Маленький Темби

Не прошло и месяца после приезда Мак-Кластеров на ферму, как Джейн открыла там лечебный пункт: до замужества она была медицинской сестрой. Джейн родилась и воспитывалась в городе, но хорошо умела ладить с местным населением, потому что в течение нескольких лет по своей охоте работала в отделении для туземцев городской больницы; ей нравилось ухаживать за больными неграми, и она объясняла это так: «Да, они сущие дети и ценят все, что вы для них делаете». Поселившись на ферме, Джейн стала приглядываться к работникам-неграм. «Ах, бедняжки!» — вздохнула она и решила без промедления устроить в бывшей сыроварне лечебницу. Муж был доволен. В конце концов затея Джейн сулила ему только выгоду: на ферме будет меньше больных.

Вилли Мак-Кластер, так же как и Джейн, родился и вырос в Южной Африке; тем не менее в нем безошибочно с первого взгляда можно было узнать чистокровного шотландца. Его английское произношение, правда, могло показаться слишком уж правильным, пожалуй, даже несколько искусственным, однако изнурительный, располагающий к медлительности африканский климат не помешал ему сохранить в неприкосновенности превосходные качества его предков. Человек здравомыслящий и энергичный, весь, что называется, «земной», он обладал отличной практической сметкой и был обходителен с людьми. Внешность имел весьма представительную: высокий, плечистый, крепко сколоченный, лицо открытое, худощавое, рот строго поджатый, а лучики веселых морщинок вокруг глаз умеряли их жесткий синий блеск. Вилли стал фермером в молодые годы, заранее тщательно обдумав свое решение. Он был не из тех, кто оседает на земле в силу неудачно сложившейся служебной карьеры, или краха в делах, или из-за смутного томления по «свободе». Джейн, веселая и рассудительная девушка, точно знавшая, чего она хочет, позволяла своим многочисленным поклонникам волочиться за собой, но всерьез относилась только к Вилли, который аккуратно, каждую неделю, присылал ей письма из фермерского колледжа в Трансваале. Как только Вилли закончил четырехгодичный курс обучения, они поженились.

Им обоим было тогда по двадцать семь лет, и они чувствовали себя вполне подготовленными к полезной и приятной жизни. Свой дом Мак-Кластеры построили в расчете на большую семью. Если бы — как полагалось в старину — спустя девять месяцев после свадьбы у них родился ребенок, они были бы в восторге. Но время шло, а ребенок не рождался. Два года спустя Джейн поехала в город посоветоваться с врачом и не то чтобы расстроилась, но возмутилась, когда ей сообщили, что только операция может спасти ее от бездетности. В представлении Джейн болезнь никак не вязалась с ее особой, и ей казалось, что все это сплошная нелепость. Однако со свойственным ей практическим здравым смыслом она согласилась на операцию и примирилась с тем, что ей еще два года придется ждать прибавления семейства. Но все это отразилось на настроении Джейн. Ее мучила какая-то безотчетная неуверенность, и, быть может, именно из-за ее тогдашнего душевного состояния, из-за охватившей ее грусти и растерянности работа в лечебнице приобрела для нее такое значение. Если в первое время Джейн по заведенному порядку каждое утро, после завтрака, в течение нескольких часов распределяла среди пациентов лекарства и давала им полезные для здоровья советы, то теперь она целиком отдалась этому занятию, стараясь побороть причины болезней еще до того, как появятся их симптомы.

Хижины, в которых жили туземцы, были такие же, как на всех местных фермах, — запущенные, грязные, глинобитные постройки, крытые тростником. Джейн приходилось лечить болезни, порожденные бедностью и плохим питанием.

Прожив всю жизнь в этой стране, она не ждала многого и не слишком обольщалась; склад ума у Джейн был иронический, и она обладала немалым запасом терпения, которое так необходимо, когда имеешь дело с отсталыми неграми, и побеждает там, где ничего не может добиться воинствующий идеализм.

Прежде всего она отвела акр хорошей земли под огород и сама следила за ним. Трудно сразу изменить привычкам, складывавшимся на протяжении веков, и Джейн проявила немалую выдержку, имея дело с туземцами, которые на первых порах и прикоснуться не хотели к незнакомой им пище. Джейн убеждала их и наставляла, а женщин обучала правилам гигиены и уходу за детьми. Она старалась разнообразить их пищу и закупала в соседних больших поместьях целые мешки цитрусов; фактически в довольно короткий срок Джейн организовала питание для всех работников Вилли — их было добрые две сотни, — и Вилли с радостью принял ее помощь. Соседи посмеивались над Мак-Кластерами, потому что даже теперь негров принято кормить только кукурузной мукой да время от времени, в особо торжественных случаях, закалывать для них быка. Но, вне всякого сомнения, работники Мак-Кластеров были гораздо здоровее, чем большинство негров на других фермах, и в результате ему удавалось выжать из них гораздо больше. В холодные дни, перед тем как негры отправлялись в поле, Джейн раздавала им по жестянке горячего какао из чана, под которым горел медленный огонь; и если кто-либо из соседей проходил мимо и смеялся над ней, она поджимала губы и добродушно говорила: «Это подсказывает нам добрый здравый смысл, только и всего. А кроме того, ведь они такие несчастные, жалкие!»

Поскольку Мак-Кластеров уважали в округе, им снисходительно прощали их чудачества.

Но все это было не просто, совсем не просто. Что пользы было лечить гноящуюся рану на ноге: не пройдет и недели, как она снова загноится, ведь ни у одного из работников не было обуви! Ничего нельзя было поделать с бильхарзией[1] до тех пор, пока все реки кишели червями и пока все негры продолжали жить в темных, закопченных хижинах.

Но детям можно было помочь; Джейн особенно любила самых маленьких негритят. Она знала, что на их ферме умирает меньше детей, чем в любом другом месте, на много миль вокруг, и гордилась этим. Бывало, все утренние часы она проводила с черными женщинами, разъясняя им, что такое грязь, чистота и правильное питание. Когда в поселке заболевал ребенок, она могла ночь напролет просидеть у его постели и горько плакала, если он умирал. Туземцы прозвали ее по-своему — «Добросердечная». Они верили ей. Хотя большинство из них боялось лекарств белых людей, негры предоставляли Джейн поступать по-своему, потому что чувствовали, что она действует из добрых побуждений; и день ото дня всё больше больных толпилось у лечебницы в ожидании приема. Это льстило самолюбию Джейн. Каждое утро в сопровождении своего помощника, боя, она отправлялась к стоявшему за домом Мак-Кластеров большому, крытому тростником зданию с каменным полом, где всегда пахло мылом и карболкой. Джейн проводила там много часов, оказывая помощь матерям и детям, а также работникам, получившим увечье.

Маленького Темби принесли к ней как раз в то время, когда она узнала, что своего ребенка у нее не будет, по крайней мере, еще два года. Темби страдал тем, что местные жители называют «болезнью жаркой погоды». Мать попросила Джейн спасти его, когда болезнь уже зашла далеко. Джейн взяла из ее рук маленький высохший скелетик с сильно вздутым животом и обвисшей шершавой сероватой кожей. «Он умрет», — причитала мать у двери лечебницы, и в голосе ее звучала та нота обреченности, которая всегда очень раздражала Джейн. «Чепуха!» — отрезала она решительно, тем более решительно, что сама боялась печального исхода.

Джейн осторожно уложила ребенка в корзинку, обтянутую полотном, и понимающе переглянулась с боем. Потом строго сказала матери, которая сидела на корточках на полу и беспомощно плакала, закрыв лицо руками: «Перестань реветь! От этого не будет никакого толку. Разве я не вылечила твоего первенца от такой же гадкой болезни?» Но тот малыш был далеко не так серьезно болен.

