"Испытай себя" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 10

По просьбе Дуна я воспользовался «лендровером» Тремьена. Мы отправились в близлежащую деревеньку и остановились у подъездной аллеи к поместью Гарри и Фионы. Меня удивило, что он по-прежнему желает видеть меня рядом с собой, и я прямо сказал ему об этом. С какими-то едва уловимыми торжествующими интонациями он объяснил, что по опыту знает, как люди пугаются полицейских офицеров, в присутствии же знакомых они чувствуют себя менее скованными.

— А разве вы не хотите, чтобы они ощущали страх? — спросил я. — Насколько мне известно, многим полицейским нравится работать в такой обстановке.

— Я — не многие полицейские. — В его голосе я не услышал обиды и недовольства моим замечанием. — У меня свои методы работы, сэр, и, пусть они даже отличаются от стиля, практикуемого моими коллегами, я все равно добиваюсь результатов, и зачастую небезуспешных. Может, своей манерой расследования я и не достигну высоких чинов и званий. — На его лице мелькнула улыбка. — Но уверяю вас, я никогда не отказывался от сложных дел.

— Я и не сомневаюсь в этом, инспектор.

— У меня у самого три дочери, — вздохнул он, — и подобного рода дела мне более всего не по душе.

Мы вышли из машины перед фасадом роскошного особняка в георгианском стиле, где жили Фиона и Гарри.

— Никогда не стройте предположений, не имея на то достаточных оснований, — рассеянно проговорил он, будто бы давая мне совет. — Вам наверняка известны два пресловутых слова, которые произносят полицейские, когда у них разваливается дело?

Я покачал головой.

— «Я предполагаю», — улыбнулся он.

— Никогда не забуду.

Он мягко взглянул на меня и в своей спокойной манере предложил наконец зайти в усадьбу Гудхэвенов.

Как оказалось, в доме была одна Фиона, которая открыла нам дверь кухни. Одета она была в темно-голубой сшитый на заказ костюм и белую шелковую блузку, на шее болтались золотые украшения, ноги — в черных туфлях на высоком каблуке; я сразу же почувствовал, что она куда-то торопится.

Когда она увидела меня, на лице ее появилась извиняющаяся улыбка:

— Джон, — сказала она, — чем обязана вашему визиту? Я собираюсь на обед. Может быть, поговорим позже?

— M-м… — замялся я. — Со мной старший инспектор Дун из полицейского участка долины Темзы. Вместе с ним констебль Рич.

— Полиция? — озадаченно спросила она. Она не могла скрыть сильнейшую тревогу.

— Что-нибудь случилось с Гарри?

— Что вы, что вы, с Гарри все в порядке. Впрочем, не совсем так. Речь идет об Анжеле Брикел. Она нашлась.

— Анжела?.. Я рада. Где же она пропадала?

Я удивился находчивости Дуна, который своим молчанием дал ей возможность понять, — что все обстоит не так просто и ей явно придется выслушать неприятные известия.

— Бог мой, — промолвила Фиона. — Неужели она мертва?

— Да, боюсь, что так, мадам, — кивнул Дун. — Я вынужден задать вам несколько вопросов.

— Да, конечно… но, — она взглянула на часы, — может быть, чуть позже? Это не просто обед, я приглашена на него в качестве почетного гостя.

Мы все еще стояли на пороге кухни. Без лишних слов Дун протянул ей карточку и спросил, знает ли Фиона изображенного на ней мужчину.

— Разумеется. Это Гарри, мой муж. А рядом с ним моя лошадь Гвоздичка. А где вы взяли эту фотографию?

— Из сумочки погибшей девушки.

Лицо Фионы исполнилось добротой и жалостью:

— Анжела так любила Гвоздичку.

— А нельзя ли мне прийти, когда ваш муж будет дома? — предложил Дун.

— Конечно, приходите, — с облегчением вздохнула Фиона. — Сегодня вечером после пяти или завтра утром. Завтра он будет… м-м… примерно до одиннадцати. Пока, Джон.

Оставив дверь открытой, она влетела в дом, чтобы тут же выйти через другую дверь, закрыть ее, подбежать к нам, затворить дверь кухни, сунуть ключ под валун («Эге!» — неодобрительно сказал про себя Дун), вскочить в свой БМВ и с развевающимися волосами махнуть на прощание нам, рукой.

— Если бы вам нужно было описать ее одним словом, — обратился ко мне Дун, — то какое бы вы выбрали?

— Непробиваемая.

— А вы не полезли за словом в карман.

— Она и на самом деле такова. Непоколебимая.

