"Снежное танго" - читать интересную книгу автора (Поллок Марта)

6

Сна не было ни в одном глазу, потому что рядом лежал живой, теплый, осязаемо-реальный мужчина. Гвендолин приподнялась на локте и посмотрела на Феликса, чувствуя себя возбужденной, как какая-нибудь девочка-подросток. Она всматривалась в черты мужского лица, пытаясь найти хоть что-то отталкивающее.

Но, увы, чем дольше она смотрела, тем более совершенным казался ей Феликс Миллингтон.

Осторожно, затаив дыхание, она провела указательным пальцем по его высокому лбу, по резко очерченному подбородку, по густым темным бровям, отвела на место чуть посеребренную прядь иссиня-черных волос.

Феликс Миллингтон. Второй вице-президент. Потомственный финансист. Чем больше она узнавала этого человека, тем больше он ей нравился, и тем сильнее она стыдилась своего чувства. Угораздило же ее попасть в такой переплет!

Она вела тихую, размеренную, умеренно-напряженную жизнь, все эмоции тратила на работу, и все ее устраивало… Пока вчера вечером не повстречалась с Феликсом Миллингтоном Л. Миллингтоном.

Феликс засопел, повернулся на бок и начал храпеть — сначала тихо, а потом все громче.

Гвендолин улыбнулась от неожиданного умиления. Храп мужчины показался ей вдруг прекрасной и гармоничной музыкой. И когда звук внезапно оборвался, перепугалась, вспомнив о людях, умерших из-за храпа во сне, и начала шлепать его по щекам.

Мгновением позже Феликс уже душил ее, сомкнув железные пальцы на шее.

— Я его спасаю, а он меня же в благодарность пытается жизни лишить, — вырвавшись, прошипела Гвендолин.

— Спасаешь? Меня? — Разбуженный столь странным образом Феликс в недоумении уставился на молодую женщину. — Да ты меня до смерти напугала, вот что ты сделала!

— Ты меня тоже напугал. Я боялась, что ты дохрапишься до мира иного.

— Я храпел? Прошу прощения.

— Не извиняйся. Просто у тебя носик слишком маленький для твоих легких…

— Никогда не думал, что храп может играть такую роль в жизни людей. — Феликс потерся носом о плечо молодой женщины. — Ты сурова к украшению моего лица, о, справедливая Гвендолин Снайдерсон! Придется теперь доказывать, что длина моего носа ничего общего не имеет с громкостью моего храпа.

— Я верю тебе, верю. А теперь можешь вместе со своим носом возвращаться на свое место… и постарайся не храпеть.

Феликс задумался.

— Уже не хочется, — сказал он. — Мне понравилось держать тебя в руках.

Его пальцы скользнули в направлении ее груди.

— Самое время удостовериться в наличии эрогенных зон.

Он был уже сверху и ласкал ее соски.

— Гляди-ка: не соврали астрологи.

Гвендолин почувствовала, как по телу разливается блаженное тепло, и, стараясь не поддаваться слабости, обиженно произнесла:

— Так нечестно. Я-то не знаю твоих эрогенных зон.

Феликс шутливо и нежно, укусил ее в подбородок.

— Ты уже нашла одну из них — это мои щеки, — сообщил он и припал губами к ее рту. — Ты мысленно ласкала меня с первой же минуты нашей встречи. Я это чувствовал, и мне это льстило.

Феликс расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки.

— О лучшей женщине я и мечтать не мог, — сказал он хрипло.

Гвендолин почувствовала себя зачарованной. Губы мужчины скользили по атласу ее грудей от соска к соску, и у нее не было сил даже пошевелиться.

— Феликс, прошу… — вырвалось у нее, но руки вместо того, чтобы отталкивать, стали гладить его сильное мускулистое тело.

— В одном я был не прав, — пробормотал он, зарываясь лицом в ложбинку между ее грудей. — Ласкать тебя еще приятнее, чем наслаждаться созерцанием…

Он снова припал к ее рту, и язык его, раздвинув ее губы, проник внутрь.

Гвендолин порывисто прижала к себе его голову, словно боясь, что поцелуй может прерваться. Она чувствовала себя странно возбужденной, тело била крупная дрожь.

