"ГРУ в годы великой отечественной войны. Герои невидимого фронта" - читать интересную книгу автора (Никольский Виталий)

ГЛАВА 6. Работа в РО штаба Сталинградского фронта. Ликвидация оперативной агентурной разведки

Летом 1942 года немцы предприняли попытку прорваться к Кавказу, выйти к Волге и захватить Сталинград. Нет необходимости останавливаться на всех известных положениях о чрезвычайной серьезности стратегической обстановки, создавшейся на юго-востоке страны. Для отпора наступлению противника готовились резервы, создавались новые формирования.

В конце июля 1942 года меня вызвали в Отдел кадров ГРУ и предложили назначение на должность начальника 2-го отделения РО штаба вновь создаваемого Юго-Восточного фронта (7.08.1942 г. Сталинградский фронт был на короткий промежуток времени разделен на два фронта — собственно Сталинградский и Юго-Восточный).

Я с радостью согласился, не столько потому, что это было значительное повышение по службе, но и потому, что дальнейшее пребывание под руководством Жемчужина, повседневное общение с ним, выслушивание его авантюристических, зачастую просто вредных указаний становилось нетерпимым.

Работа же под Сталинградом должна была развертываться заново, должность обеспечивала известную самостоятельность, участок обещал быть боевым. Что же большего в условиях войны может желать молодой командир?

Меня познакомили с будущим начальником РО штаба фронта подполковником Михаилом Андреевичем Кочетковым, который коротко ввел меня в курс событий, снабдил должными полномочиями и инструкциями по подбору необходимого для развертывания заново 2-го и 3-го отделений РО, имущества и улетел в Сталинград. Кочеткова я встречал ранее в Разведуправлении, до войны, потом на Брянском фронте в первые ее месяцы. Он оставлял впечатление знающего и энергичного командира, опытного разведчика, предоставляющего известную самостоятельность и инициативу своим подчиненным.

Поскольку штаб фронта и его подразделения создавались заново, мне надлежало рассчитать необходимое количество материально-технических средств для обеспечения работы 2-го и 3-го отделений, включая узел связи, агентурные рации, парашюты, оружие, взрывчатые вещества, продовольствие, радиопитание, боеприпасы, получить все это в центральных довольствующих органах и на складах и доставить с одним из прямых воинских эшелонов в Сталинград.

Некоторый опыт, приобретенный во время работы во 2-м отделении РО штаба Западного фронта, помог мне относительно правильно учесть потребности вновь создаваемых разведорганов и в короткий срок отбыть с эшелоном, следующим на Сталинградский фронт, к месту назначения. Имущества самых различных наименований собралось на целый пульмановский вагон.

Несмотря на то, что нашему эшелону, как везущему пополнение на фронт, давали «зеленую улицу», путешествие продолжалось более 10 дней, т.к. чем ближе мы подъезжали к Сталинграду, тем сильнее были разрушения железнодорожных сооружений и путей, чаще совершались налеты немецкой авиации. Станции и полустанки были забиты составами. Многие из них пылали после недавних бомбежек. Картина была примерно та же, что и летом 1941 года на западном направлении.

Со мною ехали два оперативных работника будущего 2-го отделения РО Юго-Западного, а в последующем Сталинградского фронта, старшие лейтенанты Фурсов и Пантелеев. В Сталинграде к нам должны были прикомандировать капитана М.А.Смоленкова. Остальной состав отделения надлежало подобрать на месте.

В Борисоглебске наш эшелон подвергся ожесточенной бомбежке. Был разбит полностью один вагон, несколько человек убило, многих ранило. Станция была почти на сутки выведена из строя. Нужно отметить самоотверженную работу железнодорожников, пытавшихся любой ценой растолкать пробку, образовавшуюся в результате налета и привлекавшую новые атаки вражеских самолетов. В ночь на 9.08.42 года мы двинулись дальше, а утром 11.08 наш эшелон окончательно остановился в степи на каком-то полустанке или разъезде, до отказа забитом товарными вагонами, цистернами и платформами. Дальше поезда не ходили, т.к. линия была разбита бомбежкой и заставлена порожняком. До Сталинграда оставалось около 180 километров. Юго-западнее слышался шум боя. Очевидно, линия фронта была недалеко. Часть, при которой мы находились в одном эшелоне, разгрузилась и спешно, своим ходом, направилась на гул орудий. Мы остались одни. Для перевозки нашего имущества нужно было не менее 5 грузовиков «ЗИС-5» — самых мощных, что мы имели в то время, грузоподъемностью в 3 тонны.

