"Том 3. Московский чудак. Москва под ударом" - читать интересную книгу автора (Белый Андрей)21Еще с вечера Митя томился; с испуганно бьющимся сердцем расхаживал; был Лев Петрович у них с десяти; вдруг не будет: проспит? Пролетел Веденяпин. И Митя, столетие себе губы, стоял под учительской: кланялся; но на поклон Веденяпин ему не ответил. Дверь хлопнула. Знает! Вся кровь застуднела. Швейцар в длиннополом и черном мундире с блестящими пуговицами, пробежавши по залу, трезвонил: «Дилинь!» И все классы в ответ улыбнулись открытою дверью: ряд классов сквозных: и зашаркали, многоголово горланили, щелкали партами. Митя глядел пред собою и — видел: ряд классов сквозных: дальше — зал; за ним — двери в учительскую: отворилися. Учителя пошли классами. Батюшка в темо-коричневой рясе тихонечко плыл и помахивал балльником (книжкой зеленой, куда заносились отметки); громадный, хромающий Пышкин, мотаясь клоками седой бороды и власами, высказывал твердо свое убеждение толстою пяткой — прийти в восьмой класс; показался худой латинист. Веденяпин, весь скованный, стянутый, — мертвою позою несся на классы. Нет, Митя не слышал урока; он думал про то, что над ним разразилось; он думал о случае с книгами. Вот тоже — книги! Четырнадцать дней, как отец перестал разговаривать: не догадался ли? Как же иначе? Расходы же были: купи того, этого: новый учебник, блокнот, карандашик; товарищи (все поголовно!) имели карманные деньги; он — нет; не умел приставать и выпрашивать. — Дай мне полтинник. — Дай рублик. Ворчание слышать ему надоело. — Опять? Сколько ж новых учебников? — Что? Источил карандашик? Он стал к букинисту потаскивать книги и их продавать; а на деньги себе покупал он учебники, карандаши и блокноты: вот разве — страстишечка к одеколону цветочному в нем развивалась: он прыскался им, когда шел к фон-Мандро. Фон-Мандро! Митя вспомнил вчерашнее: сердце опять закидалось. Ужасно, томительно! Этот удар по руке угнетал; угнетала угрюмость отца; и страшила: нависшая казнь Веденяпина. Ужас! А Пышкин тащился к доске: куском мела отбацать; боялися; три гимназиста под партой строчили урок; губошлеп Подлецов, по прозванию «хариус» (харя такая), своим исковырянным носом уныривал прямо под парту. Состраивал рожу? и — видели: рот — полон завтраком. Кончилось: хлынули. Здесь, у мальчишек, седой старичок математик заканчивал: — Если делимое, — он приподнялся на цыпочки и посмотрел сверху вниз, — множим на пять; делителя ж, — он приседал и поблескивал, — множим на пять… А тыкался в грудь мальчугану: — После… то что будет с частным? — Оно — не изменится. — Если же, — он зачесал подбородок, — делимое мы умножаем на десять… — бежал в угол: сплюнуть. И, сплюнув, обратно бежал. — …А делителя… Митя прошел в пятый класс. Веденяпин заканчивал здесь свой урок: он казался красавцем, обросшим щетиной. Не то — павианом. Но выскочил он и тушканчиком несся: в учительскую, чтобы оттуда янтарный мундштук, крепко втиснутый в рот, показать. Опозорит и выгонит. Все уж прошли в переполненный зал: перемена! Звонок: распахнулися классы: и торопью бросились, тычась тормашками; вся многоножка отшаркала громко в открытые классы; распалась — на классы; а в классах распалась — на членики; каждый уселся за парту — выкрикивать что-нибудь. Преподаватели в классы текли. Разуверенно шел изможденный француз — на кошачий концерт в первом классе; пошел латинист. Веденяпин понесся на класс властной мордой, метя перепуги, как прах, пред собою; о, ужас! Он — ближе и ближе… Руками дрожащими все животы окрестилися; Митенька выхапнул книгу, одернулся, вспыхнул: — Что будет, то будет! И… Двадцать пять пар перепуганных глаз пожирали глазами скуластый и гривистый очерк лица, двумя темными ямами щек прилетевший и бросивший выблеск стеклянных, очковых кругов. Сел на ногу: расширились ноздри; втянулися губы; и — рот стал безгубым: полоска какая-то! Воздухом ухнул. — А ну-те-ка! В Митю вперился. Сейчас, вот сейчас: начинается!.. И показалось, что будет огромный прыжок — через столик и парту — из кресла; так хищник прыжком упадает на спину барана: барана задрать. |
||
|