"Испытай себя" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 8

В понедельник утром Тремьен доверил мне более резвого скакуна, девятилетнего жеребца по кличке Дрифтер. Мне также было разрешено проездить его хорошим тренировочным галопом, в ходе которого я, к своему величайшему счастью, не свалился. Ни Тремьен, ни Мэкки не сделали каких-либо замечаний относительно моих способностей (или их отсутствия), их интересовала только спортивная подготовка лошади. Я осознал, что они уверены во мне. Эта мысль мне льстила, и я был вполне доволен.

Когда мы вернулись из обновленного зелено-коричневого Даунса, во дворе я заметил незнакомый мне автомобиль, а на кухне встретился с незнакомым мужчиной, потягивающим кофе, причем незнакомцем он оказался только для меня, все остальные его прекрасно знали.

Он был молод, невысок, худощав, угловат и лыс. Одет довольно броско. Вскоре я убедился, что он такой же сквернослов, как и Нолан, но в отличие от Нолана сквернослов веселый.

— Привет, Сэм, — поприветствовал его Тремьен. — Готов к работе?

— Разумеется. А то у меня уже там начало ржаветь, как у фригидной девственницы.

Интересно, лениво подумал я, скольких девственниц лично он сделал фригидными, — было в его облике нечто наталкивающее на эту мысль.

— Это Сэм Ягер, Наш жокей, — представил его мне Тремьен.

Он также отрекомендовал и меня, объяснил мое присутствие и сообщил, что я тоже участвую в проездках.

Сэм Ягер кивнул мне, явно прикидывая в уме, представляю ли я для него опасность или же наоборот — мое присутствие пойдет ему на пользу. Он недоверчиво прошелся взглядом по моим бриджам и задумался, явно пытаясь навскидку определить мой вес. Его переживания показались мне совершенно излишними, ибо мои шесть футов роста уже начисто отметали всякие страхи относительно того, что я смогу каким-то образом составить ему конкуренцию в скачках.

Сам он тоже был в бриджах и в ярко-желтом спортивном свитере. Пестрый анорак, родной брат куртки Гарета, был переброшен через спинку кресла; Сэм захватил с собой и каску пронзительно бирюзового цвета с большими красными буквами спереди — Ягер. Он был начисто лишен скромности и застенчивости.

Ди-Ди, зайдя на кухню за своим кофе, при виде его засияла, как стосвечовая лампочка.

— Доброе утро, любимец женщин, — поздоровалась она.

Любимец женщин попытался хлопнуть Ди-Ди по заду, когда она проходила мимо него, причем она никак на это не отреагировала.

Ну и ну, подумал я, где-то внутри этой поглощенной в себя недотроги явно сидит блудливая кошечка.

Она приготовила себе кофе и села за стол рядом с жокеем; нельзя сказать, что они флиртовали, но были явно на дружеской ноге.

Я поставил в духовку тосты, достал сок, масло, мармелад. Сэм Ягер наблюдал за мной, комично приподняв брови.

— Разве Тремьен не говорил, что вы писатель? — наконец спросил он.

— Большую часть времени. Хотите тостов?

— Один тост. Слегка подрумяненный. Вы не похожи на долбаного писателя.

— Многие люди не похожи.

— Не похожи на кого?

— На тех, кто они есть. Будь они долбаные или нет.

— На кого же похож я? — требовательно спросил он, однако в его голосе я заметил неподдельное любопытство.

— На того, кто в прошлом году участвовал в восьмидесяти девяти заездах, выиграл скачки Гранд нэшнл и стоит третьим в списке лучших жокеев.

— Вы ясновидящий? — удивился он.

— В самое ближайшее время я задам вам несколько вопросов относительно того, как вы оцениваете своего босса в качестве тренера.

— И будет лучше, если твои оценки окажутся положительными, — с наигранной строгостью вмешался в разговор Тремьен.

— Окажутся чертовски положительными, разве нет?