— Наши губы подходят друг к другу, как две части хитроумной головоломки, — пробормотал Феликс, отрываясь и нащупывая рукой ее трусики. — Мне прямо-таки не терпится собрать ее всю… Я готов быть с тобой вот так хоть всю жизнь, — шепнул он и укусил ее за мочку уха.

Гвендолин словно ледяной водой окатило.

— Что… что ты сказал? — спросила она, моментально трезвея.

— Всего лишь то, что влюбился в тебя, — медленно ответил Феликс.

— Ты… ты с ума сошел?

— Нет, я в здравом уме и твердой памяти, и я люблю тебя, Гвендолин Снайдерсон… — растягивая каждый слог, произнес Феликс. — И мне радостно говорить тебе это.

— Послушайте, мистер вице-президент. Вам не кажется, что влюбиться в кого бы то ни было за тридцать шесть часов знакомства — это чересчур?

Мистер вице-президент несколько секунд обдумывал ее слова. Наконец он спросил:

— Ты не веришь в любовь с первого взгляда?

— Не верю.

— А сколько тебе нужно времени, чтобы влюбиться?

— Черт возьми, дурацкий вопрос! — Гвендолин отпихнула его и села на подушках, запахивая рубашку.

Феликс доверительно положил подбородок ей на плечо.

— Ты не можешь ответить?

— Не могу и не хочу!

— Это можно понимать так, что и ты в меня влюбилась?

Гвендолин прикусила нижнюю губу и на миг задумалась.

— Будь честен с самим собой, Феликс Миллингтон, и признайся, что любовью здесь и не пахнет. — Молодая женщина нервно передернула плечами. — Это всего лишь игра воображения. Лишенный возможности нежиться на золотом песке пляжа, омываемого синими волнами Карибского моря, ты, осознанно или неосознанно, ухватился за другое развлечение, то, что оказалось под рукой.

Феликс задумчиво поскреб подбородок.

— Полагаешь, что я всего лишь развлекаюсь?

— Вот именно. Столкнувшись с разочарованием, человек стремится чем-то возместить потерянное, как-то себя вознаградить за отрицательные эмоции. Если рядом оказывается мало-мальски привлекательная женщина, то свое влечение он тут же высокопарно называет любовью или страстью.

— Боже, какой бред! Я прямо-таки вижу перед собой тетю Матильду.

Гвендолин чуть было не выругалась, но в последний момент спохватилась.

— Обдумай то, что я тебе сказала, — терпеливо посоветовала она.

— Гм… пожалуй, это все стоит обдумать.

— Давай. Утро вечера мудренее. Отдохни, приведи в порядок мысли, и ты поймешь, что едва не стал жертвой кратковременного приступа безумия. Что едва сам себя не обманул.

Феликс зевнул и улегся на свою половину.

— Может, ты и права. — Он снова зевнул и натянул портьеру по самые плечи.

Гвендолин взбила подушку и опустила на нее голову. Конечно же, я права, подумала она. Влюбиться за два дня просто невозможно. А если и можно, хоть в это и трудно поверить, — надо бороться! Мне противопоказано влюбляться в мужчин, особенно в таких, как Феликс Миллингтон!

Грозно нахмурившись, она сложила руки на груди, но тело все еще ныло от ласковых прикосновений Феликса. И чем сильнее старалась она стереть эти ласки из памяти, тем живее их воображала… И вот уже невидимые руки снова ласкали, а губы осыпали градом поцелуев. Ее тело жаждало любовной игры, и было готово к ней, но ум… ум, увы, оставался, холоден и непреклонен.

Утром Гвендолин проснулась с тяжелым сердцем и больной головой. Настроение упало еще больше, когда по радио сообщили:

— Снежный покров достиг высоты одного метра. Ветер дует с порывами до восьмидесяти километров в час. На дорогах заносы и гололед, видимость не более двух метров. Температура…

У нее вызвало раздражение то, что Феликс совершенно не к месту был весел, что он принес ей завтрак в постель. Ей не нравилось, как он смотрит на нее, злила его заботливость. А улыбка, большие голубые глаза, красивое гладко выбритое лицо и атлетическая фигура — все вызывало сейчас только недовольство… Быть может, потому, что ночь она провела в мечтах об этом человеке?..

