"Дневник плохого года" - читать интересную книгу автора (Кутзее Джон Максвелл)I. ТВЕРДЫЕ СУЖДЕНИЯ, 12 сентября 2005 — 31 мая 200601. О происхождении государстваЛюбой доклад о происхождении государства начинается со следующей предпосылки: «мы» — не мы, читатели, но некое обобщенное мы, в смысле настолько широком, что ни один индивидуум не остается неохваченным — мы участвуем в формировании государства. Однако действительность такова, что единственное «мы», нам известное — мы сами и наши близкие — родились в государстве; наши предки, по крайней мере те, следы которых не затерялись в истории, также родились в государстве. Государство нас постоянно опережает. (Насколько глубоко мы способны заглянуть в века? По традиционным африканским представлениям отличить историю от мифа невозможно уже после седьмого колена.) Если мы, презрев свидетельства собственного разума, примем предпосылку о том, что мы либо наши предки создали государство, нам придется принять и логически вытекающее из нее следствие, а именно: мы либо наши предки, если бы пожелали, могли бы создать государство с иной формой правления; не исключено также, что мы могли бы изменить форму государственного правления, если бы сообща приняли соответствующее решение. Однако дело в том, что, даже объединившись, индивидуумы, пребывающие «под властью» государства, «принадлежащие» государству, сочтут изменение формы правления задачей сложнейшей; они — мы — определенно не в силах упразднить государство. Едва ли в нашей власти изменить форму государственного правления, и совершенно невозможно упразднить государство, поскольку по отношению к нему мы однозначно бессильны. В мифе о формировании государства, созданном Томасом Гоббсом, мы добровольно унизились до бессилия: с целью спастись от междоусобных войн, жестоких и бесконечных (репрессалия за репрессалию, месть за месть — короче, вендетта), мы в индивидуальном порядке, мало-помалу, уступили государству право применять физическую силу (право есть сила, сила есть право) и вследствие этого оказались во власти (под защитой) закона. Те, кто выбирали — и выбирают — жизнь за рамками договора, становятся изгоями. Впервые я увидел ее в прачечной. Тихое весеннее утро уже пошло на убыль; я сидел и смотрел, как крутится белье в машине, и тут появилась она — молодая и ошеломительная. Ошеломительная потому, что менее всего я ожидал подобного появления; а также потому, что ее густо-красное платье было ошеломительным в своей лаконичности. Закон защищает законопослушного гражданина. Закон до некоторой степени защищает даже гражданина, который, не отрицая силы закона, тем не менее применяет силу против своих сограждан: наказание, предписанное для нарушителя, должно соответствовать его проступку. Даже взятого в плен солдата вражеской армии, хотя он и является представителем государства-соперника, нельзя приговорить к смерти. Однако не существует закона, защищающего изгоя, человека, поднявшего оружие на свое государство, иными словами, на государство, считающее его своим гражданином. Вне государства (содружества, О чем не упоминается в Гоббсовом мифе творения, так это о том, что передача государству власти необратима. Мы не имеем права изменить собственное решение, если сочтем, что кодифицированная в законе и принадлежащая государству монополия на применение силы вовсе не то, к чему мы стремились, и вздумаем вернуться в первоначальное состояние. Мы рождаемся зависимыми. Мы — подданные с момента нашего рождения. Один из показателей нашей зависимости — свидетельство о рождении. Полностью сформировавшееся государство монополизирует выдачу свидетельств о рождении и охраняет эту монополию. Либо вы получили (и носите с собой) сертификат гражданства, вследствие чего приобрели Пожалуй, и мой вид заставил ее вздрогнуть от неожиданности: сморщенный старик в углу на первый взгляд мог сойти за бродягу. Доброе утро, бросила она и занялась своим делом, а именно подошла к машине с верхней загрузкой и вытряхнула в нее содержимое двух белых холщовых сумок — сумок, в которых, как мне показалось, преобладало мужское белье. Без свидетельства о рождении вы не просто не можете стать подданным государства — с точки зрения последнего, вы не считаетесь мертвым до тех пор, пока смерть ваша не будет официально засвидетельствована; засвидетельствовать же ее вправе только должностное лицо, государством уполномоченное. Проверка