"Испытай себя" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 3

Всех, кроме Ингрид, пробирала дрожь, и Джон Кендал не был исключением. На наших мертвенно-бледных лицах застыло страдальческое выражение.

— О боже, — вырвалось у Фионы, — это был какой-то кошмар.

Фиона оказалась старше, чем я думал. Не тридцать, а где-то около сорока. В пластиковом пакете, доходящем ей до колен и сковывающем движения рук, она выглядела довольно комично.

— Снимите с меня эту чертову штуковину, — продолжала она, — и прекратите свой дурацкий смех.

Гарри услужливо стащил через ее голову пакет вместе с вязаной шапочкой, Открыв нашему взору копну светло-пепельных волос. Мы явились свидетелями поистине coup de theatre — существо, похожее на беженку, неожиданно превратилось в обаятельную, уверенную в себе женщину, одетую в спортивные верховые бриджи и голубой камзол, из-под которого выглядывал высокий завернутый воротник моей нижней рубашки и манжеты белого цвета.

Хотя Фиона была довольно высокого роста, однако рукава ей были все равно явно длинны; в этом ей повезло, поскольку она имела возможность прятать в них руки, используя как перчатки. Она пристально посмотрела на меня, в ее глазах читалось явное любопытство: кто же он такой, чью одежду она носит? Увидела она, я полагаю, высокого, худощавого, сравнительно молодого кареглазого субъекта в джинсах, красном свитере и в нелепом для данной обстановки смокинге.

Я улыбнулся ей, и она, уверенная в том, что прочитала на моем лице восхищение, повернулась к другим неожиданным гостям; скользнув по ним взглядом, подошла к массивной раскаленной печи — живительному источнику тепла, подняла крышку, выпустив наружу горячий воздух. Ее плохое настроение, вызванное поездкой в суд и последующими злоключениями, улетучилось; передо мной предстала здравомыслящая деловая женщина.

— Всем нам необходимо горячее питье, — решительно заявила она. — Гарри, налей в чайник воды и раздобудь кружки.

Гарри, мужчина моего роста, но в отличие от меня блондин с голубыми глазами, не заставил просить себя дважды. Он явно привык к подчинению: сразу же засуетился в поисках ложек, растворимого кофе и сахара. В моем голубом купальном халате он выглядел так, будто собирался ложиться спать. Кстати, он также оказался старше, чем я думал.

Жили они в явном достатке, если не сказать в богатстве. Огромная кухня — своего рода нашпигованная техникой гостиная, а также стиль поведения и манера говорить — все это несомненно свидетельствовало о весьма высоком социальном статусе хозяев этого дома.

Мэкки неуверенно подошла к массивному столу в центре кухни и села, осторожно ощупывая пальцами висок.

— Меня отвлекла лошадь, — сказала она. — Должно быть, ударилась головой о ветровое стекло. С джипом все в порядке?

— Не думаю, — бесстрастно ответил Гарри. — Машина лежит в воде, которая за ночь превратится в лед. Дверь с моей стороны прогнулась во время удара, и грязная вода из канавы так и хлынула в салон.

— Проклятье, — устало произнесла Мэкки, — этого нам еще не хватало. Все одно к одному.

Ее продолжало трясти, и она зябко куталась в свое желтовато-коричневое пальто; я даже не мог представить, как бы она выглядела согревшейся и улыбающейся. В данный момент я видел лишь рыжеватые кудряшки надо лбом, полузакрытые глаза и бледные губы на страдальчески напряженном лице.

— Перкин дома? — спросила ее Фиона.

— Должен быть, я надеюсь.

Фиона, которая, видимо, от того, что находилась в собственном доме, пришла в себя быстрее нас всех, взяла трубку висящего на стене телефона и набрала номер.

Перкин — хотел бы я знать, кто это такой, — вероятно, снял трубку сам, потому что Фиона сразу же сообщила ему все безотрадные новости.

— Да, — вновь повторила она, — я же сказала, что джип в канаве… В той низине, да, у этого холма, после выезда с магистрали А34… Не знаю я, черт побери, чья это лошадь… Нет, мы провели ужасный день в суде. Послушай, ты можешь приехать ко мне и забрать всех их? С Мэкки все в порядке, но она ушибла голову… Боб Уотсон с женой у меня… Да, мы встретили этого писателя, он с нами. Скорее приезжай, Перкин. Ради всего святого. И прекрати мандражировать.

Фиона с треском опустила трубку на рычаг.

