"Трагедия капитана Лигова" - читать интересную книгу автора (Вахов Анатолий Алексеевич)

КНИГА ПЕРВАЯ Обманутые надежды

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В пятом часу пополудни дождливого осеннего дня к дальнему причалу санкт-петербургского порта подходили два моряка. Один из них, пожилой, коренастый, в бушлате, обтирая красным фуляровым платком капельки дождя с пышных рыжеватых усов, сердито бурчал:

— Нечего было капитану ходить сюда. Знаю, сердце у него болит: пришлось отдать шхуну. Моряку корабль потерять, что матери дитя родное в сырую могилу опустить. Только зачем заморских купчишек тешить? Небось рады-радехоньки, что русскому китобойству конец пришел.

Тут моряк витиевато выругался, так, что в нем безошибочно можно было признать боцмана. Зло сплюнув, он полез в карман за трубкой.

Его спутник, высокий, широкоплечий, в вязаной шерстяной шапочке и темном плаще, молчал. Лицо, обрамленное аккуратно подстриженной бородкой, было сумрачным. Маленькие, глубоко сидящие глаза печально смотрели из-под крутого нависшего лба.

С низкого осеннего неба сыпал и сыпал надоедливый дождь. Серо-свинцовая вода в порту, казалось, навсегда припаяла к причалам корабли. На них было тихо и малолюдно.

Боцман, повернувшись спиной к ветру, дувшему с Финского залива, раскурил трубку, с наслаждением сделал несколько глубоких затяжек и сказал спутнику:

— Ты, Федор, духом не падай. Адмирал Северов поможет нам — вот крест. Походим мы еще по морям за китами. Ну, вот и пришли.

Моряки остановились. Прямо перед ними у пирса была пришвартована большая трехмачтовая шхуна. На ее фок-мачте виднелся американский флаг. По палубе сновали матросы. Слышались отрывистые команды. По всему чувствовалось, что на шхуне готовились к выходу в море.

— Торопятся, — пробурчал боцман.

Боцман и Федор жадно смотрели на судно, которое еще совсем недавно было своим, русским, родным и в порт вошло под одним именем, данным ему на верфи, а сегодня выйдет в море под новым, чужим. В люльке у носа шхуны матрос старательно закрашивал последние буквы старого названия.

За движением его кисти следили не только подошедшие моряки.

У швартовой пушки, глубоко заложив руки в карманы нерпичьей куртки, стоял плотно сбитый человек лет тридцати в капитанской фуражке. Мужественное обветренное лицо с крупными чертами, прямой и пристальный взгляд широко открытых голубых глаз выдавали в нем северянина, моряка, человека, умеющего сохранять выдержку при любых обстоятельствах. На этот раз ему, видно, было трудно скрывать тяжелые переживания. Они читались в крепко сжатых губах, и в горьких складках в уголках губ, и в нахмуренных бровях, и в яростном, но бессильном блеске глаз.

Капитан ничего не замечал. Он только видел, как матрос взмахами кисти навсегда уничтожал имя шхуны «Петр Великий», чтобы вывести новое — «Блэк стар».

— Ишь, спешат перекрестить, — проговорил боцман, выпуская густые клубы дыма.

Зажав трубку в руке, он с такой силой затягивался, что было слышно, как, разгораясь, потрескивал табак.

— Хорошая шхуна, — глухо проговорил Федор. — Жалко.

— Жалко, жалко! — раздраженно передразнил боцман, чтобы скрыть свое волнение. — Еще лучше у нас будет!

Боцман, сердито топорща усы, подошел к капитану. Федор последовал за ним. Не вынимая из зубов трубки, боцман окликнул:

— Олег Николаевич!

Капитан продолжал стоять у кнехта, не двигаясь. Боцман и Федор переглянулись. Федор тронул капитана за плечо.

Тот медленно повернулся. Лицо его было сердито. Взглянув в глаза капитану, боцман облегченно засопел трубкой: нет, капитан не пал духом, а это — добрый признак.

Лигов, бывший капитан китобойной шхуны «Петр Великий», смотрел на верных своих друзей — штурмана Федора Тернова и боцмана Фрола Севастьяновича Ходова. Это были все, кто остался с капитаном из экипажа шхуны. Остальные разбрелись в поисках работы и хлеба.

— Попрощаться пришли? — спокойно спросил капитан. Овладев собой, Лигов стал, как всегда, спокоен. Ходов уклончиво ответил:

— В ресторации надоело сидеть, да и деньжат маловато. Пришли за вами, Олег Николаевич, пора к адмиралу…

— Верно, верно. — По губам Лигова скользнула легкая улыбка, и все лицо сразу изменилось, повеселело, стало светлее.

Боцман лукаво из-под бровей посмотрел на капитана, но тот, не заметив его взгляда и уже охваченный новыми мыслями, быстро зашагал к выходу из порта и больше не оглянулся на бывшее свое судно.