государством подлинности смерти гражданина осуществляется с чрезвычайной скрупулезностью: свидетельство тому — отправка целой армии судмедэкспертов и чиновников на место страшного цунами 2004 года, чтобы осмотреть, сфотографировать, вскрыть и ощупать гору человеческих тел с целью установления личностей. Государство не жалеет средств на точную и полную перепись своих подданных. Государство не заботит ни жизнь, ни смерть гражданина. Для государства и его актов гражданского состояния важнее другое — факт рождения и факт смерти. «Семь самураев» — фильм, демонстрирующий совершенное владение языком кинематографа и в то же время с обескураживающей непосредственностью отвечающий на некоторые основополагающие вопросы. Фильм повествует, в частности, о зарождении государства, причем повествует с шекспировской ясностью и обобщенностью. Иными словами, «Семь самураев» предлагает не что иное, как теорию Куросавы о происхождении государства. Хорошая погода сегодня, сказал я. Да, отвечала она, не оборачиваясь. Вы здесь недавно? спросил я, имея в виду, что она недавно живет в Сиденгамских Башнях, хотя и другие толкования были возможны, например, В фильме речь идет о деревне, существующей во времена политического хаоса — времена, когда государства, по сути, больше нет — и об отношениях жителей с шайкой вооруженных бандитов. Много лет подряд бандиты налетали на деревню подобно смерчу, насиловали женщин, убивали мужчин, пытавшихся оказывать сопротивление, забирали запасы продовольствия, но потом додумались систематизировать свои набеги и стали наведываться в деревню раз в год и требовать, или вымогать, дань (налог). Иными словами, бандиты перестают быть хищниками по отношению к деревне и вместо этого становятся паразитами. Легко предположить, что бандиты контролируют еще несколько таких вот «усмиренных» деревень, что у них имеется некий график набегов, что в совокупности деревни являются объектами налогообложения шайки. Весьма вероятно, что бандитам приходится воевать с конкурирующими шайками за власть над определенными деревнями, хотя в фильме это и не показано. Бандиты пока не начали жить среди своих подданных, заставляя последних день за днем исполнять свои желания — иными словами, бандиты пока не превратили население деревни в рабов. Таким образом, Куросава предлагает нашему вниманию государство на очень ранней ступени развития. Основное действие фильма начинается, когда жители деревни замышляют нанять собственный отряд воинов, семерых безработных самураев, заявленных в названии, для защиты от шайки. Замысел удается, бандиты повержены (львиную долю времени занимают сцены схваток и сражений), самураи выходят победителями. Убедившись на наглядном примере, что система защиты и вымогательства работает, шайка самураев, новые паразиты, делают жителям деревни следующее предложение: они за определенную плату возьмут деревню под крылышко, иными словами, займут место бандитов. Конец фильма далек от логики: жители деревни отказываются от услуг и просят самураев уйти, и те подчиняются. У нее черные-пречерные волосы и прекрасная фигура. И кожа золотистого оттенка; я бы сказал «светящаяся». Что касается красного платьица, пожалуй, девушка надела его лишь потому, что не ожидала встретить в прачечной, да еще в одиннадцать утра в будний день, незнакомого мужчину. Красное коротенькое платьице, стало быть, и шлепанцы-веревочки. Версия Куросавы о происхождении государства и в наше время подтверждается событиями в Африке, где бандформирования захватывают власть (иными словами, присваивают государственную казну и механизмы налогообложения населения), расправляются с соперниками и провозглашают Год Первый. Хотя эти африканские бандформирования зачастую не более крупные или более сильные, чем организованные криминальные группировки в Азии или Восточной Европе, их действия почтительно освещаются в прессе — даже в западной прессе, — причем чаще в политических рубриках (международная хроника), чем в рубриках криминальных. Примеры рождения и возрождения государства можно найти и в Европе. В вакууме власти, образовавшемся после поражения армий Третьего рейха в 1944–1945 гг., вооруженные формирования оспаривали друг у друга контроль над освобожденными народами; в чьих руках окажутся все нити, зависело от двух факторов: какое именно формирование способно снова призвать иностранную армию и какую именно армию. И разве