Оставив своих подчиненных на забитом вагонами полустанке охранять груз, я на попутных машинах добрался до Сталинграда, нашел разведотдел и с помощью его начальника подполковника М.А.Кочеткова получил заветные 5 грузовиков. К утру 12.08, к радости моих спутников, считавших меня погибшим, я вернулся к опустевшему эшелону. Едва мы успели перегрузить наше имущество на автомобили и отъехать на полтора-два километра в тень небольшой придорожной рощи, как на полустанок налетела девятка «Ю-88», и через несколько минут товарные вагоны нашего эшелона, залитые потоками горючего из разбитых цистерн, пылали, как громадный костер, а через несколько часов железнодорожная линия на этом участке была перерезана прорвавшимися немецкими танками. Наша спешка оправдала себя. Несмотря на многократные налеты немецкой авиации в пути, охотившейся и здесь за каждой автомашиной, мы благополучно добрались во фронтовой город, которому второй раз за 24 года пришлось пережить ужасы войны. За этот «рейс» приказом командующего фронтом я был награжден орденом Красной Звезды. С 15.08.1942 г. 2-е отделение РО штаба фронта начало работу.

Сталинград — большой промышленный город, в прошлом купеческий Царицын, насчитывавший свыше 500 000 человек населения, ставший в 30-х годах центром советского тракторостроения, в ту пору имел значительное количество старых деревянных построек, образовывавших целые улицы. Окраины полностью состояли из одноэтажных обывательских домиков, и лишь в центре вокруг площади Павших Героев да у тракторного завода и других промышленных предприятий возвышались многоэтажные современные здания. Несмотря на близость фронта, в городе оставалось много гражданских лиц. Были открыты магазины, кинотеатры. Несмотря на налеты вражеской авиации, работали на оборону заводы «Красный Октябрь», «Баррикады» и другие. До двухсот тысяч сталинградцев возводили оборонительные сооружения на подступах к городу, тысячи и тысячи вступили в народное ополчение. Массовой эвакуации населения города не производилось. Возможности ее осложнялись отсутствием мостов через Волгу. Все сообщение с левым, тыловым, берегом осуществлялось на баржах и катерах, занятых почти полностью обслуживанием фронтовых перебросок. Ширина реки у города была более километра.

По опыту, приобретенному в первые месяцы войны на Западном фронте, я отказался от расквартирования постоянного и переменного состава отделения в центре города и расположился в нескольких хибарках на его окраине. Рядовой и сержантский состав для обслуживания отделения мы без труда подобрали в запасном полку и, не теряя времени, начали поиски людей, которых можно было бы после непродолжительной подготовки, главным образом по радиоделу, направить на разведку в тыл противника.

Подготовка разведчиков и диверсантов, подобранных нами из числа местных жителей, рядового и сержантского состава частей, осуществлялась централизованно во фронтовой разведывательной школе, недавно созданной при РО. Командовали этим учебным заведением майор Шарыгин и батальонный комиссар Цирлин, преподавали — наши офицеры и несколько радиоспециалистов. Начинать все нужно было заново, с нулевого цикла. Не было людей, пособий, материально-технических средств, продовольствия и, самое главное, опыта и теоретической подготовки у большинства командиров-начальников.

Помимо привезенных нами из Москвы парашютов, агентурных раций, небольшого запаса оружия, тола и продовольствия, в РО не имелось ничего. Не было автотранспорта, гражданской экипировки, пайков для текущего довольствия сравнительно большого количества разведчиков, число которых все увеличивалось. Однако выход был найден. Командование фронтом снабдило нас «чрезвычайными» полномочиями. Нам были выданы мандаты, предоставляющие право отбирать у всех учреждений Сталинградской области, за исключением обкома ВКП(б), легковой и грузовой автотранспорт, забирать для нужд фронта в торговых организациях гражданскую одежду и продовольствие, для переменного состава были выданы красноармейские пайки, и вскоре мы имели все необходимое для развертывания подготовки разведчиков. Правда, не обошлось и без курьезов. 20.08.1942 г., возвращаясь из разведшколы, одно из подразделений которой находилось на левом берегу реки в деревушке Суходол, мы обогнали автомобиль «М-1». Задержали, проверили документы. Владельцем его оказался секретарь Калачского райкома ВКП(б), обеспечивший себя запасами ГСМ, продовольствия, водки и фиктивными документами, свидетельствующими о том, что он якобы является командиром истребительного батальона, однако указать, где находится его подразделение, «командир» не смог. Шофер мошенника, оказавшийся более порядочным, чем его шеф, попросил направить его в какую-либо часть, т.к. ему, по его словам, было стыдно болтаться в тылу, в то время как его товарищи воюют. Высадив незадачливого районного руководителя, не понявшего своей роли в столь грозное время, мы отобрали его автомобиль для нужд фронта, в чем выдали расписку, как это делали обычно всем.

