Артур ХЕЙЛИ ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ДИАГНОЗ

Глава 1

В это жаркое летнее утро жизнь в больнице Трех Графств шла как обычно — со своими часами пик и часами затишья. За стенами больницы жители города Берлингтона, штат Пенсильвания, изнывали от неимоверной жары — 32 градуса в тени, влажность воздуха 78 процентов. А там, где располагались промышленные предприятия города — сталелитейные заводы и железнодорожное депо — и, разумеется, не было никакой тени, температура воздуха была еще выше.

В больнице было несколько прохладнее, но не намного. Однако лишь наиболее состоятельные пациенты да немногие счастливчики из врачебного персонала спасались от жары в помещениях с кондиционированным воздухом.

В приемном отделении больницы, размещавшемся на первом этаже, кондиционеров не было, и Мадж Рейнольдс извлекла за это утро уже пятнадцатую бумажную салфетку из ящика своего стола, чтобы промокнуть мокрое от пота лицо. Мадж Рейнольдс, тридцати восьми лет, старшая сестра приемного отделения, была страстной поборницей личной гигиены и свято верила во все рекламируемые средства. Мысль о том, что в такую жару она может выглядеть отнюдь не «стерильно», приводила ее в ужас и заставляла при первой удобной минуте бежать в дамскую комнату, чтобы опрыснуть себя новой порцией дезодоратора. Однако сейчас она решила прежде позвонить четырем пациентам, которых предстояло сегодня поместить в больницу.

Где-то в разных концах Берлингтона или в его окрестностях они ждали ее звонка, кто с надеждой, кто со страхом, чтобы отдать себя в руки персонала больницы Трех Графств. Держа в руке шестнадцатую бумажную салфетку, мисс Рейнольдс открыла регистрационный журнал и начала набирать телефонный номер.

В амбулатории больницы было прохладнее, чем во владениях мисс Мадж Рейнольдс. Здесь были кондиционеры. В шести кабинетах полным ходом шел прием больных. Шесть врачей-специалистов консультировали больных, кто не мог или по тем или иным причинам не хотел пользоваться платными услугами городских врачей. Старый Руди Германт чувствовал себя вполне комфортно в кресле отоларинголога доктора Макюана, пока тот пытался найти причину прогрессирующей глухоты своего пациента. Сказать по правде, Руди мало беспокоила его глухота, он даже не прочь был спекульнуть ею, особенно когда мастеру надумывалось что-либо приказывать ему или требовать, чтобы он работал побыстрее. Но старший сын Руди настоял, чтобы старик показался специалисту.

Доктор Макюан, недовольно ворча, извлек отоскоп из уха Руди.

— Вам не мешало бы изредка мыть уши, — раздраженно сказал он.

Это было совсем непохоже на доктора Макюана, но сегодня он был не в духе. За завтраком жена снова возобновила начатый вчера разговор о растущих расходах и во всем винила мужа. Расстроенный Макюан, выводя машину из гаража, с такой силой включил скорость, что повредил правое крыло своего новенького «олдсмобила».

Однако, допустив бестактность в отношении Руди, Макюан тут же устыдился своих слов и был рад, что глуховатый пациент их не расслышал. Случай был не совсем простой — глухота могла быть следствием склероза или же опухоли. Профессиональный интерес заставил доктора забыть о личных неприятностях.

В терапевтическом отделении толстяк Тойнби, прикуривая новую сигарету от еще не потухшего окурка, внимательно изучал сидящего перед ним пациента. Выслушивая его жалобы, он и сам вдруг почувствовал легкое покалывание в области печени и подумал, что, пожалуй, временно придется отказаться от обедов в китайском ресторанчике. В сущности, это будет не так трудно — на этой неделе он уже приглашен на обед в два дома, а во вторник можно пообедать в клубе.

Поставив диагноз, он пристально посмотрел на пациента и строгим голосом сказал:

— У вас избыток веса, необходимо соблюдать диету и бросить курить.

