"ГРУ в годы великой отечественной войны. Герои невидимого фронта" - читать интересную книгу автора (Никольский Виталий)

ГЛАВА 4. Армейское звено оперативной разведки в первые месяцы войны

Когда я на попутных автомашинах, идущих к фронту, прибыл 7.11.1941 г. к месту назначения, 10-я армия в составе войск фронта уже перешла в наступление и, развивая его, вела бои за город Михайлов, взятый незадолго до этого немцами.

Западная окраина города была еще в руках противника, а разведотдел штаба армии, вопреки всем положениям, находился уже на восточной его окраине, менее чем в двух километрах от передовой.

Армией в ту пору командовал бывший начальник РУ Генштаба Красной Армии генерал-лейтенант Ф.И.Голиков, приложивший перед войной немало усилий к тому, чтобы сгладить остроту информации с мест о готовящемся немцами нападении на СССР. Начальником штаба был генерал-майор Н.С.Дронов, которого в конце декабря сменил С.И.Любарский. Членами Военного совета являлись корпусные комиссары Т.Л.Николаев и С.К.Кожевников.

Пребывание командующего армией в прошлом на руководящей работе в РУ сказалось, в известной степени, на комплектовании кадрами штаба армии.

Так, заместителем командующего был бывший заместитель начальника Разведуправления генерал-майор К.С.Колганов — самоотверженный, честный командир, грамотный в оперативном отношении военачальник, незаслуженно сниженный в воинском звании по представлению Мехлиса[5] за какую-то неудачу в первые месяцы войны. Мой непосредственный руководитель — начальник РО штаба армии майор А.Г.Колесов служил в РУ адъютантом у Голикова. Это был смелый командир, боявшийся гнева своего руководства значительно в большей мере, чем противника. Начальник отдела кадров армии майор В.А.Мальков работал ранее в политотделе РУ РККА.

Разведотдел штаба армии был почти полностью укомплектован бывшими сотрудниками РУ, не имевшими, к несчастью, так же, как и начальник, опыта практической работы в войсках. Но это все были молодые, энергичные, смелые командиры, восполнявшие недостаток боевого опыта старанием, готовностью выполнять любые задания, не считаясь с их трудностью и опасностями. Старший помощник начальника РО по войсковой разведке и информации капитан С.А.Фомин, его коллега капитан Ф.И.Шарафаненко, мои помощники старшие лейтенанты Н.П.Куличкин, И.Я.Корчма, М.Д.Житков являлись в прошлом сотрудниками центрального аппарата разведки, были известны мне по работе в Москве. Таким образом, знакомиться с коллективом необходимости не возникло, да и времени для этого не было. Началась напряженная боевая работа.

Я и три моих помощника составляли так называемое 3-е отделение РО, в задачу которого входила добыча информации о планах и намерениях противника, для чего предусматривалось создание агентурной сети в его тылу, производство диверсий, подготовка на случай временного отхода своих войск запасной агентурной сети.

Кадры для проведения всей этой работы мы вчетвером должны были подбирать и готовить из числа местных жителей, военнослужащих, выходивших из окружения, солдат и командиров своих войск, военнопленных и перебежчиков противника. После ускоренной, длившейся иногда всего несколько часов, подготовки, как правило, без достаточной проверки, разведчики переправлялись через линию фронта, с ними обусловливалось время и место встречи по возвращении с задания. Данные, полученные таким образом, систематизировались, предварительно обобщались и направлялись начальнику РО для использования в разведсводках.

Для решения таких сложных и ответственных задач отделение имело в своем распоряжении только 4 оперативников, никакими другими силами и средствами оно не располагало. Отсутствовали штатный обслуживающий персонал, транспорт, средства связи, гражданская экипировка, продовольствие, технические средства. Не имелось утвержденных положений об оперативной агентурной разведке, и каждый ее сотрудник в решении своих задач руководствовался лишь здравым смыслом и интуицией, т.к. зачастую не было возможности даже посоветоваться со старшим начальником. При решении каждой несложной в принципе операции оперативные работники сталкивались с непреодолимыми трудностями ее материального обеспечения. Автомобиль для перевозки разведчиков рассматривался как роскошь. Автотранспорта не хватало для доставки боеприпасов и эвакуации раненых. Разведчиков зачастую нечем было кормить. Для экипировки предназначенного к отправке в тыл врага нашего военнослужащего приходилось выменивать у местных жителей гражданскую одежду на военную форму. Лишь в начале 1942 года удалось добиться разрешения получать для питания разведчиков 20–30 солдатских месячных пайков. Без ограничений можно было лишь снабжать наших людей деньгами, но они в прифронтовой полосе и у нас, и у противника практически никакой ценности не имели, а выдача их большими суммами могла стать причиной провала. Агентурных радиостанций в армии не было.

Понятно, что при таком состоянии дел можно было вести лишь пешую маршрутную разведку, что мы и делали, набирая и наскоро подготавливая советских патриотов преимущественно из числа гражданских лиц, знающих отлично местные условия, имевших связи на занятой немцами прифронтовой полосе. После краткого инструктажа такие разведчики (в том числе женщины, старики и даже подростки) переправлялись нами через линию фронта с задачами получения сведений методом наблюдения и осведомления о численности танков, артиллерии, самолетов на прифронтовых аэродромах, передвижении войск и др. Пройдя по определенному маршруту или дойдя до нужного населенного пункта, собрав сведения о войсках врага, такой маршрутник возвращался на оговоренный участок фронта, где его принимал наш работник. Понятно, что в период наступления таким путем решить большинство разведывательных задач было нельзя. Наши лучшие разведчики-маршрутники, подобранные в Михайлове, которых направляли окольными путями в Богородицк, отстоявший от нас на 70–80 км, должны были пройти скрытно от противника пешком в один конец около 100 км, провести разведку и вернуться обратно. Тем временем наши войска с боями успевали уже далеко продвинуться вперед, вследствие чего разведчик зачастую не мог найти своих начальников, информация обесценивалась. А бывало и так, что стремительно наступающие войска обгоняли наших «ходоков» еще при их движении к месту разведки. Много наших людей гибло и в процессе сбора сведений в прифронтовой полосе и особенно при переходе линии фронта. Таким образом, несмотря на героические усилия наших чудесных советских людей, на том уровне организации и обеспечения агентурной разведки признать ее эффективной было нельзя, и при тех условиях основным средством добывания сведений о противнике в армии была войсковая разведка боем. С началом наступления в полосе армии стали чаше попадаться пленные, которые хотя и продолжали вести себя вызывающе, но при умелом допросе сообщали иногда довольно подробные сведения о своих войсках. Весьма редко, но попадались перебежчики, преимущественно из числа антифашистов, обычно сообщавшие неплохие данные о противостоящем противнике.

