"Плен" - читать интересную книгу автора (Гумилевский Лев Иванович)

Глава третья Человек другого мира

И до сего времени, несмотря на неоднократные перестройки, стены Китай-города являют собой вид древнерусской крепости. Теперь уже нет здесь целого ряда приспособлений: нет в проездах башен подъемных решеток, как нет перед воротами подъемных мостов. С наружной стороны вокруг стен не осталось и следов глубокого рва, наполнявшегося водой. Бойницкие окошки не угрожают черными жерлами пушек. По зубчатому верху стены не бродят тени стрельцов с секирами и самопалами. Но и с утратой всех своих боевых приспособлений, Китай-город не потерял тяжкого величия седой старины.

Ночью, переводя свою пленницу из бескрышей, слишком открытой башни в шатровую за углом, даже Коська притих. Они пробирались стеной, каменными щелями в ней и угрюмыми пролазами, проделанными уже последними обитателями башен. Пыляй вспоминал о пятидесяти человеческих черепах, вырытых недавно в Китай-городе при ремонте какого-то фундамента, думал об оказавшемся под домом кладбище и молчал.

Девочка шла покорно и только, когда слишком уж крепко держали ее за руку, шептала:

— Больно же! Вы должно быть и ногти никогда не стригете!

Пыляй пробовал на ходу обкусывать свои слишком заметные ногти, Коська же равнодушно отплевывал с губ кирпичную пыль и ворчал тупо:

— Постригешь тут!

До башни ползли по земле, прячась в тени от далеко слышных шагов редких прохожих. Напротив резко вычерчивался угрюмый силуэт Дворца Труда. На розовеющем от приближающегося солнца небе, шпиц и башня бывшего Воспитательного Дома напоминали недремлющую сторожевую вышку. Мальчишки оглядывались кругом с преувеличенной осторожностью.

За угловой круглой башней, закованной железной дверью, оставшейся недоступной даже и для этих пролаз, они вздохнули свободнее. Выступ второй шатровой башни был рядом. До него промчались, не переводя духа, и замерли в тени.

Коська держал пленницу. Пыляй стал на колени и принялся с проворством убегающей крысы царапаться в кирпичи. Ловким рукам его нужно было немного времени, чтобы вынуть десяток камней, закладывавших сводик окна, давно уже ушедшего в землю и оставившего теперь только узкую щель над землей.

Этот ход, тщательно при ненадобности опять закладывавшийся кирпичами, был хорошо знаком обитателям Китайгородских развалин. Железная, кованая дверь снаружи, решетки на верхних окнах, ржавые замки и поросшие травой пороги никому не внушали сомнения в необитаемости башни. А между тем внутри ее, в мрачном подвале, в дождливые ночи или зимние дни Коська с решительностью законного коменданта распределял жилую площадь между своими ребятами.

Пыляй разобрал лазейку, сложив кирпичи возле, и спустился внутрь. Он высунул руки оттуда:

— Давай ее сюды.

Коська подтащил девочку и передал ее ему. Она успела оглянуть пустынную улицу и вскрикнула. Никто не откликнулся, и Коська не зажал даже ей рта, только проворнее подтолкнул в черную дыру прямо в поддерживающие руки Пыляя.

Она схватилась, как кошка, за выступы пролаза, но уступила силе и отпустила руки. Коська с некоторой долей уважения проворчал:

— Смотри какая!

— Мальчишку надо было словить, — недовольно отозвался Пыляй, принимая девчонку с осторожностью, — что с ней тут делать? Не знаю я.

— Девчонку лучше. Девчонок жалеют больше.

— Ну так что?

— А вот потом увидишь что, — засмеялся Коська и скатился вниз вслед за ними, — круг этой штучки мы поживем маленько. А там гляди, коли пройдет, опять словим новую…

Со света — во тьме пленница стояла нерешительно, не зная куда двинуться. Она чувствовала бесполезность сопротивления и, вытянув руки, чтобы не наткнуться на стены, она, осторожно передвигая ноги, отошла от окна.