— Конечно, если в тебе есть хоть доля здравого смысла, — согласился Тремьен, кивая головой.

Я вытащил из духовки тосты и заложил в держатель новую порцию. В ходе всего завтрака Сэм был явным лидером. Его присутствие ощущалось физически, и у меня промелькнула мысль: как он уживается с Ноланом? Ведь это же две стороны одной медали.

Я задал этот вопрос Ди-Ди, после того как Тремьен и Сэм ушли контролировать тренировку второй смены; спросил я ее об этом в конторе, куда зашел, чтобы проверить по старым формулярам кое-какие факты.

— Уживаются? — с иронией в голосе переспросила Ди-Ди. — Нет, они не могут ладить друг с другом.

Она замолчала, раздумывая, стоит ли продолжать, пожала плечами и добавила:

— Сэм недолюбливает Нолана за то, что в его распоряжении слишком много лошадей из наших конюшен. Нолан выступает практически на всех скакунах, принадлежащих Фионе. С этим бы Сэм еще смирился, но Тремьен заявляет к скачкам любителей большее количество лошадей, чем остальные тренеры. Это приносит ему, естественно, большее количество побед. Владельцам, которые делают крупные ставки, это нравится. Ведь Нолан, как бы мы к нему ни относились, прекрасный наездник. Он возглавляет список лучших жокеев-любителей уже много лет подряд.

— Почему он не хочет перейти в профессионалы?

— Сама мысль об этом нагоняет на Сэма страх, — спокойно ответила Ди-Ди. — Но я не думаю, что это когда-либо произойдет. Сейчас же это совсем маловероятно из-за обвинения. Нолану нравится его статус любителя. На Сэма он смотрит свысока — как белый воротничок на голубой. Именно поэтому…

Она осеклась на полуслове, как будто на пути от головы до языка поставили преграду. Я сразу же заинтересовался, но постарался не подать виду:

— Поэтому что?

— Нечестно выбалтывать чужие секреты.

— Продолжайте, пожалуйста, — попросил я, но без особого нажима. — Я буду нем как рыба и не проболтаюсь.

— Это не поможет вам в ваших писательских трудах.

— Но это поможет мне понять всю здешнюю систему работы и отгадать секрет успеха без учета таланта Тремьена. Предположим, частично его можно объяснить соперничеством двух жокеев, не желающих уступать друг другу пальму первенства.

— А у вас изворотливый ум, — взглянула она на меня. — Никогда бы не подумала.

Ди-Ди размышляла, мне же ничего не оставалось, как ждать ответа.

— Дело не только в скачках, — наконец произнесла Ди-Ди. — Дело в женщинах.

— Женщинах?

— На этом поприще они тоже соперничают. В тот вечер, когда Нолан… я имею в виду вечер, когда Олимпия умерла…

Я заметил, что все они говорят «когда Олимпия умерла» и никто еще до сих пор не сказал «когда Нолан убил Олимпию», впрочем, Ди-Ди была близка к этому.

— Сэм положил глаз на Олимпию, — каким-то отрешенным тоном сказала Ди-Ди. — Нолан привел ее на вечеринку, и, естественно, Сэм начал к ней клеиться.

В ее спокойном голосе я уловил какие-то нотки снисхождения к Сэму и явного осуждения Нолана, несмотря на то что именно последний оказался в проигрыше.

— А Сэм… э-э… знал Олимпию?

— До того вечера — нет. Никто ее не знал. Нолан придерживал ее для себя. Когда же он ее привел и она бросила первый взгляд на Сэма, то сразу начала хихикать. Я там была и сама это видела. На женщин Сэм производит такой эффект, — Ди-Ди подняла брови. — Не удивляйтесь. Я тоже подвержена его влиянию. Ничего не могу с собой поделать. Он веселый.

— Это заметно, — согласился я.