Гарри разлил кипяток по кружкам с растворимым кофе и, держа в одной руке пакет с молоком, а в другой — бутылку бренди, предложил нам сделать свой выбор. Все, кроме Ингрид, предпочли кофе с бренди. Гарри плеснул в кружки такое количество коньяку, что отпала необходимость остужать кипяток, и, хотя мы уже находились не на холоде, а в теплом помещении, выпивка все равно пришлась очень кстати — дрожь начала стихать, а затем и вовсе исчезла. Боб Уотсон снял кепку и оказался значительно моложе, чем я предполагал, — коренастый мужчина с жесткими как проволока волосами и непреходящим налетом независимости. Со стороны он казался школьником: круглые щечки и природное высокомерие, находящееся, однако, под постоянным контролем, позволяющим избегать всевозможных неприятностей. Я вспомнил, как в машине он назвал Гарри лжецом, однако сказал это слишком тихо, явно в расчете, что тот не услышит. В этом, на мой взгляд, был весь Боб Уотсон.

Ингрид, утонувшая в моем лыжном костюме, взирала на мир молча и только периодически шмыгала носиком, прилепившимся к хорошенькому, с тонкими чертами личику. Она сидела за столом рядом со своим мужем. Судя по всему, ей на роду было написано вечно находиться в его тени.

Стоя спиной к печи и обхватив горячую кружку руками, Гарри обратил на меня свои насмешливые глаза. Это насмешливое выражение, видимо, было вообще характерно для него и отражало привычный образ мыслей в нормальных, не связанных с дачей свидетельских показаний ситуациях.

— Добро пожаловать в Беркшир, — сказал он.

— Покорнейше благодарю.

— Мне кажется, что я смог бы продержаться у джипа после аварии до прихода подмоги.

— Кто-нибудь наверняка бы помог, — согласился я.

— Надеюсь, что с лошадью ничего не случилось, — вновь начала прокручивать свою навязчивую мысль Мэкки, причем, кроме нее, как мне показалось, никого не волновала судьба животного, ставшего причиной всех наших злоключений; я также подозревал, впрочем, может быть, и безосновательно, что ее постоянные упоминания о лошади — это не что иное, как стремление убедить нас в своей невиновности: дескать, не моя ошибка является причиной аварии.

Постепенно к нам стало возвращаться внутреннее тепло; подобно вину в буфете, мы обрели комнатную температуру. Ингрид сбросила капюшон моей лыжной куртки — ее пушистые, пепельно-каштановые волосы явно нуждались в расческе.

Никто из нас не имел особого желания разговаривать, и какое-то уныние, вроде того, что было перед аварией, повисло в воздухе. Поэтому, услышав шум подъезжающей машины, звуки хлопнувшей двери и приближающихся шагов, возвестивших о приезде Перкина, все мы испытали истинное облегчение.

Перкин приехал не один. Первым в кухню ворвался Тремьен Викерс, его громкий голос и мощная фигура подействовали на нашу подавленную кофейную компанию подобно живой воде.

— Ухитрились вляпаться в кучу дерьма, не так ли? — громыхнул он с порога, однако без злобы, даже с оттенком дружелюбия. — Дорог вам мало, а?

Мэкки, оправдываясь, вновь завела свою пластинку насчет лошади, причем говорила так, будто репетировала заранее.

Мужчина, вошедший вслед за Тремьеном, являл собой как бы смазанную копию первого: тот же рост, то же телосложение, почти те же черты лица, однако я не ощутил в нем внутренней силы и природной задиристости, свойственных Тремьену. Это Перкин, подумал я. Скорее всего, он сын Тремьена.

Копия, обращаясь к Мэкки, раздраженно молвила:

— Почему ты не поехала в объезд? Нужно совсем лишиться рассудка, чтобы в такую погоду ехать напрямую.

— Утром все было нормально, — возразила Мэкки. — К тому же я всегда езжу этим путем. Всему виной эта лошадь…

Взгляд Тремьена скользнул по моей персоне.

— Вот вы и добрались сюда. Прекрасно. Вы со всеми знакомы? Мой сын Перкин. Его жена Мэкки.

Я же, насколько помню, предполагал, что Мэкки либо жена самого Тремьена, либо, возможно, его дочь, но никак не думал, что она его невестка.

— А по какому поводу на вас смокинг? — уставился на меня Тремьен.