Дождь не переставал. За его тусклой сеткой лица людей были однообразно землистыми, а дома с облупившейся краской выглядели уродливыми, нахохлившимися, навевающими тоску. Прохожие спешили, втянув головы в высоко поднятые воротники. Разбрызгивая лужи, проносились пролетки. Тусклыми желтыми огнями тлели редкие уличные фонари. В дождливой мгле они казались жирными пятнами на грязной бумаге. Санкт-Петербург погружался в невеселый осенний вечер.

Лигов шел быстро, размашисто. Спутники от него не отставали. Боцман шумно дышал. По его полному в оспинах лицу катился пот. Трудно было Ходову без привычки много шагать по земле. На ней он провел лишь первый десяток лет из пятидесяти прожитых.

Большой и холодный город окружал моряков. В этот сырой вечер они чувствовали себя в нем чужими.

Моряки торопились на Васильевский остров. Там, на Четвертой линии, в старом доме, приветливо светились для них окна квартиры адмирала в отставке Ивана Петровича Северова. Они спешили на свет этих окон, как бабочки летом на свет свечи. Но этот огонек не обожжет их, а согреет, даст силу, надежду, главное — надежду. Этот огонек, как маяк, укажет им путь в море…

Если боцман и штурман подходили к квартире адмирала с мыслями о том, что, выходя из нее, они как бы уже почувствуют под ногами привычно покачивающуюся палубу судна, то Лигов в эту минуту думал о встрече с Марией, о том, что же она ответит на его предложение. Год тому назад Олег Николаевич послал из далекого Кейптауна письмо, в котором просил ее стать его женой.

Жизнь тогда обещала хорошее будущее. «Российско-Финляндская китоловная компания», в которой служил Лигов, была довольна капитаном. Из промысловых плаваний в Индийский или Тихий океаны он всегда приводил шхуну с полным трюмом китового жира и спермацета, с немалым количеством китового уса. И вот неожиданно компания свернула свои дела, лучшее ее судно оказалось проданным американским китобоям, а он, Лигов, — на берегу, без дела, без ясного будущего.

Не потому ли Мария при первых двух встречах, когда капитан приходил в семью Северова, избегала оставаться с ним наедине?

Помрачневший Лигов вместе с Терновым и Ходовым вошел в переднюю адмиральской квартиры. Седоусый отставной матрос помог китобоям раздеться:

— Его превосходительство ждут вас, господа!

Стараясь не ступать по ковровой дорожке, чтобы не оставлять следов мокрых сапог, стуча по паркету подбитыми железом каблуками, китобои вошли в гостиную.

Заставленная старинной мебелью из темного дерева, она слабо освещалась настольной бронзовой лампой под зеленоватым абажуром. Навстречу китобоям, протянув руки, шел, в мягкой серой домашней куртке, адмирал Северов. Его простое русское лицо с белоснежными бакенбардами было приветливо и, казалось, улыбалось каждой своей морщинкой. Из-под нависших седых бровей радостно поблескивали глаза.

— Наконец-то, дети мои, — проговорил он чуть нараспев и, пожав руки морякам, подхватил Лигова под локоть, повел к столу.

Федор и Ходов уселись в тени в креслах. Боцман полез было в карман за трубкой, но тут же отдернул руку, шумно вздохнул и смущенно пригладил свои прокуренные усы. За круглым столом, на котором лежала развернутая морская карта, сидел сын адмирала Алексей, недавно вернувшийся из своего длительного путешествия на Амур. Худощавый, жилистый, точно высушенный солнцем и ветрами, он внимательно рассматривал карту с пометками, на которые указывал его сосед, одетый в мундир с вице-адмиральскими эполетами.

— Разрешите представить вам, Геннадий Иванович, нашего отважного китобоя, — обратился к нему Северов.

Вице-адмирал поднялся и, пожимая руку капитану, стал внимательно рассматривать лицо Лигова, словно стараясь запомнить его и оценить.

— Невельской, — назвал вице-адмирал свою фамилию.

Северов с довольной улыбкой гостеприимного хозяина следил за моряками. Лигов, руку которого все еще не отпускал Невельской, с волнением смотрел на прославленного мореплавателя, который оказался в немилости у царя, хотя немало способствовал росту могущества государства российского и расширению его границ.

Суровое выражение лица Невельского смягчалось теплым взглядом умных глаз. Глубокие морщины, пересекавшие большой лоб с глубокими залысинами, начавшие седеть небрежно подстриженные усы и густые брови придавали Невельскому вид человека, много видевшего, испытавшего и посвятившего всего себя служению одной великой цели. Лигов почувствовал себя перед ним учеником, который побаивается своего учителя, но в то же время горд, что учится у него. В памяти всплыли разговоры, споры среди студентов университета, когда Олег Николаевич еще учился, затем среди моряков, заметки и статьи в газетах и журналах об исследованиях Невельского, открывшего судоходное устье Амура и установившего, что Сахалин остров. Было тогда много сторонников у Лаперуза, Крузенштерна, Гаврилова, утверждения которых шли вразрез с выводами Невельского. И очень немногие — да и те считались горячими головами — верили открытиям Геннадия Невельского. А когда тайна Амура была раскрыта, все дела Невельского, столь ценные для России, почему-то оказались приписанными генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву-Амурскому.