Все происходившее, окруженное мраком какой-то тайны, теперь начало занимать ее. Может быть она немножко гордилась всем происшедшим, точно сама очутилась в паутине каких-то романтических приключений, пожалуй, даже похожих на самые настоящие, книжные приключения. Чувствовать себя героиней было приятно. Если бы не мысль о доме, она, пожалуй, смирилась бы совершенно, хотя маленькие оборванцы нисколько не напоминали ей книжных героев. Она так привыкла видеть подобных им, возвращаясь из школы, что близость их лишала все событие таинственного ореола. К тому же в темном подвале пахло сыростью и плесенью так же просто, как в обыкновенном погребе и, как в обыкновенном погребе, Але стало боязно крыс и пауков.

Она боязливо съежилась и остановилась, силясь приглядеться к темноте.

Свет электрического фонаря, покачивавшегося спокойно перед башней, проскользнул вместе с ними в подвал.

Каменный пол был застлан сырой, полусгнившей соломой. Глубокие своды давили тяжестью и тишиной.

Девочка опустилась на солому. Пыляй вздохнул, обернулся к Коське:

— Ну что ж, ступай! Я посторожу!

Коська, державшийся атаманом, насупил брови и строго поглядел на пленницу:

— Ты не соврала, девчонка?

— Нет.

— Фалеевский переулок?

— Да.

— Чугунова твоя фамилия?

— Аля Чугунова.

— Ну, смотри: надула — живой отсюда не выйдешь!

Он погрозил ей кулаком и, выскользнув в лазейку, заложил ее с улицы кирпичами.

В подвале стало еще темнее. Тонкие нити света, пробивавшиеся в щели кирпичей, едва освещали смутную тень девочки, сидевшей у стены. Пыляй сел рядом и стал пристально разглядывать маленького человека из другого мира. Больше всего его занимали ее желтые башмачки с черными лаковыми носками. Он, не сдержавшись, потрогал их и спросил сухо:

— Неужто шили?

— А ты думаешь растут что ли они?

— Кто же шил-то?

— Доктор.

— Доктора, чай, лечат, а не сапоги шьют? — не без удивления спросил Пыляй, — а?

— Ну, а коли знаешь, так зачем спрашиваешь?

Смущенный часовой отстранился от пленницы и просопел:

— А ты тоже, девчонка — щука, видать.

— Ты ж не пескарь, не сглону, не бойся!

Пыляй растерялся. Ни с чем несравнимая дерзость ее ответов и манер поразила его. Он украдкой сжал кулаки, проверяя свою силу и готовность сцепиться с девчонкой, если бы той вздумалось перейти от дерзких слов к еще более дерзкому нападению.

Но она сидела смирно и, кажется, не имела никакого оружия, кроме проворного язычка.

— Для чего вы меня сюда посадили? — резко спросила она, — вас ведь за это по головке не погладят.

Пыляй разжал кулаки и хихикнул.

— Потом узнаешь.

— Десять человек на одну. А еще мальчишки! Недаром от вас наши девочки бегают.

— А ты что же?

— Не думала, что вы такие.

— А теперь вот сиди и подумай! — наставительно оборвал разговор Пыляй и засмеялся победоносно, — как наших ребят, вон, в Ташкенте сожгли, так мы молчали…

— Вы меня что же, жечь будете?

— Увидишь!

— Я-то увижу, да и другие увидят, как дым пойдет.

Пыляй не нашелся ответить сразу. Девочка договорила проворно:

— Ничего вы со мной не сделаете, а если это игра у вас такая, так вам попадет. Я с вами не играла, а вы насильно.

Она всплеснула руками и заговорила сердито:

— И что я тут делать буду? Тут темно, как в погребе. Книжки нельзя почитать. Пустишь ты меня или нет, гадкий мальчишка?

Она обернулась к нему так быстро и решительно, что Пыляй насторожился, принимая оборонительное положение. Пленница расхохоталась ему в лицо:

— Испугался? Не трону, не бойся ты!

Она отошла с презрением.

— Да ты что? — вдруг вскочил он, — ты смотри! Мне бояться нечего, а вот ты гляди…

— С девчонкой драться, что ли, будешь?

Мальчишка стих и удовлетворенно шмыгнул несом. Признание бойкой девчонкой его мужского превосходства смирило его настолько, что он снова присел рядом и заговорил дружелюбно:

— То-то, гляди! Тут вот недавно в одном доме стену разбирали. Так нашли в стене трубу как для отвода воздуха снизу. Полезли туда, а там внизу такой гроб каменный, от него труба наружу, а в гробу два шкелета…

— Ну так что?