— Мы промокли в той канаве, — коротко ответил за меня Гарри, — и ваш друг писатель одолжил нам сухую одежду. Себе он выбрал смокинг, мне же не доверил, хитрец, вот и приходится щеголять в его купальном халате. На Ингрид — его лыжный костюм, а Фиону он экипировал с ног до головы.

По лицу Тремьена промелькнула тень смущения, однако он не стал вдаваться в подробности. Вместо этого спросил Фиону, не пострадала ли она во время аварии:

— Фиона, моя дорогая…

Фиона, его дорогая, уверила, что все в порядке.

В его отношении к Фионе проскальзывал какой-то оттенок плутовства, она же с необычайной легкостью реагировала на все его заигрывания. Фиона, на мой взгляд, вызывала у всех мужчин неистребимое желание флиртовать с ней.

С некоторым запозданием Перкин поинтересовался у Мэкки о ее самочувствии, довольно неуклюже выражая свою озабоченность после весьма нелюбезных критических замечаний. В ответ Мэкки устало и понимающе улыбнулась; у меня же сложилось впечатление, что в этом браке именно она решает все вопросы, за всем присматривает и является старшей по отношению к своему симпатичному мужу-ребенку.

— Однако, — продолжал Перкин, — я совершенно уверен, что с твоей стороны было глупо ехать по той дороге.

Его реакция на травму жены выразилась в заявлении, что она сама является тому виной, мне же показалось, это не что иное, как реакция после испуга: ведь лупят же родители своих потерявшихся, но впоследствии нашедшихся горячо любимых отпрысков.

— Кроме того, — не унимался он, — на повороте должен был стоять временный знак дорожной полиции о том, что проезд закрыт, а закрыт он с полудня, с того самого момента, как столкнулись эти две машины.

— Не было никакого предупредительного знака, — возразила Мэкки.

— Должен быть. Вы просто его не заметили.

— В пределах видимости знака не было, — заявил Гарри, и мы все с ним согласились.

— Все равно… — стоял на своем Перкин.

— Послушай, — сказала Мэкки, — если бы у меня была возможность повторить все сначала, то я не выбрала бы эту дорогу; тогда же она выглядела вполне нормально, и утром я по ней без осложнений проехала. Поэтому не стоит обсуждать то, что уже сделано.

— Мы все видели лошадь, — сообщил Гарри, намеренно растягивая слова; в его голосе и интонациях нетрудно было уловить явную насмешку, свидетельствующую о личном отношении к манере поведения Перкина.

Перкин бросил на него смущенный взгляд и прекратил свои нападки на Мэкки.

— Что сделано, то сделано, — заключил Тремьен таким тоном, будто изложил нам основной постулат своей жизненной философии. Затем он добавил, что по приезде домой он немедленно позвонит в полицию и что это произойдет очень скоро.

— Что делать с вашей одеждой? — обратилась ко мне Фиона. — Мне отправить ее в химчистку вместе с нашими мокрыми вещами?

— Нет, не беспокойтесь, — сказал я. — Завтра я приду и все заберу.

— Хорошо, — она слегка улыбнулась. — Я прекрасно понимаю, насколько мы вам обязаны. Не такие уж мы забывчивые.

— Интересно, а что вы можете забыть? — не выдержал Перкин.

— Парень спас всех нас от обледенения, — в своей обычной манере ответил Гарри.

— От чего?

Ингрид хихикнула, и все посмотрели на нее.

— Извините, — смущенно прошептала она.

— Очень похоже на то, что он спас нас от смерти, — просто сказала Мэкки. — Поехали домой.

Она поднялась из-за стола. Тепло и горячий кофе оказали на нее благотворное воздействие. Мне также показалось, что она испытывает облегчение, поскольку ее тесть не выступил на стороне сына.

— Завтра, — медленно добавила она, — кто из нас поедет в Ридинг?

— О боже, — вырвалось у Фионы, — совсем вылетело из головы.

— Кто-то должен ехать, — сказала Мэкки, хотя было ясно, что ехать туда никто не хочет.

Прошло некоторое время, прежде чем Гарри наконец зашевелился:

— Я поеду. Захвачу с собой Боба. Фионе ехать не надо, Ингрид тоже. Мэкки… — он замолк на полуслове.

— Я поеду с вами, — сказала она. — Это мой долг по отношению к нему.

— И я с вами, — заявила Фиона. — Он мой кузен, в конце концов. Он заслуживает того, чтобы мы поддержали его. Хотя после того, что сегодня сделал Гарри, я не знаю, смогу ли посмотреть ему в глаза.