Мисс Милдред, старший делопроизводитель больницы, почти бежала по шумному коридору первого этажа.

— Доктор Пирсон! Доктор Пирсон! Лишь тогда, когда она поравнялась с ним, главный патологоанатом больницы остановился.

— Ну, чего вам? — передвинув сигарету из одного угла рта в другой, недовольно спросил он.

Сухонькая маленькая пятидесятидвухлетняя мисс Милдред, являвшая собой классический образ старой девы, тщетно пыталась увеличить свой рост с помощью непомерно высоких каблуков. Она побаивалась грубоватого доктора Пирсона. Но больничная документация, протоколы вскрытий, истории болезней за долгие годы работы в больнице стали ее жизнью. Поборов робость, она храбро приступила к делу:

— Необходимо подписать протокол вскрытия, доктор Пирсон. Отдел здравоохранения требует дополнительные экземпляры.

— В другой раз. Мне сейчас некогда. — Доктор Пирсон был сегодня не в лучшем расположении духа. Но маленькая мисс Милдред не собиралась отступать — она гонялась за ним уже три дня. И Пирсону пришлось сдаться.

— Это что? Я должен знать, что вы мне здесь подсовываете.

— Это история болезни Хоудена.

— Кто такой? Не помню. — Пирсон еле сдерживал себя.

— Помните, рабочий-мостостроитель, сорвался с арки моста во время работы? Представители компании пытались утверждать, что всему виной сердечный приступ, а техника безопасности здесь ни при чем, — терпеливо напомнила ему мисс Милдред.

— Угу, — буркнул себе под нос Пирсон. Пока он подписывал документы, мисс Милдред, раз начав, считала своим долгом продолжить пояснения. Она во всем любила порядок.

— Вскрытие, однако, показало, что сердце у него совершенно здоровое и причина падения совсем не в том…

— Достаточно, знаю, — оборвал ее Пирсон. — Несчастный случай, жене полагается пенсия.

Он поставил еще одну подпись, роняя пепел сигареты на бумаги. Сегодня следы завтрака на его галстуке были заметнее обычного. «Интересно, когда он причесывался в последний раз?» — подумала мисс Милдред. Внешний вид доктора Пирсона давно стал притчей во языцех. С тех пор как десять лет назад умерла его жена, он совсем перестал обращать внимание на свою внешность. Сейчас, когда доктору Пирсону было уже шестьдесят шесть, его скорее можно было принять за бродягу, чем за руководителя одного из важнейших отделений больницы.

Наконец Пирсон подписал последнюю бумагу и, сунув всю охапку в руки мисс Милдред, голосом, в котором слышалось еле сдерживаемое раздражение, спросил, может ли он теперь наконец заняться делами. Сигара прыгала в его губах, и пепел хлопьями падал на отполированный до блеска линолеум. Пирсон так давно работал в больнице, что мог позволить себе то, что не простилось бы молодому врачу, — быть грубым и не обращать внимания на таблички «Не курить», повсюду висящие в коридоре.

На четвертом этаже, в хирургическом отделении, температура и влажность воздуха поддерживались на определенном уровне, поэтому хирурги, врачи-стажеры и операционные сестры, облаченные в зеленые стерильные халаты, могли работать, не страдая от жары. Утренние операции были закончены, и те, кто освободился, направились в больничный кафетерий.

Хирург-ортопед Люси Грэйнджер, прихлебывая обжигающий рот кофе, горячо защищала достоинства только что приобретенного ею маленького «фольксвагена».

— Боюсь, Люси, я сегодня утром ненароком наступил на него, когда выходил из своей машины, — подшучивал доктор Бартлет.

— Пустяки, Гил. Зато вы ежедневно совершаете неплохой моцион, обходя вокруг вашего детройтского чудовища, — парировала Люси.