— А долго ли вы ее знаете?

— Как и других, примерно десять дней.

— Гм, — промычал Дун. — В отличие от вас у меня не будет десяти дней, чтобы жить в их обществе. Позвольте вновь спросить вас, что это за люди? В присутствии полицейского многие начинают вести себя неестественно.

— Фиона не лицемерила. Да и никто из тех, с кем вы разговаривали сегодня утром, не лицемерил.

— Пожалуй. Но я не со всеми встречался. Однако есть такое понятие, как родственная верность… Я читал судебные отчеты о том процессе, прежде чем приехать сюда. Здесь в округе верность своим — это не пустой звук, согласитесь? Непоколебимая, непробиваемая, ведь так?

Внешне Дун выглядел невзрачно, а его певучий беркширский акцент действовал на окружающих обезоруживающе, однако за обликом размазни скрывался внимательный и умный наблюдатель. После этих его слов я внезапно поверил тому, в чем сомневался раньше: он, несомненно, доводил до логической развязки большинство своих дел.

Дун выразил желание поговорить с остальными девушками-конюхами до того, как они узнают обо всем из чужих уст, а также с мужчинами-конюхами, но почему-то начать он решил с девушек.

Я довез Дуна и Рича до конюшен, и мы остановились у женского общежития. Раньше мне здесь бывать не приходилось. Это было небольшое современное здание, стоявшее в тупике. Тремьен как-то сказал мне, что приобрел его по дешевке, а затем отстроил.

Я сказал Дуну, что не всех девушек знаю по именам, а вижусь с ними лишь на утренних проездках и на вечерних осмотрах конюшен.

— Этого вполне достаточно, — заметил Дун. — Зато они все знают всю. Можете сказать им, что я не людоед.

Не будучи абсолютно уверен в себе, я тем не менее сделал так, как он просил.

Мы зашли в комнату, и Дун по-хозяйски уселся на цветастой софе. Повсюду стояли горшочки с цветами, на кроватях лежали подушки и подушечки, по столам были разбросаны журналы мод и бесчисленные фотографии лошадей. Ничтоже сумняшеся Дун сообщил девушкам, что, вполне возможно, Анжела Брикел умерла в тот день, когда исчезла после вечерней проездки. Он также добавил, что найдены ее останки, обрывки одежды, сумочка, и спросил, не осталось ли тут еще каких-нибудь ее вещей. После отрицательного ответа он задал свой традиционный вопрос:

— А не складывалось ли у вас впечатление, что Анжела давала лошадям стимуляторы? Может, у нее были трения с дружками?

Из шести присутствовавших девушек с нею приходилось работать только четверым. Все четыре нашли эту идею смешной — Анжела никогда не связывалась с допингом. Одна из девушек сказала, что Анжела была скрытна, у нее часто случались перепады настроения, поэтому они с ней не очень дружили и не имеют представления, был ли у нее дружок. Они не исключили возможности того, что с Сэмом у нее что-то было, но это считалось у них в порядке вещей. Сэм Ягер — профессиональный жокей, этих баб он объездил больше, чем лошадей.

Девушки застенчиво захихикали. Дун, отец трех дочерей, никак не отреагировал на их смех, он был несколько разочарован.

— Анжела и Сэм ссорились?

— С Сэмом невозможно ссориться, — сказала самая смелая из девушек. — С ним можно только в постель. Или на сеновал.

Новый всплеск смешков.

Девушкам не было и двадцати, но они уже многого нахватались и жили надеждами.

— Никто не воспринимает Сэма всерьез, — сказала самая смелая. — С ним просто весело. Он и из этого сделает шутку. Если не хочешь идти с ним, достаточно просто сказать «нет». Мы и говорим «нет». Он никого никогда не принуждает.

— Но ведь время от времени кто-то же с ним ходит, — возмутились остальные.

После этих слов у меня сложилось впечатление, будто Дун решил, что и Анжела вполне могла пойти с Сэмом, и в этом не было ничего странного.

Смелая девушка, которую звали Тэнси, спросила, когда нашли эту сучонку.

— Когда? — насторожился Дун. — Ее нашли в прошлое воскресенье утром. Хочу заметить, что тот, кто ее обнаружил, не очень торопился оповестить власти, поскольку она уже была мертва в течение довольно долгого времени, затем этот человек все же позвонил в полицию, связался со мной в то время, когда я дремал после моего любимого пудинга, приготовленного моей женой, — отличное блюдо, должен вам сказать, — а поскольку это было уже вечером, то только в понедельник утром я выехал на место происшествия и мы начали расследование, имея на руках списки пропавших, в основном беглецов, проституток и наркоманов, поняли? И только вчера нам принесли ее сумочку с этим медальоном, поэтому я и пришел к вам, чтобы выяснить, не та ли девушка служила у вас конюхом. В моих списках она числится пропавшей. Если я вас правильно понял, то это именно она.