— А что натворил Гарри? — спросил Перкин.

— Мэкки расскажет, — пожав плечами, ушла от ответа Фиона.

Фиона, видимо, привыкла нападать на Гарри сама, но не бросать его на растерзание другим волкам. Гарри же, несомненно, предстояло еще многое выслушать после нашего ухода, и он смотрел на жену со смешанным чувством опасения и готовности подчиниться неизбежному.

— Поехали, — сказал Тремьен. — Собирайся, Боб.

— Иду, сэр.

Я вспомнил, что Боб Уотсон является правой рукой Тремьена, то есть главным конюхом. Боб вместе со своей Ингрид проследовал к выходу, по пятам за ними шли Мэкки и Перкин. Я поставил свою кружку на стол и поблагодарил Гарри за гостеприимство и наше чудесное возрождение.

— Приходите за своей одеждой завтра примерно в это же время, — сказал Гарри. — И вообще приходите, выпьем. В обычной, а не чрезвычайной ситуации.

— Благодарю вас, ничего не имею против.

Он любезно кивнул, то же сделала и Фиона; я подхватил свой чемодан, футляр с кинокамерой и выбежал на заснеженную улицу догонять Тремьена и его спутников.

Наконец нам всем шестерым удалось втиснуться в «вольво» Тремьена. Хозяин сел за руль, рядом разместился Перкин. Ингрид угнездилась на коленях у Боба. Мы с Мэкки тоже рядышком уместились на заднем сиденье. На окраине городка Тремьен остановил машину, чтобы высадить Боба и Ингрид. На прощание Ингрид одарила меня быстрой улыбкой и пообещала, что если я не возражаю, то мой лыжный костюм и ботинки Боб привезет завтра утром.

Я не возражал.

Повернувшись, они направились через садовые ворота к небольшому дому, едва видневшемуся в полумраке. Тремьен развернул машину и, сетуя на то, что в связи с этим судебным разбирательством завтра ему опять придется работать без главного конюха, выехал на загородную дорогу. Ни Мэкки, ни Перкин не проронили ни слова, и я по-прежнему оставался в полном неведении относительно этого пресловутого судебного процесса. Спрашивать же хозяев я не осмеливался, поскольку не был с ними достаточно знаком.

— Не очень-то радушный прием получился, а, Джон? — не оборачиваясь, бросил Тремьен через плечо. — Вы захватили пишущую машинку?

— Нет, только карандаш. И диктофон.

— Полагаю, вы свое дело знаете. — В бодром голосе его звучало одобрение. Я же был уверен в себе явно в меньшей степени.

— Мы можем начать с завтрашнего утра, — предложил он.

Проехав с величайшей осторожностью примерно милю по скользкой дороге, ничем не отличающейся от той, на которой произошла авария, мы наконец въехали в шикарные двухстворчатые ворота и подрулили к огромнейшему дому, из окон которого через шторы пробивался слабый свет. Поскольку обитатели таких роскошных усадеб, как я успел заметить, редко пользуются парадным входом, то мы вошли также через боковую дверь, однако на сей раз очутились не на кухне, а в теплом, застеленном коврами холле, из которого можно было двинуться в любом направлении.

Тремьен со словами: «Ну и холодная сегодня ночь, будь она неладна» — направился куда-то по проходу через левую дверь. Обернувшись, он сделал мне знак следовать за ним.

— Заходите, чувствуйте себя как дома. Это наша семейная комната. Здесь вы найдете газеты, телефон, выпивку и все такое прочее. Не стесняйтесь, пользуйтесь всем, что вам будет необходимо. Вы у меня дома.

Несмотря на беспорядок и отсутствие должной планировки, а только благодаря своим внушительным габаритам комната выглядела очень привлекательной и удобной, являя собой сочетание различных стилей, с множеством фотографий, подарков и украшений, оставшихся с Рождества, и с огромным кирпичным камином, в котором весело потрескивали внушительных размеров поленья дров.

Тремьен снял телефонную трубку и сообщил местным властям о том, что случилась авария и что джип свалился в канаву, — причин для беспокойства нет, завтра утром его вытащат. Исполнив этот свой долг, он протянул к огню озябшие руки:

— У Перкина и Мэкки собственная половина дома, в этой же гостиной мы собираемся все вместе, — сообщил он. — Если вам понадобится оставить мне какую-нибудь информацию, то приколите ее вон к той доске.