— Слышал, слышал о ваших затруднениях, — проговорил дружелюбно Невельской, и в его голосе зазвучали нотки участия.

Он улыбнулся просто, открыто, как это могут делать только честные и прямые люди, и сразу же у Лигова пропала скованность, которую испытываешь при неожиданном знакомстве со знаменитым, более опытным человеком, когда еще не знаешь, как он к тебе отнесется и как с ним надо держаться.

— О ваших затруднениях, — продолжал Невельской, — можно утвердительно сказать, что это и наши затруднения.

— Совершеннейшая истина, Геннадий Иванович, — живо поддержал Северов. — Кому России слава и приумножение ее богатств дороги, тот то же самое сказал бы и почувствовал.

— Однако мы не можем сказать этого про департамент земледелия[1]! — почти гневно воскликнул Алексей, отрываясь от карты.

Одних лет с Лиговым, он был ниже его, тоньше. Лицо с чуть впалыми щеками сохраняло еще загар путешествий; несколько восточные черты, унаследованные от матери-гречанки, делали его совершенно непохожим на отца. У Алексея были резкие, быстрые движения. Говорил он горячо, торопливо, точно куда-то спешил.

— Представьте себе, господа, — темные глаза Алексея сверкнули, — сегодня мне в департаменте передали слова министра: «Китоловство есть дело не русское, пусть иноземцы сим занимаются, да и перспектив для оного дела в России нет». Ну и еще просили меня больше не беспокоить по сему делу, так как иного решения ожидать не следует.

По лицу Невельского скользнула печальная улыбка.

— Мои рекогносцировки тоже отнюдь не увенчались успехом. — Он еще раз взглянул в лицо Лигова, точно проверяя, какое произведут эти слова на него впечатление, и вернулся к столу, указав капитану на свободный стул рядом с собой. Геннадию Ивановичу, видимо, понравился молодой моряк.

— Я же предупреждал вас, господа, что все попытки встретят холодный прием, — сказал Северов. — И…

— И насмешки! — гневно закончил за него сын. — Хватит у кого-то просить помощи. Будем действовать сами.

— На бога надейся, а сам не плошай. Так, что ли? — с улыбкой спросил Невельской и уже серьезно сам себе ответил: — Так и будем действовать, господа!

Он взглянул на старого адмирала, приглашая его приступить к делу. Иван Петрович, разглаживая бакенбарды, заговорил:

— Китоловство — дело истинно русское. Много в наших морях китов. Еще в сказках народных и преданиях говорится о том, как смельчаки встречали в море чудо-юдо рыбу-кит и охотились на него. К нам голланды да англичане на Грумант за китами ходили. «Китоловство есть дело не русское», — повторил он слова министра и фыркнул. — А знают ли в департаменте, что на гербе города древнего русского Колы кит нарисован! Этим промыслом китоловным и поднялся город, а теперь захирел, как иноземцы у нас на севере всех китов побили. Да не о том речь ныне. — Он снова расправил бакенбарды. — Была у нас нынче «Российско-Финляндская китоловная компания», но порушилась. Сообщено, что произошло сие по необыкновенно большим расходам, требовавшимся на содержание судов китоловного рода, и по дальности места лова от места отправления судов на десятки тысяч миль.

— С каждым рейсом приходилось дальше уходить, — подтвердил Лигов. — Китов становится мало и в Индийском океане, и у берегов Африки. Надо на юг идти. Вот где китам, должно быть, нет числа.

Северов, недовольный, что его перебили, отрывисто заметил:

— Англичане не ближе к китам живут, а ходят. А ты, Олег, на восток пойдешь, а не на юг!

Удивленный Лигов насторожился, взглянул на Алексея. Тот кивнул. Было слышно, как на кресле заворочался Ходов. Невельской, улыбнувшись в усы на рассердившегося Северова, примирительно сказал:

— Продолжайте, Иван Петрович.

— Нынче китоловства русского нет! — отчеканил адмирал. — И мы должны его возродить, коли нам дорога слава России. Капитан Лигов готов идти в море?

— В любое время! — приподнялся в полупоклоне капитан.

— Вот и отлично. — Невельской повернулся к Лигову. Мужественное лицо капитана с упрямым подбородком и твердо очерченными губами располагало к нему. — Все надо начинать сначала и на новом месте. На востоке России. Там нужны энергичные русские люди.

— Да, только на восток, — быстро проговорил Алексей. — Вот, Олег, смотри. — Молодой Северов указал на карту Охотского моря. — Вот здесь с прошлого века ходят американские, английские и голландские китобои, китов очень много.