в 1944 году хоть кто-нибудь сказал французскому народу: Обратите внимание, отступление немецких оккупантов означает, что на краткий миг нами никто не правит. Хотим ли мы, чтобы этот миг поскорее закончился, или, может, мы хотим продлить его — и стать первым народом нового времени, отвергшим государство? Давайте, как французский народ, воспользуемся внезапно обрушившейся на нас свободой и без обиняков обсудим этот вопрос. Возможно, эту речь произнес какой-нибудь поэт; впрочем, если и так, голос его наверняка немедленно заглушили вооруженные формирования, которые что в данном случае, что вообще во всех случаях имеют куда больше общего друг с другом, нежели с народом. Я смотрел на нее, и боль, боль метафизическая, вползала мне в душу, и я не противился ей. И девушка интуитивно угадала эту боль, угадала, что в душе старика, сидящего на пластиковом стуле в углу, происходит нечто личное, нечто связанное с возрастом, сожалениями и необратимыми изменениями. Это нечто ей чрезвычайно не понравилось, она не хотела его пробудить, хотя оно являлось данью ей, ее красоте и свежести в той же степени, что и откровенности ее наряда. Если бы нечто исходило от другого человека, если бы оно носило более простой и грубый подтекст, девушка, возможно, приняла бы его благосклоннее; однако в случае со стариком подтекст был слишком неоднозначный, вдобавок нагонял тоску, что в такой славный денек, да еще когда торопишься поскорее покончить с домашними делами, совсем некстати. Подданного всегда ставят перед свершившимся фактом: в первом случае перед фактом его подданства, во втором — перед фактом выбора. Порядок выбора не обсуждается. В избирательном бюллетене не спрашивается: Оказавшись перед выбором между А и Б и зная, какого рода А и Б обычно попадают в избирательные бюллетени, большинство людей, обычных людей, в душе никому не симпатизируют. Однако это всего лишь симпатия, а государство симпатии не учитывает. Симпатии — не та валюта, которая имеет обращение в мире политики. Государство учитывает выбор. Обычный человек хочет сказать: Время от времени я симпатизирую А, время от времени — Б, но по большей части я просто чувствую, что лучше бы им обоим убраться; или: Некоторые качества мне нравятся в А, некоторые — в Б, и то иногда. Как правило, я против А и Б — по - моему, нужен некто совершенно на них не похожий. Государство качает головой. Вы должны выбрать, говорит государство: А или Б. Я снова увидел ее только через неделю — в прекрасно спланированном многоквартирном доме вроде нашего следить за соседями непросто, — да и то мельком, когда она влетела в холл; на ней были ослепительно-белые брюки, обтягивавшие ягодицы столь близкие к совершенству, словно они принадлежали ангелу. Господи, исполни одно мое желание, прежде чем я умру, прошептал я; однако в следующий момент меня охватил стыд из-за специфичности этого желания, и я взял свои слова обратно. «Насаждение демократии», которое Соединенные Штаты проводят сейчас на Среднем Востоке, означает насаждение правил демократии. Иными словами, внушение людям, прежде не имевшим выбора, что теперь выбор у них есть. Прежде ими правил А, и только А; теперь они могут выбирать между А и Б. «Насаждение свободы» означает создание условий, в которых люди смогут свободно выбирать между А и Б. Насаждение свободы и насаждение демократии идут рука об руку. Люди, занятые насаждением свободы и демократии, не видят иронии в только что данном описании этого процесса. Во время холодной войны западные демократические государства следующим образом объясняли, почему запрещают действие коммунистической партии на своей территории: партию, объявившую своей целью уничтожение демократического процесса, нельзя допускать к участию в демократическом процессе, определенном как выбор между А и Б. Почему так трудно сказать что-либо о политике вне политики? Почему невозможны рассуждения о политике, которые сами по себе не были бы политическими? По Аристотелю, ответ таков: политика в человеческой природе, иными словами, она отчасти — наш удел, как монархия — удел пчел. Стремиться к систематизированным, надполитическим рассуждениям о политике бесполезно. От Винни, смотрителя Северной Башни, я узнал, что она — осторожность не позволила мне описать ее как молодую женщину, сначала явившуюся в коротеньком зазывном платье, а потом в элегантных белых брюках, поэтому я описал ее как |
||
|