— Заметно? Немудрено. Как только Нолан отошел, чтобы приготовить ей коктейль, она сразу же кинулась на шею Сэму. А когда тот вернулся, их с Сэмом уже не было. Я же говорила вам, в какую оранжевую дрянь она была одета… в самый раз для визита по письменному приглашению. Нолан, видимо, решил, что они уединились в конюшнях, быстренько рванул туда, но безрезультатно. — Она снова замолчала, обуреваемая сомнениями в необходимости всех этих откровений, но, по всей видимости, закончить ей было труднее, чем начать. — Нолан, изрыгая проклятия, в бешенстве вернулся в гостиную и сказал мне, что он задушит эту… э-э… суку. В принципе он обвинял ее, а не Сэма в том, что остался в дураках. Он, Нолан, белый воротничок — и в дураках! Поскольку он не хотел, чтобы эта история стала достоянием остальной публики, то быстренько заткнулся, хотя и кипел от гнева. Ну вот и приехали — все произошло именно так.

— Именно так, — медленно повторил я. — В суде об этом никто не рассказал.

— Естественно, нет. Я имею в виду, что об этом мало кто знал, и это давало Нолану мотив.

— Да, давало.

— Но это не означает, что он собирался ее убить. Это всем известно. Если бы он набросился на Сэма и убил его, было бы совсем другое дело.

— А это не вы заявили в суде, что слышали слова Нолана о том, что он удушит эту суку?

— Нет, естественно, не я. Прежде чем он подошел ко мне, его слова успели услышать другие, но они не знали, почему он их говорит. В то время это не имело значения. Естественно, никто меня с тех пор не спросил, знаю ли я причину этого высказывания, вот так все и покрыто мраком неизвестности.

— Но обвиняющая сторона должна была спросить Нолана о мотиве этих слов?

— Да, конечно, но он ответил, что взбесился из-за того, что не мог ее найти, и ничего более. Просто экстравагантная фигура речи, и никакой угрозы.

— Сэм тоже не ответил на вопрос почему. Видимо, из-за того, что откровенный ответ не лучшим образом отразился бы на его и без того шаткой репутации.

— Именно. Но в любом случае он не допускал, что Нолан всерьез намеревался убить ее. Он сам сказал мне об этом. Он также поведал мне, что они с Ноланом не в первый раз спят с одними и теми же девушками, что Нолан иногда уводил девушку у него из-под носа, что делалось это все забавы ради и об убийстве не могло быть и речи.

— Сэм чаще выходил победителем, — предположил я.

— Возможно, — пожала плечами Ди-Ди. — У меня уйма работы.

— Часть ее вы уже сделали. И моей тоже.

— Надеюсь, это не попадет в книгу? — ужаснулась она.

— Обещаю, что нет, — заверил я.

Я ретировался в свою комнату и, поскольку жизненный путь Тремьена начал обретать какие-то осязаемые формы, стал прикидывать построение своей книги — разбивку на главы и заголовки.

До сих пор я не написал еще ни строчки, и меня приводила в ужас лежащая передо мной пачка бумаги. Мне приходилось слышать о писателях, которые не могут оторваться от пишущей машинки, как от своей любовницы. У меня бывали дни, когда я прокручивал в голове свои мысли, но так и не брался за перо, ибо чувствовал, что не смогу отразить их на бумаге.

Мне самому не верилось, что я выбрал такое неблагодарное занятие, — лучше бы себе сидел и глазел в одиночестве на звезды.

Я вспомнил расхожий постулат о том, что следует делать то, к чему лежит душа, и решил отложить все дела до завтра. Если все будет в порядке, я решу свои проблемы без особых усилий.

В глухом лесу старший инспектор Дун угрюмо смотрел на груду костей, а патологоанатом докладывал ему о том, что эти останки принадлежат явно молодой девушке и что они лежат здесь почти год. Пока фотограф щелкал своим аппаратом, лесник отметил на крупномасштабной карте это место. Патологоанатом сказал, что без детального исследования невозможно определить причину смерти и даже этот анализ может не дать определенного результата.