Армия в незначительной степени использовала авиаразведку, т.к. у немцев было абсолютное превосходство в воздухе, и наши разведывательные самолеты, как правило, сбивались. Связь в армии была на уровне Первой мировой войны и являлась одним из уязвимых звеньев. Радиосредств было недостаточно даже для связи с дивизиями, и они непрерывно терялись. На поиски их по личному указанию командующего направлялись, как правило, офицеры разведывательного и оперативного отделов. Понятно, что поиски дивизий армии на необъятных просторах Московской области не являлись основной задачей разведки того времени, но доказать это командованию майор Колесов не решался и зачастую сам на броневичке отправлялся искать потерявшийся штаб какого-либо соединения. На этом этапе это было, очевидно, важнее поисков дивизий противника, который отходил с упорными боями.

Блуждая по фронтовым дорогам в броневиках, на санях, верхом, а зачастую и пешком в поисках нужных разведке лиц, своих потерянных штабов, стремясь попасть одними из первых в освобожденные нашими войсками населенные пункты с целью захвата в разгромленных немецких учреждениях и штабах оперативных документов, бланков удостоверений личности, образцов прописки и т.д., а иногда и просто в поисках трофейного имущества для обеспечения разведчиков, нам воочию пришлось увидеть и пережить все ужасы войны. Пепелища на месте деревень и сел, о существовании которых в прошлом иногда можно было догадаться лишь по торчащим печным трубам, руины маленьких районных городов, через которые трудно было пройти даже пешком, и всюду засыпанные снегом трупы, толпы обезумевших от горя людей, ищущих своих близких, роющихся на месте пожарищ, голодных, обмороженных.

Немцы скрупулезно выполняли приказ фюрера о создании при отходе зоны пустыни. В тот период можно было безошибочно установить, особенно ночью, есть ли в том или ином населенном пункте по ходу нашего продвижения немцы или нет. Если деревня пылала, значит, противник ее только что покинул. Сохранившиеся селения, как правило, имели еще немецкие гарнизоны, которые цепко держались за теплые помещения. При отходе эти гарнизоны постоянно оставляли для уничтожения всех строений команды поджигателей. Одну из таких команд нам с группой разведчиков удалось захватить в деревне под Богородицком. Мотоцикл, на котором поджигатели намеревались догнать свои заблаговременно удравшие войска, отказал, и немцы попали к нам в руки. Один из них пытался схватить автомат и был убит. Захваченной в плен поджигатель — белобрысый ефрейтор лет 25 — не успел даже бросить факел из пакли, смоченный, очевидно, бензином, который явно изобличал его намерения. Попытки допросить его ни к чему не привели, т.к. он от страха впал в состояние прострации. Мы еще не закончили допроса, как в село прибыл генерал Голиков с группой офицеров штаба и корреспондентом «Красной звезды» К.Симоновым. Такие «гусарские» привычки, сохранившиеся, очевидно, со времен Гражданской войны, были свойственны командующему, как и многим другим нашим военачальникам старой школы. Однако беззаветная личная храбрость в современной войне не всегда компенсировала недостаточный опыт ведения боя, операции против такого врага, каким являлись немцы, и могла привести к неприятностям. В данном случае в селе, кроме десятка конных разведчиков с ручным пулеметом, никакого прикрытия не было. Узнав, что собою представляет наш пленный, командующий махнул рукой и поехал по направлению к Богородицку, где уже шли уличные бои.

Из подвалов и погребов поселка, сохранившегося случайно в результате нашего налета, начали выползать местные жители. Все они наперебой рассказывали о страданиях, которые им пришлось пережить за короткое время оккупации. Оставив поджигателя на их «попечение», мы поехали выполнять свои дальнейшие задачи.

15.12.1941 г. Богородицк был освобожден. Трудно описать волнение, охватившее нас при встрече с жителями города. Со слезами радости они обнимали и целовали солдат и командиров. Старики крестились и крестили проходящие подразделения. Город горел. Едкий дым пожарищ иногда перехватывал горло, а может быть, к этому были и иные причины. Радость победы омрачалась видом разгрома и уничтожения. Войска проходили через центральную площадь, на которой стояла большая виселица в виде буквы П, на которой, тихо раскачиваясь от порывистого зимнего ветра, висели трупы. Их было много. Подростки, женщины, старики. Это были наши советские патриоты, казненные немцами за сопротивление оккупационным властям. Войска проходили мимо виселицы, как бы отдавая воинские почести погибшим бойцам, и не могло быть более убедительной и действенной пропаганды против фашизма, чем вид этих босых обезображенных смертью людей, русских людей, боровшихся с первых дней немецкой оккупации против захватчиков в их глубоком тылу и отдавших за свободу своей Родины жизни.

Ярость, гнев, жажда мести охватывала нас. Они снимали усталость, прибавляли силы, вели неудержимо вперед. Войска двигались к Плавску.