Он указал мне на стул, служащий опорой для доски из пробкового дерева, — точь-в-точь как в конторе у Ронни. Доска была утыкана чертежными кнопками, и на одной из них держалась записка с лапидарным сообщением, исполненным большими буквами: «Вернусь к ужину».

— Это мой младший сын, — объяснил Тремьен, ухитрившись еще издали прочитать записку, — ему пятнадцать лет. Совершенно неуправляем.

В голосе его, однако, звучала снисходительность.

— Э-э-э, — забросил я пробный шар, — а миссис Викерс?

— Мэкки? — в голосе Тремьена послышалось недоумение.

— Нет, ваша жена.

— А, вот вы о ком. Она путешествует, и не скажу, что это меня хоть сколько-нибудь волнует. Мы живем вдвоем — я и Гарет, мой сын. У меня есть еще дочь, которая вышла замуж за лягушатника и сейчас живет в пригороде Парижа; у нее трое детей, иногда они приезжают сюда, чтобы перевернуть все вверх дном. Она старшая, затем идет Перкин, Гарет — младший.

Все эти факты, как я заметил, он скармливал мне совершенно бесстрастно.

Ничего путного из этого не выйдет, подумал я; его необходимо расшевелить, впрочем, может быть, еще рано подключать эмоции. Тремьен был явно рад, что я приехал, однако на людях он проявлял нервозность, а сейчас, когда мы остались вдвоем, — застенчивость. Казалось, что, после того как он достиг своей цели, после того как заполучил себе собственного биографа, вся его страстность, вся его убедительность, проявленные в конторе Ронни, куда-то улетучились. Сегодняшний Тремьен тянул только на половину того, что я увидел в первый раз. Приход Мэкки помог Тремьену обрести его прежнюю уверенность. Держа в руках ведерко со льдом, она бросила быстрый взгляд на свекра, как бы пытаясь угадать его настроение, определить, насколько сохранилась его терпимость, проявленная в кухне у Фионы и Гарри; затем, в некотором сомнении, она положила лед на столик с подносом для бутылок и стаканов и начала что-то смешивать. Она уже сняла свое пальто и вязаную шапочку, сейчас на ней был голубой джерсовый костюм и черные в обтяжку сапоги до колен. Ее коротко стриженные медно-рыжие волосы обрамляли точеную головку; она по-прежнему была бледна, на лице ее не было и следа косметики.

Смешивала она джин с тоником, и предназначался он Тремьену. Тремьен привычно кивнул в знак благодарности.

— А вам, Джон? — обратилась Мэкки ко мне.

— Кофе был превосходным, — ответил я. Она слегка улыбнулась:

— Да.

Сказать по правде, жажда меня не мучила, я был просто голоден. Из-за того, что в доме тетки моего друга отключили воду, весь мой сегодняшний рацион, не считая кофе в доме Фионы, состоял из куска хлеба, мармелада и двух стаканов молока. Причем пакет с молоком почти превратился в ледышку. Единственное, на что я уповал, это на неизбежность возвращения Гарета, чья записка: «Вернусь к ужину» — стояла у меня перед глазами.

Появился Перкин с полным стаканом какой-то бурой жидкости, напоминающей кока-колу. Он уселся в одно из кресел и вновь начал плакаться по поводу потери джипа, не понимая того, что ему следует радоваться, — еще чуть-чуть, и он вполне мог потерять свою жену.

— Эта чертова железяка застрахована, — оборвал его Тремьен, — ремонтники из гаража вытащат завтра машину из канавы и скажут, подлежит ли она восстановлению. А если даже и нет, то это еще не конец света.

— А как мы будем обходиться без джипа? — пробурчал Перкин.

— Новый купим, — отрезал Тремьен.

Такое простое решение поставило Перкина в тупик, и он замолчал, а Мэкки с благодарностью посмотрела на своего свекра. Она устроилась на диване и сняла сапоги, заметив, что они промокли от снега и у нее замерзли ноги. Мэкки принялась растирать ступни, время от времени поглядывая на мои шикарные черные штиблеты.

— Эти ваши туфли предназначены для танцев, — наконец заключила она, — а не для переноски дам по скользкому льду. Я чувствую себя виноватой. Поверьте мне, это действительно так.

— Переноски? — Брови Тремьена поползли вверх.

— Именно. Разве я вам не говорила? Джон и Гарри несли меня на руках, как мне кажется, не меньше мили. Я помню момент аварии, затем провал в памяти, очнулась уже на подходе к городку. Смутно вспоминаю, что они меня тащили… но все как-то смазано… они сцепили кисти рук и посадили меня… я чувствовала, что не упаду… все, как во сне.