— Приходилось слышать от китоловов нашей компании, — сказал Лигов, — да и в тавернах Кейптауна англичане много рассказывают об удачных охотах в тех местах…

— Еще бы! — перебил его Невельской. — Там полный простор для иноземных китобоев. И браконьеры безнаказанно бьют китов в русских водах. Немало среди них и тех, кои ведут себя, как пираты!

В словах Геннадия Ивановича слышалась боль. По его лицу прошла тень. Невельскому вспомнились долгие годы трудных плаваний, радость открытий, омрачавшаяся встречами с браконьерами. И хотя силы были всегда неравны, перед ним отступали, ему подчинялись, его боялись. Он делал все для России и чувствовал за собой всю ее силу. А теперь — тоскливая безжизненная служба в Ученом отделе Морского технического комитета, «комитета полуживых», как изволил пошутить министр, почетная ссылка… А что делается сейчас там, на востоке? Нет, этого нельзя допустить!

— Вам, Олег Николаевич, — Невельской назвал капитана по имени-отчеству, и это было признаком расположения и доверия вице-адмирала к собеседнику, — надо безотлагательно идти на восток и там учредить китоловство русское. Вот вам карта! — Он пододвинул ее капитану и, отвернув борт своего мундира, достал из кармана продолговатый конверт из плотной бумаги и протянул Лигову: — Рекомендательное письмо к начальнику поста в Николаевске контр-адмиралу Козакевичу. Петр Васильевич — добрейшей души человек и светлая голова. Не сомневаюсь, что он в вашем предприятии деятельное участие примет и поможет многим, чего в том отдалении и за деньги получить нельзя.

— Спасибо! — Лигов принял конверт.

Геннадий Иванович взял капитана за плечи и, пристально посмотрев ему в глаза, проговорил:

— С богом!

Невельской троекратно поцеловал капитана.

Боцман и штурман между тем жадно прислушивались к разговору. Ходов затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово, и с нетерпением ждал, когда же зайдет речь о корабле, но так и не дождался. Северов подошел к маленькой шкатулке, стоявшей на столе, и, открыв ее под мелодичный звон замка, вынул оттуда небольшой сверток.

— Вот вам на дорожные расходы и на первые шаги, в вашем предприятии, — адмирал подвинул сверток к Лигову. — Мало, весьма ограниченная сумма, но… — Он развел руками, показывая, что больше нет.

Это знали все. Как адмирал, так и Невельской находились в весьма стесненных средствах, и две тысячи рублей серебром, собранные для китоловов, было все, что они могли сделать по части финансирования начинаемого дела.

— Мы только благодарить вас должны за ваше участие, — смущенно сказал Лигов, — и я могу уверить, что ваши добрые, слова о нас и доверие к нам не попадут и выведут нас из всех обстоятельств, в какие бы мы ни попали.

Взволнованный капитан обнял Северова, и в этом объятии были и благодарность, и сыновняя любовь, которую моряк питал к старому адмиралу.

…Больше двадцати лет назад в Финском заливе разыгрался шторм… Корабль, которым командовал Иван Петрович, в то время капитан первого ранга, с трудом пробивался к Кронштадту. Вдруг раздался крик матросов, заметивших мелькавшую среди волн рыбачью лодку. С трудом моряки подобрали ее. В лодке оказался перепуганный мальчуган лет десяти, привязанный к банке. Промокший, посиневший от холода, он только плакал, и лишь когда его отогрели и успокоили, Северов узнал, какое несчастье обрушилось на мальчика. Олег Лигов стал свидетелем гибели своего отца — рыбака с мыса Лисий Нос. Они вышли накануне на лов рыбы и попали в шторм. Ветер налетел неожиданно. Отец, бросившийся убирать парус, был убит сломанной мачтой и смыт за борт. Олег привязал себя к банке…

Через несколько дней Северов отвез мальчугана к матери. Он не забывал осиротевшую семью рыбака и помогал ей. А когда Олег подрос, Северов помог ему поступить в университет.

Адмирал всей душой привязался к Олегу и был несказанно рад тому, что юноша избрал себе морскую профессию. Последние годы они встречались редко — лишь между плаваниями Лигова. Молодому моряку Северов отдал часть отцовской любви. Сын его, Алексей, не пошел дорогой отца. Его привлекали естественные науки, которым он и посвятил себя. Теперь же путешествие на восток привлекло его внимание к китам, и это обрадовало старика. Сын шел к морю. Он решил вместе с Лиговым охотиться на китов, изучить их, и это позволит ему стать ученым-моряком.

— Так когда же в путь? — спросил Невельской и с улыбкой добавил: — Курс к океану уже проложен.

Положив руку на карту, заговорил Алексей:

— Идем сушей до Иркутска, оттуда в Сретенск и по Амуру в Николаевск.

— К весне доберетесь, — сказал Невельской. — А в путь отправляйтесь через неделю.