Джейн отнесла корзину в кухню и поставила у огня, чтобы мальчик согрелся. У поваренка лицо было такое же мрачное, как и у боя, они оба не верили ей, она это чувствовала. «Ребенок не умрет, — сказала себе Джейн. — Я этого не допущу! Не допущу!» И ей почудилось, что если она вызволит из беды маленького Темби, то обретет жизнь и ее собственный, столь страстно ожидаемый ребенок.

Джейн весь день просидела у корзинки, от всего сердца желая, чтобы Темби выжил; рядом, на столике, стояли лекарства, а поваренок и бой помогали ей как могли. Вечером пришла мать со своим одеялом, и обе женщины вместе дежурили у корзинки Темби. Глаза черной женщины, с мольбой устремленные к Джейн, заставляли ее еще сильнее желать победы. Она боролась за жизнь Темби и на следующий день, и еще через день, и в течение долгих ночей, хотя и догадывалась по лицам негров, прислуживавших в доме, что они считают дело проигранным. Однажды на исходе холодной безветренной ночи Джейн прикоснулась к маленькому телу, и оно показалось ей застывшим и бездыханным. Джейн прижала мальчика к груди, стараясь передать ему свое тепло, и шептала снова и снова: «Ты будешь жить, ты будешь жить». И когда взошло солнце, ребенок уже глубоко дышал и в его ножках чувствовалось биение пульса.

Теперь стало ясно, что Темби не умрет, и ощущение счастья и победы наполнило весь дом. Вилли пришел поглядеть на ребенка и с нежностью сказал Джейн: «Чистая работа, старушка. Никогда бы не подумал, что тебе это удастся». Поваренок и бой как умели выказывали Джейн горячие дружеские чувства и даже принесли ей подарки — яйца и маисовую муку. А мать Темби, дрожа от радости, взяла на руки свое дитя, благодарила Джейн, и по лицу ее текли слезы.

Джейн, измученная, усталая, была слишком счастлива, чтобы отдыхать или спать; она думала о ребенке, который у нее родится. Она не была суеверной, и то, что с ней происходило, нельзя было назвать суеверием; просто она чувствовала, что встретилась со смертью лицом к лицу, что смерть с позором бежала от ее дверей и теперь у нее достанет сил творить жизнь, родить своих собственных красивых, крепких детей; она уже видела в своем воображении, как они резвятся подле нее, прелестные дети, зачатые в жестокой схватке с подлой смертью.

В течение месяца мать ежедневно приносила маленького Темби в лечебницу — отчасти для того, чтобы проверить, не вернулась ли к малышу болезнь, отчасти же потому, что Джейн все сильнее к нему привязывалась. Когда же Темби совсем выздоровел и больше не появлялся в лечебнице, Джейн справлялась о нем у поваренка, а иногда даже посылала за Темби: ей хотелось повидать его. Тогда негритянка, сияя улыбкой, приходила к черному ходу дома Мак-Кластеров; маленький Темби был привязан к ее спине, а старший мальчик держался за ее юбку. Радостно улыбаясь, Джейн сбегала по лестнице и с нетерпением ждала, когда отвяжут мешок от материнской спины и она увидит свернувшегося калачиком Темби, его огромные сверкающие глаза. Большой палец одной руки он засовывал в рот, а другой ручонкой для безопасности цеплялся за материнское платье. Джейн уносила мальчика в дом, чтобы показать Вилли. «Смотри, — говорила она с нежностью, — вот мой маленький Темби. Ну не прелестный ли негритенок?»

Темби подрос, стал толстеньким робким парнишкой, который неуверенно ковылял от матери к Джейн. Позднее, когда он уже научился крепко стоять на своих ножках, то, завидев Джейн, бегом бежал к ней и громко смеялся, если она подхватывала его на руки. В большом доме всегда находились для него фрукты или сласти; Джейн нежно обнимала мальчика, а Вилли встречал его веселой, добродушной улыбкой.

Темби было два года, когда Джейн сказала его матери: «В этом году, к началу поры дождей, у меня тоже будет ребенок». Негритянка уже ожидала третьего. И обе женщины, забыв о различии в цвете их кожи, вместе радовались рождению будущих детей.

Некоторое время спустя мать повела маленького Темби поглядеть на колыбельку, в которой лежал крохотный белый мальчик. Джейн протянула Темби руку и сказала: «Здравствуй, милый». Затем, вынув своего ребенка из колыбели, продолжала: «Подойди-ка сюда, погляди на моего малыша, Темби». Но Темби испуганно попятился и заплакал. «Глупый Темби», — ласково пожурила его Джейн и велела принести для него фруктов. Она не могла этого сделать сама, потому что держала свое дитя.

Джейн была совершенно поглощена новыми интересами и очень скоро обнаружила, что снова беременна. Она не забыла маленького Темби, но когда думала о нем, он представлялся ей все тем же неуверенно ступающим по земле карапузом, которого она так любила, когда была бездетной. Как-то она встретила мать Темби. Негритянка вела за руку ребенка. «А где же Темби? — спросила Джейн и только тут заметила, что это и есть Темби. Она ласково поздоровалась с мальчиком, но некоторое время спустя сказала Вилли: «Не правда ли, милый, жалко, что они так быстро становятся взрослыми». «Ну, вряд ли его можно назвать взрослым», — снисходительно усмехаясь, заметил Вилли, глядя на жену, державшую двух малышей на руках. «Куда же ты их денешь, когда у тебя будет целая дюжина и все они захотят вскарабкаться к тебе на колени?» — поддразнил он жену. И они решили повременить года два, а потом пусть родятся еще дети. У родителей Вилли их было девять душ. «Кто сказал: дюжина?» — лукаво воскликнула Джейн, отвечая ему в тон. «А почему бы нет? — спросил Вилли. — Мы можем себе это позволить». «По-твоему, значит, я все могу», — шутливо проворчала Джейн, потому что ей приходилось трудновато. Она не забросила работы в лечебнице, попрежнему там всем распоряжалась, и назначала питание для работников, и за своими детьми присматривала без посторонней помощи — у нее не было даже обыкновенной няньки-негритянки. Джейн и в самом деле нельзя было упрекать за то, что она совсем забыла маленького Темби.

Ей пришлось вспомнить о нем однажды вечером, когда Вилли, как обычно в конце каждой недели, обсуждал со своим помощником положение дел на ферме. Снова не хватало рабочих рук, а дожди были обильные, и земля заросла сорняками. Как ни быстро работали негры, сорняки, казалось, разрастались еще быстрее. Вилли предложил на несколько недель нанять детей, которые пока еще сидят дома с матерями. Он и раньше уже нанимал на легкую работу негритят в возрасте от девяти до пятнадцати лет, и был уверен, что есть ещё немало ребят, которые могут пригодиться ему на ферме. Помощник Вилли обещал проверить, нельзя ли найти еще кого-нибудь.

Вскоре после этого разговора поваренок, улыбаясь, позвал Вилли и Джейн к входной двери, и они увидели маленького Темби — ему уже исполнилось шесть лет. Он гордо стоял там, рядом с отцом, который тоже улыбался во весь рот. «Вот для вас работник», — сказал отец Темби, обращаясь к Вилли и подталкивая вперед мальчика. Опустив голову и засунув пальцы в рот, Темби топтался на месте, как теленочек. Теперь он казался таким маленьким и беспомощным, что Джейн растроганно воскликнула: «Но, Вилли, он еще совсем ребенок!» Темби был почти голый, если не считать нитки бус на его толстеньком животике. Отец Темби объяснил, что его старший мальчик — ему восемь лет — вот уже год пасет телят и почему бы Темби не помочь ему.

— Мне не нужны два пастуха для телят, — возразил Вилли. А потом, нагнувшись к Темби, спросил: — Так, большой человек, сколько денег ты хочешь получать?