С определенным почтением к праху погибшей эксперт уложил череп и кости в ящик, по форме напоминающий гроб, отнес в машину и увез эти останки в морг.

Старший инспектор Дун, видя, что искать следы автомобильных шин, отпечатки пальцев или окурки бесполезно, оставил с собой двух констеблей, поручив им порыться в траве в поисках возможно сохранившихся обрывков одежды, обуви и тому подобных, не успевших сгнить вещей; именно таким образом под слоем опавших листьев были найдены мокрые грязные джинсы, бюстгальтер маленького размера, трусы и блузка с выцветшей надписью на груди.

Старший инспектор Дун наблюдал, как констебли упаковывают эти жалкие остатки одежды в пластиковый пакет, и думал о том, что ни один из этих предметов не был найден на месте, где лежали кости, и даже поблизости от них.

Девушка, заключил он, в момент смерти была раздета догола.

Он глубоко вздохнул. Он терпеть не мог таких дел. У него у самого были дочери.

Со второй смены Тремьен вернулся в хорошем расположении духа, он даже что-то насвистывал сквозь зубы. Он прямиком отправился в контору, выдал Ди-Ди свежую порцию инструкций и сделал несколько коротких телефонных звонков. Потом он зашел в столовую, сообщил мне о положении дел и попросил оказать ему пару услуг, причем выразил уверенность (очень вежливо), что я не смогу ему отказать.

Покореженный джип отправили на свалку. За заменой, подержанным, но вполне пригодным «лендровером», нужно было ехать в Ньюбери. Тремьен хотел, чтобы я поехал туда вместе с ним на «вольво», а затем пригнал новую машину обратно в Шеллертон.

— Вез всяких разговоров, — согласился я.

Индустрия скачек вновь набирала темп, уже в среду открывался ипподром в Виндзоре. Тремьен заявил к скачкам четырех своих лошадей и желал, чтобы я отправился туда вместе с ним и полюбовался на результаты его работы.

— С удовольствием, — ответил я.

Еще он сказал, что собирается вечером пойти к друзьям поиграть в покер, и спросил, не смогу ли я приглядеть за Гаретом.

— Разумеется, — сказал я.

— Он вполне взрослый и может сам о себе позаботиться, но… вот…

— В компании веселее. Всегда лучше, когда кто-то рядом.

Он кивнул.

— Всегда к вашим услугам, — заверил я его.

— Ди-Ди считает, что мы злоупотребляем вашей любезностью, — прямо заявил он. — Это так?

— Нет, — удивился я. — Мне нравится то, что я делаю.

— Кухарка, нянька, бесплатный шофер, бесплатный конюх?

— Вполне подходит.

— Вы имеете право отказаться, — неуверенно промычал он.

— Как только мне надоест, я сразу же извещу вас. Что до настоящего момента, то мой статус меня вполне устраивает, мне приятно быть полезным. О'кей?

Тремьен кивнул.

— К тому же это помогает мне лучше узнать вас. Для нашей книги.

Впервые за все время нашего знакомства я заметил на его лице слабую тень беспокойства — он, видимо, не хотел выставлять всего себя напоказ толпе, хотя я и не собирался раскрывать каких-либо секретов без его на та соизволения. Меня пригласили не для того, чтобы я все кругом вынюхивал, а затем забавлял публику жареными фактами; от меня требовался всесторонний портрет человека, подтверждающий неукротимую жажду жизни. Можно, конечно, упомянуть об одной или двух бородавках, но нельзя выпячивать самые незначительные огрехи.

День катился по намеченному курсу; кроме того, по дороге в Ньюбери Тремьен пронесся галопом по своим постъюношеским годам и поведал о своем знакомстве с тотализатором (естественно, с подачи отца). Он поведал, что отец советовал ему делать максимальные ставки, поскольку в ином случае не почувствуешь ни радости победы, ни горечи поражения.