Феликс дождался, когда Гвендолин допьет второй стаканчик кофе, и только тогда заговорил:

— Доброе утро, миледи. Рад сообщить, что и новогодний вечер мы, судя по всему, проведем в гостях у банка.

— Новогодний вечер? Так сегодня Новый год? Нечего себе, подарочек! — Ее пальцы с хрустом скомкали пластиковый стаканчик. — Спасибо за радостную весть!

Гвендолин швырнула то, что осталось от стаканчика, в мусорный контейнер и раздраженно фыркнула, когда пластиковый комок не попал в цель.

— А у тебя были другие планы? — с невинным видом поинтересовался Феликс. — О, какие глаза! Не иначе, мы встали не с той ноги. Но ведь я ночью сделал все от меня зависящее, чтобы тебе было хорошо.

— Опять двадцать пять! Только не надо убеждать меня, что заниматься любовью и любить — это одно и то же.

— Еще одна глубокомысленная сентенция тети Матильды.

Гвендолин, не найдя ответа, погрозила Феликсу кулаком и гордо прошествовала в дамскую комнату…

— Можешь объяснить, почему ты расточаешь свой благородный гнев на этого человека? — спросила Гвендолин у своего отражения в зеркале, осторожно снимая с головы повязку. — Неужели он заслужил твою злость, если не сказать — ненависть?

Не дождавшись ответа, молодая женщина углубилась в изучение содержимого кейса, взятого Феликсом Миллингтоном в дорогу. И вдруг обнаружила, что после того, как она воспользовалась его гигиеническими салфетками, от нее стало пахнуть Феликсом, словно его невидимые руки обхватили ее и не отпускают.

Несмотря ни на какую парфюмерию, Феликс Миллингтон пах, как Феликс Миллингтон, и никто другой. Именно этот ни с чем не сравнимый аромат околдовал ее и заставил забыть обо всех правилах приличия.

Гвендолин быстро сунула голову под струю холодной воды, старательно прогоняя посторонние мысли, потом высушила волосы под феном. Посвежевшая и приободренная, молодая женщина напудрилась и подвела помадой губы, после чего почувствовала себя готовой к самой долгой и жестокой битве.


Когда она вернулась, Феликс, что-то насвистывавший, восторженно воскликнул:

— Грандиозно! В условиях полного отсутствия каких-либо удобств ты умудряешься выглядеть на все сто!

— Спасибо, — небрежно сказала Гвендолин. — Ты тоже неплохо смотришься. Полагаю, чуда не произошло, и погода не изменилась?

— Судя по десятичасовым новостям, нет. Выгляни в окно, и увидишь снежный ад.

— Человек пытается доказать свое превосходство над природой, а она этого ох как не любит!

Гвендолин опустила в автомат монету, нажала на кнопку с надписью «Яблоко». Зажегся красный огонек. Она нажала на другую кнопку и услышала глухой стук — сработал возврат монет.

— Эту машину мы уже выпотрошили, — пояснил Феликс, поворачиваясь вместе со стулом. — Я удивляюсь, что он еще так долго проработал. С сентября, когда эти автоматы поставили, фрукты и йогурты пользовались особой популярностью. Надеюсь, что раздатчик бутербродов и выпечки еще функционирует.

— Ну что ж, неплохая мысль. Ничего не имею против бутербродов.

— А против финансистов?

Гвендолин улыбнулась, но промолчала.

— Может быть, снова откроем казино? — спросил Феликс, поигрывая колодой. — Карты уже перемешаны.

— Перемешаны или перемечены? — колко спросила Гвендолин, усаживаясь в кресло.

Феликс издал протяжный театральный вздох.

— Спасибо тебе, Господи, за то, что вернул ей ее нормальное состояние!

Все оставшееся до полудня время он убил на то, чтобы поддерживать Гвендолин в хорошем расположении духа и, разумеется, проигрался в пух и прах.

— Слушай, а ты, между нами, не жульничаешь?

— Фи!

— И на сколько я пролетел на сей раз?

Гвендолин почесала в затылке, подсчитывая.

— Ты должен мне тысячу восемьсот тридцать пять долларов и сорок центов.

— Для тебя мне не жаль последнюю рубашку.

— Это ты уже говорил прошлой ночью.