Он протянул им фотографию. Его убаюкивающий голос действовал на них успокаивающе, и они с интересом уставились на снимок.

— Это Гвоздичка, — согласились они.

— А вы уверены, что можете отличить одну лошадь от другой?

— Естественно, если их видишь каждый день.

— А мужчина?

— Мистер Гудхэвен.

Дун поблагодарил их и забрал фотографию. Констебль Рич что-то медленно писал в своем блокноте. Девушки не обращали на него никакого внимания.

Дун спросил их, не было ли у Анжелы Брикел, случаем, собаки.

Заинтригованные девушки ответили, что не было.

— А чем вызван ваш вопрос?

— Рядом был найден собачий ошейник и изжеванный мячик.

— Ни у кого из нас собаки нет и никогда не было, — ответила Тэнси.

Дун поднялся, собираясь уходить, и сказал девушкам, что, если будут новости, пусть они немедленно связываются с ним.

— Какого рода новости? — спросили они.

— Теперь вы знаете, что она мертва, — добрым голосом сказал Дун. — Нам же необходимо выяснить, почему и как это случилось. Это важно для правосудия. Если однажды мертвой найдут кого-нибудь из вас, вы же захотите узнать, что с вами приключилось, не так ли?

— Конечно, — согласились они.

— Что же с ней сталось? — спросила Тэнси.

Дун хотел было погладить ее по голове, но сдержался. Этот жест явно уронил бы его в их глазах. Эти девушки были слишком уж независимы и самоуверенны.

— Прежде нам нужно будет навести некоторые справки, — уклончиво ответил Дун. — Ждите официальных сообщений.

На этом мы и попрощались. Наш дальнейший путь лежал к общежитию неженатых конюхов, рядом с которым располагался коттедж Боба Уотсона.

В отличие от женского обиталище мужчин представляло собой иную картину: никаких горшочков с цветочками, никаких подушек и подушечек — сплошные обрывки газет, пустые пивные банки, порнографические журналы, грязные тарелки и испачканные глиной жокейские сапоги. Роднило их только наличие телевизора с видеомагнитофоном.

Все конюхи уже знали о происшествии, поскольку Боб Уотсон уже успел кому-то из них об этом ляпнуть. Никто из них (так же, как и девушки) не выказал сожаления. И они тоже ничего не смогли добавить к уже известному.

— В седле она была ничего себе, — сказал кто-то, пожимая плечами.

— Да и в кровати, я полагаю, тоже, — брякнул другой.

Конюхи все с первого взгляда признали Гвоздичку, а один попросил инспектора оставить ему фотографию.

— Зачем она вам нужна? — спросил Дун.

— За этой лошадью сейчас хожу я. Мне бы хотелось иметь снимок.

— Сфотографируйте ее сами, — посоветовал ему Дун. — Эта карточка по закону принадлежит родителям покойной.

— Ну, — требовательно спросил он меня, когда мы вышли, — что вы об этом думаете?

— Это ваша задача — думать, — возмутился я.

На его губах промелькнула улыбка.

— Поживем — увидим. Если придет что-нибудь на ум, то сообщите мне. Я готов выслушать каждого, кому будет что сказать. Я не гордый. Любой ответ я не оставлю без внимания. Пусть об этом знают все. Побеспокойтесь об этом.

— Постараюсь.

В нашем доме в Шеллертоне в самый разгар суеты, которая длилась вот уже несколько дней, раздался телефонный звонок. И как бы Дун ни пытался скрыть эту новость, известие о смерти еще одной девушки, связанной с имением Тремьена, стало достоянием всей округи. Отовсюду нахлынули газетчики, требовавшие информации. Ди-Ди вновь и вновь повторяла, что она ничего не знает. Она была уже доведена до слез, когда я наконец забрал у нее телефонную трубку. Вежливо и доброжелательно я сообщил, что не располагаю никакими фактами.

Вся пятница прошла у меня в работе над книгой и в ответах на бесконечные телефонные звонки. Дун не появлялся. В субботу я узнал, что за это время он навел ужас на все местное население.