Перкин вытаращил глаза вначале на нее, потом на меня.

— Черт меня побери, — вырвалось у Тремьена.

Я улыбнулся Мэкки, она улыбнулась мне в ответ. Перкину, судя по всему, это явно не понравилось. Следует быть более осторожным, подумал я. Меня позвали сюда не для того, чтобы мутить воду, меня наняли для работы, и только. Мое дело — сторона, все должно оставаться в том виде, в каком и было до моего приезда.

Жар полыхающего камина поднял температуру в гостиной до уровня, позволившего мне наконец снять смокинг и почувствовать себя более естественно для данной обстановки.

Меня продолжал мучить вопрос, как скоро можно будет, не нарушив правил хорошего тона, заговорить о еде. Если бы я не истратил последние деньги на автобусный билет, то наверняка купил бы чего-нибудь сытного, чего-нибудь вроде шоколада. Я также размышлял о том, просить ли Тремьена возместить мне стоимость этого билета.

Пустые мысли. Вздор.

— Садитесь, Джон, — предложил Тремьен, указывая на кресло.

Я послушно сел.

— Что произошло в суде? — обратился он к Мэкки. — Как было дело?

— Это был просто ужас, — содрогнулась Мэкки. — Нолан выглядел таким… уязвимым. Присяжные считают его виновным, я в этом уверена. Кроме того, Гарри не захотел показать под присягой, что Льюис был пьян… — она закрыла глаза и глубоко вздохнула. — Будь проклята эта вечеринка.

— Что сделано, то сделано, — тяжелым голосом заключил Тремьен, а я подумал, сколько же раз они высказывали друг другу эти взаимные сожаления.

Тремьен взглянул на меня и обратился к Мэкки:

— Ты рассказала Джону, что произошло?

Она отрицательно покачала головой, тогда Тремьен меня немного просветил:

— В апреле прошлого года мы устроили вечеринку, чтобы отпраздновать победу моей лошади, Заводного Волчка, в скачках Гранд нэшнл. Отпраздновать! Собралась масса народу, больше ста человек, включая, естественно, Фиону и Гарри, с которыми вы уже знакомы. Я тренирую их лошадей. Были также кузены Фионы — Полан и Льюис, они родные братья. Никто точно не знает, как все произошло, но к концу вечеринки, когда уже почти все разошлись, одну из девушек обнаружили мертвой. Нолан клянется, что это несчастный случай. Там еще был Льюис… Он бы мог прояснить этот вопрос, но уверяет, что был мертвецки пьян и ничего не помнит.

— Он действительно был пьян, — протестующе заметила Мэкки. — Боб показал это под присягой. Он прямо заявил, что приготовил за вечер Нолану дюжину коктейлей.

— Боб Уотсон выступал в роли бармена, — пояснил Тремьен. — Мы всегда поручаем ему это во время наших вечеринок.

— Другого бармена у нас никогда и не было, — уточнила Мэкки.

— Нолана обвиняют в убийстве? — вклинился я в паузу.

— В нападении, повлекшем за собой смерть жертвы, — ответил Тремьен. — Обвинение пытается доказать преднамеренность действий, а это означает убийство. Адвокаты Нолана настаивают на обвинении в нанесении телесных повреждений, причем делают основной упор на непредумышленность действий. В этом случае дело можно свести к простой неосторожности или к несчастному случаю. Процесс тянется уже несколько месяцев; может быть, наконец хоть завтра закончится.

— Нолан подает апелляцию, — сказал Перкин.

— Присяжные официально еще не признали его виновным, — возразила Мэкки.

Тремьен продолжал свое повествование:

— Мэкки и Гарри зашли в гостиную Перкина и увидели там Нолана, склонившегося над лежащей на полу девушкой, Льюис сидел, развалившись в кресле. Нолан уверяет, что схватил ее за горло лишь для того, чтобы легонько встряхнуть, однако девушка почему-то сразу обмякла и стала заваливаться на пол. Когда Мэкки и Гарри попытались привести ее в чувство, то обнаружили, что она мертва.