— А для того трубу сделали, чтоб не сразу они померли, а помучились. Шкелеты все покочевряженные: живых туда замуровали…

— Вы-то меня муровать не будете?

— Не будем пока что, — согласился Пыляй, — этого не будем пока что… А только ты не ершись!

Девочка устало отвернулась от него. Мысли ее пошли совсем по другому направлению, чем у ее сторожа. Она подумала о доме, о постели и вскочила, отряхивая платье. Пыляй продолжал рассматривать ее, как вещь: спокойно и пристально. Дерзость ее его изумляла. Как это ни странно, но он начинал робеть. Он привык знать, что за дерзостью его сверстников скрывалась сила. Кулачки этой девочки, даже если бы их сжать, были вполовину меньше его. Оставалось предположить, что у беспокойной пленницы была иная, неведомая ему сила, заключавшаяся не в кулаках.

— Воды у вас тут нет? — обернулась она к нему.

— Нет.

Он подумал и спросил с любопытством:

— Пить хочешь?

— Не пить, а умыться хочу.

— Умыться?

— А вы где моетесь?

— Мы не моемся.

— Надо мыться! — сурово ответила девочка и, вспоминая, добавила совсем жестко, — и ногти надо обрезать. Под длинными ногтями грязь заводится. А в грязи микробы, которые всякую болезнь приносят.

Пыляй сопел, недоумевая. Он поражался не столько смыслом ее речи, сколько ловкостью, с какой девочка, не смущаясь, осыпала его потоком разнообразнейших слов.

Она объяснила с чувством превосходства:

— Микробы, маленькие такие невидимые животные. Знаешь?

— Как же ты их видела, коли невидимые? — наконец усмехнулся он.

— В микроскоп! — твердо ответила она, — такая машинка с сильными стеклами. Сквозь них на блоху смотреть, даже страшно: большая, как зверь.

Пыляй задумался.

Эта маленькая, дерзкая девчонка с легкостью пустой болтовни раскрывала перед ним тайники той неведомой жизни, которая шла в домах, в тепле, за стенами, дверьми и окнами. Он прохрипел со злостью:

— Врешь!

Даже и в темноте можно было заметить недоумевающую порывистость, с которой она обернулась к нему.

— Как это врешь? А телескопы есть, в которые на звезды смотрят? А подзорные трубы, даже за десять верст человека видно как рядом?

Она всплеснула руками:

— Да ты в бинокль смотрел когда-нибудь?

Пыляй изнемогал, как в холоде воды слишком долго задержавшийся купальщик.

— Не видал? — шумела девочка, — ну так ты ничего не видал, ничего не знаешь. А еще споришь! Зачем же ты споришь? Вот я тебе бинокль покажу, тогда сам узнаешь…

Мальчишка молчал, и она удовлетворенно отвернулась от него. Покачав еще несколько секунд головой с упреком по адресу несговорчивого мальчишки, оказывается, не знавшего о самых простых вещах, она спросила вдруг:

— И зубы не чистите?

— Мы друг с дружкой не деремся, — серьезно ответил он, — если кто задирать будет… Тому сообща все зубы вычистим: не лезь! Пчелы и те своих не жалят…

Девчонка вдруг расхохоталась, как безумная. Она запрыгала на соломе, захлопала руками и не отрывала широко раскрытых глаз от смущенного мальчишки.

— Ты что? — огрызнулся он.

— Да ведь это мелом зубы чистят, чтоб белые были, чтоб не болели никогда.

Она объяснила все в одну минуту. Пыляй глядел на нее с нескрываемой завистью. Он пощелкал языком во рту, отыскивая больные дупла зубов, мучившие его, и спросил тихо:

— И у тебя не болят?

— Нет. Вот тут темно только, а то бы ты увидел: у меня все зубы целенькие!

Она поскрипела в темноте зубами, чтобы он чувствовал их крепость. Он не обратил на это внимания. Он смутно догадывался, что не в зубах крылась девчонкина сила, но силу эту он у нее чувствовал. Он стоял перед загадкой и неловким умом не мог ее разгадать. Он только спросил, затихая;

— Откудова ты такая?

— Какая?