Темби еще ниже опустил голову и, переминаясь с ноги на ногу, пробормотал: «Пять шиллингов». «Пять шиллингов в месяц! — возмутился Вилли. — Еще чего! Столько получают десятилетние негритята. — Но, почувствовав руку Джейн на своем плече, поспешно добавил: — Ну, ладно, четыре шиллинга и пять пенсов. Можешь помогать своему большому брату ходить за телятами». Джейн, Вилли, поваренок и отец Темби сочувственно улыбались, глядя, как мальчик, задрав голову, еще больше выпятил животик и, сияя от гордости, заковылял по дорожке. «Да, — вздохнула Джейн, — не думала я… Маленький Темби! Ведь, кажется, только вчера…».

Темби, удостоенный набедренной повязки, стал вместе с братом пасти телят. И когда оба мальчика шествовали за своим стадом, все оборачивались и с улыбкой глядели на крошечного черного человечка, который с важным видом, с полным сознанием значительности своей особы размахивал хворостинкой (отец специально срезал ее для Темби в зарослях), словно совершенно взрослый погонщик, следующий за упряжкой волов.

Телятам полагалось весь день находиться близ крааля; когда коров угоняли на пастбище, Темби садился на корточки рядом с братом под деревом и следил за телятами, с криком вскакивая, если какой-либо из них пытался отбиться от стада. В течение года Темби считался помощником пастуха; а затем его брата включили в партию старших негритят, работавших мотыгой. Темби тогда исполнилось семь лет, и он уже отвечал за двенадцать телят. Некоторые из них были выше его ростом. Обычно такую работу выполняли гораздо более взрослые ребята; но Мак-Кластеру, как и всем фермерам, постоянно не хватало работников, и он был рад буквально каждой паре рук, которую можно было использовать на ферме. «Знаешь, Джейн, твой Темби теперь уже настоящий пастушонок», — со смехом сказал как-то Вилли. «Что! — воскликнула Джейн. — Такой маленький! Да это же невероятно!» Вспомнив о Темби, она ревниво поглядела на своих собственных ребят; Джейн принадлежала к той категории женщин, которым неприятна самая мысль, что их дети могут стать взрослыми. Но теперь у нее было трое сыновей, она действительно была очень занята и забыла про маленького черного мальчика.

Затем однажды произошла катастрофа. Было очень жарко, и Темби заснул под деревом. Его отец явился в дом Мак-Кластеров и, смущенно извиняясь, сообщил, что телята забрались на кукурузное поле и потоптали посевы. Вилли рассердился. Сердиться, правда, было бесполезно, потому что делу все равно нельзя было помочь: телят пасли дети, так как взрослые были нужны для более важной работы, а к тому же можно ли всерьез сердиться на ребенка в возрасте Темби? Вилли велел привести Темби и строго отчитал за совершенное им страшное преступление. Возвращаясь домой, Темби горько плакал; спотыкаясь, брел он в поселок; отцу пришлось вести его за руку; слезы так стремительно текли из его глаз, что Темби не различал, куда идет. Но, несмотря на его слезы и раскаяние, недолгое время спустя все повторилось снова. Он заснул в убаюкивающе-жаркой тени, а когда проснулся под вечер, оказалось, что все телята удрали в поле и вытоптали целые акры кукурузы. Испугавшись предстоящего наказания, Темби с плачем убежал в заросли. Отец нашел его там только поздно вечером и легонько отшлепал за то, что он удрал.

Теперь дело действительно принимало очень серьезный оборот. Вилли был в ярости. Один раз проспать — это плохо, но еще простительно. Но дважды, и в течение одного месяца! Прежде чем вызвать Темби на расправу, Вилли посовещался с его отцом. «Мы должны сделать что-нибудь такое, чтобы мальчишка надолго запомнил, чтобы это было для него хорошим уроком», — сказал Вилли. Отец Темби ответил, что он уже наказал сына. «Ты его высек?» — спросил Вилли, хотя он отлично знал, что негры не бьют своих детей или бьют так редко, что вряд ли Темби в самом деле досталось. «Ты говоришь, что побил его?» — настаивал Вилли, и по тому, как его работник отвел в сторону глаза, говоря: «Да, баас», — догадался, что тот лжет. «Послушай, — сказал Вилли, — мальчишка недосмотрел за телятами и причинил мне убытку фунтов на тридцать. Тут ничего не поделаешь. Разве я могу их взыскать с Темби? Не так ли? Вот я и решил покончить с этим безобразием раз и навсегда». Отец Темби ничего не ответил. «Приведи Темби сюда, в дом, и срежь прут в зарослях, а я высеку мальчишку». «Да, баас», — помолчав, сказал отец Темби.

Узнав о предстоящей расправе, Джейн воскликнула: «Позор! Бить моего маленького Темби…»

Она увела своих детей подальше от дома, чтобы у них не осталось в памяти таких неприятных воспоминаний. Темби привели на террасу. Он дрожал от страха и крепко вцепился в отцовскую руку. Вилли сказал, что вся эта история с поркой ему не по душе, однако она вызвана необходимостью и он намерен довести дело до конца. Вилли взял из рук поваренка длинный гибкий прут, который сам срезал в зарослях, поскольку отец Темби пришел с пустыми руками; чтобы устрашить мальчика, Вилли несколько раз резко взмахнул прутом, со свистом рассекая воздух. Темби задрожал еще сильнее и прижался лицом к отцу. «Поди сюда, Темби». Мальчик не пошевельнулся. Тогда отец подвел его поближе к Вилли. «Нагнись!» Темби не послушался, и отцу пришлось пригнуть его голову, уткнув лицом в свои колени. Тогда Вилли, чувствуя себя неловко, но улыбаясь, скользнул взглядом по лицам поваренка, боя и отца Темби. Лица были угрюмые, недружелюбные. Вилли размахивал розгой над спиной Темби взад и вперед, желая показать, что он намерен только попугать мальчика для его же добра, исключительно с воспитательной целью. Но никто не улыбался ему в ответ. Тогда Вилли произнес грозным, вселяющим ужас голосом: «Ну, Темби, держись!» А затем, настроив себя на торжественный лад, трижды легонько стеганул его и откинул прут в кусты. «Ты никогда больше не будешь так дурно поступать, Темби, правда?» — сказал он. Темби стоял перед ним совсем спокойно, только изредка вздрагивал и избегал его взгляда. Отец ласково взял мальчика за руку и увел домой.

«Ну, все?» — спросила Джейн, появляясь в дверях дома. «Я не сделал ему больно», — сердито ответил Вилли. Он был раздражен и недоволен собой, чувствуя, что негры недовольны им. «Ты только один раз уступи, они все по-своему повернут, — сказал он. — Если ребенок достаточно взрослый, чтобы зарабатывать деньги, — значит, он достаточно взрослый, чтобы отвечать за себя. Как-никак тридцать фунтов!»

«Я думала о нашем маленьком Фредди», — взволнованно сказала Джейн. Фредди был их первенец. Вилли нетерпеливо спросил: «А при чем он здесь?» «О, ни при чем, Вилли. Совсем ни при чем, — со слезами согласилась Джейн. — И все-таки как ужасно! Ты помнишь, Вилли? Помнишь, какое это было прелестное маленькое существо?» Вилли не в состоянии был думать о том, каким прелестным младенцем был Темби; он досадовал на Джейн, зачем было напоминать ему об этом; отношения между супругами некоторое время оставались натянутыми, но недолго, потому что жили они очень дружно и в большинстве случаев смотрели на вещи одинаково.

