"Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы" - читать интересную книгу автора (Швецов Михаил Валентинович)

Шизофрения живёт под землёй

Вот, например, «Горное гнездо». Там описываются события до и после отмены крепостного права на Урале: «…Самым любимым наказанием…служила «гора», то есть опальных отправляли в медный рудник, в шахты, где они, совсем голые, на глубине восьмидесяти сажен должны были копать медную руду. Эту каторжную работу не могли выносить самые привычные и сильные рабочие, а «заграничные» в своих европейских обносках были просто жалки, и их спускали в гору на верную смерть… Вся эта чудовищная история закончилась тем, что из двенадцати «заграничных» в три года четверо кончили чахоткой, трое спились, а остальные посходили с ума».

Поистине! Великие люди умеют сказать просто о главном. В одном предложении — вся правда о шизофрении: туберкулёз и алкоголизация — её старшие и/или младшие брат и сёстра. Всё же следует разъяснить для глубины понимания, что названные «заграничными» были крепостными людьми, некогда посланными в Европу для обучения наукам, и имели несчастье вернуться на родину. Но вот выдержки из другого романа писателя («Три конца»): «Большинство из них переженились, кто в Париже, кто в Германии, кто в Бельгии. Мухин тоже женился на француженке, небогатой девушке, дочери механика… Всех «заграничных» рассортировали по отдельным заводам. Гений крепостного управляющего проявился в полном блеске: горные инженеры получили места писцов в бухгалтерии, техники были приставлены приёмщиками угля и т. д. Мухин, как удостоившийся чести обедать с французским королём, получил и особый почёт. Лука Назарыч ни с того ни с чего возненавидел его и отправил в «медную гору», к старому Палачу, что делалось только в наказание за особенно важные провинности. Первый ученик Ecole polytechnique каждый день должен был спускаться по стремянке с киркой в руках и с блендочкой на кожаном поясе на глубину шестидесяти сажен и работать там наравне с другими…

Нужно ли говорить, что произошло потом: все «заграничные» кончили очень быстро; двое спились, один застрелился, трое умерли от чахотки, а остальные сошли с ума. К этому тяжёлому времени относится эпизод с Сидором Карпычем, которого отодрал Иван Семёныч. Сидор Карпыч кончил сумасшествием, и Пётр Елисеич держал его при себе, как товарища по несчастию, которому даже и деваться было некуда. Уцелел один Пётр Елисеич, да и тот слыл за человека повихнувшегося…

Главный управляющий торжествовал вполне. Жена Мухина героически переносила свои испытания, но слишком рано сделалась задумчивой, молчаливой и как-то вся ушла в себя. Её почти не видали посторонние люди. Это нелюдимство походило на сумасшествие, за исключением тех редких минут, когда мелькали проблески сознания. К этому служило поводом и то, что первые дети умирали, и оставалась одна Нюрочка. Умирая, эта «немка» умоляла мужа отправить дочь туда, на Запад, где свет, и справедливость, и счастье. Ах, как она тосковала, что даже мёртвым её тело должно оставаться в русских снегах, хотя и верила, что наступит счастливая пора и для крепостной России».

Вероятно, М. Горбачёв и отменил крепостное право, хотя эту заслугу обычно приписывали Александру II. Но может ли считаться свободным врач, если у него нет своей квартиры и нет возможности поехать в отпуск туда, куда он хочет? Могут ли считаться свободными бывшие колхозники и крестьяне, если у них в деревне нет работы, а в чужом городе не будет квартиры или денег для её оплаты? Да, и нужны ли нашему государству, вообще, свободные и здоровые люди?

Блистательна и сама по себе история, рассказанная Маминым-Сибиряком, о том, как власть относится к «выскочкам», овладевшим знаниями помимо её «воли». Точно так же властью (в том числе и научной) признаются лишь те открытия, которые делаются по её же указанию и, естественно, обязательно финансируются, а те, что рождаются по собственному почину учёного, да на личные сбережения и в свободное от службы время, — благополучно «закрываются» или замалчиваются. Иная система координат, другой ключ миропонимания, преследующие, прежде всего, постижение истины, а не интересы научно подкованной группы менеджеров, скорее будут отставлены в сторону. Как часто умели люди выбрасывать из лохани ребёнка вместо грязной воды! Итог подобной дереализации и деперсонализации — горе, пьянство и Ш. родителей. Когда-то Ленин со своим любимым «Иудушкой» предали идеи научного социализма, подменив его вооружённым бандитизмом. Что оставалось Плеханову, Кропоткину и их сторонникам? Некоторые даже не успели сойти с ума от ужаса, как очутились за решёткой или колючей проволокой, где им могли свободно устраивать «самоубийство на почве болезни».

Интересны суждения Вл. Буковского о Ленине: «У него просто не было принципов, кроме одного: всегда подвести теоретическую базу под какое-то своё конкретное решение. Эта вот беспринципность и называется ленинской диалектикой. Философия, чрезвычайно удобная для жуликов, но никогда не спасавшая их от расплаты» («И возвращается ветер». — М.: АО «Демократическая Россия», 1990. — С. 81).

Вернёмся из кровавой политической пропасти в научный «мир». Ах, как совпадает высказывание политического диссидента с заключением А.Н. Уайтхеда о науке: «Если наука не хочет деградировать, превратившись в нагромождение ad hoc гипотез, ей следует стать более философичной и заняться строгой критикой своих собственных оснований» (А.Н. Уайтхед «Наука и современный мир»/ Избранные работы по философии. — М.: Прогресс, 1990. — С. 73). И далее на стр. 555: «Ни одна наука не может быть более надёжна, нежели та неосознаваемая метафизика, на которую она неявно опирается… Всякое рассуждение, игнорирующее своё метафизическое основание, несостоятельно…Несомненность научных данных является иллюзией, ибо эти данные связаны с неисследованными ограничениями. Наши научные концепции находятся под контролем общепринятых метафизических понятий эпохи. Вот потому-то наши ожидания так часто не оправдываются. И когда появляется какой-нибудь новый способ наблюдения, наши старые концепции тонут в океане неточностей и ошибок («Приключения идей»)».