— Вот этакая…

И вдруг девочка поняла каким-то неясным инстинктом мальчишку. Она бросилась к нему, повисла у него на руках и заговорила с невиданной быстротой:

— Слушай, ты, мальчик. Пыляем тебе звать? Слушай, Пыляйка, ты ничего не знаешь. Тебе учиться надо, ты хороший будешь мальчишка… Слушай, слушай! Выпусти меня отсюда! Я об тебе отцу скажу. Он тебя работать научит! Умываться будешь, в сапогах ходить будешь и я тебе все книжки свои хорошие отдам… Пусти меня, а?

Ошеломленный этим нападением, оглушенный словами, подхваченный их вихрем, он не сразу оттолкнул ее, не сразу вырвался из ее рук.

— Пустишь, пустишь? — кричала она.

Он встряхнулся, отер вспотевший лоб и отодвинулся от приклеившейся девчонки.

— Ты это брось, дура!

Это было хуже толчка. Маленькое сердце облилось кровью. Если бы было светлее, может быть, Пыляй заметил бы слезы на ее обиженных глазах. Аля прикусила губы, бросилась на солому и зарылась лицом в ней.

И в темноте не укрылось ее слишком явно выраженное горе. Пыляй смутился. Он отдышался, как будто после долгой борьбы, и тогда вымолвил с напускной суровостью:

— А ты знаешь, что со мной за это ребята сделают?

Она молчала и он удовлетворенно буркнул, как припечатал:

— Ну то-то и есть!

Она лежала недвижно. Он без пользы пытался возобновить разговор, потом замолчал и притих. Так продолжалось до конца ночи.

На рассвете Коська вынул кирпичи, просунул голову и свистнул. Пыляй подошел к окошку.

— Что, спит она?

— Должно, что спит.

— Ну ладно! — начальственно проворчал он, — сейчас пришлю кого-нибудь тебя сменить. Вот на-ка, положи ей. Пускай пожрет, что ли!

Пыляй принял две селедочных головы и кусок хлеба.

— Выпросил там у дворника. Да еще примус стянул в придачу. Не врала девчонка: есть такой там Чугунов. Ихняя девчонка…

— Был у него?

Коська свистнул с жестокой наглостью.

— Погодишь маленько! Пускай-ка поюжит, похнычет… А вот завтра вечерком мы с ним потолкуем!

Он расхохотался, закрыл окошко и ушел.

Прислушивавшаяся к их разговору пленница вскочила тотчас же, как Коська ушел, и снова вцепилась в Пыляя.

— Что он говорил? Что он хочет сделать? Куда он ходил, зачем?

Пыляй не отвечая, совал ей в руки селедочные головы и бормотал смущенно:

— На, хочешь, что ли? Свежие совсем головки, ешь!

Она отшвырнула их прочь.

— Ты меня не выпустишь, мальчишка, не выпустишь?

— Нет!

Аля отошла от него и осыпала его ворохом колючих слов. Они, как репьи, летели на него из темноты и прилипали к нему, обволакивали его какой-то тяжелой корой, которую не было сил разорвать.

— А, ты вот какой! Я думала, ты лучше их! Не хочешь — не надо. И живи тут вот с крысами, мышами, с пауками, немытый, грязный, как зверюга… У, противно! У тебя под ногтями черви вырастут, они тебя заживо слопают. Оставайся тут, живи, как дикарь! И в микроскоп никогда не посмотришь, и театра не увидишь, и всегда голодный, в холоде, зубы болят! Так вам и надо, недобрые вы! И никто вас не жег — сами вы себя жгете, учиться не хотите, работать не хотите… Разбойники вы! Вот вам чего хочется, а настоящей-то жизни вам и не видать никогда! И поделом…

Пыляй вытянул вперед руки, защищаясь раскрытыми ладонями, как щитками, словно не от слов, а от сыпавшихся на него камней. Он не успевал вставить своего слова в отчаянную и страстную речь девчонки и только тяжело дышал и сопел.

— Будет! — кричала она, — не буду просить тебя! И слова больше не скажу! Раз ты такой, так и я такая буду! А за меня вам попадет, здорово попадет! Все равно тебе лучше не будет, гадкий мальчишка!

Она оборвала речь почти криком, потом села на пол, замолчала и не обернулась к Пыляю до самого утра, когда его сменил другой мальчишка.