Знают ли сейчас жители Богородицка имена героев, павших при освобождении их города, знают ли фамилии тех казненных оккупантами патриотов, чтят ли их память, помогают ли престарелым родителям этих героев? Время стирает многое, но не хотелось бы, чтобы оно стерло в памяти народной имена и деяния этих людей.

То, что мы плохо готовились к войне, можно было заметить не только в те горькие дни нашего отступления на всех фронтах, но и в радостные для всего народа и его армии месяцы зимнего наступления под Москвой: в освобожденных районах было много мужчин призывного возраста, что свидетельствовало о том, что в решающий момент они не были мобилизованы и остались у врага. Пополнение в армию в процессе наступления приходило очень плохо вооруженным. Не хватало винтовок, пулеметов, не было автоматов. По армии был приказ всем штабным командирам сдать все автоматы, имевшиеся у многих в качестве нетабельного оружия, необходимого в условиях, когда штабы соединений выдвигались прямо на передовую, а штабные офицеры нередко поднимали бойцов в атаку.

Войска первоначально были плохо обучены, в частности, ведению войсковой разведки. Сказалось это и в наступлении. Упоение первыми успехами вызывало иногда притупление бдительности. Помнится широкое поле перед опушкой леса где-то у Сухиничей. По снежному покрову этого поля группами застыли убитые красноармейцы. Оказывается, шел батальон в походной колонне, без охранения, как в лагерях в столовую, и был почти полностью уничтожен пулеметным и минометным огнем немцев. И опять не могу удержаться: если бы мистификатор Резун побывал в нашей шкуре образца 1941 года, вряд ли бы он стал рекламировать фальшивку Гитлера-Геббельса о том, что Красная Армия собиралась тогда напасть на Германию. Только в процессе войны мы научились бить врага по частям, вести бои в окружении и сами окружать и уничтожать противника.

Дорогой ценой мы расплачивались за бахвальство, нежелание перенимать все полезное, в том числе и в области военного искусства за рубежом, парадную шумиху, подменявшую накануне войны скрупулезную работу по подготовке всей страны и ее армии к отпору врагу.

И, несмотря на это, противник от Москвы отходил, упорно сопротивлялся, но отходил, даже бежал, бросая тяжелое оружие, пушки, автомашины, обозы, оставляя склады.

Малоэффективность агентурной разведки в наступлении, проводимой лишь эпизодически засылаемыми в тыл противника маршрутниками из числа местных жителей и переодетых красноармейцев, вынуждала искать более совершенных методов получения информации о немецких войсках. Возникала необходимость подготовки постоянных опытных разведчиков с современными средствами связи, для чего нужно было обучать радистов, вербовать агентуру в оперативном тылу немцев, устанавливать контакты с партизанами, готовить диверсии на важнейших направлениях отхода врага.

К концу декабря наше 3-е отделение кое-что сделало в этом направлении. Было закреплено для маршрутной разведки около двенадцати вышедших из окружения, проверенных, грамотных в военном отношении младших командиров. Начали готовить трех радисток. Их планировалось направить в Вязьму, Рославль и Ельню в том случае, если наступление приостановится. Отделение оснастилось за счет немецких трофеев автотранспортом и оружием, пишущими машинками, а также образцами документов, печатями полевых комендатур, полицейскими пропусками, разрешениями на право ношения оружия немецкими полицейскими. Правда, вся документация относилась к освобожденным Красной Армией районам, но она давала возможность как-то легендировать наших маршрутников под беженцев, бывших полицейских и старост, убегающих от «возмездия большевиков». Для полицейских из числа русских изменников этого было вполне достаточно, поскольку гестапо еще не сумело развернуть свою работу на недавно оккупированной территории, а большие перемещения людей, вызванные войной, затрудняли контроль. Оперативные работники отделения приобретали в ходе работы необходимый опыт, создавались перспективы более успешного ведения разведки в дальнейшем. Командование армии непрестанно требовало достоверных сведений о войсках противника в глубине, но, к сожалению, выполнять эти требования удавалось далеко не полностью.

Период подготовки проходил в ходе боев, наряду с рядом других дел, не относящихся к агентурной разведке. Приходилось выполнять обязанности офицеров связи, участвовать в рекогносцировках, различных расследованиях и тому подобном. Тем не менее к концу декабря мы строили планы качественного и количественного улучшения разведки, над чем напряженно работал наш маленький коллектив. Однако эти планы были внезапно сорваны трагическими обстоятельствами.

25 декабря за городом Плавск Тульской области мы остановились в какой-то деревне на пару часов, чтобы накормить людей и немного отдохнуть. Наше отделение всегда двигалось в некотором отдалении от штаба армии и его разведотдела. Имелся категорический приказ, запрещающий в целях сохранения военной тайны размещать разведчиков, готовящихся к работе в тылу противника, вблизи штабов.

В большом кирпичном доме в центре деревни собрался почти весь наш наличный переменный состав, за исключением находившихся на задании. Хозяйка наварила своей, очевидно, последней картошки, существенной добавки к нашему все еще скудному пайку. Обед обещал быть на славу.

Несмотря на просьбы ребят остаться с ними обедать и большое желание хотя немного утолить голод, который редко покидал нас в то время, я вынужден был уйти: начальник отдела вызывал меня для доклада. Соблазн был велик, но я преодолел его. Через несколько минут после моего ухода в небе послышалось характерное завывание немецких бомбардировщиков, которые сбросили несколько бомб над центром деревни. Когда я туда прибежал, то на месте дома, в котором находились наши люди, дымилась громадная воронка. Прямое попадание крупной авиабомбы не только уничтожило всех наших разведчиков, но и разрушило несколько соседних строений, в которых также находились наши бойцы.

Чувство, близкое к отчаянию, охватило меня. Погибли не только наши товарищи, с которыми мы успели по-боевому подружиться, но и рушились наши планы. Все нужно было начинать сначала. Наступление успешно продолжалось.

