Глава седьмая

Визит краснокожих отразился на нас по-разному. Одних видели, когда они прятали еду в джунглях. Другие строили планы побега. Они думали, куда им бежать, и размышляли, что же будут там делать. Что до моей матери, то она решила вспомнить всю семейную историю и передать мне все, что знала.

Морские боги и черепахи в её рассказе перемежались с вереницей людей, о которых я никогда раньше не слышала. Их имена влетали в одно ухо и вылетали в другое. Их было так много. Наконец она дошла до самого конца, по крайней мере, мне так показалось. Повисла пауза. Я смотрела в темноту и видела, как белеют ее зубы.

— Пучеглазый, сказала она, — произошел от бронзовой кукушки.

Я знала о бронзовых кукушках. В определенное время года мы видели, как они поднимаются в небо. Они направлялись на юг в поисках чужих гнезд. Там они находили гнезда, выбрасывали оттуда яйца и откладывали свои, прежде чем улететь прочь. Птенец бронзовой кукушки никогда не видел свою мать.

В темноте я услышала, как мама сжала зубы. Она думала, что уловила суть мистера Уоттса. Она не видела того, что видели мы, дети: доброго человека. Она видела лишь белого человека. Белые люди украли ее мужа и моего отца. Белые люди были виноваты и в существовании шахты, и в блокаде. Белые люди дали имя нашему острову. Белые люди дали имя и мне. Но теперь стало ясно, что мир белых забыл о нас.

В канун Рождества еще двое младенцев умерли от малярии. Мы похоронили их и украсили могилы белыми раковинами и камешками, взятыми на берегу. Ночью мы слушали рыдания матерей.

Это несчастье вновь заставило нас вспомнить о конфликте, суть которого правильно понимали лишь некоторые из нас, детей. Мы знали о загрязнении реки, об ужасном влиянии медного шлама после сильного дождя. Рыбаки рассказывали о красном пятне, которое выходило далеко за рифы в открытое море. Достаточно было ненавидеть это, чтобы ненавидеть шахту. Были и другие моменты, на понимание которых у меня ушли годы: жалкие компенсации, выплаченные Компанией арендаторам, и круговая порука краснокожих, которые в больших количествах приезжали на остров, чтобы работать на Компанию, и использовали свое положение, чтобы продвигать соплеменников, выживая местных с работы.

В нашей деревне были те, кто поддерживал повстанцев — в том числе, моя мать. Хотя подозреваю, что ее поддержка подпитывалась мыслями об отце в Таунсвилле, жившем там, как она говорила, «жирной жизнью». Все хотели, чтобы конфликт прекратился, белые вернулись и снова открыли шахту. Людям хотелось снова покупать вещи. Им хотелось, чтобы у них снова были деньги на эти покупки. Бисквиты, рис, рыбные консервы, тушенка, сахар. Мы снова начали есть то, что ели еще наши прадеды: батат, рыбу, кур, манго, гуаву, маниоку и крабов.

Мужчины хотели пива. Несколько мужчин сварили сок джунглей и сильно напились. Мы слышали ночью их пьяное буйство. Их дикое поведение было таким громким, что мы боялись, что их услышат краснокожие. В темноте я слышала, как мать грозила им адом за их грязный язык. Сок джунглей превратил их в безумцев. Они вели себя как люди, которым все равно, даже если завтра наступит конец света, и пугали ночь дикими криками.

Но этой ночью мы услышали и другой голос, голос благоразумия. Один спокойный голос заставил утихнуть дикие пьяные вопли. Я узнала его. Он принадлежал отцу Мейбл, спокойному мужчине с плоским носом и добрыми, понимающими глазами. Каждый раз, когда он видел Мейбл, он дергал ее за один из ее поросячьих хвостиков и смеялся. Счастливый человек. Он должен был обладать какой-то властью, потому что мы слышали, как в этой непроглядной тьме он разговаривал с теми, кто напился. Он не повышал голос, нам не было слышно, что он говорил, но мы слушали мягкое звучание его голоса, и скоро, к нашему счастью, мы услышали, как один из пьяниц начал плакать. Именно так. Голос отца Мейбл превратил буйного выпивоху во всхлипывающего малыша.