Возвратившись, Тремьен осведомился, не захочу ли я отправиться в Сандаун вместе с Фионой, Гарри и Мэкки, чтобы несколько развеяться, сам же он намеревался выехать с пятью скакунами в Чепстоу, чтобы договориться с владельцами о двух забегах:

— Извините мою беспардонность, но я хочу попросить вас отнести вещи Мэкки.

В соответствии со своими несколько старомодными взглядами, которые Мэкки даже одобряла, Тремьен считал всех беременных женщин существами весьма хрупкими. Я подумал, неужели отец не понимает, что Перкину может не понравиться моя чрезмерная галантность по отношению к его жене.

— Фиона и Гарри подвезут Мэкки. Я прослежу за тем, чтобы они захватили и вас, но, это само собой разумеется, если в машине найдется местечко.

Местечко в машине нашлось.

В назначенное время они подобрали меня и Мэкки. Как я заметил, они были чем-то серьезно озабочены.

За рулем сидел Гарри. Фиона все время крутилась, чтобы поговорить: она хотела сообщить Вам с Мэкки, причем в голосе ее звучала неподдельная тревога, о том, что Дун нанес ей уже два визита: первый — весьма дружелюбный, а второй — угрожающий.

— Утром с инспектором было легко ладить, он о чем-то безобидно болтал. А после обеда, в самую жару… — ее передернуло, — приехав в машине и будучи совершенно усталым… фактически обвинил Гарри в том, что он задушил эту паршивку.

— Что? — поразилась Мэкки. — Это же смешно.

— Вряд ли Дун думает так, — мрачно заметил Гарри. — Инспектор сказал, что она была определенно задушена. А он показывал вам мою фотографию, где я снят вместе с Гвоздичкой?

— Да, — сказали мы с Мэкки.

— Эта фотография явно увеличена. Он сказал мне, что хочет поговорить со мной наедине, без Фионы, и показал мне увеличенную фотографию, где был только я. Он попросил меня подтвердить, что я снят в своих собственных солнечных очках. Я признал это. Затем он спросил меня, мой ли на мне ремень, я сказал, конечно. Он обратил мое внимание на пряжку, и я ответил, что чужих вещей я не ношу. После этого он поинтересовался авторучкой на снимке, и я был вынужден согласиться, что она тоже моя… он загнал меня в угол, и я не мог понять, что все это может значить.

На мгновение он прервался, а затем с подавленным видом продолжал:

— Этому трудно поверить, но все, что нашли рядом с ней: очки, ремень, ручка, — все это принадлежало мне. Понятия не имею, где ее нашли, — а Дун по каким-то причинам мне об этом не сказал, — но я не знаю, как они оказались там. Я сказал Дуну, что не видел этих вещей уже бог знает сколько времени, и он ответил, что верит мне… Инспектор же предположил, что они были у Анжелы, что, дескать, я оставил их у нее.

Гарри смолк и больше на эту тему не сказал ни слова.

— Дун потребовал точно сказать, где был Гарри в тот день, когда пропала девушка, к тому же он заметил, что, возможно, ему придется взять у Гарри отпечатки пальцев, — в голосе Фионы смешались негодование и тревога.

— Он уверен, что это я убил ее, — сказал Гарри. — Это совершенно очевидно.

— Это просто смешно, — опять сказала Мэкки. — Ведь он же тебя не знает.

— Где же вы в конечном счете были в тот день? — спросил я. — У вас же может быть прекрасное алиби.

— Может быть, — отозвался Гарри. — Но я не помню где. Разве можно с определенностью сказать, что ты делал во вторник днем на второй неделе июня прошлого года?

— С определенностью вряд ли, — согласился я.

— Если бы это случилось на третьей неделе, — сказал Гарри, — то у меня было бы алиби. Мы были на скачках в Эскоте. Королевские скачки. Собирается вся знать.

— У нас есть записная книжка-календарь, где я фиксирую все важнейшие события и встречи. Я просмотрела записи за прошлый год. Никаких помет, относящихся к этому второму вторнику. Никто из нас не помнит, что мы тогда делали.

— Может быть, работали, с кем-нибудь встречались? — предположил я.

Гарри и Фиона в один голос ответили, что нет. Фиона, хоть и являлась членом нескольких благотворительных комитетов, однако в тот день в заседаниях не участвовала. Гарри, чье собственное состояние не уступает Фиониному, в прошлом, как сообщил мне раньше Тремьен, работал консультантом в преуспевающей фирме, занимающейся производством автомобильных покрышек. Получив наследство, он не бросил прибыльную работу консультанта и время от времени консультирует другие частные компании. Каких-либо консультаций в июне прошлого года он вспомнить не может.