Гил Бартлет из отделения общей хирургии, обладатель любовно ухоженного кремового «кадиллака», слыл щеголем и единственный из врачей носил бородку. Когда он говорил, эта острая бородка а-ля Ван Дейк так забавно прыгала, что Люси Грэйнджер не могла отвести от нее взгляда.

Неторопливой походкой подошел Кент О'Доннел, главный хирург больницы.

— Кент! — тут же обратился к нему Бартлет. — На той неделе я читаю сестрам лекцию о тонзиллэктомии у взрослых. У вас не найдется цветных диапозитивов, чтобы наглядно продемонстрировать им разницу между трахеитом и пневмонией?

О'Доннел мысленно попытался вспомнить весь запас наглядных пособий, имевшихся в больнице. Он знал, что нужно Бартлету. Речь шла об одном из редких осложнений во время удаления миндалин у взрослых. Даже при удачных операциях бывают случаи, когда крохотные частицы удаленной ткани попадают в легкое и вызывают абсцесс.

— Думаю, что подберу что-нибудь, — ответил он.

— Не найдете снимков трахеи, можете дать ему любые: он все равно не заметит разницы, — под общий хохот съязвила Люси.

О'Доннел улыбнулся. С Люси Грэйнджер они давнишние друзья. Иногда ему казалось, что, будь он не так занят, эта дружба могла бы перерасти в нечто большее.

Этажом выше в отдельной палате под номером сорок восемь больной Джордж Эндрю Дэнтон уже не способен был чувствовать ни жару, ни холод — какие-нибудь считанные секунды отделяли его от полного небытия. Доктор Макмагон держал руку на пульсе умирающего, чтобы не пропустить момент наступления смерти. Сестра Пэнфилд на полную мощность включила вентилятор — в палате, где присутствовала вся семья умирающего, было трудно дышать.

«Какая хорошая семья, — думала про себя сестра Пэнфилд. — Жена, взрослый сын, дочь, и все плачут. Когда придет мой черед, надеюсь, и обо мне кто-нибудь вот так поплачет. Это лучше всякого некролога в газете».

Доктор Макмагон отпустил руку Джорджа Эндрю Дэнтона и посмотрел на родных. Все было ясно без слов. Сестра Пэнфилд, как положено, зафиксировала время смерти — 10 часов 52 минуты.

В других палатах этажа в этот час было, пожалуй, спокойнее, чем обычно. Утренние процедуры, раздача лекарств и обходы врачей закончены, до обеда оставалось немного свободного времени. Кое-кто из сестер спустился вниз выпить кофе, остальные занялись приведением в порядок историй болезни.

«Жалобы на непрекращающиеся боли в брюшной полости», — начала записывать сестра Уайлдинг в историю болезни и, задумавшись, остановилась. Второй раз за это утро сестра Уаилдинг, одна из старейших медсестер больницы, вынимает из кармана своего халата письмо и фотографию, с которой на нее смотрят молодой моряк, ее сын, и незнакомая девушка. Письмо она прочитала дважды, прежде чем поняла, что сын уведомляет ее о скоропалительной женитьбе.

Надо послать поздравительную телеграмму, думает сестра Уайлдинг. Как часто говорила она себе, что уйдет на пенсию, как только сын станет на ноги. Что же, теперь это уже не за горами. Она снова прячет письмо и фотографию в карман и, взяв ручку, продолжает запись: «Небольшая рвота, доктор Рюбенс уведомлен».

В акушерском отделении на четвертом этаже никогда не знают покоя. По мнению доктора Чарльза Дорнбергера, дети имеют обыкновение появляться на свет в самое неподходящее время, причем один за другим, словно с конвейера.

Так было и в этот час относительного затишья во всей больнице. Привезли очередную пациентку Дорнбергера, немолодую негритянку, которая вот-вот должна была произвести на свет своего десятого ребенка. И акушер поспешил в родильное отделение.

