машина остановилась. Квартира Дениз находилась на двенадцатом этаже. О'Доннел, выйдя из лифта, прошел по мягкому ковру большого холла к двойным дверям из резного дуба, которые предупредительно распахнул перед ним лакей. — Добрый вечер, сэр. Миссис Квэнтс просит вас подождать в гостиной. Она сейчас выйдет, — промолвил он и провел его в большую гостиную с темной ореховой мебелью. Гостиная выходила на широкую террасу на крыше, на которую падали последние лучи заходящего солнца. Дениз не заставила себя ждать. — Кент, дорогой, я так рада тебя видеть. С минуту он просто глядел на нее, затем сказал вполне искренне: — Я тоже. Я только сейчас это по-настоящему понял. Дениз улыбнулась и непринужденно коснулась губами его щеки. Она была очень красива в черном кружевном платье. Взяв его за руку, она вывела его на террасу. Лакей принес уже готовые напитки. — Мартини? Или что-нибудь другое? — спросила она у О'Доннела. — Мартини. — Добро пожаловать в Нью-Йорк, — подняв бокал, улыбнулась она. Взгляды их встретились. Глаза Дениз тепло мерцали. Взяв его под руку, Дениз подошла к балюстраде террасы. Спускались мягкие летние сумерки, внизу зажигались огни Нью-Йорка. С улиц доносился ровный гул уличного движения, вдали виднелись темная полоса реки Гудзон и гирлянды огней. — Как твой отец, Дениз? — спросил О'Доннел. — О, вполне здоров. Мне кажется, он переживет всех нас. Такие не умирают. Знаешь, я очень привязана к нему. — А ты не подумываешь о возвращении в Берлингтон? — Зачем? Чтобы жить там? — Да. — Нет, в прошлое нет возврата, — задумчиво сказала Дениз. — Это одна из немногих истин, которую я хорошо усвоила. Мое место здесь, в Нью-Йорке. Я ужасно трезвая особа, не так ли? — Нет, просто мудрая. Он чувствовал теплоту ее руки, — Еще глоток мартини, и мы можем отправиться ужинать. Они ужинали в небольшом модном клубе на Пятой авеню. — Ты надолго в Нью-Йорк? — спросила Дениз, когда после очередного танца они вернулись к своему столику. — На три дня. — Так мало. — Я работаю, Дениз, — улыбнулся О'Доннел. — Меня ждут больные, ждут дела в больнице. — Мне будет не хватать тебя, — просто сказала она. Он помолчал, словно обдумывая что-то, затем посмотрел ей в лицо. — Я не женат, ты это знаешь, — без всяких обиняков сказал он. — Знаю. — Мне сорок два года. В этом возрасте у человека масса привычек, с которыми трудно расстаться. — Он помолчал. — Я просто хочу сказать, что могу оказаться совсем не таким приятным человеком, как ты думаешь. Дениз накрыла его руку ладонью. — Кент, милый, ты мне делаешь предложение? — лукаво спросила она. Лицо О'Доннела расплылось в широкой мальчишеской улыбке. Он почувствовал лихое отчаяние, почти юношескую легкость и задор. — Раз ты об этом заговорила, то почему бы и нет, Дениз? Наступила пауза, и О'Доннел почувствовал, что Дениз не торопится с ответом. — Я польщена, но не слишком ли это поспешно? Мы едва знакомы. — Я люблю тебя, Дениз. Он увидел ее пристальный изучающий взгляд. — Я тоже могла бы полюбить тебя, Кент. — Затем медленно, словно подбирая слова, которые наиболее точно могли бы выразить то, что она чувствует, она сказала: — Все во мне сейчас кричит: «Бери, бери его, не упускай». Но какой-то голос предостерегающе шепчет: «Не спеши, ты уже ошиблась один раз». — Да. Я тебя понимаю. — Я не сторонница быстрых решений в данном случае, Кент. Вот почему я до сих пор не развелась с мужем. Кроме того, ты — в Берлинггоне, я — в Нью-Йорке. — Значит, ты не допускаешь мысли о возвращении в Берлингтон? — Я никогда не смогу жить там. Зачем лукавить, Кент. Я слишком хорошо себя знаю. Официант принес кофе и вновь наполнил бокалы. О'Доннел почувствовал непреодолимое желание увести отсюда Дениз. — Давай уйдем, — предложил он. Дениз не возражала, и он подозвал официанта. Уже в машине Дениз вдруг спросила: — С моей стороны это ужасно эгоистично, но почему бы тебе не работать в Нью-Йорке? — Да, я сам иногда думаю об этом, — вдруг неожиданно для себя сказал О'Доннел. «В Нью-Йорке немало первоклассных больниц, — думал он, пока они ехали к дому Дениз. — Здесь прекрасная частная практика. Этот город славится своими медицинскими силами. Что держит меня в Берлинггоне? Больница, коллеги по работе, общая атмосфера интенсивной напряженной жизни? Я сделал немало для больницы Трех Графств, этого никто не станет отрицать. А Нью-Йорк? Здесь Дениз. Достаточно ли этого?» Дениз сама отперла дверь квартиры. Лакея не было видно. — Хочешь выпить, Кент? — Сейчас нет. Возможно, потом. Он обнял ее и привлек к себе ее податливое тело. Но Дениз спустя минуту легонько высвободилась из его объятий. — Столько всяких проблем, — неопределенно промолвила она. — Каких же? — Ты совсем не знаешь моих недостатков. Например, я ужасная собственница. — Мне не кажется это таким уж большим пороком. — Если мы поженимся, — сказала она, — я не захочу тебя делить — ни с кем и ни с чем, даже с твоей больницей. Он рассмеялся: — Мы могли бы найти разумный компромисс. Как все это делают. Она посмотрела на него. — Когда ты так говоришь, я почти верю, что это возможно. Когда ты снова будешь в Нью-Йорке? — Как только я тебе буду нужен. Поддавшись чувству, она вдруг быстро поцеловала его в губы. Но в это мгновение Кент и Дениз услышали звук отворяемой двери. Луч света из коридора упал на ковер. Дениз, отстранившись от него, обернулась. — Я подумала, кто это разговаривает? — услышал О'Доннел детский голос. — А ты разве не спишь еще? Познакомься, Кент, это моя дочь Филиппа. Кент увидел худенькую девочку-подростка. — Здравствуй, Филиппа. Прости, что разбудили тебя. — Я читала. Это стихи. Вы их любите? — Боюсь, что у меня не было времени на поэзию. — Вот здесь есть кое-что для тебя, мама. — Должна сказать, Кент, что мои дети решительно настаивают на том, чтобы я снова вышла замуж, — сказала Дениз, взглянув на открытую страницу. — Они ужасные реалисты. — А затем, повернувшись к дочери, спросила: — А что ты скажешь, если я действительно выйду замуж за доктора Кента О'Доннела? — Он сделал тебе предложение? — живо поинтересовалась девочка. — Ну конечно, выходи. — Иногда я просто сомневаюсь в пользе современного прогрессивного воспитания, — сказала Дениз, подходя к Филиппе. — Спокойной ночи, детка. — Мамочка, ты ужасно отстала, просто ископаемое. — Спокойной ночи, Филиппа, — строго повторила Дениз. — Хорошо. Но можно мне его поцеловать, раз он будет моим отчимом? — Филиппа! Девочка, рассмеявшись, чмокнула мать и, прихватив книжку, исчезла. О'Доннел от души расхохотался. Жизнь холостяка в эту минуту показалась ему бесцветной и неинтересной. |
||
|