Телята больше не отбивались от стада. В конце месяца, когда Темби подошел, чтобы получить свое жалованье — четыре шиллинга и пять пенсов, — Вилли улыбнулся ему и спросил: «Ну, Темби, как дела?» «Я хочу больше денег», — дерзко сказал Темби. «Что-о-о! — вскричал пораженный Вилли. Он подозвал отца Темби, стоявшего в группе негров, ожидавших получки: — Твой маленький негодяй дважды упустил телят, а теперь он говорит, что ему мало денег!» Вилли сказал это громко, так, чтобы всё слышали; работники засмеялись. Но Темби высоко держал голову. «Да, баас, я хочу больше денег», — вызывающе сказал он. «Ты получишь хорошую порку», — прикрикнул на него Вилли. Темби надулся и ушел, зажав в руке серебряные монетки. Его провожали насмешливые взгляды.

Темби исполнилось семь лет. Он вытянулся, стал худым и стройным, хотя живот у него попрежнему был вздутый. На этот раз он не плакал и не спотыкался, держался прямо, и видно было, что он очень сердит. Вилли забыл об этом происшествии.

Но и месяц спустя мальчик упрямо стоял на своем и требовал прибавки. Вилли повысил ему жалованье до пяти шиллингов и шести пенсов, сказав со вздохом, что Джейн вконец испортила мальчишку. Темби, чувствуя себя победителем, закусил губы и отошел — сперва вприпрыжку, а когда поровнялся с деревьями, то и вовсе помчался бегом. Он все еще был самый младший из работающих детей, а получал столько же, сколько ребята тремя-четырьмя годами постарше; те недовольно ворчали, но тут ничего нельзя было поделать: все понимали, что он любимчик Джейн.

Теперь, если бы все шло своей обычной колеей, Темби полагалось получить следующую прибавку не раньше чем через год. Но едва прошел месяц, как он снова потребовал прибавки. На этот раз требование Темби позабавило негров, но все же они, правда, не очень-то серьезно, запротестовали: парнишка зарвался; а что касается Вилли, так он обозлился не на шутку. В поведении мальчишки была настойчивость, граничившая с наглостью. «Если ты не перестанешь молоть чепуху, я прикажу твоему отцу выдрать тебя так, что будет больно», — с раздражением сказал Вилли. Мальчик, сердито сверкнув глазами, попытался спорить, но Вилли резко его оборвал. А несколько минут спустя поваренок Мак-Кластеров вызвал Джейн к черному ходу. Там стоял Темби, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Увидев Джейн, он просиял. «Ну что, Темби?..» — рассеянно спросила Джейн. Она только что накормила детей и думала о том, что их надо выкупать и уложить в постель; мысли ее были далеко от Темби. Она даже не сразу узнала его, потому что где-то в глубине памяти все еще хранился образ прелестного черного малыша, который в ее представлении носил имя Темби. Только глаза у него были те же самые: большие, темные, блестящие глаза, теперь с мольбой устремленные к ней. «Скажите хозяину, чтобы он платил мне больше денег», — попросил он. «Но, Темби, при чем тут я? Ты ведь знаешь, что я не имею никакого отношения к ферме», — ласково возразила Джейн.

«Скажите ему, миссус. Скажите ему, моя миссус», — не унимался мальчик.

Джейн начала сердиться, но все же улыбнулась и сказала: «Подожди минутку, Темби». Потом ушла в дом и вскоре вернулась — принесла остатки от ужина ее детей, несколько ломтиков пирога; она завернула их в бумагу и сунула Темби. Она даже почувствовала себя растроганной, когда увидела, как улыбка расцвела на лице ребенка: он до того обрадовался пирогу, что забыл про жалованье. «Спасибо, спасибо», — повторил он несколько раз, потом повернулся и быстро скрылся между деревьями.

Теперь Джейн не удавалось надолго забыть о Темби. Каждое воскресенье он приходил к ней в дом, приносил странные глиняные игрушки для детей или найденное в зарослях яркое птичье перо, а то и просто пучок полевых цветов, перевязанный жгутиком из травы. Джейн всегда сердечно встречала его, разговаривала с ним и отдаривала чем могла. Потом у нее родился еще один ребенок, и снова было очень много хлопот. Иногда она бывала слишком занята, чтобы самой подойти к дверям черного хода. Она передавала Темби через прислугу яблоко или сласти.

Как-то утром Темби появился в лечебнице; у него был перевязан палец на ноге. Джейн сняла грязную тряпку и обнаружила под ней маленькую царапину; ни один местный житель, ни ребенок, ни взрослый, не придал бы ей никакого значения. Однако она по всем правилам перевязала ранку и даже согласилась переменить повязку, когда несколько дней спустя он снова появился в лечебнице. Не прошло и недели, как оказалось, что Темби порезал руку, «Послушай, Темби, — нетерпеливо сказала Джейн. — Лечебница существует не для такой чепухи». Темби, словно не расслышав, смотрел на нее; в его больших темных глазах была такая настойчивость, что Джейн стало не по себе, и она велела бою перевести ее слова на местный диалект, решив, что Темби ее не понял. Тогда Темби сказал, запинаясь: «Миссус, моя миссус, я пришел только для того, чтобы повидать вас». Джейн рассмеялась и прогнала его. Он ушел, но не далеко. Позднее, когда остальные пациенты разошлись, Джейн увидела, что он стоит неподалеку, с надеждой глядя на нее. «Это еще что?» — спросила она уже с некоторым раздражением, потому что из дому до нее доносился плач новорожденного.

«Я хочу работать для вас», — сказал Темби.

«Но, Темб, мне не нужен второй бой. А кроме того, ты слишком мал для домашней работы. Быть может, когда подрастешь…»

«Разрешите мне присматривать за детьми».

Джейн не улыбнулась, потому что на фермах было принято нанимать в няньки к белым детям негритят, которые были не намного старше своих питомцев. В другое время она, может быть, и подумала бы об этом всерьез, но не теперь.

«Темби, — сказала Джейн, — я только что договорилась с няней. Она будет помогать мне. Я не забуду о тебе, и если потребуется кто-нибудь в помощь няне, я пошлю за тобой. Но прежде всего, ты должен научиться хорошо работать. Смотри как следует за телятами, не допускай, чтобы они отбивались от стада; тогда мы поверим, что ты хороший мальчик, и ты придешь к нам в дом, чтобы помогать мне ухаживать за детьми».

На этот раз Темби уходил от нее медленно и неохотно; a некоторое время спустя, выглянув из окна, Джейн увидела, что он стоит у самых зарослей и что-то высматривает. Она велела бою прогнать Темби, сказать ему, что она не позволяет слоняться без дела вокруг ее дома.

Джейн тоже теперь признавалась себе, что она «испортила» Темби, что он слишком много воображает о себе.

После этого в течение довольно долгого времени не произошло никаких событий.

А потом у Джейн пропало бриллиантовое обручальное кольцо. Обычно она довольно часто снимала его, когда делала домашнюю работу, и сперва исчезновение кольца даже не встревожило ее. А через несколько дней она обыскала весь дом, но так и не нашла его. Немного спустя исчезла жемчужная брошь. А затем еще несколько мелких предметов — ложка, которой кормили малыша, ножницы, серебряная кружка. Джейн раздраженно сказала Вилли, что в доме, должно быть, завелись духи. «Ложка только что была у меня в руке, а едва я отвернулась, она пропала. Это просто глупо. Вещи так не исчезают». «Может быть, чернокожие духи, — предположил Вилли. — Как насчет поваренка?» «Не говори глупости», — поспешно сказала Джейн. — Оба боя живут у нас с тех пор, как мы приехали на ферму». Тем не менее у нее тоже зародилось подозрение. Существовало давнее, незыблемое правило: нельзя доверять ни одному черному, как ни дружественно он к тебе расположен; поскреби любого из них — и обнаружишь вора. Джейн поглядела на Вилли, поняла, что его тревожат те же мысли и что он стыдится в этом признаться. Оба боя были, можно сказать, их личными друзьями. «Вздор, — твердо сказала Джейн, — я не верю в это». Решения загадки так и не нашли, а вещи продолжали пропадать.