Ходов, измучившийся без трубки, был в совершенном расстройстве. Значит, корабля нет, и придется по суше добираться до далекого океана, а там кто знает, что и как будет. Федор все еще думал о шхуне, которая стала американской, и не особенно верил в затею, предпринимаемую Лиговым. Однако сейчас расставаться с капитаном медлил — решил попытать счастья в далеком краю. Уйти от Лигова он всегда сумеет, если найдет место повыгоднее, поприбыльнее, а в пути легче товариществом, да и денежная помощь старых адмиралов на руку.

Давно уже Федор Леонтьевич Тернов лелеял мысль найти что-нибудь поспокойнее, чем вечно уходящая из-под, ног палуба судна, погоня за морскими гигантами, постоянная угроза быть потопленным разъяренными животными. Зависть к хозяевам таверн и лавочек, спокойное житье за прилавком не давали покоя штурману.

А сколько он мечтает о прибылях, которые бы мог получить…

Но покинуть корабль Лигова, остаться в заграничном порту Федор опасался. Уж больно ловки там люди. Того и гляди отберут сбережения, что носил штурман в широком полотняном поясе под нательной рубахой. Обосноваться же где-нибудь в российском порту или городке было и того рискованнее.

Знал Федор, что имя его хорошо памятно полиции. В Одесском порту, под видом пьяного дела, он убил товарища, что вернулся из плавания, и забрал у него заработок за три года; в Архангельске… Да что вспоминать! Словом, вздумай Федор открыть свое заведение, дознается полиция, кто он и каким именем окрестили его в церкви. И станет Николай Чернов кандальником. Среди китобоев полиция его не ищет, да и все дела у нее с капитаном. А для Лигова штурман — человек честный, моряк хороший. Да и редко приходилось шхуне «Петр Великий» бывать в русских портах, больше в заграничных остаивались.

Решил идти Тернов с Лиговым на восток. Там, за тридевять земель, кому придет в голову искать Николая Чернова. А разбогатеть, верно, можно. Не раз уже доводилось слышать штурману об удачливых купчишках да всяких ловких людях, что пудами золота ворочают, соболя сотнями считают, корабли свои имеют. А уходили на восток, в Сибирь мелкотой…

Уйдя в свои мысли, моряки не заметили, как в гостиной отворилась дверь. На пороге стояла высокая девушка. Скромное платье с белым кружевным воротничком облегало стройную фигуру. На высокой груди поблескивал на тончайшей цепочке маленький медальон, подарок Лигова из Марселя. Густые темные волосы были гладко зачесаны назад, открывая чистый лоб. На смуглом лице ярко алели губы. Из-под несколько широковатых черных бровей смотрели темные и горячие, как у брата, глаза.

— Прошу, господа, к столу! — приветливо сказала девушка, к в ее голосе прозвучала та же певучесть, что и у отца.

— Чем же ты, доченька, нас попотчуешь? — спросил Северов, с нескрываемой любовью глядя на дочь, которая вела хозяйство в доме после смерти матери. — Знакомься с гостями, — спохватился адмирал.

Мария сделала несколько шагов вперед. Шла она, чуть закинув голову, отягощенную тяжелой длинной косой. Боцман и Федор неловко поздоровались с девушкой. Лигов не сводил с нее глаз. Подавая ему руку, Мария сдержанно улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки, которые делали ее еще красивее и женственнее. Сквозь природную смуглость проступил румянец.

По тому, как дрогнула рука Марии, капитан понял, что девушка также взволнована встречей. Безмолвно, взглядом, они сказали друг другу, что сегодня их судьба будет решена. Огромная радость и счастье охватили Лигова. Значит, все его сомнения были напрасны. В глазах девушки он прочел согласие.

Все прошли в столовую, ярко освещенную свечами в канделябрах. Ужин казался Лигову бесконечно долгим. Он с нетерпением ожидал его конца. Но никто не догадался бы о чувствах, которые владели капитаном. Внешне он был спокоен, принимал участие в общем разговоре и рассказал несколько забавных эпизодов из жизни китобоев.

Первым уехал Невельской. Северов оставил китобоев ночевать. Федор и Ходов ушли в отведенную им комнату. В гостиной были Лигов и Мария с ее отцом и братом. Она спела несколько романсов, аккомпанируя себе на рояле.

Северов, обменявшись многозначительным взглядом с сыном, дал ему понять, что Марию и Лигова следует оставить вдвоем. Давно старый моряк догадывался о возникшей любви и одобрял ее. Они ушли, и а гостиной стало тихо. Девушка все еще перебирала клавиши. Капитан подошел к роялю, смотря сверху на ровный пробор Марии, на ее длинные узкие пальцы, украшенные тоненьким колечком с тремя крохотными рубинами.

— Мария… — тихо позвал Лигов.

Девушка подняла голову и ожидающе посмотрела на капитана. Ее темные глаза светились, полные губы были приоткрыты. Потом она поднялась. Лицо ее пылало. Лигов негромко, будто опасаясь чего-то, проговорил:

— Вы получили мое письмо, в котором я…

— Да, — взволнованно и также вполголоса сказала Мария, положив руки на грудь, как бы пытаясь сдержать забившееся сердце. Она волновалась, хотя уже давно готовила себя к этому разговору.