30 декабря наши войска окружили город и железнодорожный узел Сухиничи в Калужской области. Взять его с ходу не удалось. Немцы превратили этот населенный пункт в мощный укрепленный район. Поддерживаемые все еще безраздельно господствующей в воздухе авиацией и располагая значительным численным превосходством в танках, они упорно сопротивлялись. Однако было завершено первое в Великой Отечественной войне крупное окружение противника советскими войсками. К сожалению, отсутствие у наступающих численного превосходства в живой силе, недостаток бронетехники, отсутствие авиации не позволили уничтожить окруженную группировку. Наши неоднократные атаки, предпринимавшиеся преимущественно пехотой, неизменно отражались немцами.

Насколько мы были слабо обеспечены техникой, в частности авиацией, в боях за Сухиничи свидетельствует то обстоятельство, что для доставки в город листовок с предложением немцам капитулировать в армии не оказалось самолетов. Листовки, отпечатанные на трофейной пишущей машинке, было приказано расклеить ночью на улицах Сухиничи нашим разведчикам, которые должны были проникнуть туда нелегально через сплошную линию оборонительных сооружений немцев. Задача была поставлена лично командующим, не пожелавшим посылать парламентеров к командованию окруженной немецкой группировки, а намеревавшимся обратиться через его голову к солдатским массам. Иллюзии о том, что немецкий пролетариат не будет воевать против первого в мире государства рабочих и крестьян, очевидно, имелись не только среди нашего народа, но и в руководящих кругах.

Потеряв при бесплодных попытках проникнуть в город для расклейки обращения нескольких лучших разведчиков, мы убедились в бесполезности дальнейших жертв. Приказ был отменен.

Для удержания кольца вокруг сухинической группировки оставили явно недостаточную блокировочную группу, которая была не в силах уничтожить окруженного противника. Упорные бои за Сухиничи продолжались около месяца с большими для нас потерями.

Тем временем остальные войска армии продолжали наступление и 11 января 1942 года силами одной разведроты 330-й стрелковой дивизии заняли станцию Фаянсовая и районный городок Киров в Калужской области.

Непрерывные попытки окруженной в Сухиничах группировки немцев прорваться на запад и ожесточенные контратаки основных сил противника на этом направлении при поддержке авиации и танков привели к прорыву ими 29 января кольца окружения. Это была большая неудача для армии и ее командования, не сумевшего подтянуть своевременно резервы для усиления блокировочной группы и продвинуться на запад от Сухиничи на удаление, не позволяющее окруженным силам противника выйти из кольца. На фоне удачно развивающегося общего наступления от Москвы и устранения непосредственной угрозы столице на эту неудачу Верховное командование не обратило внимания.

31 декабря был освобожден город Белев в Тульской области. Незадолго до этого мне довелось издали видеть неприглядную картину разрушения своего родного города, с которым было связано так много воспоминаний детства. Сейчас на близких подступах к нему нам приходилось искать слабое место в обороне противника, чтобы переправить в его тыл разведчика. Незадолго перед этим к нам перебежал эльзасец-антифашист, и мы решили использовать его в качестве маршрутника.

Белев, красивый уездный городок на берегу Оки с множеством старинных церквей, двумя монастырями, один из которых основан в XVI веке, лежал в развалинах. Он несколько раз переходил из рук в руки. Странное чувство охватывало меня при виде знакомых мест. Лишь по конфигурации местности можно было узнать, что здесь располагалась деревня Жабынь — место лагерной стоянки 250-го Белевского стрелкового полка. От населенного пункта осталось несколько домов. Не в лучшем положении была деревня Болото, находившаяся еще в руках немцев.

Через стоявшую на правом высоком берегу Оки деревушку Воронец, в которой много лет учила детей моя мать, проходил передний край обороны немцев. Ее, эту деревушку, буквально стерли с лица земли. На месте большой кирпичной школы сохранилось лишь красное пятно от разбитого бомбами и снарядами в щебень кирпича. Моя бывшая хозяйка Наталья Степановна Маричева, как и остальные колхозники, не успела эвакуироваться и была угнана немцами вместе с невесткой и внуком к Орлу на принудительные работы.

Битые немецкие генералы и их друзья на Западе часто повторяют, что успех русского наступления под Москвой зимой 1941 года объясняется сильными морозами, помогавшими русским, на которых они, лютые морозы, якобы не действовали. Несостоятельность ссылок на «генерала мороза», помогавшего Красной Армии, доказана не только последующими летними поражениями вермахта, но и тем, что зима и бездорожье в равной мере затрудняли передвижения войск той и другой стороны. Мороз безжалостно добивал на поле боя раненых и обмораживал как оборонявшихся, так и наступавших.

Не верны также и ссылки на плохую экипировку немецких солдат, которые пошли воевать чуть ли не в летних френчах, в то время как советские солдаты были будто бы почти все одеты в тулупы и валенки. Зимой 1941/42 года далеко не у каждого нашего бойца был под шинелью ватник и теплые стеганые штаны. Многие носили обычную шинель и кирзовые сапоги. Лишь в ходе наступления войска начали получать теплое зимнее обмундирование.

Перед отправкой на фронт мой бывший начальник майор Шерстнев подарил мне свой нагольный полушубок, который в течение всей зимы был предметом зависти моих коллег-командиров, и все они, капитаны или майоры, были одеты в простые шинели.

Кстати, я не раз с благодарностью вспоминал за этот подарок своего щедрого сослуживца, особенно когда под деревней Болото пришлось пролежать длительное время в снегу под ураганным огнем противника в ожидании темноты.

Не совсем точны также утверждения о значительном численном превосходстве наших войск над противником в живой силе и технике. В зимнем наступлении 1941/42 года перевес в авиации, артиллерии, особенно минометах, был несомненно у противника.