22.08.1942 г. я внезапно был вызван к члену Военного совета фронта, секретарю Сталинградского обкома ВКП(б) Чуянову. Кратко подготовив доклад о состоянии дел в разведке, я прибыл в указанное время. Каково же было мое удивление, когда Чуянов с места в карьер предъявил мне обвинение в бандитизме и потребовал письменного объяснения, на каком основании мною была отобрана злосчастная «эмка» у районного вельможи. Мандат на право конфискации любого гражданского автотранспорта несколько успокоил члена Военного совета, но он продолжал утверждать, что я, как член партии, из чувства уважения к партийному руководителю не должен был трогать имущество райкома. Меня удивила столь нежная забота о дезертире, пытавшемся удрать с фронта по подложным документам, и я высказал свое мнение о нем, добавив, что такие руководители должны привлекаться к уголовной ответственности по законам военного времени. Приказав вернуть автомашину, Чуянов, не поинтересовавшись работой отдела, его нуждами и задачами, отпустил меня, очевидно, тут же забыв об отданном приказании, которое я даже при желании не мог выполнить, т.к. автомобиль к тому времени был уже разбит при переправе. Мне казалось, что члену Военного совета при громадном объеме ответственности за судьбы фронта, города, людей нужно было выделять из массы вопросов наиболее важные.

23 августа с утра начались массированные налеты на город фашистской авиации. Непрерывный рев моторов, вой бомб, грохот разрывов, рассыпающиеся каменные здания, море огня, охватившего деревянные строения, обезумевшие от ужаса дети, женщины и старики, мечущиеся по улицам, — все это далеко превзошло виденное ранее и на всю жизнь врезалось в память.

Противовоздушную оборону города составляли главным образом зенитки, которые не смогли в должной мере прикрыть его от массированных налетов. Наша авиация почти отсутствовала. Одиночные самолеты «И-16» сбивались немецкими «Me-109», сопровождавшими пикирующие бомбардировщики, без особого труда, несмотря на самоотверженность наших пилотов, т.к. скорость «Мессеров» значительно превосходила скорость наших истребителей. Все это создавало возможность для немцев безнаказанного полета над городом и прицельного бомбометания. Сотни очагов пожаров, вызванных немецкими «зажигалками», никто не тушил. Отсутствовали пожарные команды, не работал водопровод. Спасением гражданского населения практически никто не занимался. Оставшиеся в городе местные жители были предоставлены самим себе. Тысячи людей бросились к Волге и пытались под огнем переплыть ее на подручных средствах — лодках, бревнах, досках. И над всем этим адом кружили, как на параде, немецкие бомбардировщики, сбрасывая бомбы и расстреливая людей из пулеметов. В первый же день было совершено свыше 1000 вражеских самолетовылетов, превративших город и особенно его центр в груду пылающих развалин. Нетронутыми оставались нефтехранилища и элеватор, которые, очевидно, немцы надеялись захватить вместе с содержимым для своих целей.

Тяжелые картины смерти и разрушения можно было видеть повсюду.

Запомнилось крытое убежище на дворе, окруженном деревянными домами. При налете в него набилось множество людей. Дома загорелись и образовали гигантский круговой костер, в центре которого располагалось укрытие с находившимися в нем жителями. Они почувствовали огонь только тогда, когда снаружи, на поверхности, он уже не давал возможности выйти из огненного кольца. Все, пытавшиеся спастись в укрытии, сгорели.