— Я уезжаю, надолго, может быть, на несколько лет, и от вашего ответа… — Лигов запнулся, перевел дыхание и потом вдруг просто сказал: — Я люблю вас, Мария!..

Он взял руки девушки в свои и сжал их. Она покорно повиновалась ему и, взглянув прямо в глаза, проговорила:

— Я буду вашей женой. Я буду вас ждать!

Лигов обнял девушку и поцеловал ее.

По темной сырой набережной Невы Невельской вернулся домой и, усевшись за стол, подвинул поближе к себе настольную лампу, чтобы продолжить работу над книгой «Подвиги русских морских офицеров на Тихом океане». Эта книга должна была рассказать всему миру правду об открытии устья Амура.

Обмакнув перо в чернила, Геннадий Иванович прочитал последние написанные накануне страницы и задумался. Вечер у Северова и разговор с китобоями напомнили ему уже ушедшие в прошлое события. В памяти встали картины суровых берегов Камчатки, шумящее студеное море и уходящие вдаль китобойные суда, на мачтах которых были предусмотрительно спущены флаги. Вспомнились погони за браконьерами, что били китов, котиков, рубили лес…

Взглянув на перо, Невельской вновь обмакнул его в чернила и размашистым почерком стал быстро писать.

…В этот же час в кабинете Уильяма Джилларда, старшего советника американского посла в России, заканчивал деловой разговор Герберт Дайльтон — новый владелец китобойной шхуны «Петр Великий», которая теперь называлась «Блэк стар».

Высокий сухопарый владелец шхуны уже начинал лысеть. Редковатые волосы его были тщательно зачесаны назад; длинное волевое лицо чисто выбрито; складки на переносице и у крепко сжатых губ говорили о жестком, решительном характере; выпуклые сероватые глаза смотрели прямо, требовательно.

Советник и его гость курили сигары. За окном шумел дождь. Где-то рядом текла Нева. В камине уютно потрескивали сухие сосновые поленья, и по кабинету распространялось тепло.

— На рассвете я выхожу в море, — сказал Дайльтон, полулежа в кресле.

— Вам очень повезло, мистер Дайльтон, — проговорил советник с едва заметной лестью. Он сразу решил про себя, что с этим начинающим миллионером надо быть внимательным и осторожным. Черт знает, какой бизнес он сделает. Судя по всему, дела у него идут хорошо. — Вы приобрели великолепное судно, — пояснил Джиллард.

— Да, это было лучшее русское китобойное судно, — самодовольно подтвердил Дайльтон. — Его строили в Ситхе. Оно самое быстроходное из всех мне известных. С этими русскими пришлось много повозиться. Доллары все сделали. Они превратили господина Мораева из департамента земледелия в нашего друга. На его счету в банке прибавилась круглая сумма, а последнее русское китобойное предприятие перестало существовать. После такого нокаута оно уже никогда не возникнет вновь.

Дайльтон самодовольно принялся за сигару.

— На севере русские еще бьют китов, — напомнил Джиллард.

— То не в счет! — небрежно махнул зажатой в пальцах сигарой Дайльтон. — Там китов почти не осталось и бьют их лишь туземцы! — Поднявшись с кресла, он подошел к камину, швырнул в огонь окурок и, заложив руки в карманы брюк, качнулся на носках. — Драка с южанами подорвала нашу китобойную промышленность. Много судов погибло, многие устарели. Потасовка с этими упрямыми мулами с Миссисипи дорого нам обошлась. Они никак не могут понять, что негры-невольники обходились им и нам куда дороже, чем стоят наемные батраки.

Лицо советника передернулось. Он сам вышел из среды южных рабовладельцев и должен был принять оскорбление на свой счет. Но Джиллард предпочел промолчать. Дайльтон мог в будущем пригодиться.

— Теперь, — Дайльтон говорил, точно приказывая, — нам надо восстановить свой китобойный флот. Будем и строить, и скупать лучшие суда. У меня должен быть самый большой флот. Он мне нужен. Китов в Тихом океане будем бить только мы!

— В восточные воды ходят и англичане, и голландцы, и норвежцы… — проговорил Джиллард.

— Они перейдут на службу ко мне. Не захотят — я выгоню их оттуда к черту, — сквозь зубы проговорил Дайльтон. Его лицо порозовело. — Кончилось время, когда мы считались с ними. Чукотское, Берингово, Охотское моря — наши!

Дайльтон сжал кулаки, словно моря были в них. Джиллард с удовольствием подумал, что он не ошибся, решив быть поучтивее с Дайльтоном сразу же по его приезде в Петербург. Этот делец с холодными глазами задумал большое дело. До воины с южанами Дайльтон владел двумя китобойными судами и промышлял в Охотском море. В годы войны он снабжал и северные, и южные войска оружием, припасами, нажил миллионы и сейчас решил прибрать к своим рукам китобойную промышленность на востоке. Все говорит за то, что он добьется своего.

