"Том 3. Московский чудак. Москва под ударом" - читать интересную книгу автора (Белый Андрей)6Хозяйка сдаваемой комнаты ухо свое приложила к дверям и — услышала: — Да… — У Кареева сказано ведь — уф-уф-уф, — и диван затрещал, — что идеи прогресса сияют звездой путеводной, как я выражаюсь, векам и народам… — Вы это же выразили в «Идеалах гуманности», — вяло сказал женский голос. — Но я утверждаю… — Скажу а про по, — перебил женский голос, — когда Милюков[65] вам писал из Болгарии… — То я ответил, как Павел Владимирович, указав на заметку Чупрова[66]… — Которую Гольцев завез… — К Стороженкам… — И я говорю то же самое, — что; когда вам написал Мил юков… Тут закракал корсет. Тут хозяйка сдаваемой комнаты глаз приложила к прощелку замочному и — увидела: ай-ай-ай-ай! Ай! Дама лет сорока пяти, или пятидесяти, с заплеснелым лицом, но с подкрасом губы свою грудь заголила, сидела с невкусицей этой перед зеркалом; вовсе без платья, в корсетике с серо-голубенькою оторочкой, в юбчонке короткой и шелковой, цвета «фейль-морт»; платье цвета тайфуна с волной было сброшено на канапе серо-красное, с прожелтью; на канапе же Никита Васильевич — только представьте! Никита Васильевич сел, раскорячившись, — без сюртука, верхних брюк, без ботинок; и стаскивал с кряхтом кальсонину белую с очень невкусного цвета ноги перед дамой, деляся с ней фразой, написанной только что дома: — Приходится — уф — ch#232;re amie, претерпеть все тяготы обставшей нас прозы… Стащил — и стал перед ней: голоногий. Почтенная дама, сконфузившись, пересекала рыжеющий коврик, спеша за постельную ширмочку, — в юбочке, из-под которой торчали две палочки (ножки без ляжек) в сквозных темно-синих чулках; из-за ширмочки встал драматический голос ее, перебивши некстати весьма излиянья прискорбного старца: — Здесь запах… — Какой? — Не скажу, чтобы благоуханный. Пошлепав губами, отрезал: броском: — Пахнет штями. — Весьма… И действительно: промозглой капустой несло. Шлепал пятками к ширмочке; вздохи теперь раздавались оттуда и — брыки: — Миляшенька… — Сильфочка… — Ах, да ах, — нет… Наступило молчание: скрипнула громко пружина. В проходе двора на бульвар прижималась к воротам дородная дама в пушащейся шапке, подвязанной черным платком, опираясь рукою о трость; и глядели на лепень сне-жиночек два черно-синих очка безо всякого смысла. Что было под ними? Никита Васильевич был рыцарь чести; и тайны своей он не выдал: молчал четверть века; и мы соблюдем ее: имя и отчество дамы — секрет; а тем паче фамилия; словом — прекрасная, честная, светлая личность! Она появилась опять, расправляя морщулю лица: — Скажу я, — надоело мне… Вышел, пропузясь, почтеннейший старчище: — В автократическом — уф — государстве жить трудно… — Да — нет: я о муже… — Среда вас заела… — Отсутствие ярких, общественных импульсов… И приласкалась, схватясь за мизинец: — Уедемте… И — помочилась: глазами. Он — руку отдернул с испугом, подумав, что палец ему лобызнет: помычал, побурчал животом; и покрыл этот урч завиваемой фразой: — Увы, — как сказал я сегодня, — поднимем же головы выше и с гордо воздетым челом понесем… Перебила: — Подайте бандо. — Понесем, говорю… — Пудры… — Скорбь… Перебила: — Бежимте!.. Но — вылупил око: — Жена — не башмак ведь: наденешь — не скинешь… Вскочил. И кальсоны свои натянуть торопился, как будто его не видала она без кальсон; с кряхтом ногу просунул в сюртучную брюку; она ж, достав зеркальце из полосатого сака, припудрилась; слышалось снова: — Кареев!.. — Чупров!.. — Милюков… Гарцевали парадом своих убеждений; вставали свалянные годы, — почти что годов размазня; размазней его мысли питалась она, лишь читая труды Задопятова; третий, второй и четвертый. Том первый пропал. — Ну — пора… — Вы куда же? — На вечер «Свободной Эстетики». Толстая дама взлив крови к виску ощутила, когда со двора, чуть ее не задев, Задопятов прошел; и за ним сорокапятилетняя дама. Ах, вот она, — «Сильфочка»! Юбка отцвечивала желто-рыжим тайфуном с волной; под густою вуалью, усеянной смурыми мушками, виделись все же: черничного цвета глаза и подкрашенный ротик брусничного цвета; ей в спину — ведь ужас — глядели: очки, — не глаза. Два громадных, почти черно-синих очка стеклянело без всякого там выражения. |
||
|