Пылали госпитали с ранеными и больными. Малочисленный медперсонал пытался спасти тех, кто не мог двигаться, и погибал от бомб, пуль, завалов, огня вместе с ними. На одной из улиц нас со Смоленковым остановила плачущая женщина. Она просила помочь, но не ей, а раненому старшему лейтенанту, выползшему из-под развалин горевшего госпиталя. Он был под огнем перенесен мужем этой женщины в подвал, где его семья укрывалась от бомбежки. Раненый был в весьма тяжелом состоянии, и нам удалось определить его на одну из машин, следовавшую за Волгу. Надо было видеть, как благо дарили нас эти чудесные люди. А ведь благодарить, а может быть, и наградить за спасение раненого командира нужно было их.

Трудным было снабжение защитников города. Доставка всего необходимого для боя и эвакуации раненых через Волгу осуществлялась на баржах с буксирами и катерами. Переправы постоянно находились под воздействием авиации противника, а прикрывались, на первых порах, почти одним зенитным огнем. Насколько важным было значение переправ для обороны города, можно судить по тому, что с ноября на них постоянно дежурили заместители командующего фронтом, определявшие очередность движения людей и техники через Волгу. Количество лиц, коим разрешалось беспрепятственно и вне очереди переправляться в ту и другую сторону, было весьма ограничено, и им выдавались специальные пропуска.

В сентябре в одну из поездок на тыльную сторону, как раз когда наша большая волжская баржа, нагруженная автомашинами и сотнями раненых, медленно буксируемая маленьким катером, находилась где-то посередине реки, на нее налетел немецкий пикировщик. С воем неподалеку падали бомбы, поднимая высокие столбы воды. Среди раненых поднялась паника. Некоторые из них бросались в воду, и среди криков, стонов, воплей терялся слабый голосок медсестры, совсем еще девочки, бегавшей от одной группы раненых к другой и успокаивавшей их. Она хватала ползущих к бортам солдат за руки, уговаривала их, как маленьких детей, хотя каждый из них был значительно старше ее: «Родненькие, успокойтесь, он не попадет, только не прыгайте, все будет хорошо». Эта маленькая девушка, почти ребенок, не видела личной опасности. Она спасала вверенных ей людей, не думая о себе. К счастью, одна из бомб, предназначавшихся нам, попала в стоявшую на отмели баржу с лесом. От взрыва веером разлетелись в стороны бревна и доски. Летчик, решив, очевидно, что его задача выполнена, а может быть, израсходовав весь боекомплект, отвалил в сторону. Только тогда у сестры наступила реакция… Она разрыдалась. «Восемь человек, восемь человек утонули, я же им говорила», — всхлипывала она. У причала к девушке подошел уже пожилой, заросший седой щетиной капитан с завязанной окровавленными бинтами головой и рукой на перевязи. Как бы между прочим он сказал: «Дочка, если бы у меня был орден, я снял бы его и отдал тебе. Спасибо тебе от всех нас!»

В конце августа 1942 года, во время одного из ожесточенных налетов фашистской авиации на Сталинград, наши зенитчики сбили немецкий истребитель «Мессершмитт-109». Выбросившийся с парашютом пилот приземлился на окраине города и был схвачен нашими бойцами. Жители разрушенного, пылающего города в ярости хотели прикончить на месте фашиста — одного из тех, кто был виновен в гибели тысяч мирных жителей — женщин, детей, стариков. С трудом удалось удержать их от этого акта законного возмездия за воздушный бандитизм.

На допросе летчик держал себя крайне высокомерно, давать какие-либо показания отказался, сообщил лишь свою фамилию, добавив, что он является потомком Бисмарка. При этом пленный нагло заявил, что, очевидно, никому из здесь присутствующих имя этого великого немца не известно, поскольку культурный уровень советских командиров настолько низок, что они, кроме истории своей партии, ничего не знают. Летчик был удивлен, когда я заявил, что имя Бисмарка в СССР хорошо известно хотя бы потому, что он был противником войны Германии с Россией. Пленный оставлял впечатление отъявленного фашистского головореза. Во время допроса вблизи дома, где мы располагались, взорвалась немецкая бомба. Стекла были выбиты, упало несколько досок с потолка. Пленный внешне ничем не показал страха. На замечание, что он может переселиться в «потусторонний мир» от рук своих же друзей, он ответил, что будет от души благодарен им, так как в этом случае нас тоже уничтожат. Для допроса фашистский пилот был направлен в разведотдел штаба фронта.