— Я много думал об этой ночи.

— Такое впечатление, что о чем-либо другом тебе просто не думается.

Феликс перестал тасовать карты и посмотрел на часы.

— Мы вместе сорок семь часов. Обычное, среднестатистическое свидание занимает около четырех часов. В неделю таких свиданий бывает в среднем не больше трех… Так что это наше двенадцатое свидание и четвертая неделя совместного проживания.

Он лукаво посмотрел на молодую женщину.

— По-моему, достаточный срок, чтобы можно было объявить: «Я тебя люблю». Как думаешь?

— Считаешь, мне приятно было бы это услышать?

— А ты считаешь, что нет?

Гвендолин с возмущением посмотрела на своего излишне самоуверенного собеседника. Глаза ее метали молнии, а голос прозвучал громко и жестко:

— Я не верю словам! И мне совсем неинтересно торчать здесь с тобой. Ты все понял?.. Если ты ищешь приключения по случаю окончания года, то тебе попалась совершенно неподходящая для этого женщина, — в заключение процедила сквозь зубы Гвендолин и тут же покраснела. — Черт бы тебя побрал, Феликс Миллингтон. Прекрати смеяться!

— Мне нравится, как ты подавляешь в себе чувства в отношении меня, — заметил он, протягивая ей колоду.

— Никаких чувств нет и подавлять мне нечего! — фыркнула Гвендолин, сдвигая карты.

— Да? А помнится, прошлой ночью… — На лице Феликса расплылась мечтательная улыбка. — Полно тебе, Гвендолин Снайдерсон. Прошлой ночью ты не цедила сквозь зубы… Ты дрожала от возбуждения, когда я тебя целовал, и вообще вела себя очень страстно! — Он принялся раздавать карты. — А твои руки… как они меня обнимали!.. А ногти… ногти расцарапали всю спину. Стоило же мне поцеловать тебя в грудь, как ты…

— Заткнись!

— О, ты очаровательна, даже когда сердишься!

Они вскрыли карты и уставились в них, безуспешно стараясь сосредоточиться на игре.

— Я читала о мужчинах вроде тебя, — сухо обронила Гвендолин. — О романтических и страстных натурах с необузданной фантазией по части женского пола.

— Ты — грандиознее любой фантазии. И хотя я никогда не вел жизнь монаха, в «Книгу рекордов Гиннесса» по части увлечений, вряд ли попаду. Я всегда знал, чего хочу от женщины, и в твоем лице нашел то, что мне надо.

Феликс внимательно смотрел на нее поверх карт, и тон у него был убийственно серьезный.

— Положа руку на сердце, признаюсь: я сам удивляюсь силе моих чувств. Сначала я все списал на сексуальный голод, но сейчас понял, что грешил на себя.

— Что еще ты понял?

— Что можно знать человека без году неделя и чувствовать, что он тебе бесконечно дорог. Что мечта может быть не только мечтой. Что…

— Ты полагаешь, что я тебе пара? — перебила Гвендолин.

Феликс кивнул.

— Я достаточно тебя знаю, чтобы делать выводы.

— Это тебе кажется, что ты меня знаешь, — снова прервала его она. — Однако это не так.

— Серьезно? — Феликс на минуту задумался, потом снова оживился. — И ты считаешь свое вчерашнее поведение обычным? Ты с радостью распахиваешь объятия каждому встречному мужчине? И любой мужчина, что будет обнимать и целовать тебя, услышит этот стон нетерпения и страсти, да?

— Нет! — порывисто воскликнула Гвендолин, но при виде его ухмылки взяла себя в руки и уже спокойнее закончила: — Ты неправильно меня понимаешь.

— Я понимаю так, что этой ночью ты была самой собой, а сейчас я разговариваю не с Гвендолин Снайдерсон, а с ее чопорной тетей Матильдой.

Гвендолин очень захотелось отвесить ему пощечину. Вместо этого она швырнула карту на стол.

— А я в свою очередь разговариваю с дипломированным психоаналитиком, не так ли?

— Всего лишь с человеком, который стремится ускорить процесс твоего развода с теткой. Мир ее праху! — Феликс побил ее карту. — Я один раз сказал, и повторять не собираюсь: я люблю тебя и не позднее новогоднего утра намерен заняться с тобой любовью.