На что я надеялась? Просто надеялась, хотя и по-своему. Я знала, что все может измениться, потому что так произошло с Пипом.

Сначала его пригласила в свой дом богатая Мисс Хэвишем поиграть в карты с ее приемной дочерью Эстеллой. Я никогда не любила Эстеллу. Теперь я могу сказать, что ревновала к ней. Мне не нравилась и другая девушка, Сара Покет, которая всех дразнила. Я была рада, когда пришло время покинуть мисс Хэвишэм.

«Большие надежды» научили нас, что жизнь может измениться без какого-либо предупреждения. Пип уже четвертый год учился у Джо Гарджери. Он уже был старше меня. Но это было не важно. Во всем остальном он оставался другом, спутником, за которого я переживала, и о котором много думала.

Все шло к тому, что он станет кузнецом. Кузнец. Еще одно слово, которое нуждалось в пояснении. Мистер Уоттс сказал, что это нечто большее, чем работа. Под кузнецом Мистер Диккенс понимал больше, чем просто человека, подковывавшего лошадей. Пип свыкся с ежедневной рутиной жизни кузнеца, включая ночные посиделки у очага с Джо Гарджери и другими в пабе со смешным названием «Три веселых матроса», попивая эль и слушая всякие басни.

Однажды ночью в паб вошел незнакомец и попросил, чтобы ему указали на Пипа. Это был мистер Джеггерс, адвокат из Лондона. Нам, детям, он показался храбрым человеком. Человеком, который не побоялся подойти к незнакомцам и начать махать пальцем. Он попросил Пипа о разговоре с глазу на глаз. Так что Джо и Пип привели его домой, и здесь мистер Джеггерс объяснил, что ему надо. У него были новости для Пипа. Его жизнь должна была измениться.

Наше чтение споткнулось о новые слова, и мистеру Уоттсу пришлось объяснить, кто такой адвокат, а также слово «благодетель», что привело нас к «бенефициару». Это и были новости адвоката. Пип стал бенефициаром большой суммы денег, выделенных кем-то, кто пожелал остаться неназванным. Деньги должны были пойти на то, чтобы сделать из Пипа джентльмена. Итак, он должен был измениться.

Когда я впервые услышала об этом, то переживала до конца главы. Мне нужно было сначала увидеть, во что он превратится, чтобы быть уверенной, что мы сможем остаться друзьями. Я не хотела, чтобы он менялся.

Затем мистер Уоттс рассказал, что значит быть джентльменом. Хотя это может значить разные вещи, он считал, что слово джентльмен означает то, как человек ведет себя с внешним миром. Джентльмен — это человек, который никогда не забудет о манерах в любой ситуации. Неважно, насколько она будет ужасной или трудной.

Кристофер Нутуа поднял руку.

— Может ли бедный человек быть джентльменом? — спросил он.

— Почти наверняка может, — сказал мистер Уоттс.

Обычно он терпимо относился к нашим вопросам, даже самым глупым, но этот вызвал у него раздражение.

— Деньги и социальное положение не имеют здесь значения. Речь идет о качествах. И эти качества легко определить. Джентльмен всегда поступит правильно.

Мы поняли, что нам хотят сказать, и что это были личные убеждения мистера Уоттса. Он взглянул на класс. Так как вопросов больше не было, он продолжил чтение, и я слушала очень внимательно,

Деньги означали, что Пип должен покинуть все, что он знал — болота, ужасную сестру, старину Джо, кузницу — ради большого незнакомого Лондона.

Теперь я поняла важность того, что в книге значила кузница. Кузница было домом, она заключала в себе все те вещи, из которых складывается жизнь. Для меня это означало заросли кустарника; горы, которые возвышались над нами; море, которое иногда убегало от нас; тяжелый запах крови, который преследовал меня с тех пор как я увидела Черныша с распоротым брюхом. Жаркое солнце. Фрукты, которые мы ели, рыба, орехи. Шум, который мы слышали ночью. Вонь от выгребных ям. А еще высокие деревья, которые иногда выглядели так, будто могли сбежать от нас, как и море. И джунгли, и то, как они постоянно напоминали, какие мы маленькие и никчемные по сравнению с гигантскими деревьями, жадно скрывающими от нас солнечный свет за густой листвой. Смех женщин, стирающих в ручьях. Их шутки и подтрунивание над девушкой, которую застали тайно стирающей свое тряпье. Чувство страха, и чувство потери.

