"Снежное танго" - читать интересную книгу автора (Поллок Марта)

4

Ночью Гвендолин разбудил бьющий в глаза странный колеблющийся свет.

— Что такое? — по-детски захныкала она спросонья и закрылась рукой.

Феликс с силой дунул и погасил свечу в бронзовом подсвечнике.

— Удостоверяюсь, что моя пациентка жива и здорова. Тепло?

— Да. А чем это я укрыта?

— Портьерой.

— Мужчины «рыбы» не бывают хорошими добытчиками, ты противоречишь собственному гороскопу.

Не открывая глаз, Гвендолин сладко потянулась, и широченная портьера, претендующая на звание одеяла, сползла на пол. Секундой позже снизу послышалось сонное бурчание.

— Ой! Прости! — Гвендолин ухватила портьеру за край и натянула на себя. — Как ты там устроился?

— Нормально, не беспокойся, — позевывая, сообщил Феликс. — А ты как? Как твоя голова?

Не дожидаясь ответа, он поднялся и присел рядом с ней.

— Голова в порядке, а вот тело, будто не мое. На этом диване, способен спать только мальчик-с-пальчик, да и то с трудом…

Гвендолин замолчала и замерла, потому что пальцы Феликса начали ощупывать ее голову, скорее играя с волосами, чем, выполняя медицинскую задачу.

— Ну и как?

— С виду — немного воспаленная, и опухшая. Как же это я забыл вечером приложить к ране лед!

Он старался не смотреть в глаза Гвендолин, но не мог. И чем больше смотрел, тем красивее она ему казалась, и тем больше ему хотелось на нее смотреть.

Гвендолин Снайдерсон не принадлежала к выдающимся красавицам. При ее появлении, вероятно, не прекращались разговоры и не поворачивались головы, но ее неброская красота запечатлевалась в памяти, не давала покоя ночью, и утром глаза отказывались смотреть на что-либо другое, кроме лица молодой женщины.

Она испуганно заморгала.

— Лед? Насколько я помню, вчера у меня температура и без того была ниже нуля.

Феликс провел пальцами по ее лбу, отбрасывая пряди, и, нагнувшись, спросил:

— А какая температура у пациентки сегодня?

Гвендолин почувствовала, как начинает куда-то проваливаться.

— Тридцать шесть и шесть, — торопливо сказала она и, прежде чем Феликс успел обнять ее, спрыгнула с диванчика, оправила рубашку и преувеличенно жизнерадостно спросила: — А что у нас там с погодой?

Феликс, пробормотав что-то, подошел к окну. Гвендолин встала рядом, и оба устремили взгляд за стекло, где не было видно ничего, кроме белой каши. Казалось, там танцуют неведомые существа, сплетаясь в головокружительных па леденящего душу танца. Или это любовные объятия?

Снежинки танцевали свое снежное танго — зрелище было поистине захватывающее.

Гвендолин в восторге схватила Феликса под руку и прижалась к нему.

— Ну и картина! У меня голова кружится, никогда не видела ничего подобного!.. Попробуй поймать что-нибудь по радио.

Но когда Феликс включил приемник, комнату наполнили скрежещущие шумы радиопомех.

— Черт, это же та самая частота, на которой мы вчера слушали городскую программу! — удивился он и начал вертеть колесико настройки, пытаясь поймать хоть какую-нибудь радиостанцию.

— А не включить ли станцию чрезвычайного вещания? — спросила Гвендолин.

Феликс покачал головой.

— Гвендолин Снайдерсон, это всего лишь снежная буря, а не ядерная атака, так что станция, скорее всего не работает.

Молодая женщина снова взглянула в окно.

— Господи, какое сказочное зрелище! Никогда не видела город таким!

— Ты еще что-то видишь в этой пурге? — саркастически поинтересовался Феликс.

Переключив приемник на ультракороткий диапазон, он принялся крутить антенну, потом переставил радио на окно и принялся «шарить» по длинным волнам. Тишину прервала музыка.

— Смотри-ка! — Лицо Феликса расплылось в восхищенной улыбке. — Люди на местной радиостанции работают!

Гвендолин чихнула и, повеселев, стала складывать портьеру. Передавали записи старых песен Джолли Родса. За ними последовала композиция в стиле кантри, исполняемая оркестром под управлением знаменитого Стивена Берроуза. А затем под финальные аккорды Девятой симфонии Бетховена прозвучала реклама пилюль для тех, кто желает избавиться от желудочных спазмов.