— Патологоанатом сегодня в суде заявил, что она умерла от удушения, — объяснила Мэкки. — Еще он сказал, что в некоторых случаях даже очень небольшое давление может привести к фатальному исходу. Причиной смерти явилось торможение блуждающего нерва, а это означает, что нерв прекращает функционировать. Еще он показал, что перекрыть этот нерв очень легко, а ведь он поддерживает работу сердца. Патологоанатом также высказался в том плане, что любой неожиданный хлопок по шее всегда опасен, что не следует этого делать даже в шутку. Естественно, нет никаких сомнений в том, что Нолан кипел бешеной злобой на Олимпию — это имя той девушки, причем такое настроение не покидало его в течение всего вечера, и обвинение нашло свидетеля, который якобы слышал, как он заявил: «Я удушу эту суку»; отсюда, естественно, следует вывод о том, что он умышленно схватил ее за шею… — Мэкки прервалась и снова глубоко вздохнула. — Если бы не отец этой Олимпии, процесса вообще можно было избежать. В первоначальном заключении о результатах вскрытия ясно сказано, что это вполне мог быть несчастный случай, не предусматривающий преследования в судебном порядке. Тем не менее отец настоял на том, чтобы против Нолана было возбуждено дело лично от его имени, и он не собирается сдаваться. Он одержим своей навязчивой идеей. В суде он сидит и сверкает на нас глазами.

— Если присяжные станут на его сторону, — заключил Тремьен, — Нолана будут содержать под стражей и не выпустят под залог.

Мэкки согласно кивнула.

— Обвинение, по наущению отца Олимпии, настаивало на том, чтобы Нолан провел эту ночь в тюрьме, однако судья отказал. Нолан и Льюис сейчас находятся в доме Льюиса, и одному богу известно, в каком они состоянии после всех этих судебных передряг. Отца Олимпии — вот кого бы следовало удушить за все несчастья, которые он навлек на наши головы.

Я придерживался иного мнения: если судить беспристрастно, именно Нолан явился причиной всех неприятностей. Но от замечаний я воздержался.

— Да, — Тремьен пожал плечами, — все это произошло в моем доме, однако, хвала Всевышнему, прямого отношения к моей семье не имеет.

— Тем не менее они наши друзья. — Мэкки как-то неуверенно посмотрела на своего свекра.

— Я бы даже сказал больше, — подал голос Перкин, глядя на меня. — Фиона и Мэкки подруги. С этого все и началось. Мэкки приехала погостить к Фионе, в доме Фионы мы впервые и встретились… — он вновь улыбнулся, — а дальше, как говорится, «они сыграли свадебку»…

— И прожили долгую счастливую жизнь, — закончила за него Мэкки. — Мы женаты уже два года, почти два с половиной.

Я, впрочем, про себя заметил, что если Мэкки и была счастлива, то не без усилий с ее стороны.

— Надеюсь, вы не собираетесь включать всю эту чертовщину с Ноланом в мою книгу? — спросил Тремьен.

— Даже и не думал об этом, если вы сами этого не захотите, — добавил я.

— Нет, не захочу. Я как раз провожал своих гостей, когда умерла эта девушка. Перкин сообщил мне об этом, и я невольно явился свидетелем этого дела, однако девушку эту я никогда не знал. Она пришла вместе с Ноланом, прежде я ее никогда не видел. Она не является частью моей жизни.

— Я вас понял.

Тремьен не выказал видимого облегчения, а просто кивнул. Я смотрел на мощную фигуру мужчины, стоящего у очага собственного дома, и думал об основательности его бытия, бытия человека, привыкшего как нести бремя ответственности, так и повелевать в собственных владениях. Да, это несомненно личность, и темой книги должен быть портрет человека, умеющего править, набравшегося мирской мудрости и добившегося успеха.

Пусть будет так, думал я. Ради ужина я был готов спеть любую песню на его выбор. Однако где же он, этот ужин?

— Утром, — обратился ко мне Тремьен, явно устав от всех этих разговоров на судебные темы, — я думаю, вы можете поехать со мной и посмотреть моих лошадок на утренней проездке.

— Прекрасно, — согласился я.

— Хорошо, я разбужу вас в семь. Первая смена начинает тренировку в семь тридцать, как раз перед рассветом. Конечно, сейчас такой мороз — и речи не может быть о специальной подготовке, но галоп предусмотрен почти в любую погоду. Завтра все сами увидите. Если будет сильный снегопад, то мы не поедем.

— Согласен.

— Полагаю, что ты не пойдешь на первую смену, — обратился он к Мэкки.

— К сожалению, не смогу. Рано утром нам нужно опять отправляться в Ридинг.

Тремьен согласно кивнул, а мне сказал:

— Мэкки — мой первый помощник.

Я посмотрел на Мэкки, затем на Перкина.