— Слушайте, Уильям, — развязным тоном обратился Дайльтон к советнику: — Пошли бы вы на службу ко мне? Советником вы долго не протянете. Вас, дипломатов, правительство часто меняет, чтобы прикрыть свои грешки. К тому же вы из южных, а это теперь не в моде.

Увидя, что советник на мгновение растерялся и прикрыл глаза веками, Дайльтон громко расхохотался:

— Думали, что я не знал этого? Но меня это не касается. Вы мне здорово помогли прихлопнуть русских китобоев. Это мне нравится. Мне нужны такие, как вы. Будете получать у меня на двадцать процентов больше теперешнего вашего оклада. — У Джилларда загорелись глаза, а Дайльтон продолжал: — Я думаю солидно поставить дело. Кончилось время, когда каждый бил китов в одиночку. Это слишком по-европейски. Я создаю единую китобойную компанию, которая будет контролировать весь китобойный промысел на Тихом океане, устанавливать цены на китопродукты. Затем мы займемся китобойными компаниями здесь в Европе. Вот вы мне и потребуетесь. Европейцы любят всякие переговоры, и тогда уж без вашей дипломатии не обойдешься: придется разбираться, кого купить, кого за дверь выставить!

Он опять раскатисто засмеялся. Джиллард прикидывал выгодность предложения и решил от него не отказываться. По всему видно, что его скоро отзовут в Штаты, и могут как южанина засунуть в какую-нибудь дыру. А двадцать процентов надбавки вполне заменят дипломатическое звание.

Советник поднялся из кресла с заученной приятной улыбкой и, подделываясь под грубоватый тон своего будущего начальника, сказал:

— Дело сделано! Лучше постоянно служить одному хозяину, чем временно двум. — Джиллард намекнул на темные дела Дайльтона во время войны.

Тот хлопнул Джилларда по плечу, осклабился:

— Постоянный или временный — это не так важно. Главное — чтобы больше платил!

Джиллард сделал усилие, чтобы не поморщиться. Эти преуспевающие дельцы всегда слишком много себе позволяют. В советнике поднялось возмущение и желание осадить распоясавшегося собеседника, но он с прежней предупредительной улыбкой кивнул и даже легонько шлепнул в свою очередь Дайльтона:

— В кабинете дипломата всегда пахнет хорошей сигарой. В кабинете китобоя — ворванью. Чтобы отбить зловоние, которое для дипломата будет слишком тяжелым, потребуются духи, а расходы на них составят более тридцати процентов сверх оклада дипломата.

Дайльтон не был удивлен, что Джиллард начал торговаться. Если торгуется, значит, знает себе цену, а подлец он порядочный. Такой ему и нужен. Кляузных дел будет много, изворотливость потребуется виртуозная. А с какой легкостью Джиллард сумел купить Мораева, получить за это с обоих и остаться в стороне! Все было проделано блестяще. «Теперь Мораев наш агент, — думал Дайльтон. — Но сразу согласиться и дать тридцать процентов — значит слишком выдать свою заинтересованность в Джилларде. Однако отказываться от него нет смысла. У Джилларда связи почти во всех европейских столицах. Этот проныра успел везде побывать…»

Два дельца стояли друг против друга и торговались. Каждый знал, что обойтись без другого не может, и каждый хотел взять побольше. Дайльтон протянул руку:

— Для начала двадцать пять процентов. Будут расти прибыли — вырастут и проценты.

— О'кэй! — Советник пожал твердую сухую руку Дайльтона.

Дайльтон взглянул на часы в высоком из красного дерева футляре, стоявшие в углу кабинета. Была полночь. Пора было на шхуну. Тоном хозяина, отдающего приказ, Дайльтон сказал:

— На рассвете ухожу в Штаты. До меня дошли слухи, что в Норвегии кто-то работает над изобретением особой гарпунной пушки, которая позволит охотиться на полосатиков. Гладких китов мало осталось.

— А какая разница между ними? — заинтересовался Джиллард.

— Научитесь разбираться, — отрезал Дайльтон. — Впрочем, я как-нибудь возьму вас в море. А теперь слушайте. Гладкие киты после загарпунения не тонут, а полосатики, как только перестают дышать, идут ко дну. На них мы не охотились в море. Новая пушка позволит их бить без опасения потерять тушу. Я думаю, вам понятно, почему вы должны разузнать все о пушке и немедленно сообщить мне. Сделайте так, чтобы я первый имел эту пушку или ее чертежи.

— Я еще связан обязанностями советника, — начал Джиллард, но Дайльтон нетерпеливо перебил его:

— В день моего прибытия в Штаты на ваш счет будет переведен полугодовой оклад, считая с сегодняшнего дня!