Позже стало известно, что потомок Бисмарка, находясь в лагере военнопленных, вступил в антифашистскую школу, работал в Комитете «Свободная Германия» и в числе многих генералов и офицеров вермахта подписал воззвание к германским солдатам и офицерам с требованием кончать гибельную для немецкого народа войну.

Когда вопрос о подписании этого воззвания обсуждался на собрании генералов и офицеров гитлеровской армии, многие, в том числе и Паулюс, колебались, ставить ли свои подписи, и даже выступали против этой политической акции, опасаясь за семьи, которые могли быть репрессированы гитлеровцами. Паулюс резко оборвал выступавшего на собрании военнопленных потомка «железного канцлера», заявив, что тот еще молод иметь свое мнение и навязывать его старшим по званию, тогда Айзиндель ответил: «Вы, господин фельдмаршал, в течение ряда лет повиновались безграмотному ефрейтору и безоговорочно выполняли его указания, приведшие Германию к катастрофе. Будьте любезны выслушать советы лейтенанта вермахта, направленные к спасению родины».

Недавно я узнал из наших газет, что он жив, здоров, в июне 1992 года побывал в СССР, чтобы собрать материалы для съемки кинофильма с воспоминаниями о России. Граф написал книгу о незабываемых годах и встречах в годы войны.

Наблюдая ужасные картины массовой гибели гражданского населения в Сталинграде, видя страдания беззащитных советских людей, наши солдаты и командиры преисполнялись чувством жгучей ненависти к врагу, нарушившем у нашу мирную жизнь, и с особым упорством защищали каждую пядь родной земли. Вместе с тем, видя жертвы и страдания нашего народа, иногда возникала мысль, что при лучшей организации можно было спасти от уничтожения многие тысячи и сотни тысяч стариков, женщин и детей при условии их своевременной, возможно, даже принудительной, эвакуации из городов и районов, подвергавшихся опасности превращения в место ожесточенных боев. Оставлять в таких районах было целесообразно лишь минимум самодеятельного населения, необходимого для обслуживания войск.

Практически же, плохо информированные о положении дел на фронтах, жители крупных городов и поселков, не говоря уже о деревнях, не покидали добровольно насиженных мест, а когда становилось очевидным, что эти города станут ареной боевых действий, эвакуация их становилась практически невозможной. Так было в блокированном Ленинграде, где погибло от голода около 600 000 человек, в Минске, Смоленске, Гомеле, Сталинграде и многих других городах, откуда эвакуировали главным образом оборонные предприятия и их рабочих. Естественно, что потери неорганизованного населения, совершенно не подготовленного в вопросах, составляющих теперь то, что мы называем гражданской обороной, были чрезвычайно велики. Боясь паники, военные и гражданские власти всемерно пресекали слухи о продвижении противника. Совет даже родственникам эвакуироваться в тыл мог быть рассмотрен как провокация, происки немецкой агентуры и пораженчество со всеми вытекающими отсюда последствиями. А впрочем, рассматривая те грозные события много лет спустя после их свершения, невольно вспоминается афоризм: «Через десятки лет после поражения каждый ефрейтор знает, что нужно было бы совершить, чтобы одержать победу».

В сентябре фронт вплотную подошел к городу. Непрерывный артобстрел, налеты вражеской авиации сильно затрудняли подготовку людей к отправке в тыл противника. Да и пребывание будущих разведчиков непосредственно в расположении наших войск не отвечало принципам конспирации. Было принято решение перевести 2-е и 3-е отделения РО в город Ленинск, расположенный в 60 километрах от Сталинграда за Волгой.

Всем нашим маленьким коллективом мы упорно работали по подбору и подготовке людей, формированию и сколачиванию разведгрупп. В запасном полку и среди местных жителей было привлечено до ста человек добровольцев, желавших сражаться с врагом на «тихом фронте». Среди этих патриотов были не только воины, но и девушки, люди более чем зрелого возраста, представители различных профессий. Имелся даже один солист ГАБТ рядовой Варламов А.А. На него мы делали особую ставку, намереваясь заслать его в глубокий тыл к его бывшему другу, оставшемуся у немцев.

С учетом знания местности, обстановки, наличия связей на оккупированной территории были скомплектованы группы, подготовлены по оперативным задачам резиденты. Задерживали отправку на задание всей этой массы разведчиков радисты, на обучение которых, при самой интенсивной работе, требовалось 3–4 месяца. Без радиосвязи посылать разведчиков было нецелесообразно. Маршрутные группы и многочисленные одиночки-разведчики, посылаемые в тыл врага через линию фронта, несли чрезмерно большие потери и не выполняли задач из-за большой плотности немецких войск, сконцентрированных на этом направлении.