— Больше похоже на угрозу, чем на предложение. Это и есть метод Миллингтона? Угрожать беззащитной женщине, принуждая ее к сожительству?

— Это меня всю жизнь шантажировали женщины, но я берег себя для тебя. Ты просто не понимаешь, какой я замечательный человек. Но ничего, не беспокойся, скоро поймешь.

— Я всегда любила себя и никогда — мужчин. Что ты на это скажешь?

— Что я люблю тебя, — просто ответил Феликс и снова побил ее карту. — Учитывая тот факт, что Матильда пудрила тебе мозги лет семь или восемь, ты в весьма и весьма приличной форме.

Гвендолин невольно засмеялась.

— Спасибо, доктор.

— Я серьезно.

— Знаю.

Она с трудом удерживалась от того, чтобы не расхохотаться во весь голос.

— Шутка ли сказать, — воскликнул Феликс, — столько лет служить нянькой старой деве, не признающей слова «любовь»!

— Это твое окончательное мнение о тете Матильде?

Он с важным видом кивнул.

— Можешь не стесняться с комплиментами, — сказал Феликс. — Я ведь достаточно верно описал этого демона в юбке, а? — И, не дожидаясь ответа Гвендолин, подытожил: — Тень этой мегеры, преследует тебя, и ты боишься дать волю себе, своим чувствам, своей любви.

— И кого же ты мне предлагаешь в качестве предмета моей любви? — поинтересовалась молодая женщина.

— Меня, конечно. Только меня. Я осознаю ответственность, которую беру на себя, избавляя тебя от авторитарного влияния тетушки Матильды.

— Как благородно с твоей стороны! Какое самопожертвование! — Гвендолин взяла карту, взглянула на нее и выложила на стол полный набор: — Джинн!

Феликс чертыхнулся себе под нос и заявил:

— Я понял, почему проигрываю!

Гвендолин приписала себе новые очки и начала раздавать снова.

— И в чем же дело на сей раз? — небрежно осведомилась она.

— В отсутствии стимула.

— Пожалуйста, поднимем, ставку до доллара за очко. На ближайший год ты меня уже обеспечил. Пора подумать о более отдаленном будущем.

— Деньги для меня — не стимул! Не о них речь. — Загадочно улыбнувшись, Феликс начал раскладывать карты по масти.

Гвендолин следила за ним с все возрастающим подозрением.

— А что же тогда для тебя стимул?

— Игра на раздевание, — пояснил он коротко и взял первую карту. — Конечно, я почти вижу твою реакцию, слышу вопли ужаса целомудренной тети Матильды: еще бы, ее племянница участвует в таком непотребном действе!..

— Тетя Матильда, говоришь? Игра на раздевание, говоришь? — Гвендолин взяла карту и медленно присовокупила к остальным. — Видимо, пора тебе узнать кое-что о моей семье и особенно о тетушке.

Она подняла руку, предупреждая возможную реплику своего собеседника.

— Тетя родилась в Нью-Йорке в начале столетия. В тысяча девятьсот двадцать втором году впервые нашла себе работу. Ты когда-нибудь слыхал о варьете Джорджа Маккинли? В нем танцевали десять девушек, которым выдавали девять платьев. Тетя не раз оказывалась десятой, и я, как ее племянница, не боюсь таких игр.

Гвендолин бросила карты на стол.

— Джинн! Я забираю твою рубашку.

Феликс попытался что-то возразить, но челюсть у него отвисла, и возвращаться в прежнее положение не желала.

— Ты… ты шутишь? — наконец выговорил он.

— Про джинн, про тетю или про твою рубашку? — Гвендолин укоризненно покачала головой. — Туговато ты соображаешь для психоаналитика.

Что-то бормоча, Феликс через голову стащил тенниску.

— Итак, чопорной викторианской тетки и в помине не было! — сказал он, швырнув ей тенниску. — Ты все это время смеялась надо мной! Над чем еще ты смеялась, золотко мое?

— Я не смеялась над тобой, — возразила Гвендолин, чувствуя себя немного виноватой. — Я просто хотела показать тебе, что двенадцати свиданий и четырех недель знакомства недостаточно для того, чтобы узнать все о женщине, которой ты вздумал объясниться в любви…