— Отец был, естественно, прав, — говорил Тремьен. — Но я более осмотрителен. Я играю в покер, беспокоюсь о своих лошадках, делаю скромные ставки, немного выигрываю, немного проигрываю — мой пульс от этого не скачет. Я знаю некоторых владельцев, которые во время забегов бледнеют и трясутся. Их вот-вот хватит кондрашка от неуверенности, выиграют они крупную сумму или все проиграют. Мой папаша был из этой породы, я же подобного не понимаю.

— Вся ваша жизнь — тоже азартная игра, — сказал я.

На секунду он застыл в недоумении.

— Вы подразумеваете мою тренерскую работу? Здесь вы правы. Когда победил мой Заводной Волчок, я дрожал от восторга, но ведь и горечи поражений я тоже испытал немало. Так что можно сказать, что я в большей мере делаю ставку на свой душевный покой, чем на денежный выигрыш.

Я записал этот пассаж. Тремьен, автоматически крутя баранку, покосился на мой блокнот, и я подумал: «Он явно доволен, что эта цитата может попасть в книгу».

Мне это показалось логичным — пусть сам герой напрямую беседует с читателем, я же буду ему лишь немного помогать.

Вечером, когда Тремьен ушел играть в покер, Гарет попросил меня научить его готовить.

Эта просьба поставила меня в тупик.

— В этом нет ничего сложного.

— А как вы сами научились готовить?

— Не знаю. Возможно, наблюдая за своей матерью. — Я взглянул на его лицо и осекся. — Извини, я совсем забыл.

— Мне было нелегко с моей матерью. Она всегда говорила, что я путаюсь у нее под ногами.

Моя же мать всегда разрешала мне, насколько я помнил, вылизывать из миски остатки сладкой массы, приготовленной для кекса. И еще она любила поболтать со мной, пока возилась на кухне.

— Ну, так что же ты хотел приготовить?

Мы проследовали на кухню, и Гарет настоятельно попросил меня испечь картофельный пирог с мясом, причем настоящий, а не тот, что продается в магазине и воняет коробкой и которым невозможно накормить даже пигмея.

— Будем делать пирог, согласен. Но прежде найди того пастуха, — усмехнулся я.

Моя шутка вызвала и у него улыбку, он внимательно начал наблюдать за тем, как я рублю мясо, режу лук, развожу сухую подливку и готовлю приправу.

— Порошковая подливка сокращает время готовки, — объяснил я. — Твоя мать пришла бы в ужас, но, кроме того, она размягчает мясо и придает ему особый вкус.

Я растворил в воде часть порошка, вылил раствор в мясо, добавил кусочки нарезанной луковицы и сдобрил все это сушеной зеленью. Затем накрыл кастрюлю крышкой и поставил на слабый огонь.

— А теперь мы должны решить, — предложил я, — брать ли картошку в клубнях или измельченные гранулы. Свежий картофель не пойдет? Нет? Тогда гранулированный.

Он кивнул.

— Будем готовить в соответствии с инструкциями на пакете.

— Давай вскипятим восемь унций воды и четыре унции молока, — прочитал я.

Гарет поднял на меня глаза.

— Вы говорили, что воду следует кипятить. А в чем это лучше делать?

Я улыбнулся.

— Лучше всего для этого дела подойдет жестянка из-под кока-колы. Их везде навалом, все привыкли бросать их где попало; стоит промыть их водой, смыть всех пауков — и в них можно готовить. Эти жестянки всегда чистые.

— Шикарно, — оценил он мой совет. — Но для нашей картошки нам потребуются масло и соль… А не могли бы вы записать то, что купили на прошлой неделе, чтобы я имел возможность все это снова купить?

— Безусловно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы не уезжали.

В его голосе я услышал страх одиночества.

— Я еще пробуду здесь три недели, — обнадежил его я. — А тебе не хотелось бы совершить со мной в следующее воскресенье, если выдастся хороший день, небольшую прогулку по близлежащим полям и лесам?

