Фрэнк Белнап Лонг Океанский кровопийца

I

Я услышал бешеный стук Бака в дверь каюты, и свист ветра в щелях. Радости не принесло ни то, ни другое. Я распахнул дверь. Вошел Бак, сопровождаемый яростным порывом ветра. Это был странный маленький человечек, в глазах которого отражалось море и небо и который изъяснялся в основном жестами. Он указывал рукой в сторону двери, а его пальцы нещадно теребили рыжеватые волосы, и я понял, что он был буквально убит чем-то; я имею в виду, что его что-то уничтожило морально, опустошило душу и перевернуло все мировоззрение.

Я не знал, радоваться этому или ужасаться. На этот раз Бак, несмотря на его причудливые выразительные жесты и горящие глаза больше, чем обычно, походил на нормального человека. Вместе с тем трудно было предположить, что такое он увидел там, наверху. Вскоре я, конечно, все узнал.

Всюду по палубе странными группами по двое и по трое сидели люди и никто из них не поприветствовал меня, когда я выступил из тени, отбрасываемой перепутавшимися снастями, в яркую полосу лунного света.

— Где боцман? — спросил я.

Несколько человек услышали мой вопрос. Они повернулись, уставились на меня и опасливо зашептались.

— Оно забрало боцмана! — сказал Оскар.

Оскар редко разговаривал с кем-либо. Он был высоким и тощим, а голова его была покрыта желтыми волосами. Я отчетливо помню его темные страстные глаза и смешную челку, волосы, отражавшие лунным светом. У меня в памяти не сохранилось других его черт. Они стерлись и превратились во что-то неопределенное. И, тем не менее, любопытно то, насколько ясно я помню все детали и события той удивительной ночи.

Оскар стоял рядом со мной, и внезапно я повернулся и схватился за его плечо. У него была сильная мускулистая рука, и это подействовало на меня успокаивающе. Но я знал, что причинил ему боль, так как он дернул плечом и укоризненно посмотрел на меня. Ветер свистел в ушах, а потрепанные паруса могут разговаривать. Я слышал, как они хором протестовали, причем у каждого паруса был свой, уточку отличавшийся от остальных голос. Со временем вы начинаете понимать их беседы. Приятно выйти на палубу тихим утром и услышать, как паруса шепчутся между собой. Они и жестикулируют, а когда устают, те как-то трогательно качаются на фоне неба.

Я прошелся по палубе и закричал людям, чтобы все убирались к черту. Потом достал трубку, и в холодами воздух стали подыматься причудливые желтые фигуры из дыма. Они плясали в лунном свете, и придавали ситуации какую-то безысходность. В конце концов я возвратился к Оскару и прямо спросил, что он имел в виду над словом «оно». Но Оскар не ответил. Он лишь повернулся и указал рукой.

Что-то белое и студенистое медленно перетекло через поручни. Оно было уже на палубе и продвинулось или, вернее, проползло несколько футов. Потом из темноты вырвалось что-то по размерам еще большее и нависло над черным ахтерштевнем. Еще одна такая штука с глухим стуком шлепнулась на палубу под углом к первой, и двинулась по гладким отполированным доскам. Я увидел, как два человека быстро вскочили на ноги. Движения их были судорожны и резки, и я услышал, как Оскар выкрикнул отрывистую команду.

Объект на палубе вытянулся во всю длину и расширился у основания. Он выбросил в воздух бледного цвета отросток, окруженный чудовищными розовыми присосками, В лунном свете вы видели, как действовали эти присоски: разжимались, сжимались и разжимались слева. Мы почувствовали какое-то странное зловоние, вызвавшее у нас непреодолимое чувство тошноты. Я увидел, как один из людей покачнулся и упал, а другой, как завороженный на корточках пополз к омерзительному объекту.

В этот момент мне показалось, что лупа опустилась еще ниже, накренилась в небе и нависла над снастями. Бесформенные щупальцы вдруг выскочили вперед, как оборвавшиеся тросы, и потрясли ближайшую мачту сильнейшим ударом, и я услышал треск и шум, похожий на гром. Реи задрожали и разлетелись во все стороны, а затем упали за борт.