Однажды отец Темби сказал, что ему очень нужно поговорить с хозяином. В руках у него был узелок, он развязал его, расстелил на земле — тут были все пропавшие вещи. «Не может быть, чтобы их взял Темби», — заволновалась Джейн. А отец Темби в большом смущении объяснил, что ему случилось проходить мимо скотного крааля и он увидал, что мальчишка сидит в тени, у муравейника, и играет своими сокровищами. «Он, понятно, не имел представления об их ценности, — с надеждой воскликнула Джейн. — Просто они такие блестящие, сверкающие». И в самом деле, глядя на серебро и бриллианты, ярко сверкавшие при свете лампы, легко было понять, как зачаровала их игра ребенка. «Ну, — сказал практический Вилли, — как же мы теперь поступим?» Джейн, не отвечая прямо на вопрос, беспомощно воскликнула: «Ты представляешь, как этот чертенок по целым неделям следил за мной, когда я хлопотала по дому, а потом быстро, как змея, проскальзывал сюда, стоило мне повернуться к нему спиной». «Да, но что же нам делать?» «Надо с ним хорошенько поговорить», — решила Джейн, сама не понимая, почему ее охватила такая тревога и растерянность. Она и сердилась и огорчалась — было какое-то отвратительное упрямство в этом обдуманном, преднамеренном воровстве, и связывать случившееся с маленьким Темби, которого она спасла от смерти, было невыносимо.

«Разговоры делу не помогут», — сказал Вилли. Темби снова высекли; на этот раз как следует, без всяких дурацких штук с размахиванием розгой в воздухе. Его заставили лечь поперек колен отца, спустили с него штанишки, и когда он встал, Вилли сказал с удовлетворением: «Ну, теперь ему с недельку будет не очень-то удобно сидеть». «Но, Вилли, у него кровь», — вздрогнула Джейн. Потому что, когда Темби уходил негнущейся походкой, широко расставляя ноги от боли, прижав кулачки к глазам, из которых обильно текли слезы, красноватые полосы проступили на ткани его штанишек. В ответ на это Вилли сердито заметил: «А ты чего, собственно, хочешь? Мальчишка стащил вещи, которые стоят много фунтов! Что же, я, по-твоему, должен их ему подарить и сказать еще в придачу: ах, какой ты умница!» «Но это же кровь, Вилли!» «Я не хотел бить его так крепко», — примирительно заключил Вилли.

Он внимательно разглядывал длинный, гибкий прут, словно удивляясь тому, что в нем скрыта такая сила, потом отбросил его прочь. «Должно быть, ему было больно… — сказал он задумчиво. — Он того и заслуживает. А теперь довольно плакать, Джейн. Больше он так делать не станет».

Но Джейн не могла удержать слез. Ее мучила мысль о Темби; Вилли — что бы он ни говорил — тоже испытывал неловкость, вспоминая о порке. Они были бы рады, если бы Темби на какой-то срок совсем исчез и появился позднее, когда пройдет время и они снова смогут быть к нему добры и ласковы.

Однако не прошло и недели, как он снова попросился в няньки к детям; теперь он достаточно большой, объяснял Темби, а Джейн ведь ему обещала. Джейн была так ошеломлена, что не нашла слов. Она ушла в дом, хлопнув дверью перед его носом; а когда узнала, что он все еще торчит в саду и ждет разговора с ней, выслала к нему боя и велела сказать, что не намерена брать воришку в няньки к своим детям.

Несколько недель спустя он снова попросил о том же, и она снова ему отказала. Он стал подстерегать ее на дороге ежедневно, иногда по нескольку раз на день. «Миссус, миссус, моя миссус, разрешите мне работать у вас, разрешите мне работать у вас». Она неизменно отказывала и с каждым разом все больше сердилась. И все-таки, под конец самая эта, совершенно неслыханная настойчивость победила ее. «Я не возьму тебя в няни, но ты можешь помогать мне на огороде», — сказала Джейн. Темби нахмурился, но на следующий день явился на огород — не на тот, что подле дома, а на дальний участок, где выращивали овощи, предназначенные для туземцев. Джейн нанимала специального боя для этого огорода, объясняла ему, когда надо садить, как удобрять землю и правильно ухаживать за ней. Темби должен был помогать бою.

Джейн не часто заглядывала на этот огород. Иногда, проходя мимо, она замечала, что целые гряды овощей перезрели и пропадают зря; это значило, что на ферме появилась новая партия туземцев, которых нужно наново приучать есть то, что им полезно. Теперь, после того, как Джейн родила еще одного ребенка и держала в детской двух нянь, она могла проводить больше времени в лечебнице и на огороде. Здесь она старалась выказывать дружеское внимание к Темби. Злопамятность не была ей свойственна, хотя недоверие к мальчику и не позволило ей взять его в няньки. Она разговаривала с ним о своих детях, о том, что они быстро растут и скоро поедут в городскую школу. Она беседовала с ним о том, как надо следить за чистотой и правильно питаться, советовала заработать побольше денег и купить башмаки, которые предохранят ноги от насыщенной микробами пыли, внушала, что он должен быть честным, всегда говорить правду и во всем слушаться белых людей. Все время, пока она находилась в саду, Темби неотступно следовал за ней повсюду, рассеянно волоча за собой мотыгу, и не сводил с нее глаз. «Да, миссус, да, моя миссус», — повторял он непрерывно, а когда Джейн собиралась уходить, спрашивал с мольбой: «Когда вы придете снова? Приходите скорей, моя миссус». Она стала приносить ему истрепанные книжки, отслужившие свой срок в детской. «Ты должен научиться читать, Темби, — говаривала она. — И, когда ты захочешь получить работу, тебе дадут больше жалования, если ты сможешь сказать: «Да, миссус, я умею читать и писать». Ты сможешь тогда принимать депеши по телефону и записывать поручения, чтобы ты их не забывал». «Да, миссус», — отвечал Темби, почтительно беря книги.

Уходя с огорода, Джейн всегда оборачивалась с некоторой тревогой, вызываемой неистовой преданностью Темби; оборачивалась и видела, что мальчик стоит на коленях на жирной красной земле на фоне яркой зелени и хмурит брови над странными цветными картинками и непривычными для него печатными знаками.

Так продолжалось около двух лет. Как-то Джейн сказала Вилли: «Темби, кажется, уже не такой дикарь, как раньше. Он теперь хорошо работает на огороде. Мне не нужно ему напоминать, когда и что надо сажать. Он знает все так же хорошо, как и я. И он разносит овощи, ходит из хижины в хижину и убеждает черных, чтобы они их ели». «Держу пари, он кое-что на этом зарабатывает», — посмеивался Вилли. «О нет, Вилли, я уверена, что он не станет так поступать».

И в самом деле он так не поступал. Темби считал себя проповедником образа жизни белых людей. Он говорил очень убежденно, демонстрируя перед черными женщинами заботливо уложенные в корзинке овощи: «Добросердечная сказала, надо их есть, если мы будем их есть, это нас убережет от болезней». Темби добивался большего, чем могла сделать Джейн за все годы ее пропаганды.

Ему было уже одиннадцать лет, когда он снова стал доставлять неприятности окружающим. Джейн послала своих старших сыновей в пансион, уволила нянек и решила нанять негритенка, который помогал бы ей стирать детское белье. Она забыла о данном Темби обещании и наняла его младшего брата. И Темби, как и тогда, очень давно, пришел с черного хода, чтобы заявить протест. Глаза его горели, он весь дрожал. «Миссус, миссус, вы обещали, что я буду работать для вас». «Но, Темби, ты ведь работаешь для меня на огороде». «Миссус, моя миссус, вы сказали, что когда будете брать негритенка в дом, то возьмете меня». Но Джейн не уступила. Она все еще считала, что Темби не прошел испытания до конца. А его настойчивость и горячность казались ей мало подходящими качествами для того, чтобы находиться подле ее детей. Кроме того, ей нравился младший брат Темби; он был мягче, всегда улыбался, этакий круглолицый Темби, добродушно игравший с детьми в саду, после того как он кончал стирать и гладить. Джейн не видела причин, чтобы отказать ему, и так и сказала Темби.