Молодая женщина уже собиралась выругаться по поводу такой бездарной программы, как к микрофону вернулся ведущий. Голос его звучал встревожено:

— На Эванстоун обрушилось рекордное количество осадков, а снег, между прочим, все еще продолжает идти. Вчерашний циклон принес нам снегопад и ураганной силы ветер. Жизнь города практически парализована. Все учреждения закрыты, никакого движения на дорогах не наблюдается. Городские власти предлагают жителям оставаться там, где они находятся. Сообщается об авариях на линиях электропередачи, произошедших оттого, что ветер повалил опоры. Нам к этому часу стало известно о ста тридцати шести пострадавших автомобилистах.

— Ого! — воскликнула Гвендолин. — Похоже, нам еще повезло! Мы здесь в полной безопасности. Наверное, все шоссе будут надолго перекрыты.

Феликс вздохнул и щелкнул переключателем диапазонов. И по комнате поплыла мелодия танго…

— День начинается с катастроф и катаклизмов, прекрасно! — Гвендолин стукнула от злости кулаком по собственному колену. — Проклятье! У меня столько дел, а я торчу в этом здании!

— Будь моей гостьей, — беззаботно предложил Феликс и сделал жест, означающий приглашение к танцу. Заметив ее скривившиеся губы, он добавил: — Впрочем, ты вольна выйти на улицу, вызволить из гаража свою машину или взять такси. Представляю себе текст сообщения: «Гвендолин Снайдерсон, всего-навсего сто тридцать седьмая жертва стихии!» О тебе скажут по радио, это верный шаг к настоящей популярности.

— Ты не будешь так любезен заткнуться? — Гвендолин уселась на широкий подоконник и поболтала ногами. — Я чувствую себя дикаркой, пока не почищу зубы и не выпью чашечку кофе. Кроме того, я не понимаю причин твоего радостного настроения. Ты лишился возможности загорать на золотом песочке, флиртовать с красавицами, купаться в океане и играть в теннис на островах.

— У меня хватило ума застраховать отпуск, — усмехнулся Феликс, — так что два потерянных дня для меня не трагедия.

Он подошел к окну и положил руки ей на плечи.

— К тому же мы чудесно проводим время. Слушаем прекрасную музыку. Ты прекрасно смотришься в моей рубашке. Кроме того, тебе очень идет этот вид за окном, ты похожа на одну из снежинок — такая же легкая и изящная.

Гвендолин попыталась сохранить холодное достоинство. Но оказалось, что это очень трудно сделать, когда более чем фривольные мысли о его губах и руках не покидают сознания. Черт побери, она же не наивная девушка, ей тридцать лет, и она руководитель серьезной фирмы!

— Нет, — сказала Гвендолин сухо, — в этой рубашке я чувствую себя чучелом. Ни о каком изяществе и речи быть не может.

— А как насчет твоей потрясающей сексапильности?

— А как насчет завтрака? — вызывающе ответила вопросом на вопрос молодая женщина.

Феликс залез в карман и вытащил мелочь.

— Так и знал, только еда сделает тебя более терпимой и разговорчивой!

— Накорми меня завтраком, а я прочитаю тебе лекцию о терпимости, — рассмеялась Гвендолин.

Мысли о сексапильности самого Феликса Миллингтона, к счастью, уже покинули ее, и она тут же обрела обычное приветливое расположение духа.

— Начинается наш второй совместный день, — сообщил Феликс, — и я бы хотел знать, не действую ли на чужой территории. Все-таки я финансист, прежде всего и уж только потом просто мужчина.

— На чужой территории? — Глаза молодой женщины округлились и стали размером с чайные блюдца. — Я не собственность, которую можно купить или продать, мистер Миллингтон. У меня есть свое дело, и я ни от кого не завишу!

Он расхохотался.

— Ну что ж, на вопрос о финансовой состоятельности своей фирмы ты ответила! А теперь…

— А теперь скажи: долго ли мне ждать завтрак? — спросила Гвендолин, стараясь справиться с подступившим весельем.

Главная проблема в общении с Феликсом Миллингтоном, отметила она, заключается в том, что он бесспорно приятный человек. И это обезоруживает любую женщину. Гвендолин Снайдерсон тоже не стала исключением.