Нет, успех боев решался не «генералом морозом», который якобы принял нашу сторону, и не численным превосходством Красной Армии, а самоотверженностью и стойкостью наших воинов, боровшихся за свободу и независимость своей Родины.

Несомненно, наши бойцы были выносливее солдат противника. Они могли, ведя справедливую борьбу, переносить большие лишения, трудности боевой жизни, довольствоваться немногим. Их боевой дух не нужно было подогревать шнапсом, они обходились без утреннего кофе. Это были люди качественно другого склада. Перед ними стояла великая цель защиты своего народа, своих близких — жен, детей, родителей.

Перерыв в наступлении нашей армии на этом направлении мы использовали для напряженной работы по подбору нужных нам людей, их подготовке и заброске в тыл противника. Командование требовало данных о противостоящей группировке противника, особенно его интересовал подход немецких резервов, их вооружение и то, что у нас принято называть политико-моральным состоянием солдат и офицеров.

Недостатка в добровольцах для работы в разведке мы и здесь не встречали. Подбор их проходил по различным каналам.

Из лесов и окрестных деревень группами и в одиночку выходили так называемые окруженцы — бойцы и командиры разбитых немцами в период летнего наступления наших частей. Многие из этих бойцов создавали партизанские отряды и громили немецкие тылы. Некоторые разошлись по домам, пристроились в «зятья» и, оказавшись на освобожденной территории, спешили, опасаясь репрессий, явиться в воинские части с просьбой предоставить им возможность сражаться с врагом. Хотя отношение к этой категории военнослужащих было не совсем благожелательным, поскольку немцы пытались засылать под видом «окруженцев» свою агентуру, тем не менее их приходилось брать для восполнения потерь, которые в ходе наступления были весьма велики: в некоторых ротах оставалось 15–20 человек.

В наш штаб непрерывным потоком потянулись военнообязанные из числа жителей Кирова. Среди них мы находили нужных нам людей.

На месте осталось также некоторое количество служащих немецкой администрации, не считавших себя виновными перед согражданами в злодеяниях, которые чинили оккупанты. Среди них был заместитель городской полиции Воронов, несколько полицейских, технические сотрудники магистрата. После проверки через доверенных местных старожилов нам удалось установить, что оставшиеся в городе полицейские, в том числе и Воронов, предупреждали местных жителей об облавах, обысках и многих спасли от немецких репрессий.

Использовать бывших полицейских в качестве маршрутников было весьма заманчиво. Они имели подлинные немецкие документы и даже разрешения на ношение оружия. Легенда для них была бы весьма простой и естественной: бегство со своими хозяевами. После некоторых колебаний мы взяли к себе Воронова и его двух бывших полицейских — и не ошиблись. Желая реабилитироваться, эти люди без устали курсировали по немецким тылам и доставали весьма ценные сведения о противнике. Через них мы собирались установить контакты с чинами немецкой полиции в Рославле, Вязьме и ряде других крупных пунктов в немецком тылу.

В течение короткого срока пребывания в Кирове нам удалось снова, после трагической потери всего нашего личного состава, подобрать 15 разведчиков с зачислением в кадры РККА. Двух девушек планировалось обучить радиоделу и перебросить в партизанские отряды, создав в них разведывательные пункты.

Поскольку сплошного фронта на нашем направлении не было, маршрутникам удавалось сравнительно просто переходить в районы, контролируемые противником. Немцы зимой избегали располагаться вне населенных пунктов, поэтому через лесные массивы в метель и непогоду разведчикам удавалось пробираться довольно далеко. Каждый день мы отправляли в разведку несколько человек и добились такого положения, что соответственно каждый день производили и прием наших агентов со сведениями о противнике.

Понятно, информация запаздывала на несколько дней, но с учетом стабильного фронта она все же представляла известную ценность. Узнав о возможностях относительно безопасной переброски людей в тыл на нашем направлении, к нам стали присылать группы диверсантов и разведчиков из разведотдела штаба фронта и Особого отдела НКВД. Переброска этих групп за линию нашего боевого охранения и сопровождение в промежутках между немецкими гарнизонами входили в нашу обязанность, и мы втроем с Н.П.Куличкиным и Н.Я.Корчмой все ночи проводили такие операции.

До прибытия в город соответствующих советских органов, которые не спешили с возвращением из эвакуации, опасаясь вторичного перехода Кирова в руки врага, вся полнота военной и гражданской власти сосредоточивалась у начальника гарнизона — командира 1111-го полка и коменданта города майора Зиненкова М.П., которые всемерно помогали нам. В свою очередь, мы держали их в курсе обстановки в тылу врага.

Постепенно в Киров начали возвращаться некоторые советские служащие, скрывавшиеся неподалеку в сельской местности, депутаты горсовета, члены партии. Мы получили возможность хотя бы задним числом перепроверить данные о наших сотрудниках, проживавших в городе. О всех них, в том числе и бывших полицейских, мы получили самые лестные отзывы. Лучшей проверкой, конечно, являлись их боевые дела, свидетельствовавшие о патриотизме, высоком чувстве гражданского долга и самоотверженности подавляющего большинства добровольцев.

Я хочу назвать тех разведчиков, которые особенно отличились при выполнении боевых заданий в тылу врага.