Он просиял. Мое предложение ему явно пришлось по вкусу.

— Можно, я захвачу с собой Кокоса?

— Естественно.

— Исключительно стремно!

С этими словами он радостно высыпал сушеный картофель в кипящую воду, после чего мы все это варево положили на противень с уже поджаренным мясом, затем поставили блюдо в гриль, чтобы подрумянить верх.

Этот наш кулинарный изыск удовлетворил нас обоих.

— А в наш поход мы захватим спасательный набор? — спросил он.

— Конечно.

— И костер разожжем?

— Если только на вашей земле, при условии, что твой отец разрешит нам. Ведь у нас в Англии не разрешается разжигать костры где заблагорассудится. Во всяком случае, без крайней на то необходимости. В любом случае всегда следует получить согласие владельца частной собственности.

— Отец разрешит нам.

— Я тоже так думаю.

— Я сгораю от нетерпения.

Во вторник утром патологоанатом положил свой отчет на стол старшего инспектора Дуна.

— Кости принадлежат взрослой молодой женщине примерно четырех или пяти футов ростом. Возраст — около двадцати лет, плюс-минус два года. На черепе остатки волос, по которым невозможно определить их истинную прижизненную длину.

— Когда примерно она умерла? — спросил Дун.

— Полагаю, прошлым летом.

— А каковы причины смерти? Наркотики? Солнечный Удар?

— Если это наркотики, то нужно будет брать остатки волос на анализ, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Но травка здесь явно не замешана, как мне кажется. Дело в другом.

— А в чем же может быть дело? — вздохнул Дун.

— У нее раздроблена челюстная кость, — ответил врач.

— Это точно?

— Абсолютно. Ее задушили.

Жизнь в усадьбе Тремьена шла своим чередом: утренняя проездка, завтрак, вырезки из газет, обед, ужин, обработка материала, небольшая выпивка.

Утром следующего дня я застал в конторе плачущую Ди-Ди и предложил ей платок.

— Не обращайте внимания, — сказала она, всхлипывая.

— Могу я предложить свою жилетку?

— Не пойму, почему я с вами так откровенна?

— Слушаю вас.

Она промокнула слезы и бросила на меня быстрый извиняющийся взгляд.

— Видимо, оттого что я старше вас. Мне ведь уже тридцать шесть. — По тому, с каким отчаянием это было сказано, я понял, что она явно тяготится своим возрастом, будто сама цифра 36 вызывает у нее ужас.

— Тремьен сказал мне, что вы испытали разочарование на личном фронте? — неуверенно спросил я. — Но он этого никак не уточнил.

— Разочарование?! Ого? Я любила эту скотину. Я даже гладила ему рубашки. Мы много лет были любовниками, а он постоянно относился ко мне, как к игрушке, которую в любой момент можно выбросить. И вот сейчас Мэкки готовится стать матерью. Ее глаза вновь наполнились слезами, в которых нельзя было не прочитать тоску по давно желаемому материнству. Такую боль в лице мне приходилось видеть только у женщин, похоронивших любимого человека.

— А вы знаете, в чем тут дело? — загадочно спросила Ди-Ди. — Этот подонок не соглашался на ребенка до нашего замужества. Только после. А жениться на мне он вовсе не собирался. Теперь я это прекрасно знаю, но я надеялась ради него… и теряла время… три года.

Она сглотнула, подавляя очередной спазм плача.

— Скажу вам откровенно, сейчас я готова иметь дело с любым мужчиной. В свадебном кольце я больше не нуждаюсь. Мне нужен только ребенок.

Ее голос вновь захлебнулся в протяжном плаче, в нем слышались нотки похоронного вытья. В таком отчаянном настроении она могла принять любое неразумное решение, которое в конечном счете могло бы привести ее либо к безумию, либо к бесплодию. Но в данный момент эти возможные последствия ее явно не волновали.