— Итак, уважаемая публика, на арене цирка сегодня сплошные фокусы! Завтрак и зубная паста перед вами! — провозгласил Феликс и на глазах у недоумевающей Гвендолин достал из-под стола объемистый кейс, обтянутый коричневой кожей. — Там внутри пакет со всякими туалетными принадлежностями: мылом, зубной пастой и прочим барахлом. Открывай и займись самообслуживанием.

Увидев, что Гвендолин колеблется, он спросил:

— В чем дело, хочешь оставаться замарашкой?

Она слегка смущенно заметила:

— Кейс лишком личная вещь, чтобы в него лазил кто-то, кроме владельца. Может быть, лучше…

— Гвендолин Снайдерсон, — Феликс щелкнул замками, откинул крышку, достал пакет и протянул женщине, — что, все «девы» столь деликатны?

— Боюсь, только я. Мама и тетя заложили в меня повышенную щепетильность. Я и по сей день спрашиваю у мамы разрешения открыть холодильник.

— Ты ждешь разрешения?! Ты — удачливая владелица процветающей фирмы? — Феликс Миллингтон покачал головой. — Обо всем этом ты мне подробно расскажешь за завтраком.

Он остановился, чтобы набрать побольше мелочи.

— Что ты желаешь, кроме кофе? Там есть автоматы со сладостями, с йогуртами…

Гвендолин, рассматривавшая кусок жасминового мыла, снова подняла глаза.

— Побольше сахара и сливок в кофе, — сказала она, отыскивая зубную щетку и маленький тюбик зубной пасты. — Еще крекеры с арахисовым маслом. А вообще хочу жаркого из свинины, или коктейль из креветок, или говяжьи почки в кисло-сладком соусе… Стоп, о еде потом поговорим. Меня сейчас вот что интересует…

Ее пальцы извлекли маленькую серебристую коробочку с красной этикеткой.

— Феликс Миллингтон, — с кривой усмешкой спросила она, — сколько, ты сказал, у тебя длится отпуск?

— Две недели. — Он сложил руки вместе и нанес воображаемый удар ракеткой слева. — Четырнадцать славных солнечных денечков в Монтего-Бей. Правда, цифра эта уже уменьшилась до двенадцати. При условии, что я вылечу сегодня последним рейсом… А почему ты спрашиваешь?

— Потому что ночи ты, как я понимаю, собирался проводить не менее весело, — с насмешливой гримасой произнесла Гвендолин.

В руках у нее была коробочка с презервативами.

— Хватит как раз на двенадцать прелестниц. — Она швырнула ему упаковку. — Пылкое же у тебя сердце, Феликс Миллингтон!

Он поймал коробочку и, поморщившись, положил в карман.

— Ну что мне тебе сказать? В детстве я был бойскаутом, и нашим девизом было «Будь готов!». Не подходи к этому так ханжески. Я думал, что дополнительные меры предосторожности будут выглядеть учтиво и добропорядочно с моей стороны.

— О да! Ты учтив и добропорядочен. Ты даже дал мне рубашку со своего плеча и сделал искусственное дыхание.

— Ты и в самом деле дикая, пока не почистишь зубы и не выпьешь кофе.

Феликс раздраженно повел плечами и вышел из комнаты.

В дамской комнате Гвендолин бросила взгляд в зеркало, и лицо у нее из холодного стало задумчивым. Феликс Миллингтон действительно был учтив и добропорядочен, если судить по тому, как он вел себя с ней. Просто… просто это она слишком разборчивая.

Разборчивая? Она, восточная танцовщица? Гвендолин невольно хихикнула. И все-таки она очень разборчива, когда дело касается секса. Она не предавалась радостям свободной любви в колледже, не рукоплескала сексуальной революции на экранах телевизоров и кинотеатров. От одной мысли о том, что утром она может проснуться рядом с незнакомым мужчиной, ей становилось дурно. Да, разборчивая… но это лучше, чем фригидная!

Впрочем, нудный Ричард никогда не называл ее фригидной, только сексуально заторможенной. Он говорил об этом и после того, как они обручились, и она уступила-таки его настойчивым притязаниям. Ричард! Гвендолин нахмурилась. Почему она вдруг вспомнила о Ричарде Флетчере? Вот уж о ком ей совсем не хотелось думать. А повстречать этого человека на улицах города она стремилась меньше всего на свете.