Темби был очень обижен. Он перестал ходить с корзинкой зелени от хижины к хижине и выполнял лишь самую необходимую работу, чтобы не совсем запустить огород. Работал он уже безо всякого воодушевления.

«Знаешь, — то ли в шутку, то ли всерьез сказала мужу Джейн, — Темби ведет себя так, словно мы ему чем-то обязаны».

Вскоре после этого Темби пришел к Вилли и попросил разрешения купить велосипед. В ту пору он зарабатывал десять шиллингов в месяц. Между тем существовало правило, что ни один черный, получающий меньше пятнадцати шиллингов, не имеет права приобрести велосипед. А «пятнадцатишиллинговый» черный мог оставлять себе пять шиллингов из жалованья, десять отдавать Вилли и обязывался работать на ферме до тех пор, пока долг не будет выплачен сполна. Это могло тянуться два года, а то и дольше. «И вообще, зачем такому негритенку, как ты, понадобился велосипед. Велосипеды для взрослых».

На следующий день исчез велосипед их старшего мальчика, а затем его обнаружили в поселке возле хижины Темби. Мальчишка даже не потрудился скрыть следы преступления; когда его вызвали на допрос, долго молчал, а потом сказал: «Не знаю, почему я его украл. Не знаю». И он с плачем убежал, скрылся в чаще деревьев.

«Пусть убирается отсюда», — решил Вилли, окончательно сбитый с толку и очень разгневанный.

«Но его отец с матерью и вся семья живет на нашей ферме», — возразила Джейн.

«Я не желаю больше терпеть у себя вора», — не унимался Вилли.

Избавиться от Темби означало нечто большее, чем просто прогнать воришку: Джейн вдруг поняла, каким облегчением для нее будет, если она перестанет видеть горящие, умоляющие глаза Темби. Все-таки она с виноватым видом сказала: «Я думаю, он сможет найти работу на одной из соседних ферм».

Но от Темби не так-то легко было избавиться. Когда Вилли сказал ему о своем решении, Темби расплакался, совсем как маленький. Потом обежал вокруг дома и бил кулаками в дверь кухни до тех пор, пока Джейн не вышла к нему. «Миссус, моя миссус, не позволяйте баасу прогонять меня». «Но, Темби, ты должен уйти, раз хозяин так сказал». «Я работаю для вас, миссус, я ваш бой, позвольте мне остаться. Я буду работать для вас в огороде и не буду просить прибавки». «Сожалею, Темби», — сухо сказала Джейн. Темби смотрел на нее, пока его лицо не исказилось гримасой мучительного страдания: он не мог поверить, что она отказывает ему в поддержке. В этот момент брат Темби вышел из-за угла дома, неся младшего ребенка Джейн, и Темби бросился им навстречу, накинулся на них так, что маленький черный мальчик зашатался и едва удержал белое дитя. Джейн ринулась на помощь своему детищу и оттащила Темби в сторону. Все-таки Темби успел избить братишку, искусал и исцарапал ему лицо и руки.

«Кончено, — холодно заявила ему Джейн, — ты уйдешь с фермы сейчас же или полиция выгонит тебя».

Некоторое время спустя Мак-Кластеры спросили у отца Темби, нашел ли парнишка работу, и в ответ услышали, что он поступил боем на огород к соседнему фермеру. При встрече с соседом Мак-Кластеры справились о Темби, но ничего определенного не узнали: на новой ферме Темби был всего только еще одним работником, ничем не выделявшимся.

Еще через некоторое время отец Темби сказал, что у сына вышли «неприятности» и он перешел на другую ферму за много миль отсюда. Теперь уже никто, казалось, не знал, куда он девался: говорили, что Темби присоединился к партии, отправлявшейся на юг, в Иоганнесбург, искать работу на золотых приисках.

Мак-Кластеры забыли о Темби. Они были рады забыть о нем. Они считали себя примерными хозяевами; своей добротой и честностью заслужили хорошую репутацию у негров; между тем история с Темби оставила тяжелый, неприятный привкус, словно песчинка, попавшая в пищу. При упоминании имени Темби им становилось как-то не по себе, хотя, по их представлениям о добре и зле, к тому не было никаких оснований. Так что в конце концов они даже не вспоминали о нем и перестали спрашивать у отца Темби, что с мальчиком; он стал еще одним из тех черных, которые бесследно исчезают из вашей жизни после того, как, казалось, занимали в ней такое важное место.

И только почти четыре года спустя в округе снова начались кражи. Первым подвергся нападению дом Мак-Кластеров. Ночью кто-то забрался к ним и унес следующие вещи: зимнее пальто Вилли, его трость, два старых платья Джейн, кое-что из детской одежды и разбитый трехколесный детский велосипед. Деньги, лежавшие в ящике стола, остались нетронутыми. «Какой странный вкус у вора!» — удивлялись Мак-Кластеры. Ведь за исключением пальто Вилли среди похищенных вещей не было ничего ценного. О краже сообщили в полицию, и, по заведенному порядку, представители власти явились на ферму и установили, что воровал кто-то свой, потому что собаки не лаяли на него и вор был неопытный, иначе он обязательно взял бы деньги и драгоценности.

Вот почему первую кражу не связывали со второй, которая произошла в доме соседей-фермеров. Здесь были похищены деньги, часы и ружье. А потом случилось еще несколько краж того же рода на других фермах. Полиция решила, что тут действует целая шайка, и к тому же очень ловких воров. Кражи были совершены весьма искусно и, видимо, подготовлены группой злоумышленников. Сторожевых собак они отравляли, время выбирали такое, когда никого из слуг не было дома, и в двух случаях кто-то проникал в дом через железные прутья решетки, так тесно поставленные, что лишь ребенок смог бы пролезть между ними.

Во всей округе только и было разговору, что о кражах; и в силу этого вражда между белыми и черными, дремлющая до поры до времени, но всегда готовая ярко вспыхнуть, приобрела самые отвратительные формы. В голосе белых людей звучала ненависть, когда они обращались к своим слугам, напрасная, бесплодная злоба, потому что даже если бы их собственные слуги поддерживали связь с ворами, то что можно было с этим поделать? Самый надежный слуга мог оказаться вором. В течение всех этих месяцев, пока таинственная шайка держала в страхе округу, произошло много неприятных событий; белых людей гораздо чаще штрафовали за то, что они избивали своих негров; возросло число негров, переходивших через границу на португальскую территорию. Глухой, подспудно тлеющий гнев неудержимо разгорался и то и дело прорывался наружу.

Джейн однажды поймала себя на такой мысли: «Подумать только, сколько я трачу времени на то, чтобы нянчиться с неграми, ухаживаю за ними, а что я получаю взамен? Они не чувствуют и малейшей благодарности за все то, что мы для них делаем». О возмутительной неблагодарности черных говорили в каждом доме белых.

Кражи продолжались. Вилли приладил решетки на всех окнах и купил двух больших свирепых псов. Джейн это было противно, она чувствовала себя пленницей в собственном доме.

Нет ничего приятного в том, чтобы сквозь решетку смотреть на красивую панораму гор и тенистые зеленые заросли, а на пути из дома в кладовую слышать злобное рычание собак, которые считали врагами всех: и белых и черных. Все, вместе взятое, с каждым днем сильнее раздражало Джейн. Псы кусали всякого, кто близко подходил к дому, и Джейн беспокоилась за своих детей. Однако не прошло и трех недель с тех пор, как купили собак, и вот уже они лежали на солнце издохшие, с пеной у рта и остекленевшими глазами. Их отравили. «Похоже, что мы можем ждать нового визита», — угрюмо проворчал Вилли; ему изрядно надоела вся эта история. «Однако, — с раздражением продолжал он, — раз мы уже решили жить в такой проклятой стране, как наша, надо считаться с неизбежными последствиями». Эта громкая фраза не означала ровным счетом ничего, ее никто бы не принял всерьез. И однако все это время даже самые уравновешенные и уверенные в себе люди только и делали, что с едкой злобой говорили об «этой проклятой стране». Иными словами, нервы были напряжены до предела.