— В конце мая прошлого года мы ездили в Аттокстер на скачки, в которых на Гвоздичке должен был выступать Нолан, — с тревогой в голосе заговорила Фиона. — Анжела была там и ухаживала за лошадью. Именно тогда анализ показал наличие в крови лошади теобромина и кофеина, и если это даже не она сама накормила ее шоколадом, то разрешила это сделать кому-нибудь другому. Может быть, это было халатностью, Так или иначе, Гвоздичка победила в своем заезде, и Анжела вернулась вместе с лошадью в Шеллертон. Несколькими днями позже мы виделись с ней и вручили дополнительный подарок — нам нравилось, как она присматривает за лошадью. Я имею в виду, что успех скакуна частично зависит от того, как за ним ухаживают. С того времени я больше эту несчастную не видела, во всяком случае, не могу припомнить.

— И я тоже, — добавил Гарри.

На протяжении всего дальнейшего пути в Сандаун они вновь и вновь возвращались к этой теме, и мне стало абсолютно ясно, что, с того момента как Дун предъявил для опознания вещи Гарри, ни о чем другом они не могли говорить.

— Вероятно, кто-то подбросил эти вещи, чтобы подозрение пало на твоего мужа, — безрадостно предположила Мэкки.

Фиона согласилась с ней, но заметила, что Дун так не думает.

— Дун уверен, что это непредумышленное убийство. Я спросил, почему он так думает. Дун ответил, что большинство совершаемых убийств непредумышленные. Бесполезные. Он также добавил, что те, кто совершает непредумышленные убийства, находясь в сильном волнении, оставляют на месте преступления свои вещи и сами не знают об этом. Я заметил, что не могу даже припомнить случая, когда бы я разговаривал с ней один на один — только в присутствии жены. Он же просто уставился на меня, явно не веря ни одному моему слову. Скажу вам откровенно, друзья, он лишает меня присутствия духа.

— Ужасно, — воскликнула Мэкки. — Безнравственно.

Гарри, хоть и старался сохранить твердость в голосе, был явно не в своей тарелке и вел машину очень неаккуратно — то притормаживал, то рывком набирал скорость. Фиона сообщила, что они, будучи в плохом настроении — им сейчас не до развлечений, думали отказаться от поездки в Сандаун, но потом согласились, что из-за подозрений Дуна абсурдно рушить все свои планы.

Подозрения же инспектора, тем не менее, действовали на них явно удручающе и выводили из равновесия. Больно было смотреть на группу подавленных людей, с парадной площадки наблюдающих за церемониальным выездом Гвоздички, знаменитой охотничьей лошади Фионы, перед началом скачек на приз Уилфреда Джонсона.

На сей раз, надеялись они, дело должно обойтись без шоколада.

Фиона рассказала Нолану об обвинениях Дуна. Нолан не преминул тут же заметить Гарри, что теперь он на своей шее испытает все прелести подозрения в убийстве и, может быть, задний числом переоценит отношение к нему, Нолану: будет более снисходительным. Гарри это не понравилось. Пытаясь выжать из своего голоса хоть какие-то дружеские нотки, он возразил, что его, Гарри, не застукали с мертвой девушкой, лежащей на ковре у его ног.

— Поживем — увидим, — прогрохотал Нолан.

— Нолан! — не удивилась их разговору Фиона. — И все вы, прекратите говорить об этом. Нолан! Переключи свои мозги на предстоящий заезд. Гарри, ни слова больше об этой чертовой девке! Все уладится. Нам нужно только проявить терпение.

Гарри нежно, но как-то уныло посмотрел на жену и через ее плечо увидел меня. В его глазах я заметил какое-то доселе незнакомое мне выражение. Я на секунду задумался и определил его: страх, может быть, даже легкий намек на страх, но в присутствии его сомнений не было. До сего момента имя Гарри и понятие страх никак не увязывались вместе в моем сознании, особенно после его мужественного поведения в замерзшей канаве после той автомобильной катастрофы.

Мэкки, заменяющая Тремьена, выполнила все необходимые формальности, убедилась, что Нолан уже в седле, и повела нашу четверку к зрительским трибунам смотреть заезды. Рядом с ней шла Фиона. Гарри плелся в хвосте, затем неожиданно поравнялся со мной.

— Мне надо вам кое-что сказать, — пролепетал он, — но не в присутствии Фионы.

— Выкладывайте.

Он быстро оглянулся по сторонам, проверяя, что нас никто не слышит.

— Дун сказал… о боже… он сказал, что, когда она умерла, на ней не было никакой одежды.