Я окинул взглядом верхушки мачт, к которым крепились черные марселя, и очень тихо спросил Оскара:

— Это оно забрало боцмана?

Оскар кивнул и шаркнул ногами. Люди на палубе шептались между собой, и я интуитивно чувствовал, что среди них зреет дух возмущения. И, несмотря на это, Оскар поддерживал меня!

— Где мы были бы сейчас, если бы вы не привели вас сюда? Мы были бы предоставлены воле волн, без руля и парусов. Возможно, наши паруса и выглядят, как кожа разбухшего от воды трупа, но мы сможем управлять ими, когда приведем в порядок топы мачт. Лагуна выглядела вполне безобидной и большинство из нас было за то, чтобы войти в нее. А теперь они скулят, как трусливые щенки, и обвиняют в этом вас. Идиоты! Только отдайте приказание…

Я остановил его, потому что не хотел, чтобы люди всерьез восприняли его слова, а говорил он достаточно громко, чтобы они слышали. Я чувствовал, что в таких обстоятельствах винить их было не в чем.

— И сколько раз эта штука переползала через борт? — спросил я.

— Восемь раз, — сказал Оскар, — она схватила боцмана в третьем заходе. Он закричал, вскинув руки, и весь пожелтел. Она обвилась вокруг его ноги, и за него взялись эти громадные розовые присоски, и мы ничего не могли сделать — ничего! Мы попытались освободить его, но вы не можете даже представить себе всю силу этой белой лапы. Она покрыла всего его слизью, и всю палубу вокруг. Потом плюхнулась в воду и унесла его с собой.

— После этого мы должны быть очень осторожными. Я приказал людям спуститься вниз, но они лишь сердито посмотрели на меня. Эта штука их зачаровывает. Они сидят здесь и ждут, когда она вернется. Вы же видели, что произошло. Она поражает как кобра и присасывается лучше миноги, но этих идиотов не переубедишь. И, когда я думаю о тех дрожащих розовых присосках, мне становится жаль их — и себя!

Понимаете, он не издал ни звука, лишь стал мертвенно бледным, язык его вывалился, и прежде чем он исчез за бортом, я заметил, что его губы почернели и распухли. Но, как я вам уже сказал, он был погружен в желтоватую слизь, в эту липкую грязь, и жизнь, судя по всему, покинула его едва ли не мгновенно. Я уверен, что он не испытал практически никаких страданий. Это нам придется страдать, с божьей помощью.

— Оскар, — сказал я, — хочу, чтобы ты был до конца искренен со мной и, если надо, даже жесток. Как ты думаешь, можно ли объяснить, что это такое? Мне не нужно никаких жалких теорий. Я хочу, чтобы ты дал мне точку опоры, Оскар, что-то, в чем я мог бы быть уверен. Я очень устал, и у меня здесь немного власти. О, да, ведь мне положено командовать, но что я смогу сказать им, Оскар, если мне даже не на что опереться самому? Как я могу их заставить спуститься в кубрик? Мне их очень жаль. Что это такое, как ты думаешь, мой друг?

— Судя по всему, это головоногое, — просто сказал Оскар, — но в его глазах были заметны стыд и ужас, и это мне не понравилось.

— Осьминог, Оскар?

— Возможно. Или гигантский моллюск! Или какой-нибудь ужасный неизвестный вид!

Луну закрыла зеленоватая тень надвигающейся тучи, и я увидел, как по палубе на четвереньках ползет человек. Он издал внезапный неистовый вопль, подбежал к поручням и протянул руки. По всей длине поручня пробежала белая волна. Она поднялась и задрожала, а потом через шпигаты, не издавая ни звука, испустила отвратительную струю и обволокла несчастного, который был в полном отчаянии. Бедняга попытался избавиться от нее. Он закричал, на лице у него появилось выражение ужаса. Он упал на палубу и попытался зацепиться за что-нибудь руками. Он хватался за гладкую скользкую поверхность, но жуткая штука обвила его ногу своими хищными щупальцами и потащила. Она тащила его медленно и это было страшно.