Вскоре после того, как отравили собак, Вилли понадобилось съездить в город, за тридцать миль; Джейн не захотела сопровождать его, она не видела ничего приятного в том, чтобы провести целый день на пылающих зноем, полных суеты городских улицах. Таким образом, Вилли уехал один.

Утром Джейн пошла на огород со своими младшими детьми. Они играли у большой бочки с водой, пока мать разбивала новые грядки; голова у нее была тяжелая, мысли двигались лениво, а руки проворно распоряжались бечевкой и деревянными колышками. И вдруг какая-то непостижимая сила заставила ее резко повернуться, и она услышала собственный голос, произнесший: «Темби!» Джейн растерянно огляделась вокруг; впоследствии ей казалось, будто она в ту минуту слышала, как кто-то окликнул ее. Ей почудилось, будто она сейчас увидит длинного худенького мальчика с серьезным лицом, который стоит позади нее на коленях между грядками и сосредоточенно разглядывает истрепанную книжку с картинками. Время словно сдвинулось и поплыло, непонятное смятение охватило ее; и только после того, как Джейн пристально поглядела на своих детей, она вновь обрела ясное представление о том, сколько времени прошло с тех пор, как Темби ходил за ней по пятам на этом огороде.

Вернувшись домой, она принялась за шитье. Джейн лишь на минуту ушла с веранды за стаканом воды и внезапно обнаружила, что ее корзинка с нитками исчезла. Сперва это показалось ей невероятным. Не доверяя своим глазам, она обшарила то место, где стояла корзинка; она очень хорошо помнила, что корзинка находилась на веранде всего несколько минут назад. Значит, какой-то негр притаился в кустах, быть может, всего в сотне ярдов, и следит за каждым ее движением. Мысль эта была не из приятных. Прежнее чувство беспокойства охватило Джейн; и снова имя Темби возникло в ее сознании. Она заставила себя пойти на кухню и спросить у поваренка: «Ты слышал что-нибудь о Темби в последнее время?» Но оказалось, что здесь ничего о нем не известно. Он был «на золотых приисках». Родители уже несколько лет ничего о нем не слышали. «Да и зачем бы ему понадобилась моя корзинка? — недоумевающе бормотала Джейн. — К чему так рисковать из-за пустяка? Это же безумие!».

В полдень, когда дети играли в саду, а Джейн спала на своей кровати, кто-то бесшумно вошел в спальню и взял ее большую садовую шляпу, передник и платье, которое она носила утром. Проснувшись, Джейн обнаружила пропажу и задрожала не то от гнева, не то от страха. Она была одна в доме, и ее охватило щемящее чувство — за ней следят. Когда она переходила из комнаты в комнату, то оборачивалась, точно ожидая, что из-за угла шкафа или комода взглянут на нее большие умоляющие глаза Темби, что вот-вот они возникнут, непрестанно преследуя ее, такие же неумолимые, как глаза мертвеца.

Затем она поймала себя на том, что смотрит на дорогу, поджидая возвращения Вилли. Если бы Вилли был здесь, она могла бы возложить ответственность на него и чувствовала бы себя в безопасности. Джейн была из тех женщин, которые очень нуждаются в поддержке мужа. Вплоть до этого дня она и сама не понимала, как сильно нуждается в ней, и это чувство, которое, казалось, было известно и вору, делало ее несчастной и лишало покоя. Она решила, что должна справиться со всем сама, вместо того чтобы беспомощно ждать мужа. «Я должна что-то сделать, я должна что-то сделать», — повторяла она.

День, жаркий, солнечный, тянулся бесконечно. Нервы Джейн были напряжены до предела. Она настороженно ждала на веранде возвращения Вилли, время от времени поглядывая из-под руки на дорогу: не появится ли автомобиль. Ожидание угнетало ее. Невольно она снова и снова вглядывалась в заросли, начинавшиеся сразу против их дома и простиравшиеся на много миль, — низкорослые, темнозеленые, ставшие еще более темными от удлиненных предвечерних теней. Какой-то внутренний толчок заставил ее вскочить на ноги, и она пошла через сад по направлению к зарослям. На опушке она остановилась, пристально всматриваясь. Она искала всюду эти темные просящие глаза и звала: «Темби, Темби!». Ни звука. «Я тебя не стану наказывать, Темби, — молила она. — Поди сюда, ко мне». Она ждала, настороженно прислушиваясь к малейшему шороху ветвей или звуку шагов. Но в зарослях царило безмолвие; жара усыпила даже птиц, и листья свисали совершенно неподвижно. «Темби!» — позвала она снова, сперва властно, потом с дрожью в голосе. Она очень хорошо знала, что мальчик здесь, прячется за каким-нибудь кустом или деревом, ожидая, что она скажет ему то единственное слово, которому он сможет поверить. Джейн бесила мысль, что он так близко и в то же время недостижим, как бесплотная тень. Понизив голос, она сказала, как можно более убедительно: «Темби, я знаю, что ты здесь. Поди сюда и поговори со мной. Я не сообщу в полицию. Можешь ты мне поверить, Темби?»

Ни звука, ни вздоха в ответ. Джейн пыталась отогнать от себя все посторонние мысли с тем, чтобы нужные слова пришли сами собой. Подул вечерний ветерок, трава слегка зашевелилась, а неподвижно свисавшие листья затрепетали; теплый, ласковый свет начал таять. Это означало, что скоро зайдет солнце; красное сияние заката отражалось в листве, а в вышине ярко пылало небо. Джейн вся дрожала и не могла совладать с собой: это была глубокая внутренняя дрожь, бьющая изнутри, как кровь из незримой раны. Она пыталась успокоить себя, говорила: «Это же глупо. Как я могу бояться маленького Темби? Как можно?» Она заставляла себя говорить твердо и громко: «Темби, ты ведешь себя очень неразумно. Какой смысл в том, что ты хватаешь все, что попадет под руку, как несмышленое дитя? Раз-другой это тебе сойдет, но рано или поздно полиция поймает тебя и отправит в тюрьму. Не этого ты ведь хочешь, не правда ли? Ну, послушай меня. Выйди и дай мне поглядеть на тебя. А когда приедет хозяин, я все объясню ему и скажу, что ты сам уже обо всем сожалеешь, и тогда ты сможешь вернуться к нам и попрежнему будешь работать у меня на огороде. Мне не хочется считать тебя вором, Темби. Воры — плохие». Джейн остановилась. Вокруг попрежнему царила тишина. Она ощутила тишину, как холод. Так бывает, когда облако плывет над головой. Джейн заметила, что тени над ней сгустились и листья потемнели, стали холодно-серыми. Она знала, что Темби теперь уже к ней не выйдет. Она не нашла нужных слов, которые надо было сказать. «Ты глупый мальчик, — обратилась она к молчаливому и словно насторожившемуся кустарнику. — Я очень на тебя сердита, Темби». И медленно пошла назад, к дому, сохраняя спокойный, полный достоинства вид, зная, что Темби следит за ней и у него что-то такое на уме, чего она разгадать не смогла.