— Час от часу не легче, Гарри. — Я заметил, что стою с открытым ртом, и, смутившись, закрыл его.

— Не знаю, что мне делать.

— Абсолютно ничего.

— Дун спрашивал, что я делал там без брючного ремня.

Голос его дрожал.

— Невиновных не признают виновными, — возразил я.

— О, да, но вы же знаете…

— Но не на основании таких неубедительных улик.

— Я не был в состоянии рассказать Фионе. Я имею в виду, нам всегда было хорошо вместе, но она может в конечном итоге начать сомневаться… Честно скажу: я этого не вынесу.

Мы подошли к трибунам и поднялись. Гарри молчал, погруженный в мучительные раздумья, и никак не реагировал на хриплые крики букмекеров и возбужденный ропот собравшихся зрителей. Наездники кантером проскакали к стартовым дверкам. Нолан в седле каштанового мускулистого скакуна, на котором. Фиона всю осень выезжала на охоту, выглядел, как обычно, очень профессионально. Гвоздичка, объяснила мне Мэкки, необычное животное — для Фионы эта лошадь больше подруга, чем собственность. Гвоздичка прогарцевала к старту — в этом году она впервые участвовала в забегах охотничьих лошадей весеннего сезона и, как надеялся Тремьен, должна была до июля победить три иди четыре раза.

Неожиданно к нам приблизилась коротенькая нескладная фигура! Льюис. Он сообщил, что едва успел приехать к началу скачек, и поинтересовался, были ли какие-нибудь сообщения из жокей-клуба относительно участия в них Нолана.

— Ни слова, — ответила Фиона. — Скрести пальцы, сглазишь.

— Если бы они собирались тормознуть его, — рассудительно начал он, тяжело дыша, — то наверняка сообщили бы об этом, по крайней мере, сегодня; видимо, эти гребаные задницы отвязались от него.

— Братская любовь, — съязвила Фиона.

— Он мне должен, — мрачно рявкнул он, и по этому его рыку нетрудно было понять, какой долг он имел в виду.

Даже если раньше некоторые не хотели верить показаниям Гарри в суде над Ноланом, то теперь, подумал я, всем все стало ясно.

— И ты собираешься получить этот должок? — с явным сарказмом спросил Гарри.

— Благодаря тебе, нет, — резко ответил Льюис.

— Лжесвидетельство — это не мой профиль.

Льюис улыбнулся как-то по-змеиному, казалось, изо рта вот-вот выползет жало.

— Я, — сказал он, — среди всех на вас оказался самым талантливым актером.

У Фионы теперь уже не оставалось сомнений в том, что в тот вечер Льюис был не настолько пьян и прекрасно видел, как умерла Олимпия. На чистом лице Мэкки промелькнуло выражение плохо скрытого испуга. Гарри, который и до этого все знал, отнесся к признанию Льюиса по-философски — сейчас его больше волновала угроза, нависшая над его собственной судьбой.

— А что, по-вашему, я должен был сделать? — настойчиво спросил Льюис, заметив общее осуждение. — Сказать, что он оскорблял ее самыми последними словами и тряс за шею до тех пор, пока у нее глаза не вылезли из орбит?

— Льюис, — воскликнула Фиона, не веря в эти подробности. — Заткнись.

Льюис окинул меня взглядом, который вряд ли можно было назвать дружелюбным, и пожелал узнать, почему я все время околачиваюсь рядом с ними. Никто не удостоил его ответом, в том числе и я.

— Старт дан, — сказала Фиона буквально за долю секунды до официального объявления по громкоговорителю и, приникнув к биноклю, казалось, забыла обо всем на свете.

— Я задал вам долбаный вопрос, — вновь бесцеремонно обратился ко мне Льюис.

— Вы сами знаете почему. — Я был поглощен скачками.

— Но Тремьена же здесь нет, — не унимался он.

— Он послал меня посмотреть Сандаун.

Гвоздичку в заезде было легко узнавать — белое пятно на каштановой морде, которое я хорошо запомнил по фотографии, четко виднелось в любом ракурсе, в каком бы месте ипподрома ни находились лошади. Сам их бег показался мне более, медленным, чем в заездах скаковых лошадей, которые мне уже довелось увидеть. Барьеры всадники преодолевали как-то чересчур обдуманно, не спеша. Однако это было не совсем так: я вспомнил предупреждение Тремьена о том, что эта трасса сложна даже для скаковых лошадей высшего класса, для охотничьих же — серьезнейшее испытание на прочность.