Антон Шелаев — житель Кирова, паренек лет 17–18, почти ребенок. Небольшого роста, худощавый, он выглядел не старше 12–14 лет, но обладал далеко не детской волей, умом, отличной памятью, хладнокровием, рассудительностью, умением владеть собой. В коротком пальтишке и стоптанных валенках он исходил сотни километров до Рославля. Ельни, Дубровки, проникая в расположение немецких частей, выклянчивая милостыню у солдат и офицеров, останавливаясь на ночлег в полицейских участках. Вряд ли мог кто-либо из врагов заподозрить разведчика в этой «жертве войны», разыскивающей своих родных. Ему подавали милостыню, подвозили на попутных машинах. А он смотрел и запоминал число орудий, танков, знаки на автомашинах, значки на погонах солдат, направление движения колонн и железнодорожных эшелонов Сведения, добываемые им, были, как правило, точными, подробными, своевременными. Оказалось, этот паренек, не достигший еще призывного возраста, был прирожденным разведчиком. Позже ему удалось установить связь с партизанами, действовавшими неподалеку от Кирова, и еще больше расширить возможности получения информации. За боевые подвиги Антон Шалаев был удостоен звания Героя Советского Союза.

Петр Семянищев, тоже уроженец и житель Кирова. В противоположность Шалаеву был уже взрослым человеком — ему шел 25-й год. Человек исполинского роста и богатырской силы, он ходил всегда в тельняшке и каком-то подобии матросского бушлата. Перед началом войны Петр, пройдя срочную службу в армии, поступил на работу в какое-то торговое предприятие, совершил растрату казенных денег и попал в тюрьму, откуда был освобожден немцами. Это обстоятельство его страшно угнетало. Он ненавидел своих «освободителей» всей душой и в первый же час нашего прибытия в город явился с просьбой послать его на передовую. Знаток местных условий, природный следопыт, отлично ориентировавшийся в родных местах, Семянищев был незаменимым проводником и неоднократно ходил с группами в тыл противника.

Позже, когда меня перевели в разведотдел штаба фронта, я узнал, что Петр, проводя разведывательный отряд в тыл противника, в конце февраля 1942 года наткнулся на засаду немцев, которые к этому времени уже начали стягивать свои силы к городу. Он предупредил группу об опасности и, оставшись один, прикрывал отход, отстреливаясь из автомата до тех пор, пока вражеская пуля не оборвала его жизнь.

К сожалению, подвиг Петра неизвестен даже у него на родине, и наград за свою боевую службу он не получил.

Младший лейтенант Андрей Сизов. Незаменимый связной с партизанами, много раз ходивший, а в последующем и летавший на «кукурузнике» «ПО-2» в тыл к немцам. При выполнении одного из заданий самолет подбили, объятый пламенем, он упал на ничейной земле. Андрей нашел в себе силы вытащить из кабины пилота, погасить, катаясь по снегу, горящую одежду и вынести под огнем немцев раненого летчика к своим, несмотря на тяжелые ожоги.

Старший лейтенант Алексей Галюга, помощник начальника штаба 330-й дивизии по разведке. Отважный офицер, мастер разведывательного поиска. Не раз направлялся Военным советом 10-й армии и Западного фронта к партизанам для координации действий отрядов. В последующем сам командовал крупным партизанским подразделением. Налеты его бойцов на штабы, склады и мелкие гарнизоны немцев в их глубоком тылу сделали старшего лейтенанта грозой оккупантов, которые полагали, что все эти акции совершает опытный военачальник, по меньшей мере генерал-майор. В последующем А.Галюга командовал 8-й партизанской дивизией.

Дальнейшая судьба этого героя сложилась неудачно. В конце 1942 года он был ранен. Самолет, на котором намеревались его вывезти из тыла врага, подбили, и он сел на оккупированной территории. Находящегося в бессознательном состоянии партизанского командира немцы не без основания приняли за важную персону и начали лечить. После выздоровления Галюга назвал себя, но допрашивавшие его старшие немецкие офицеры не могли поверить, что грозный Галюга, хорошо известный им по диверсиям и налетам на их военные объекты, всего-навсего 28-летний молодой человек. Чтобы удостоверить свою личность, Алексей вынужден был перечислить основные операции, проведенные им незадолго до ранения. После того как он с негодованием отверг предложение гитлеровцев перейти к ним на службу, его направили в один из лагерей. Там Галюга пробыл до окончания войны, пережив все ужасы гитлеровских застенков. После освобождения частями Советской Армии ему пришлось отсидеть известный срок в советском контрольно-фильтрационном лагере, куда обычно направлялись для проверки военнопленные независимо от звания и обстоятельств пленения.

Выйдя оттуда больным, без средств к существованию, А.Галюга пытался по ступить на работу, но ему, как бывшему в плену, неизменно отказывали. В отчаянии он решил обратиться к Н.А.Булганину, бывшему члену Военного совета Западного фронта, провожавшему когда-то Алексея в тыл врага. К этому времени Булганин стал министром обороны СССР. С трудом добившись приема, Галюга доложил главе военного ведомства о своих злоключениях. К счастью, Булганин вспомнил его и приказал присвоить ему очередное звание, выдать единовременное пособие, направить на длительное санаторное лечение и назначить на должность, вернув все ордена и медали. Однако пребывание в фашистском лагере сказалось на здоровье Алексея, он вынужден был демобилизоваться и вскоре умер.

20 января в город прибыл партизанский обоз из полдюжины саней. Его привел командир одного из отрядов Брянщины Рыжков. С ним добрался к нам сотрудник разведотдела Западного фронта старший лейтенант Орлов Георгий Ильич, направленный ранее в немецкий тыл для установления контактов с командирами наиболее крупных подразделений народных мстителей. Начальство сопровождал десяток рядовых партизан. Одним таким бойцом оказалась девушка Маргарита Протопопова.

Рыжков должен был согласовать свои действия с командованием 330-й стрелковой дивизии и получить оружие и боеприпасы, в чем очень нуждались партизаны. Лесное воинство явилось не с пустыми руками.

Был доставлен «язык», немецкий лейтенант, которого в пути опекала Маргарита. Она отдала ему свой полушубок, так как стреноженный по ногам и рукам «фриц» мог замерзнуть в дороге. Привезли партизаны и трофеи, в которых очень нуждался наш разведотдел, — образцы и чистые бланки немецких документов, печати, подробную разведсводку о войсках противника и обстановке в оккупированных районах и большой мешок, туго набитый советскими денежными знаками и облигациями госзайма, отобранными в немецких учреждениях, у полицейских и старост.