Она промокнула глаза, вытерла нос и как-то встряхнулась, будто беря себя в руки, пытаясь сдержать обуревающие ее эмоции. Когда я вновь взглянул на нее, она снова безучастно печатала на машинке, делая вид, что нашего разговора вовсе и не было.

Во вторник днем старший инспектор Дун приказал своим полицейским прочесать всю округу, где были найдены кости. Основное внимание он акцентировал на необходимости найти туфли.

Также им были даны указания, относящиеся к иным найденным вещественным доказательствам. В их распоряжении были миноискатели, реагирующие на любое присутствие металла. Они должны были осмотреть каждый упавший листок и пометить на карте всякую безделицу, которая могла бы иметь отношение к этому делу и тем самым помочь следствию.

В среду, вернувшись с очередной утренней проездки, мы вновь застали на кухне Сэма Ягера.

На этот раз он приехал не на собственном автомобиле, а на заказанном грузовике, чтобы забрать у Перкина пару штабелей тиковой древесины, которую тот обещал отдать ему по дешевке.

— У Сэма есть суденышко, — сухо сообщил мне Тремьен. — Старая разбитая посудина, которую он медленно превращает в шикарный гарем.

Сэм одобряюще усмехнулся и не стал этого отрицать.

— Каждому жокею волей-неволей приходится заботиться о своем долбаном будущем, — сообщил он мне. — Я покупаю старинные лодочки и переделываю их так, что они выглядят как новенькие. Последнюю из них я продал какому-то гребаному газетному магнату. Эти на деньги не скупятся, особенно если товар хороший. Никаких искусственных заменителей они не терпят.

Вот и новая неожиданность, подумал я.

— А где вы держите свою плавучую резиденцию? — спросил я, поджаривая хлебец.

— Мэйденхед. На Темзе. У меня там недалеко стоянка, которая мне весьма дешево досталась. Эти лодочки внешне весьма непрезентабельны, но в этом есть свой смак. Никакой долбаный воришка не подумает, что там могут находиться какие-либо ценные вещи. Поэтому нет нужды держать сторожевого пса.

— Так вот почему ты решил захватить эту древесину именно сейчас — ведь твой плавучий дом лежит по пути к ипподрому, — догадался Тремьен.

— Не могу понять, откуда у него такая интуиция? — изображая на лице лукавое удивление, спросил меня Сэм.

— Ну хватит об этом, — буркнул Тремьен, явно проводя линию между тем, что Сэм может себе позволить сказать, а от чего ему лучше воздержаться.

Они начали обсуждать лошадей, на которых Сэму предстояло участвовать в скачках в Виндзоре на следующий день.

— Творожный Пудинг, хоть не так уж и молод, но вполне резв: его нельзя списывать со счетов, — уверял Тремьен. — Великолепную же еще рано так гонять, лошадь может взбрыкнуть и не выдержать. Она еще слишком неопытна, старайся чувствовать ее настроение.

— Согласен, — осмыслив сказанное, согласился Сэм. — А как насчет Бессребреника? Можно попытаться сразу вырваться в лидеры гонки.

— Твои соображения?

— Ему по душе возглавлять бег. Иначе бы его опережали более резвые лошади.

— Тогда держись в лидерах.

— Так и сделаю.

— Нолан в забегах любителей будет скакать на Ирландце, — сообщил Тремьен. — Естественно, пока жокей-клуб не положит этому конец.

Сэм, хотя и нахмурился, но никак не выказал своей злобы. Тремьен сказал, что Сэму завтра предстоит участвовать в скачках на ипподроме в Тустере, и добавил, что в пятницу забегов не будет.

— В субботу же я намереваюсь отправить фургоном четверых или пятерых своих скакунов в Чепстоу. Ты тоже поедешь туда. Вместе со мной. К счастью, Нолан сейчас в Сандауне на лошади Фионы участвует в Охотничьих скачках на приз Уилфрида Джонстона. Мэкки тоже, может быть, приедет в Сандаун, и мы ее там увидим.