Его голова ударилась о края шпигатов, и темно-красная, не шире стального троса, струйка крови побежала по палубе, образовав у ног Оскара небольшую лужу. Одна присоска прижалась к виску своей жертвы, а другая заползла под рубашку и принялась за дело там, присосавшись к груди. Я рванулся к нему, но Оскар удержал меня за руку, ничего не объясняя. Тело несчастного человека побелело, покрылось слизью, изменилось у нас на глазах. И никто не выступил вперед, чтобы прекратить этот ужас. Пока мы наблюдали за происходящим, тело мертвеца, у которого уже остекленели глаза, стало дергаться, двигаясь в направлении шпигатов, натыкалось на борт и дергалось снова и снова. Однако оно не проходило через отверстие, и тогда голова его расплющилась и превратилась во что-то невообразимое, что было трудно даже представить, и на нас напала жуткая тошнота. Но мы продолжали смотреть, словно зачарованные, испытывая при этом что-то большее, чем отвращение. Мы наблюдали за чем-то жестоким и невероятно живучим, видели в действии все неограниченные возможности этого существа.

Здесь, под закутанной в саван луной, в фосфоресцирующей водной пустыне, мы стали свидетелями того, как человеческие законы попираются какой-то немой, бесформенной, адской силой. Мы встретились со знающей свое дело, изрыгающей материей, материей, не имеющей мозга и ни от кого не зависящей, подчиняющейся закону, который выше человека, выше морали, выше греха. Это была жизнь, поглощавшая другую жизнь, и делавшая это убедительно, без всяких раздумий, и становившаяся от этого более сильной и ликующей.

Однако это существо не могло протащить тело сквозь шпигат. Несмотря на все усилия, ему пришлось отпустить свою жертву. Ветер утих, существе выпустило тело и погрузилось в неподвижную тихую воду. Мы услышали зловещий всплеск, а затем бросились вперед и обступили тело. Казалось, будто оно плавало в реке из белого желе. Оскар потребовал принести необходимые вещи, и мы как следует завернули тело и выбросили за борт. Оскар механически прочитал несколько слов из небольшого черного молитвенника, что, как он считал, было сейчас необходимо. Я стоял и смотрел в темное отверстие лежа на баке.

Я и по сей день не знаю, как заставил людей спуститься вниз через это темное отверстие. Мне удалось это сделать с помощью Оскара. Помню Оскара, с отливающими лунным светом волосами, стоящего под безмолвными одинокими звездами. Он угрожающе трясет кулаками перед этими трусливыми недоносками на палубе и выкрикивает то ли команды, то ли оскорбления. Помню, что я тоже выступил вперед и пытался что-то сказать. Позже я обнаружил почему-то ушибы на своих руках, и Оскару пришлось их забинтовать.

Странно, что образ Оскара почти стерся в моей памяти, ведь я был с нем высокого мнения, несмотря на его страшиле привычки. Он помог мне собрать людей на носу корабля. А рядом все время находился Бак. Бак, на лице которого был написан смертельный ужас, губы дрожали, а язык плохо подчинялся.

Мы согнали людей вниз, как овец, хотя это не лучшее сравнение: ведь овцы причиняют много беспокойства. И тем не менее мы справились с этой задачей. Затем мы посмотрели на изможденные мачты, бездумно раскачивающиеся на фоне безжизненной мрачной безбрежности притихшего моря и неба, на свисавшие снасти, на длинные умытые лунным светом поручни, на окрасившиеся в красный цвет шпигаты. Снизу до нас долетал громкий идиотский голос Бака, пытавшегося что-то сказать людям. Потом из воды донесся ужасный булькающий звук, и мы услышали громкий всплеск.

— Оно поднялось снова, — сказал Оскар с отчаянием в голосе.