В больничной кухне, где не боялись жары, так как давно к ней привыкли, старшая диетсестра Хилда Строуган попробовала рисовый пудинг с изюмом и одобрительно кивнула головой. Она подумала, что все эти пробы, как всегда, в конце недели скажутся на ее весе, когда она в очередной раз повторит ритуал взошествия на весы, но, увы, снятие проб — ее обязанность. К тому же сестре Строуган было уже поздно заботиться о фигуре. Когда она несла свое мощное тело по коридору, казалось, плывет авианосец и все остальные вокруг — неприметный эскорт.

Но что бы там ни было, миссис Строуган любила свою работу. Она с удовлетворением окинула взором свои владения — блестящие никелированные плиты, столы для раскладки пищи, начищенные до блеска кастрюли, белоснежные фартуки поваров и их подопечных. Все ласкало ее глаз.

На кухне была горячая пора: обед — самое хлопотное время дня. Ведь кроме больных предстояло накормить еще и больничный персонал. А потом, когда судомойки займутся горой грязной посуды, повара начнут готовить ужин.

Мысль о грязной посуде заставила диетсестру нахмуриться, и она проследовала в дальний конец кухни, где стояли два посудомоечных аппарата. Этой частью своих владений она едва ли могла гордиться. Модернизация кухни не затронула этот уголок. Разумеется, не все сразу. За те два года, что она работает в больнице Трех Графств, она добилась немалого. Сестра Строуган решила, что настало время снова потребовать от администрации заменить пришедшие в негодность посудомоечные аппараты.

В рентгеновском кабинете, на втором этаже, мысли Джеймса Блэдуика, вице-президента одной из трех самых крупных в Берлингтоне компаний по продаже автомобилей, тоже были заняты едой. Он был голоден как волк. Ему должны были сделать снимок желудка, и поэтому он голодал уже с полуночи. Рентгеновское исследование либо подтвердит, либо отклонит подозрение на язву двенадцатиперстной кишки. Больной надеялся, что подозрения не подтвердятся.

Но доктор Ральф Белл, старший рентгенолог, не сомневался, что у пациента язва.

— Разумеется, вы будете жить, — ответил он на вопрос больного. Всем им хотелось сразу же знать, что он там увидел в своем флюороскопе, но ставить диагноз не его дело. — Завтра ваш врач получит снимки и все вам скажет.

«Да, не повезло тебе, приятель», — подумал про себя доктор Белл.

Неподалеку от главного корпуса больницы, в одной из комнат ветхого здания, которое некогда было мебельной фабрикой, а теперь служило общежитием для медсестер, Вивьен Лоубартон, сестра-практикантка, никак не могла застегнуть «молнию» на платье.

— Сто чертей! — воскликнула она, вспомнив любимое ругательство своего отца.

Вивьен было девятнадцать, и она уже четыре месяца работала медсестрой в больнице. Сначала было трудно, страшно, отвратительно, и порой ей казалось, что она близка к обмороку при виде такого количества болезней.

Но надо было привыкать. Иногда хотелось отвлечься. И тогда она искала спасения в музыке. Берлингтон, небольшой городок, как ни странно, имел прекрасный симфонический оркестр. Вивьен очень огорчилась, когда летом он прекратил свои концерты. Теперь приходилось думать, чем заполнить свободное время между утренними лекциями и дежурствами в больнице.

Наконец-то непослушная «молния» застегнулась, и Вивьен выбежала из комнаты. Боже, какая на улице жара!

Таким было это утро, самое обычное утро в больнице Трех Графств — в ее амбулатории, детском отделении, лабораториях и операционных, в отделениях неврологии, психиатрии, педиатрии, дерматологии, ортопедии, офтальмологии, гинекологии и урологии, в палатах, в административно-хозяйственных службах и в комнатах для свиданий, в больничных коридорах, холлах, лифтах — словом, на всех ее пяти этажах.

Было одиннадцать часов утра пятнадцатого июля.