Вдали от класса я ловила себя на мыслях о той жизни, в которую направился отец, и каким он стал. Я думала, стал ли он джентльменом, и забыл ли он в таком случае все, с чем вырос. Думала, помнит ли он меня, вспоминает ли хоть иногда о маме. А еще о том, дают ли мысли о нас ему спать по ночам, как они не дают моей маме.

Я сидела и смотрела, как мама стирает нашу одежду в горном ручье. Она выколачивала грязь на плоском камне, затем полоскала одежду в воде, встряхивала и отпускала плавать на поверхности.

Я держалась на расстоянии. Это был мой способ наказать ее за то, что она была груба с мистером Уоттсом. Теперь я придумала, как по-другому достать ее. Я нацелилась взглядом на ее затылок и спросила, скучает ли она по папе. Никакого злого взгляда через плечо, на который я рассчитывала. Ничего. Лишь ее руки стали двигаться быстрее. Как и ее плечи.

— Почему, ты спрашиваешь, девчонка?

Я пожала плечами, но она, конечно, этого не увидела. Между нами снова было готово повиснуть молчание.

— Иногда, — добавила она. — Иногда я смотрю на джунгли, и вижу там твоего отца, Матильда. И он идет ко мне.

— И ко мне?

Она прекратила стирать и повернулась ко мне.

— И к тебе. Да. Твой отец идет к нам обеим. А затем я начинаю вспоминать.

— О чем?

— Да ни о чем, — ответила она. — Просто так. Но раз ты спросила, то я вспоминала времена, когда шахта работала, и твой отец попал в суд за нарушение порядка.

Я ничего об этом не знала, но тон ее голоса заставлял предположить, что проступок отца был немногим хуже, чем, скажем, когда он забыл привезти что-то домой из Аравы. То, что он попал в суд, было не большим несчастьем, чем его постоянная забывчивость. Она хотела, чтобы я в это поверила. Но я не верила. Я бы хотела, чтобы она не рассказывала об этом. Это было слишком.

— Я помню, каким красным и смущенным было его лицо, — сказала она. — Таким виноватым, просто «Господи, прости». Я помню, как смотрела в окно суда. Я увидела самолет, который чертил в небе белую линию, и в этот самый момент за окном пролетел кокос. Секунду я не могла решить, на что смотреть: на то, что поднималось, или на то, что упало.

Она встала с коленей и поднялась, так что могла теперь взглянуть на меня.

— Если ты действительно хочешь знать, Матильда, то я не знаю, смотрела ли я на плохого человека или на того, кто любил меня.

Я услышала больше, чем хотела. Это был взрослый разговор. И так как она внимательно за мной наблюдала, я поняла, что она угадала мои мысли.

— Я также скучаю по морским конькам, — сказала она веселее. — Ни у кого нет таких мудрых глаз, как у морского конька. Это правда. Я узнала об этом, когда была младше, чем ты сейчас. И еще я узнала кое-что о рыбе-попугае. Они начинают пялиться на тебя всей стаей, и вспоминают, какой ты была вчера, и позавчера.

— Это неправда, — засмеялась я.

— Нет, — сказала она, — это правда.

Она затаила дыхание, а за ней и я, и она первой разразилась хохотом.

Теперь, когда я познакомилась с мисс Хэвишем и узнала о ее несчастном прошлом, я больше не думала, что моя мать похожа на сестру Пипа. Она больше походила на мисс Хэвишем, которая никак не могла выбраться из самого злосчастного дня своей жизни. На часах было точно то самое время, когда жених так и не появился. Нетронутый свадебный ужин, оставленный, чтобы пауки отсчитывали время.

Мисс Хэвишем так и осталась в свадебном платье ради события, которое давно осталось в прошлом. Мне казалось, что моя мать тоже застряла в подобном мгновении. Только это была ссора с моим отцом. Ее злость держала ее. Злость, за которой можно было пройти по следам до момента рождения. Думаю, то, что сказал ей отец, все еще звучало в ее ушах.