В спешном порядке работала разведшкола РО фронта (начальник — майор Шарыгин, заместитель по политчасти — батальонный комиссар Цирлин). Тем временем враг вступил в город, вернее, на его развалины. Нужно было на всякий случай создавать запасную сеть разведки на своей территории. С этой целью нами были созданы резидентуры в Бекетовке, Ахтубе, собственно Сталинграде, Ленинске, Черном Яре и многих других пунктах. Их снабжали запасом продовольствия, денег, радиоаппаратурой.

В конце ноября разведотдел планировал начать массовую заброску радиофицированных групп и отдельных разведчиков в глубокий тыл немцев.

В 8-й воздушной армии, которой командовал в ту пору генерал-майор Т.Т. Хрюкин, были подготовлены транспортные самолеты «Ли-2», уточнены задачи, пополнены запасы снаряжения, продовольствия, проверены документы.

Однако буквально накануне начала настоящей работы, которой все мы с нетерпением ожидали, все сорвалось. В штаб фронта 20.11.42 года прибыл из Москвы представитель ГРУ подполковник А.А.Голиков (однофамилец генерала) с приказом Сталина, которым предписывалось ликвидировать второе и третье отделения разведотдела, разведчиков и оперативных работников агентурного аппарата до старших лейтенантов включительно направить в войска, личные дела и все материалы на разведчиков, находящихся в тылу противника, передать для дальнейшей работы в органы СМЕРШ. Радистов, резидентов и оперативных работников от капитана и выше откомандировать в распоряжение ГРУ. В дальнейшем намечалось вести оперативную агентурную разведку централизованно со специально созданных баз ГРУ квалифицированными силами с достаточно современным материально-техническим обеспечением. Получаемая в тылу противника информация должна была обрабатываться в ГРУ и высылаться в армии и фронты в виде систематизированных сводок и донесений. Разведывательные пункты при армиях этим же приказом расформировывались на тех же основаниях.

Только настоятельные просьбы командующих фронтами заставили Генштаб признать несостоятельность произведенной реорганизации и в апреле 1943 года вновь вернуть агентурные разведорганы фронтам, что также потребовало значительной ломки организационных форм работы, длительного периода становления, потерь в людях, подготовки и расстановки новых кадров оперативного состава, подбора разведчиков для переброски в тыл противника в массовых количествах. И все это в то время, когда войскам требовалась постоянная, достоверная и исчерпывающая информация о планах и намерениях врага. Кстати, армиям агентурный аппарат так и не вернули. Приказ пока оставался приказом. Мне же было поручено ликвидировать то, что было создано упорным трудом всего нашего коллектива и должно было, по нашему глубокому убеждению, помочь командованию в разгроме врага. У всех нас было весьма подавленное состояние. Мы чувствовали всю нелепость предписанных нам действий, но ничего не могли предпринять. Мало того, нам пришлось еще в какой-то мере разъяснять этот приказ на разведывательных пунктах и оперативному составу отделений и школы разведчиков, которая тоже расформировывалась. Если бы не уверенность, что это было проявление обычного недомыслия, можно было заподозрить инспиратора приказа и директивы в глубоко продуманной диверсии.

Для расформирования агентурных органов были даны весьма ограниченные сроки. Нужно было сдать имущество, откомандировать людей не только своих, но и разведпункта 57-й армии, которая в это время, развивая наступление, начавшееся по всему фронту, вела бои за Абганерово.

22.11.42 года, поручив капитану М.А.Смоленкову работу по расформированию разведшколы и подготовку личных дел разведчиков, убывающих в Центр, я, по приказанию начальника РО, направился догонять 57-ю армию, в полосе наступления которой действовал наш разведывательный пункт (РП), возглавлявшийся в ту пору майором В.А.Дубинским. На РП, как и в остальных агентурных разведорганах РО, разведка велась лишь маршрутниками. Засылка радиофицированных групп ограничивалась отсутствием радистов.