Сравнивать только что встреченного мужчину с предыдущим естественно для любой женщины, даже если предыдущего она изо всех сил старается забыть. Но Феликс Миллингтон и Ричард Флетчер были полными противоположностями — лед и пламень, вода и камень.

Феликс Миллингтон — классический брюнет с крупными чертами лица, тогда как Ричард — худосочный блондин с мальчишеской физиономией. Феликс — весельчак, с ним легко и приятно общаться, а Ричард… ну, Ричард маленькое напыщенное ничтожество.

Гвендолин снова хихикнула: это Ричарду полагалось бы быть финансистом — он прекрасно вписался бы в этот претенциозно-мрачный интерьер с мраморными полами и темными дубовыми панелями. Бегал бы между величественными колоннами, кричал визгливо на подчиненных. Какая же она дура, что потратила столько душевной энергии и сил на подобное убогое существо!

А ведь когда-то она была уже почти готова влюбиться в него… Ричарда был из тех, кого маменьки желают своим дочерям: добрый, вежливый, работящий, перспективный, без вредных привычек и скрытых пороков жених. А Гвендолин старалась быть той, кого каждая мать желает собственному сыну: воспитанной, послушной, нежной, любящей.

Но что-то не давало ей покоя, и тогда она пошла ва-банк и представила Ричарда тете Матильде. Естественно, той Ричард сразу же не понравился.

Верхняя губа с вечной испариной, потные ладони, улыбка, никогда не затрагивавшая глаз… Тетя, как в воду глядела! Ричарда аж, передернуло, когда Гвендолин сообщила ему, что открывает собственное дело.

Его будущая жена, одетая в шутовские одежды, а то и вовсе в неглиже, будет петь и плясать! Никогда! Гвендолин Снайдерсон оказалась перед выбором: либо работа, либо замужество.

Победила работа. После двух месяцев сомнений и переживаний Гвендолин поняла, что роль прекрасной половины мистера Ричарда Флетчера не по ней и вообще к двадцати пяти годам она еще не созрела для того, чтобы быть чьей-то покорной женой.

После этого все стало на свои места. Гвендолин теперь точно знала, чего не хочет от мужчин: она не хочет экспериментов. Мистера Избранника она распознает сразу и без посторонней помощи.

А пока… Пока она, не лукавя, могла сказать, что нисколько не страдает от отсутствия мужчин в своей жизни. Она никогда не чувствовала себя ненужной или непривлекательной. Ей и без них было хорошо.

Гвендолин начала расстегивать рубашку и невольно подумала о Феликсе Миллингтоне. Какое-то знакомое чувство охватило ее. Она поняла, что он ей нравится. Но Гвендолин и раньше встречались мужчины, которые вызывали у нее аналогичные чувства, и с ними она сумела остаться не более чем в дружеских отношениях. Никто из них не заставлял ее сердце пускаться вскачь — даже Ричард в лучшую пору их знакомства.

Гвендолин развернула упаковку с мылом и намылила лицо.

— Это просто последствия аварии, — сказала она себе вслух и от звука собственного голоса разом успокоилась. — Просто нервное потрясение, и ничего больше.

Почувствовав себя необыкновенно легко, Гвендолин принялась напевать себе под нос.

Феликс за стенкой заканчивал бриться, когда услышал мелодию «Американец в Париже» Гершвина. Усмехнувшись, он выдавил на ладонь немного крема и начал размазывать по свежевыбритому подбородку. Насколько замечательным был у Гвендолин голос, настолько необычным репертуар.

Обычно люди напевают что-нибудь из последней десятки хитов или старую полюбившуюся мелодию времен юности. Но Гершвин звучал бы к месту году этак, в двадцать третьем — примерно тогда, когда была в моде ее шубка.

Эта женщина определенно интриговала его. Независимая, умная, деловая, но со старомодными манерами и приступами застенчивости. Сотканная из контрастов и противоречий, она с каждой минутой нравилась ему все больше и больше.

Наверное, в ее жизни произошла какая-то психологическая травма, вот она и переживает по пустякам. Она молода и привлекательна, остроумна, не стесняется попадать в глупое положение. Хихикает, но — это сразу видно — она горда и независима. Или старается быть такой, что уже похвально.

Феликс натянул через голову рубашку, причесал и уложил чуть тронутые сединой виски. В последние месяцы он не раз ощущал себя стариком.