Вез всякого следа недавних слез за своим традиционным кофе зашла Ди-Ди и, как прежде, села рядом с Сэмом. Тот, будучи явно профессиональным соблазнителем, никак не хотел встревать в сложившиеся устои своего босса. Ди-Ди, даже затащив Сэма в постель, вряд ли сумела бы сделать его отцом своего ребенка. Здесь у Ди-Ди не было никаких шансов. Ей явно не везло с решением своих личных проблем.

Тремьен дал ей очередные указания о подготовке фургонов для субботней перевозки лошадей; мне показалось, что Ди-Ди это давно известно, и напоминаний не требовалось.

— Не забудь также позвонить и сделать заявки на наших лошадей, которые будут участвовать в скачках в Фолкстоне и Вулверхэмптоне. Заявлять ли лошадей на скачки в Ньюбери, я решу этим утром, перед тем как уехать в Виндзор.

Ди-Ди кивнула.

— Распорядись, чтобы упаковали наши жокейские костюмы для скачек в Виндзоре.

Ди-Ди кивнула.

— Позвони шорнику, чтобы он проверил нашу тренировочную упряжь.

Ди-Ди кивнула.

— Ну вот вроде и все.

Он повернулся в мою сторону:

— Мы отправляемся в Виндзор в двенадцать тридцать.

— Хорошо, — ответил я.

Тремьен вновь поехал в Дауне наблюдать за проездкой второй смены, заодно намереваясь опробовать новый «лендровер». Сэм Ягер пошел к Перкину, чтобы забрать и загрузить свое тиковое дерево. Ди-Ди взяла свой кофе и удалилась в контору; я же принялся сортировать вырезки по степени их значимости, откладывая в сторону самые важные.

Примерно в это же время старший инспектор Дун зашел в комнату с табличкой «Расследование происшествий» и выложил на стол фрагменты костей, которые его люди принесли из леса.

В этой комнате также висели высушенные на радиаторе центрального отопления остатки одежды. Были здесь и некогда белые, а теперь потерявшие форму, изношенные мокрые кроссовки. Сбоку от них валялись четыре пустые банки из-под кока-колы, проржавевшая игрушечная пожарная машина, сломанные солнцезащитные очки, сморщенный кожаный ремень с разболтавшимися застежками, бутылка из-под джина, еще почти новая пластмассовая расческа, старый резиновый мяч, перьевая ручка с позолоченным пером, футлярчик с розовой губной помадой, шоколадные обертки, дырявая садовая лопата и разорванный собачий ошейник.

Старший инспектор Дун прошелся по комнате, со всех сторон рассматривая эти «трофеи». Его лицо выражало напряженную работу мысли.

— Расскажи мне, девочка, — сказал он, — поведай мне, кто же ты.

Но вещи молчали, не давали ответа. Он позвал своих констеблей и приказал им расширить сектор поисков.

Сам же он решил, так же как и вчера, просмотреть списки пропавших — может, это наведет наконец на какую-нибудь мысль. Он знал, что эта девушка, возможно, приехала сюда издалека, хотя и допускал, с не меньшей степенью вероятности, что она могла оказаться и местной жительницей. Жертвами частенько становились местные. Поэтому он решил начать именно со списков пропавших в данной местности. В списках значились двенадцать подростков, которые постоянно убегали из дому, — любой из них мог стать жертвой; четверо находящихся под надзором, но не явившихся на проверку парней; две пропавшие проститутки и шестеро исчезнувших по неизвестным причинам.

Одной из этих шести исчезнувших была Анжела Брикел. Возможная причина исчезновения: сбежала, боясь ответственности за то, что дала скаковой лошади стимулятор. Эта фамилия не привлекла внимания старшего инспектора. Его больше заинтересовала пропавшая дочь известного политического деятеля. Возможная причина исчезновения: связалась с плохой компанией, отличается непредсказуемостью поведения. Дун подумал: окажись пропавшая ею, это явно не повредило бы его карьере.