— Все правильно, — согласился Тремьен, читая мои мысли. — Перкин со мной не работает. Он никогда не хотел быть тренером, у него своя жизнь; Гарет… тот… Гарет мог бы перенять мое дело, но он слишком молод и сам пока еще не знает, чего хочет. Женившись на Мэкки, Перкин, сам того не ведая, раздобыл мне чертовски понятливую и деловую помощницу. Все получилось как нельзя лучше.

Это искреннее признание Мэкки выслушала с явным удовольствием, да и Перкину, как мне показалось, оно было приятно.

— Этот дом очень большой, — продолжал Тремьен, — а поскольку Перкин и Мэкки не могли себе позволить приличного жилья, то мы разделили пополам эти мои хоромы. Впрочем, скоро вы сами все увидите. — Он допил свой джин и пошел за второй порцией. — Эту столовую я предоставляю в ваше распоряжение, — не оборачиваясь, предложил он. — Завтра я покажу вам, где найти газетные вырезки, видеокассеты и формуляры. Все, что вам понадобится, можете принести из конторы сюда. Я распоряжусь, чтобы здесь установили видеомагнитофон.

— Прекрасно, — согласился я, подумав, что в столовой еда всегда кажется вкуснее.

— Как только потеплеет, я возьму вас на скачки, вы быстро разберетесь, что к чему.

— Разберетесь? — с удивлением переспросил Перкин. — Он что-нибудь понимает в скачках?

— Не очень много, — ответил я.

— Он писатель, — встал на мою защиту Тремьен, — он во всем должен уметь разбираться.

Я кивнул с обнадеживающим видом. Тремьен был прав — если я сумел разобраться в обычаях и нравах обитателей мест, расположенных невесть где, то уж здесь, в Англии, наверняка освоюсь в этой конноспортивной чертовщине. Слушать, наблюдать, анализировать, проверять — эти принципы не подвели меня в шести случаях. Не подведут и в этом, думал я, тем более на сей раз я не нуждаюсь в переводчике. А вот смогу ли я подать материал так, чтобы он понравился придирчивым читателям, — это уже вопрос, причем вопрос весьма спорный.

Я так и не успел решить эту проблему, как дверь распахнулась и в комнату, весь в ореоле холодного воздуха, влетел Гарет, на ходу срывая с себя какую-то сногсшибательную теплую куртку.

— Что будем есть на ужин? — с порога обратился он к отцу.

— Все, что сам пожелаешь. — Тремьену были явно чужды гастрономические изыски.

— Тогда пиццу. — Его взгляд остановился на мне. — Здравствуйте, я Гарет.

Тремьен представил меня и объяснил, что я буду писать его биографию и некоторое время поживу у них в доме.

— Вот это да! — глаза Гарета широко раскрылись. — Вы будете прямо сейчас есть пиццу?

— Да, спасибо.

— Через десять минут все будет готово, — заверил он и, повернувшись к Мэкки, спросил: — А вы?

Мэкки и Перкин синхронно покачали головами и пролепетали какие-то слова, смысл которых сводился к тому, что им необходимо быть у себя; у меня сложилось впечатление, что это не явилось неожиданностью для Тремьена и Гарета.

Рост Гарета тянул примерно на пять с половиной футов, уверенностью в себе он очень походил на отца, а вот голос подкачал — юношески ломкий, хриплый и неровный. Он пристально осмотрел меня, как бы оценивая, с чем ему придется примиряться на протяжении моего пребывания у них, однако не выказал ни уныния, ни ликования.

— У небезызвестного тебе моего приятеля Кокоса я слышал прогноз погоды, — сообщил он отцу. — Сегодня был самый холодный день за последние двадцать пять лет. Отец Кокоса распорядился укрывать своих лошадей пуховыми попонами, подбитыми джутом.

— Точно так же укрыты и наши, — сказал Тремьен. — Что там еще в прогнозе? Снег обещают?

— Нет, только мороз в течение еще нескольких дней, восточный ветер из Сибири. Ты не забыл перевести деньги за мое обучение?

Судя по всему, Тремьен явно забыл.

— Если ты сейчас подпишешь чек, то я сам смогу отнести его. А то они уже начинают метать икру.

— Чековая книжка в конторе, — ответил Тремьен.

— Я мигом, — Гарет подхватил свой форменный пиджак, скрылся за дверью, но тут же появился вновь. — Полагаю, вероятность того, что вы умеете готовить ужин, равна нулю? — спросил он меня.