Это и послужило причиной двухнедельного отпуска — отчаянно захотелось «оттянуться» под колышущимися пальмами и тропическим солнцем, снова почувствовать себя молодым. Наверное, на Ямайке умеют танцевать танго!

Феликс Миллингтон улыбнулся.

Давно он не чувствовал себя таким юным и окрыленным, как сегодня, и это несмотря на погоду. А впрочем, может быть, благодаря ей. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы эта метель за окном продолжалась как можно дольше.

— Да будет снег! Да не умолкнет вьюга! — громко провозгласил он и закрыл воду.

Когда Гвендолин вернулась в комнату, он расставил еду — весь ассортимент, найденный в автоматах.

— Ты чудесно пела, — сказал он с улыбкой. — Завтрак готов.

Гвендолин неуверенно переминалась с ноги на ногу. Феликс галантно пододвинул ей кресло.

— Чувствуй себя, как дома, — предложил он.

— Или перед началом допроса? — пошутила она, усаживаясь, и взяла чашку в руки.

— Все для того, чтобы получше тебя узнать, моя дорогая Гвендолин Снайдерсон. В конце концов, мы здесь одни — ты и я. — И брови его многозначительно пошевелились.

Гвендолин в ответ хихикнула.

— Ты это делаешь, как страшный-страшный серый волк из детского спектакля.

— А ты не боишься меня?

— Ни капельки! — Гвендолин принялась размешивать сахар в кофе. — Тетя научила меня, как обращаться с большими нехорошими волками.

— О господи, куда ни сунешься, везде тетя! — Феликс распаковал стаканчик с ананасовым йогуртом. — А тебе известно, что эти профессиональные старые девы-тети губительно действуют на психику молоденьких особ женского пола?

— А с чего ты взял, что она была старой девой? — Гвендолин отпила из стаканчика.

— Хочешь сказать, что это не так?

— Все так. Правда, тетя Матильда говорила, что не вышла замуж лишь потому, что не видела в этом смысла.

Феликс театрально всплеснул руками.

— Ну, что я говорил! Вот откуда в тебе это стародевическое жеманство…

— Жеманство — это слишком сильно сказано. Простое…

— Не спорь, — прервал ее Феликс. — Я по роду своей деятельности немного психолог, и читать чужие души для меня дело обычное.

— Так ты у нас еще и психолог… — протянула Гвендолин, приступая к сандвичу с огурцом и ветчиной. — И ты всегда попадаешь в точку?

— Всегда, — горделиво отозвался Феликс. — Итак, я жду рассказа о жизни, о семье и особенно о тетушке Матильде.

Гвендолин медленно открывала пакетик с крекерами, приводя в порядок мысли и чувствуя, что Феликс внимательно наблюдает за выражением ее лица, за каждым ее движением.

Наконец она подняла голову и сказала:

— О братьях и о том, что я коренная жительница Чикаго, ты уже знаешь.

Феликс утвердительно качнул головой.

— Зато не знаю, каким образом Гвендолин Снайдерсон оказалась в Эванстоуне, что километрах в тридцати от Чикаго.

— Все дело в тете Матильде. — Проигнорировав его громогласное «ага!» Гвендолин продолжила: — Она была на двадцать лет старше мамы и сразу после окончания мною школы попала в аварию — сломала позвоночник и оказалась прикованной к инвалидной коляске. Поскольку в Эванстоуне, где она проживала, неплохой финансовый колледж, я переехала к ней. Три года назад она умерла, ей шел восемьдесят первый год.

— И тогда же ты ощутила себя большой и открыла свою фирму?

— Нет. Фирму я открыла два года назад, — уточнила Гвендолин и отпила еще кофе. — Я пять лет проработала простой служащей и усвоила, что незамужние женщины до конца своих дней всего лишь «девочки», а холостые мужчины — «коллеги».

Беспечное выражение слетело с лица Гвендолин, в голосе зазвенели металлические нотки.

— Каждый раз, когда у меня была возможность продвинуться по службе, менее квалифицированный сотрудник-мужчина получал должность, прибавку к жалованью и все остальное, а меня оставляли на прежнем месте. Я решила открыть собственное дело потому, что плясать под чужую дудку мне надоело. Я знала, что если мой бизнес и прогорит, то не из-за моего плохого руководства…

— И вовсе не так все было, — категорически возразил Феликс, перебивая ее. — Просто ты подсознательно стремилась освободиться от чужого авторитета и отказаться от роли вечной няньки… А что, маме и братьям ты тоже все время помогала?

