"И вохровцы и зэки" - читать интересную книгу автора (Карабчиевский Юрий)

3

Оказалось, что ему счастливым образом доступен любой вообразимый ракурс. И к чести его надо сказать, что он не злоупотребил этой возможностью и в подавляющем большинстве своих миниатюр широкому взгляду и общему плану предпочел репортаж из житейского пекла, где герой и слушатель — лицом к лицу.

А Парамонова, гляжу, в новом шарфике, А как увидела меня, вся стала красная. У них первый был вопрос — свободу Африке! — А потом уж про меня — в части «разное». Тут как про Гану — все в буфет за сардельками. Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами. А как вызвали меня, я свял от робости. А из зала мне: «Давай все подробности!»

Бессмысленная, нелепая, невозможная мешанина из убогих чувств, нищеты, демагогии, привычного вранья, подетального быта — какая-то фантасмагория тоски и глупости предстает нам из песен Александра Галича и смешит нас, но и волнует безумно, потому что все это узнаваемо, все — наша подлинная жизнь.

И тогда прямым путем в раздевалку я И тете Паше говорю, мол, буду вечером. А она мне говорит: «С аморалкою Нам, товарищ дорогой, делать нечего. И племянница моя, Нина Caввовна, Она думает как раз то же самое. Она всю свою морковь нынче продала И домой по месту жительства отбыла».

Вот те на!

Что же такое произошло? А то и произошло, что явился человек с гитарой, достаточно одаренный и достаточно смелый, чтобы продемонстрировать нам полную свободу творчества — то, чего так и не смогла литература. Действительно, вот те на! И конечно, Галич — это радостное явление, но это еще и тревожный знак, свидетельство того, в чем мы боимся признаться.

Двадцать лет кружений вокруг иллюзорной свободы словно бы отцентрифугировали российскую словесность, разделив ее на дне отдельные фракции. И теперь, если правда — то нет искусства, в лучшем случае, что-то около, а если искусство — то нет правды, в лучшем случае — тишайшая ее половина. Мы, коночно, стараемся этого не замечать, мы так стосковались по любой подлинности, что за каждую мелочь благодарны автору: за бедность крестьянина, за пьянство рабочего, за плохое настроение интеллигента… А с другой стороны, таким редким явлением стал настоящий профессионализм, что, сталкиваясь с живым самостоятельным словом, мы неизменно приходим в восторг, даже если это слово так самостоятельно, что забыло, какому понятию принадлежало…

Галич выбрал узкий и «легкий» жанр, но в нем он добился предельного соответствия между словом и фактом. Мир его песен, игровой, гротескный, — это, конечно, не слепок с реальности, скорее — ее отображение на плоскость. Но здесь, на карикатурной плоскости, все движение происходит легко, и естественно, и узнаваемо в каждой, детали.

У жене мoeй спросите, у Даши, У сестре ее спросите, у Клавки: Ну ни капельки я не был поддавши, Разве только что маленько с поправки! ………………………………………………………….. Только принял я грамм сто для почина, (Ну не более, чем сто, чтоб я помер!) Вижу — к дому подъезжает машина, И гляжу — на ней обкомовский номер!

Это типичное для Галича развитие действия: точно спародированный повседневный быт сталкивается с некоторым спущенным сверху условием («в ДК идет заутреня в защиту мира»), происходит неожиданный взрыв-скандал — и вот уже благополучный герой-работяга кроет с эстрады израильскую военщину от имени матери-одиночки. Причем Галич умеет прекрасно разрешать любые подобные ситуации.

Тут отвисла у меня прямо челюсть. Ведь бывают же такие промашки! Это сучий сын, пижон-порученец Перепутал в суматохе бумажки! И не знаю, продолжать или кончить. Вроде, в зале ни смешочков, ни вою… Первый тоже, вижу, рожи не корчит, А кивает мне cвой головою!

Изо всей этой массы житейских подробностей и привычных наших возлюбленных штампов, из этой чудовищной кучи-малы Галич, перемешав ее хорошенько, как фокусник, вытаскивает еще и мораль, тоже, разумеется, пародийную.

По площади по Трубной Идет oн, милый друг, И все ему доступно, Что видит он вокруг! Доступно кушать сласти И газировку пить. Лишь при советской власти Такое может быть!