Деньги и ценные бумаги предназначались для сдачи в фонд танкового соединения «Партизан». Общая сумма их была неизвестна. Для подсчета пришлось мобилизовать всех свободных от службы разведчиков. Времени потратили немало. В мешке оказалось что-то около полумиллиона рублей. Может показаться невероятным, но это факт: начальник финансовой части нашего отдела и глава финотдела армии отказались принять свалившееся им; можно сказать, с неба богатство ввиду отсутствия приходных документов и условий для хранения и перевозки денег.

Бюрократическая возня — от нее нельзя было избавиться даже во фронтовых условиях — продолжалась довольно долго. В конце концов мешок с деньгами и облигациями удалось переслать в штаб фронта с представителем разведотдела полковником Жемчужиным, приезжавшим проверять состояние агентурной работы нашего отделения.

А партизанский обоз мы загрузили трофейным оружием, боеприпасами и продуктами и в ночь на 22 января проводили через линию фронта, обусловив с отрядом Рыжкова связь на будущее. Через несколько недель рейс должен был повториться.

Забота о пленном немецком лейтенанте не прошла даром для Маргариты. Она сильно простудилась и была вынуждена остаться в городе до прибытия очередного партизанского обоза. Поправившись, молодая партизанка возвратилась в свой отряд, пробыла длительное время в тылу противника, получила ранение и за боевые подвиги была награждена.

Много лет спустя Маргарита Протопопова погибла от нелепой случайности: в 1968 году, переходя улицу в Брянске, поскользнувшись, упала и получила смертельную травму головы.

За время пребывания в Кирове наше разведывательно-диверсионное отделение начало систематически давать сведения о противостоящем противнике по донесениям партизан и агентов-маршрутников, что вместе с данными авиационной и войсковой разведок, а также показаниями пленных обеспечивало командование 10-й армии относительно полной информацией. Мы намеревались через некоторое время подготовить и послать к партизанам, первым делом в отряд Рыжкова, радистов, с тем чтобы поступление разведывательных донесений сделать более оперативным.

В конце января для проверки работы разведки в 10-ю армию прибыл в качестве инспектирующего начальник 2-го отделения разведотдела штаба Западного фронта полковник Жемчужин. Это был оригинальный человек, для которого форма всегда и во всем главенствовала над содержанием. Разведку он не знал, боялся ее и, как утверждали злые языки, добился своей по тем временам высокой должности исключительно благодаря родственным связям, если не ошибаюсь, с женой Молотова.

Всю работу Жемчужин провел в основном в штабе армии в деревне Соболеве в 50 километрах от Кирова на восток, где в то время находился и разведотдел. Он пришел в ужас, когда узнал, что с нами сотрудничают трое бывших полицейских, добрый десяток окруженцев и один осужденный советским судом и отпущенный немцами из тюрьмы арестант Семянищев. Его не интересовало, что сводки разведотдела правдиво информируют о группировке противника, что окруженцы установили связь с партизанскими отрядами, а полицейские всеми силами пытаются загладить свою вину перед Родиной. Налицо был криминал. И вскрыл его, этот криминал, он, Жемчужин. Как представитель высшего штаба, он немедленно сообщил о «засорении агентурной сети разведотдела» в Особый отдел НКВД. доложил начальнику штаба армии и члену Военного совета, после чего выехал в Киров, который к тому времени уже находился под сильным авиационным воздействием противника. Очевидно, это обстоятельство заставило его быстро свернуть проверку на местах. Забрав деньги, о чем я уже говорил выше, и сообщив о том, что претензий у него к нам нет, он, не пробыв у нас и суток, убыл в штаб армии, заявив, что через несколько дней вызовет туда всех наших сотрудников. На предложение познакомиться лично с вернувшимися из рейдов по немецкому тылу разведчиками, принять участие в переброске большой группы, направлявшейся с диверсионными задачами на безопасном, с нашей точки зрения, направлении, полковник ответил, что он вполне доверяет нам и не считает нужным это делать.

Отправляясь на операции по заброске разведчиков в тыл врага, мы на всякий случай всегда оставляли личные документы в безопасном месте. Так и в тот раз. Свою полевую сумку, где были чистые бланки обязательств и подписок, немецкие штампы и печати и чистая книжка с бланками донесений, я передал старшему лейтенанту Корчме с приказанием переправить ее до моего возвращения во второй эшелон штаба. В сумке также находилось мое удостоверение личности.

Вернувшись после выполнения задания, которое на этот раз продолжалось несколько дней, так как переправлять разведчиков становилось все труднее и труднее из-за концентрации немецких войск у города, я был удивлен требованием немедленно прибыть в штаб. Там уже находились Куличкин, Корчма и Житков, таким образом, в случае прибытия разведчиков принять их и обработать полученную устную информацию было бы некому.

В штабе нам пришлось задержаться на несколько дней. Мне предъявили инспирированное «ревизором» Жемчужиным обвинение в засорении агентурной сети враждебными элементами. Я был привлечен к партийной ответственности. Полковник в порядке перестраховки так напугал мое руководство, что оно отмежевалось от всех дифирамбов, которые пелись мне, когда шел поток достоверной информации. Были отозваны наградные материалы не только на меня, но и на моих помощников. На заседании партийного бюро штаба, где разбиралось мое персональное дело, кроме комиссара разведотдела, никого не было, и мне за указанное выше «засорение» был объявлен выговор без занесения в учетную карточку. Прямо с заседания бюро меня вызвали к оперуполномоченному Особого отдела НКВД.

Здесь ожидал новый сюрприз. Следователь, с которым мы были весьма близко знакомы по работе, вдруг с серьезным видом достал бланк протокола допроса и начал так называемое дознание. После стереотипных вопросов — фамилия, имя и так далее, ответов, которые ему были отлично известны, он перешел к существу дела.