Когда Вилли вернулся из города, усталый и раздраженный, как всегда бывало с ним после дня, проведенного в поездке, после деловых разговоров с людьми и покупок, она, осторожно подбирая слова, сообщила ему о том, что тут без него произошло. Когда она ему сказала, как звала Темби в зарослях, Вилли ласково посмотрел на нее и заметил: «Дорогая моя, чего ты хотела этим добиться?» «Но, Вилли, все это так ужасно…» Губы ее задрожали, и она позволила себе всласть поплакать на его плече. «Ты даже не знаешь, Темби ли это». «Конечно же, Темби. Кто еще может быть? Глупый мальчик. Мой глупый маленький Темби…»

Она не могла есть. После ужина Джейн внезапно сказала: «Он придет сюда вечером. Я уверена в этом». «Ты так думаешь? — серьезно спросил Вилли. Он всегда верил в предчувствия Джейн. — Ну, что ж, не тревожься, мы подготовимся к встрече». «Если бы ты только дал мне поговорить с ним», — просила Джейн. «Поговорить с ним! — подхватил Вилли. — Черта с два! Я его упрячу в тюрьму. Единственное подходящее для него место». «Нет, Вилли», — возразила Джейн, отлично понимая, что Темби должен отправиться в тюрьму.

Еще не было восьми часов. «Я поставлю ружье у кровати, — решил Вилли. — Мальчишка украл ружье на ферме за рекой, не правда ли? С ним опасно иметь дело». Голубые глаза Вилли сверкали; он шагал взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы, настороженный и возбужденный; казалось, он предвкушал удовольствие от поимки Темби, и Джейн это было неприятно. В этот момент раздался какой-то звук за ближайшей к спальне дверью. Они оба вскочили и бросились туда. Там стоял Темби, прямо перед ними.

Руки у него болтались по сторонам. Он вырос, стал выше, но все еще казался тем же самым гибким, стройным мальчиком с худым лицом и большими выразительными глазами. Увидев эти глаза, Джейн невнятно прошептала: «Вилли…»

Однако Вилли решительно подошел к Темби и схватил несопротивляющегося преступника за руку. «Ах ты, молодой негодяй!» — сказал он сердито, но по тону его голоса можно было предположить, что он обращается не к опасному злодею, ограбившему много домов, а скорее к гадкому мальчишке, стянувшему в саду яблоко. Темби ничего не ответил; он в упор смотрел на Джейн и нервно вздрагивал. Это был все тот же маленький мальчик.

«Почему ты не пришел, когда я звала тебя? — с укоризной спросила Джейн. — Ты такой глупый, Темби».

«Я боялся, миссус», — сказал, вернее, прошептал, Темби.

«Но ведь я говорила тебе, что не сообщу в полицию».

«Помолчи, Джейн, — приказал Вилли. — Конечно, мы вызовем полицию. Ты что думаешь в самом деле? — И, словно желая напомнить себе о таком важном факте, добавил: — В конце концов, парень-то — преступник».

«Я не плохой мальчик, — умоляюще прошептал Темби. — Миссус, моя миссус, я не плохой мальчик!»

Но дело уже не зависело от Джейн; она передала его в руки Вилли. А Вилли, казалось, все еще не знал, на что решиться. Наконец он твердым шагом подошел к шкафу, достал оттуда ружье и протянул его Джейн. «Побудь здесь! — приказал он. — Я позвоню в полицию». Он вышел, оставив дверь открытой, а Джейн стояла, не зная, что делать, держала большое ружье и прислушивалась к телефонному разговору.

Беспомощно поглядев на ружье, она приставила его к кровати и спросила шепотом: «Темби, почему ты воровал?»

Темби опустил голову: «Не знаю, миссус».

«Но ты должен знать».

Ответа не последовало. Слезы текли по щекам Темби.

«Темби, тебе понравилось в Иоганнесбурге?»

Молчание.

«Сколько времени ты там прожил?»

«Три года, миссус».

«Почему же ты вернулся?»

«Они посадили меня в тюрьму, миссус».

«За что?»

«У меня не было паспорта».

«Ты убежал из тюрьмы?»

«Нет, я пробыл там месяц, и меня отпустили».

«Это ты крал вещи на соседних фермах?».

Темби кивнул, не поднимая глаз.

Джейн не знала, как ей быть. Она твердо повторила про себя: «Это опасный мальчик, совсем бессовестный и очень хитрый» — и снова взяла ружье, но тяжесть этого холодного, враждебного ей предмета заставила ее почувствовать себя виноватой. Резким движением она поставила ружье на прежнее место. «Посмотри на меня, Темби», — прошептала она. За стеной, в коридоре, Вилли говорил твердым, уверенным голосом: «Да, сержант, мы задержали его здесь. Он работал у нас несколько лет тому назад. Да».

«Слушай, Темби, — быстро шептала Джейн, — я выйду из комнаты, а ты беги, да побыстрей. Кстати, как ты сюда забрался?» Эта мысль возникла у нее впервые. Темби посмотрел на окно. Джейн увидела, что прутья решетки слегка раздвинуты, очень худой человек мог пролезть между ними боком. «Ты, должно быть, сильный, — сказала она. — Теперь тебе уже не нужно уходить тем же путем. Просто выйди в дверь. — Она указала рукой на дверь в столовую. — Пройди на веранду, а там беги в заросли, уйди куда-нибудь подальше, займись честным трудом и перестань воровать. Я поговорю с баасом. Скажу ему, чтобы он сообщил в полицию, будто мы ошиблись. Ну же, Темби…» — поспешно заключила она и вышла в коридор, где спиной к ней у телефона стоял Вилли. Он повернул голову, недоверчиво посмотрел на нее и сказал: «Джейн, ты сошла с ума». А в телефон бросил: «Да, приезжайте поскорей». Вилли повесил трубку, повернулся к Джейн: «Ты же знаешь, что он не изменится». — И поспешно кинулся в спальню.

Но не было необходимости так спешить. Темби стоял на том же месте, где они его оставили, прижав к глазам кулаки, как малый ребенок.

«Я ведь велела тебе бежать», — сердито сказала Джейн.

«У него в голове винтика не хватает», — съязвил Вилли.

Он взял ружье, но тут же, как и Джейн, почувствовал, что это глупо, и поставил ружье на место.

Вилли присел на кровать и смотрел на Темби с видом человека, который понимает, что его перехитрили: «Будь я проклят, — сказал он, — ей-богу, не разберу, в чем тут дело».

Темби продолжал стоять посредине комнаты, опустив голову и плача. Джейн тоже плакала. Вилли сердился все больше, раздражался все сильнее. Наконец он ушел из комнаты, хлопнув дверью: «Черт знает что такое! Все с ума посходили!»

Вскоре явилась полиция, и уже больше не было сомнений относительно того, что надо делать. Темби отвечал утвердительно на все вопросы, во всем признался. На него надели наручники и увезли в полицейской машине.

Тогда Вилли вернулся в спальню, где Джейн, плача, лежала на кровати. Он похлопал ее по плечу и сказал: «Ну, хватит. Все кончено. Мы ничего не могли поделать».

Джейн всхлипывала: «Он остался жив только благодаря мне. Вот что самое ужасное. А теперь его посадят в тюрьму».

«Черные ничего не имеют против тюрьмы. Они не считают ее позором, как мы».

«Но он станет одним из тех негров, у которых вся жизнь проходит от тюрьмы до тюрьмы».

«Ну и что же? — удивился Вилли. Сдерживая раздражение, он, как верный супруг, ласково приподнял Джейн и дал ей свой носовой платок. — Ну, хватит, старушка, — уговаривал он… — Перестань. Я устал, хочу лечь. Весь день я слонялся по этим проклятым мостовым, и завтра мне предстоит такой же тяжелый день из-за табака». Он начал стаскивать сапоги.

Джейн перестала плакать и тоже разделась.

«Во всем этом есть что-то ужасное. Я не могу успокоиться, — сказала Джейн. Она помолчала, а потом добавила: — Чего он от нас хотел, Вилли? Что же это такое? Чего он хотел от нас все это время?»