«Понаблюдайте, как лошади будут преодолевать семь барьеров с дальней стороны ипподрома, — напутствовал он меня перед поездкой сюда. — Если первый барьер взят удачно, то и с остальными не будет проблем. Промахнись мимо первого, допусти ошибку, потеряй контроль над лошадью — и можешь забыть о победе. Нолан — большой мастер в правильном преодолении этого первого барьера».

Я внимательно наблюдал за ходом скачек. Гвоздичка перелетела через первый барьер и через остальные шесть с дальней стороны ипподрома без особых усилий, выигрывая корпус, отделяющий ее от преследователей.

«Нет ничего лучше Ипподрома для скачек охотничьих лошадей, чтобы научить их брать барьеры, — сказал мне еще тогда Тремьен. — Беда в том, что охотничьи лошади не так резвы и не могут набирать необходимую скорость. Впрочем, Гвоздичка неплоха, из нее выйдет толк. В свое время охотничья лошадь Оксо завоевала даже приз Гранд нэшнл».

С не меньшим успехом Гвоздичка прошла, и второй круг, продолжая выигрывать корпус, и у поворота перед третьим барьером, перед финишем, который все называли пруд-барьером, поскольку за ним находилась вечно сырая яма, поросшая кустарником и камышом, напружинилась, готовясь к очередному прыжку.

— Давай же, давай, — воскликнула Фиона; напряжению ее, казалось, не было предела. — Дорогуша, прыгай.

Дорогуша, словно услышав ее, взметнулась вверх, и белое пятно на каштановом фоне мелькнуло прямо перед нашими глазами и вновь исчезло. Предпоследний барьер был расположен на возвышенности.

«Очень много лошадей проигрывают именно на подъеме, — поучал меня перед поездкой Тремьен. — Вот где нужна выносливость, умение мобилизовать внутренние резервы. Только лошадь, у которой остаются силы на резвый бросок, имеет шансы на победу. Такой же сложный ипподром и в Челтенхэме. Там тоже ситуация меняется самым драматическим образом после последнего барьера. Уставшие лошади еле передвигают ноги».

Без особых усилий лошадь Фионы перескочила и через предпоследний барьер, однако Нолану не удалось оторваться от своего преследователя.

— Это невыносимо, — шептала Фиона.

Мэкки отложила бинокль и, машинально водя пальцем по лбу, наблюдала за финишем.

Скачки, и не более того, подумал я; что они значат для людей? И сам нашел какой-то вязкий ответ: ну, написал я роман, какое значение, имеет то, выиграет он или проиграет, выражаясь конноспортивным языком? Нет, все-таки имеет значение — ведь я пестовал свое детище, вкладывал в него свою душу, затрачивал усилия. То же самое можно сказать и о Тремьене с Мэкки. Иной объект — лошади, скачки, а так все лежит в одной плоскости.

Преследователь Нолана сократил дистанцию при подходе к последнему барьеру.

— О нет, — застонала Фиона, опуская бинокль. — Поднажми, Нолан.

Гвоздичка сделала эффектный прыжок, однако с чрезмерно большим зазором между туловищем и верхней перекладиной барьера, потеряв в воздухе несколько драгоценных секунд. Соперник Нолана, послав своего скакуна по более пологой траектории, приземлился первым и вырвался, вперед.

— Проклятье, — выдохнул Гарри.

Фиона хранила молчание, примиряясь с поражением.

Однако Нолан не собирался проигрывать. Включив на полную мощность все свои агрессивные инстинкты, пригнувшись к холке Гвоздички, он скакал, словно демон, заряжая лошадь своей энергией, которую невозможно было не воспринять. Дважды взметнулась и опустилась его тяжелая рука, держащая хлыст. Гвоздичка, будто ей дали напиться живой воды, встрепенулась, отказалась от своего прежнего намерения замедлить бег и вновь включилась в борьбу. Жокей на лидере, считая, что сражение выиграно, осадил своего скакуна слишком рано. Гвоздичка резвым броском достала его, и ее морда первой очутилась за финишным столбом. Публика приветственными возгласами поздравляла победителей — всадника и лошадь, истинных бойцов, которые никогда не сдаются, фаворитов. Именно Нолан, это я видел собственными глазами, выиграл забег. Нолан, а не лошадь. Его способности. Сила его личности, стимулировавшая Гвоздичку. Благодаря Нолану я пришел к пониманию той истины, что в скачках мало только бесстрашия и умения хорошо держаться в седле. Мало тактического замысла, мало наличия опыта, мало честолюбия. Победа в скачках, так же как и выживание, определяется психологическим настроем.