Штаб 57-й армии ориентировочно должен был находиться в поселке Абганерово, только что взятом после упорных боев нашими войсками. Переправившись через Волгу у деревни Черный Яр, мы с водителем Вавилкиным, накрутившим со мною по фронтовым дорогам не одну тысячу километров, ехали, обгоняя бесчисленные колонны наших резервов, двигавшихся к фронту. Свернув несколько в сторону по указателю «На Абганерово», мы попали на малонаезженную дорогу, где движение было значительно меньше и населенные пункты встречались реже.

Вдруг на безлюдном участке пути из придорожного оврага наперерез нам выдвинулось в походной колонне подразделение румын около роты. Впереди шло несколько офицеров. У нас с Вавилкиным мелькнула одна и та же мысль: «Конец». Развернуться по сильно разбитой грунтовой дороге было трудно, так как глубоко прорезанная в грязи колея не позволяла это сделать достаточно быстро. Мы продолжали движение вперед. К нашему изумлению, при виде советской автомашины офицеры и солдаты дружно подняли руки вверх и закричали хором: «Плен, плен», — а один из офицеров подбежал к нам и на ломаном русском языке заявил, что он просит принять пехотную румынскую роту численностью 98 человеке плен. Сдаются они добровольно, так как не намерены умирать за фашистов. Задерживаться мы не имели права, поскольку были весьма ограничены во времени. Задание по самоликвидации по непонятным причинам носило особо срочный характер. Показав румынам дорогу на переправу, мы продолжали свой путь, оглядываясь на толпу вооруженных солдат противника, из которых каждый мог, придя в себя, дать очередь по нашей полуторке. Когда они скрылись из виду, Вавилкин глубокомысленно заявил: «Да, товарищ майор, по ордену сорвали мы с вами у себя с груди. Забрать бы у них оружие в машину, а их провести строем до переправы и сдать коменданту под расписку. Майор Никольский и рядовой Вавилкин взяли вдвоем целую роту румын. Об этом можно было бы и внукам рассказывать». — «Так и рассказывай, кто же тебе запретит», — заметил я. — «Рассказывать все можно, да кто потом без доказательств поверит», — резонно ответил Вавилкин.

При подъезде к Абганерово все напоминало о только что закончившихся ожесточенных боях. Груды изуродованных трупов немцев, румын и наших воинов, множество сгоревших и подбитых немецких и наших танков, разбитых орудий, исковерканных машин, ящиков покрывали землю.

В Абганерово я доложил начальнику штаба 57-й армии полковнику Кузнецову, бывшему сотруднику ГРУ до войны, о приказе расформировать пункт. Он весьма сожалел о таком решении, но приказ Сталина не допускал задержки в исполнении даже в ходе наступления.

Догнав РП, мы с его начальником с болью в сердце расформировали его, направив оперативных работников, рядовой и сержантский состав в части, а радистов, раненых разведчиков, которых по излечению можно было использовать в оперативной разведке, разместив с трудом на рации типа СЦР и моей полуторке, захватили с собою. Особенно тяжело было передавать дела на маршрутников, находящихся в тылу противника, в органы СМЕРШ. Многие из этих маршрутников неоднократно выполняли задания разведки в тылу противника. Их нужно было бы награждать за боевые подвиги. Сделают ли это по нашей рекомендации и представлениям их новые начальники?

В РО штаба фронта мы двигались уже колонной в две автомашины, нагруженные ранеными и оперативным имуществом. В Черном Яре уже знакомый нам комендант переправы категорически отказался погрузить наши автомобили на готовую к отправке баржу без разрешения дежурившего при нем представителя командующего фронтом. Попросив задержать отправку парома на несколько минут, я подбежал к стоявшему на берегу несколько в стороне от причала молодому, неизвестному мне генерал-майору, представился ему и доложил о выполнении приказа начальника штаба фронта. Не глядя на меня, генерал приказал немедля разгрузить машины и направить их обратно в Абганерово в распоряжение начальника тыла 57-й армии. Мои доводы о том, что демонтировать радиостанцию нельзя, а раненых оставить без медицинской помощи бесчеловечно, ни к чему не привели. Документы за подписью начальника штаба фронта, по которым люди и грузы, следуемые со мною, проверке не подлежали, специальный пропуск на внеочередную переправу ретивый администратор просто не стал смотреть, да и вряд ли что-либо увидел в них, поскольку еле держался на ногах от «усталости», дополненной наркомовской порцией водки, вероятно, несколько больше ста граммов.