— Это ваша сумка? — спросил капитан. Сумка была действительно моя.

— Где вы ее потеряли, когда, почему не доложили по команде? Узнав, что я ее не терял, а перед уходом на операцию передал своему помощнику старшему лейтенанту Корчме, следователь вызвал его. Корчма подтвердил все мои показания, но добавил, что в отсутствие начальника ему тоже пришлось выполнять одно срочное задание и он передал злосчастную сумку нашему сотруднику старшему лейтенанту Житкову, отправлявшемуся в то время в разведотдел, дислоцировавшийся в Соболеве.

Следователь приказал пригласить Житкова. Тот, понятно, сильно перетрусил: кто же тогда не боялся всесильного НКВД? Предчувствуя, что его начальник, то есть я, так или иначе будет снят с занимаемой должности, он категорически заявил: никакой сумки не получал и ко всей этой истории отношения не имеет.

Корчма чуть было не накинулся на него с кулаками. Сомневаться в правдивости показаний моего верного помощника следователь не имел оснований, тем более что при проверке помещений, занимавшихся сотрудниками разведотдела, сумка была обнаружена в покинутой избе, где раньше квартировал Житков. Очевидно, при очередной бомбежке деревни мой трусоватый подчиненный, убегая в убежище, просто забыл захватить ее с собой.

Установить владельца сумки не составляло труда: в ней лежало мое удостоверение личности. Кстати, это был единственный документ из числа бумаг, находившихся там, который весьма в отдаленной степени мог быть назван секретным. Однако убедить строгого слугу Фемиды в никчемности всего дела не удалось. Важно заявив, что в трибунал, возможно, он дело и не передаст, капитан предупредил, что будет настаивать на строгом дисциплинарном наказании за притупление бдительности в боевой обстановке. Ходатайство и мотивировку бдительного стража закона командование удовлетворило, и мне вместо ордена, к которому я был представлен, командующий войсками Западного фронта генерал-полковник Г.К.Жуков объявил выговор, подчеркнув, что ограничивается столь мягким наказанием, только учитывая мои прежние заслуги.

За десять лет пребывания на военной службе мне не раз приходилось вместо ожидаемого поощрения получать взыскания, вызванные, как правило, чрезмерным служебным рвением, но никогда они не были так незаслуженны и обидны, как в этот раз.

Позже мне стало известно о том, что проверяющий из разведотдела штаба фронта полковник Жемчужин, узнав о найденной сумке с личными документами начальника 3-го отделения, рекомендовал строго наказать виновного, даже не ознакомившись с этими документами. Характерно для того времени, что наши прямые начальники, в частности майор Колосов, не сделали ни малейшей попытки, вмешаться во всю эту историю, чтобы внести должную ясность. Он предпочел на это время выехать в одну из дивизий с тем, чтобы не быть косвенно обвиненным в отсутствии бдительности.

В Кирове, где за время нашего отсутствия накопилась масса дел, на меня обрушился новый тяжелый удар: трое наших разведчиков — бывшие полицейские Воронов и двое его помощников в наше отсутствие были арестованы и постановлением тройки НКВД расстреляны.

Оказывается, полковник Жемчужин во время краткосрочного визита в Киров не только расточал нам улыбки и высказывал удовлетворение работой, но и успел навестить только что возвратившегося из эвакуации начальника районного отделения НКВД и договорился с ним об аресте «изменников Родины», пробравшихся в военную разведку.

Трудно передать возмущение, охватившее нас. Беззаконие, самоуправство и вероломство, которые творили некоторые работники НКВД в те времена, расценивались обычно нами как неизбежные издержки борьбы с классовым врагом. Но здесь был образец вопиющего произвола. Уничтожили людей, добросовестно выполнявших опасную боевую службу в разведке.

Спасти их уже было нельзя. Но по крайней мере, может быть, реабилитировать казненных, чтобы не страдали невинно их семьи. С этим предложением я пришел в районный отдел НКВД и пожаловался на незаконность действий в отношении наших репрессированных агентов. В ответ шеф районной госбезопасности заявил, что вопрос об аресте бывших полицейских, попавших по близорукости начальника 3-го отделения разведотдела в разведку, был согласован с представителем штаба фронта полковником Жемчужиным. В НКВД этих людей рассматривали не как наших агентов, а как предателей, которые в соответствии с приказом о введении в городе осадного положения подлежали расстрелу на месте, что и было сделано. При этом он добавил, что мне повезло: по всем правилам я должен был разделить их участь, поскольку предоставил врагам народа лазейку в святая святых нашей армии — разведку.

Все мои доводы ни к чему не привели. «Старые и проверенные кадры» ведомства Берия шутить не любили.

В тот же день я получил телефонограмму сдать все дела и личный состав капитану Куличкину Н.П. и прибыть в штаб армии для получения назначения к новому месту службы.

С тяжелым чувством я покидал Киров. Жаль было оставлять боевых товарищей, которые тоже были возмущены чудовищной несправедливостью. Многим стало известно об аресте нескольких наших секретных сотрудников, и их беспокоила собственная судьба. Побывавшие в окружении, а их было большинство, вспоминали волей-неволей немецкую пропаганду, которая утверждала: все попавшие в плен и побывавшие в окружении никогда не будут прощены советской властью.

Но война продолжалась, все эти события, так волновавшие нас и казавшиеся нам значительными, на общем фоне великой битвы, охватившей весь мир, были ничтожно малыми. Возникала мысль жаловаться, но кому и зачем? Кто будет в такое время, когда жизнь человеческая ничего не стоила, пересматривать решения, принятые ответственными людьми?

Тепло распрощавшись со своими ребятами, успокоив их, насколько это было возможно, я уехал в штаб армии.