На фоне ликующей Фионы все мы выглядели измученными, выдохшимися, с нездоровым блеском в глазах. Вместе с Мэкки она устремилась встречать возвращающихся победителей. Гарри, Льюис и я следовали в кильватере.

— Нолан — гений, — сказал Гарри.

— Этот долбаный жокей, его соперник, просто-напросто подарил ему победу, — возразил Льюис.

Никогда не стройте предположений, подумал я, вспомнив Дуна. Никогда не предполагайте, что вы одержите победу, до тех пор пока выигрыш не окажется у вас в руках.

Сам же Дун явно строил предположения, продолжал я свои размышления. Несмотря на собственные предостережения. Во всяком случае, мне так показалось.

Мы все отправились в бар, чтобы выпить за победу. Что касается Мэкки, она предпочла имбирный эль, Гарри же заказал столь близкое его сердцу шампанское. Нолан ликовал в не меньшей степени, чем Фиона; Льюис, явно лицемеря и точа зуб на Нолана, присоединился к поздравлениям. Я, полагаю, хоть и участвовал в чествовании победителя, тем не менее все же являлся сторонним наблюдателем. А тем временем, пока все мы шестеро весело улыбались, паутина, в которую попались две молодые женщины, продолжала плестись.

Мы возвратились в Шеллертон до того, как Тремьен вернулся из Чепстоу. Фиона высадила Мэкки у входа на ее половину дома, я же пешком обогнул усадьбу; ключом, который мне дал Тремьен, открыл дверь и включил свет. Раздул тлеющие в камине поленья, налил немного вина и ощутил себя в домашней обстановке.

Звонок в дверь черного хода вывел меня из состояния комфорта. Я поднялся и пошел открывать — поначалу я даже не узнал стоящую передо мной женщину, на лице которой играла застенчивая, вопросительная улыбка. Ее нельзя было назвать дурнушкой, вполне симпатичная шатенка, но чем-то очень смущенная… Жена Боба Уотсона, Ингрид.

— Заходите, — с теплотой в голосе сказал я, довольный, что все-таки узнал ее. — Но, кроме меня, здесь никого нет.

— Я думала, может быть, Мэкки. Миссис Викерс.

— Она на своей половине.

— О… Тогда…

Она осторожно переступила через порог, и я, посоветовав ей не стесняться, провел ее в семейную комнату. Ее нервное напряжение не спадало, она даже не присела, а продолжала стоять.

— Боб не знает, что я здесь, — тревожно сообщила она.

— Не беспокойтесь. Хотите выпить?

— О нет. Лучше не надо.

Казалось, ее что-то мучает, но она никак не решится высказаться; наконец она переломила себя и выпалила:

— Вы были так добры ко мне в тот вечер. Боб считает, что вы спасли меня от обморожения… и воспаления легких. Отдали мне свою одежду. Я этого никогда не забуду. Никогда.

— Вы выглядели очень замерзшей, — сказал я. — Вы уверены, что не хотите присесть?

— От этого холода я была на грани болевого шока. — Мое предложение сесть она пропустила мимо ушей. — Я знала, что вы вот-вот должны вернуться… Я видела, как подъехала машина миссис Гудхэвен… На самом-то деле я пришла, чтобы поговорить с вами. Мне нужно кому-то высказаться, а вы… с вами я чувствую себя легко.

— Так говорите же. Я слушаю.

— Анжела Брикел, так же как и я, была католичкой, — выдала она неожиданно для меня.

— Неужели? — Эта новость ничего мне не сказала.

Ингрид кивнула.

— Местное радио вчера вечером сообщило, что тело Анжелы было найдено в прошлое воскресенье лесником в угодьях Квиллерсэджа. Собственно, о ней было сказано очень мало, говорили в основном о ходе расследования и тому подобных вещах. Полиция подозревает какую-то грязную игру. Грязная игра — глупее слов не придумаешь! Почему бы прямо не сказать, что кто-то ее убил? После того как она исчезла в прошлом году, миссис Викерс попросила меня разобрать в общежитии ее пожитки и отправить их родителям. Я так и сделала.

Она смолкла и изучающе посмотрела на меня, желая убедиться, насколько я вникаю в смысл ее слов.

— А что, — спросил я, — интересного вы нашли в ее вещах? Было что-нибудь такое, что вас насторожило… в связи с ее смертью?

На лице Ингрид отразилось облегчение — видимо, она поверила в то, что я ее понял.

— Набор для проведения самостоятельного анализа на беременность. Она пользовалась им. Осталась только пустая коробка. Я ее выбросила.