— Предположим. И что из этого?

Феликс развел руками.

— Сначала, сама еще школьница, ты нянька для тетки. Затем, последующие лет десять, вторая мама для собственных братьев. При этом сплошные неудачи на личном фронте и в служебной карьере. О личной жизни ты предпочла забыть, так ведь?

Ах ты, чертов психолог! Да что ты понимаешь в жизни! Губы Гвендолин дрогнули, но она не проронила ни звука.

— Понимаешь, о чем я говорю? — спросил Феликс. — Ты все это время исполняла обязанности, а не жила. И когда открыла фирму, накопленная энергия вырвалась наружу. И все же не очень-то уютно ты чувствуешь себя под этими костюмами и масками.

— Гм… Никогда не смотрела на себя с такой стороны. Впрочем, я же не психолог…

— Кстати, колледж ты окончила?

Гвендолин помедлила, прежде чем признаться:

— Нет. Я поняла вдруг, что жизненный опыт сам по себе непреходящая ценность. Работа в офисе тоже была своего рода образованием: когда постоянно общаешься с людьми, растешь очень быстро. В колледже мне было скучно, я оказалась слишком взрослой для студенческих развлечений.

— И ты с головой ушла в работу?

— Откуда такая смелость в умозаключениях? — Гвендолин собрала крошки со стола и бросила их в пластмассовую тарелочку.

Феликс откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.

— Можешь называть это шестым чувством.

— Сначала абсолютная память, потом дар психолога, а теперь еще и шестое чувство… Не слишком ли вы самоуверенны, мистер Миллингтон?

— Ладно-ладно, — улыбнулся он. — Лучше выпей еще кофе, пока опять не потеряла человеческое лицо.

Вот это да! Гвендолин поперхнулась кофе, вспомнив свое отражение в зеркале. Человеческое лицо! Смейся, смейся, Феликс Миллингтон. Еще не вечер!

— Мне не нравится легкость, с которой ты делаешь выводы, — заметила она.

Феликс снова развел руками.

— Как сказал бы Шерлок Холмс: никаких фокусов, одна дедукция. Ты без конца беспокоишься о своем деле и в то же время не стремишься никому сообщить, где находишься. От вопроса о поклоннике ты ушла, а твой спич о собственном бизнесе сказал мне очень многое. Я почти уверен, например, что тете Матильде не понравился твой парень, и ты с ним рассталась.

В глазах Гвендолин появилось изумление.

— Потрясающе! Тетя действительно не одобрила его, и я действительно с ним рассталась. — Она пристально посмотрела на Феликса. — Интересно, что бы сказала тетя о тебе?

Феликс перегнулся через стол и ласково потрепал ее по щеке.

— Об этом не волнуйся. Важно, чтобы ты хорошо относилась ко мне, а я — к тебе. Остальное нас не должно волновать.

Лицо Феликса неумолимо приближалось к ней, и у Гвендолин перехватило дыхание. Если ничего сейчас не предпринять, он ее поцелует. Тогда… тогда она, чего доброго, не выдержит и поцелует его в ответ, и неизвестно, чем все это кончится…

— Что? — озадаченно переспросил Феликс, откинув голову назад. — Ты что-то сказала?

— Я сказала, — переводя дыхание, заметила она, — что твоей маме пришлось, вероятно, немало потрудиться, чтобы сделать тебя таким блистательно самоуверенным.

— Да, пожалуй. Они с отцом во всем поддерживали меня. Я потерял их обоих, когда мне стукнуло девятнадцать. Но они всегда со мной, я чувствую их незримое присутствие.

Гвендолин тронул ответ.

— Ты удивительно хорошо сказал, — промолвила она. — Люди гораздо чаще склонны обвинять родителей во всех своих недостатках и проблемах… А что же сталось с девятнадцатилетним Феликсом Миллингтоном?

— Четыре года служил в доблестной американской армии, в авиации. Затем я вернулся домой, в Денвер, получил степень магистра бизнеса и продолжил дело отца — избрал банковскую карьеру.

— А как насчет женщин? Тех, что помогают расти и мужать?

Теперь был ее черед задавать вопросы. Завтрак оказался чрезвычайно полезным. Что и говорить, еда сближает людей.