Вернувшись к барже, я обнаружил свои автомашины уже погруженными, поскольку здравомыслящий комендант, перед этим ознакомившийся с моими документами, был уверен в том, что я получу санкцию на переправу. Не став его разуверять, я прыгнул на медленно отваливавшую баржу, и мы поплыли на тыльный берег. Когда шустрый катерок оттащил нас уже метров на 400, один из солдат комендантской команды заметил: «Кажись, нас догоняет генерал». И действительно, за нами мчался на катере представитель командующего фронтом. Он стоял на корме в расстегнутом кожаном реглане и, казалось, внимательно всматривался в толпившихся на барже людей. Признаюсь, меня охватил страх куда больший, чем при немецких бомбежках и обстрелах. В такой ответственный момент генерал, облеченный несомненно чрезвычайными полномочиями, мог за невыполнение приказа расстрелять на месте или в лучшем случае арестовать и отдать под суд военного трибунала, который, бесспорно, наказал бы ослушника по всей строгости законов военного времени.

Катер приблизился к барже, обогнал ее, и генерал, высадившись на противоположном берегу, быстрыми шагами направился в сторону стоявших в кустарнике палаток. «В медсанбат пошел», — с завистью заметил солдат, который, очевидно, уже успел изучить распорядок дня этого большого начальника.

Камень упал с моих плеч. Дальнейший рейс протекал спокойно, и мы с Дубинским своевременно доложили начальнику РО о выполнении работы по расформированию разведпункта. Объединенными усилиями мы за три дня ликвидировали то, что с большим трудом, затратой крупных материальных средств создавали в течение четырех месяцев. Возникал вопрос: не ошибка ли это, не придется ли все это восстанавливать заново?

Перед отъездом в Москву пришлось еще раз проехать по созданным нами запасным резидентурам для проверки их готовности, хотя успешно развивающееся наступление нашей армии вызывало уверенность в том, что их услуги, очевидно, под Сталинградом не понадобятся.

Возвращаясь из последнего на этом фронте рейса, на той же переправе у Черного Яра, Волгу пришлось переплывать на барже вместе с несколькими сотнями военнопленных румын, среди которых было и некоторое количество немцев. Конвоировали это «войско», напоминавшее своими бараньими шапками мирную толпу мужиков из Прикарпатья, трое наших раненых бойцов во главе с младшим лейтенантом. Было видно, что румыны искренне довольны пленом. Многие из них пытались выразить свою лояльность на ломаном украинском языке, а то и просто всем понятным: «Антонеску — капут, Гитлер — капут».

Баржа медленно тянулась за буксиром. С неба сыпала крупа, по реке плыло «сало». Над переправой уже не висели самолеты противника, и непривычная тишина действовала успокаивающе. Не будь этой многоплеменной толпы, могло бы казаться, что война ушла куда-то далеко.

Вдруг в толпе пленных началось оживление. Местами возникали короткие рукопашные схватки. Затем десятки фигур в серых шинелях полетели за борт. Многие немедленно шли ко дну. Другие в течение нескольких минут пытались плыть в ледяной воде, но неизменно скрывались в волнах. Через десяток минут все вновь смолкло, и какой-то сублокотинент (младший лейтенант) доложил: «Мы расправились с немецкими фашистами».

На мой упрек старшему конвоя, почему он не попытался пресечь самоуправство, тот не без резона ответил: «Нас здесь 4 человека, а их 800, и мне не хотелось в этой свалке очутиться случайно за бортом. А кроме этого, если свои дерутся, чужому лучше не ввязываться». Война сделала не по годам мудрым этого парня, ранее, очевидно, мирно работавшего где-либо в колхозе или на производстве и жалевшего, вероятно, даже утопающего котенка. При всех обстоятельствах румынская демонстрация лояльности за счет пленных немцев, бывших друзей и союзников, мне не понравилась.

30.11.42 года группа оперативных работников РО Сталинградского фронта в соответствии с приказом выехала в Москву, как раз в тот момент, когда войска фронта доколачивали окруженную группировку Паулюса. Было радостно и грустно одновременно. Радостно от гордости за свою великую Родину, которая выходила с честью из столь тяжелого испытания, от чувства новой значительной победы над врагом. Эта победа была уже реальностью. Грустно от сознания невыполненного долга, необходимости покидать фронт в наиболее радостное для солдата время, в период наступления. Впереди нас ожидали новые задачи.