— О! — только и мог произнести Джиллард. Низенький, полный, он на своих коротких ножках походил на раздутый шар. Его мясистое холеное лицо расплылось в довольной улыбке, а маленькие острые глазки спрятались за веками. Дайльтон проявил щедрость, и ее надо ценить.

— Наша компания будет иметь эту пушку, мистер Дайльтон!

Дайльтон усмехнулся:

— Вот так — наша компания. Пушка — первая ваша работа. За каждое успешно проведенное дело получаете особо, Лицо Джилларда приняло подобострастное выражение, советник продолжал улыбаться. Дайльтон направился к двери. Джиллард засеменил рядом.

— Кстати, — остановился Дайльтон, — разыщите Лигова, бывшего капитана нашей шхуны, и договоритесь с ним о переходе на службу к нам. Он — стоящий китобой. Пусть работает на нас. С китобойным промыслом в России кончено, и не в наших интересах, чтобы кто-нибудь там решил начать все заново. Обанкротившемуся конкуренту опасно оставлять даже один цент.

— Вы ведь уже предлагали ему продолжать водить шхуну, — напомнил Джиллард. — Он в довольно невежливой форме отказался, как и остальные члены экипажа.

— Эти русские любят артачиться, как мустанги, — сказал Дайльтон. — Но деньги усмиряют кого угодно. Предложите этому нищему моряку круглую сумму и место капитана. Это для начала. Потом он может получить местечко получше.

У Дайльтона хищно блеснули глаза. Джиллард насторожился, ожидая, что скажет хозяин дальше, но тот счел разговор исчерпанным:

— Об этом поговорим позднее.

Джиллард открыл дверь. Проводив Дайльтона до самой кареты, он вернулся в кабинет, постоял перед огнем камина, подумал и довольно улыбнулся.

Потом советник сел за стол и начал письмо другу, служившему в американском посольстве в Стокгольме. Уильям Джиллард начал свою новую службу.

Охотское море дышало холодом. На песчаный берег набегали серо-зеленые волны. Брызги замерзали на камнях белыми пятнами. Посвистывал ветер в голых ветвях редкого кустарника, в крутых обрывистых скалах Тугурской губы. За серыми низкими тучами, затянувшими небо, было солнце, но его лучи рассеивались, не грели, и от этого казалось еще холоднее.

По берегу, пошатываясь от усталости, брел эвенк Урикан. Он шел в селение Мангара. Там есть русский начальник, и ему Урикан все расскажет. Его темное широкоскулое лицо с глазами цвета темного кремня, которые Мангла считала самыми красивыми в стойбище, выражало глубокое горе.

Урикан часто тоскливо посматривал в сторону холодного неприветливого моря, но ничего, кроме седой всклокоченной воды, не видел. Горизонт был пуст.

Скоро наступит зима и в юрте Урикана будет холодно и одиноко. Урикан застонал и погрозил кулаком в пустынное море, Правая рука висела на перевязи. По тому, как осторожно Урикан нес ее, было видно, что она сильно болела. Этот непрошеный гость с китобойной шхуны так полоснул ножом, когда Урикан хотел защитить жену, что кровь брызнула и на белолицего пирата, и на Манглу.

Третий день идет по берегу Урикан. Истрепались его мягкие меховые сапоги, кончились запасы вяленой рыбы, но Урикан идет и идет, чтобы все рассказать русскому начальнику. Эвенк смотрит в даль водной равнины. Такой же она была и неделю назад. В стойбище было тихо и спокойно.

Но вот утром против стойбища неожиданно появилось китобойное судно. Оно бросило якорь. От судна отделились три вельбота. Эвенки сбежались к самой воде. Начались споры, кто это мог быть. Русские только недавно проплыли и не обещали скоро вернуться.

Когда вельботы были близко, эвенки узнали в моряках заморских китобоев, которые уже несколько лет не подходили к этому берегу. Эвенки притихли, вспомнив, как вели себя китобои в прошлом.

Пока эвенки раздумывали, как им поступить, вельботы уткнулись в песок и на берег стали выпрыгивать китобои. Они что-то кричали на незнакомом языке, смеялись и свистели. У всех на поясах болтались ножи, за плечами были винчестеры. Эти люди не походили на русских.

Оставив в вельботах по человеку, китобои направились к эвенкам, распространяя вокруг себя смешанный запах винного перегара и топленого китового жира.

Человек, у которого рваный шрам охватывал, все лицо, от левого глаза до мочки правого уха, с обрезанным кончиком носа, ухмыляясь, вышел вперед и положил руку на пистолет, торчавший из-за пояса.

Капитан шхуны «Орегон» Джон Стардсон решил, что после удачного промысла не мешает дать парням развлечься.

Никто не препятствовал им охотиться в русских водах — значит, опасаться было нечего. На этих берегах можно было весело провести время.

Правда, Стардсон побаивался хозяина, для которого везла полные трюмы жира и китового уса шхуна «Орегон». Рваный шрам на лице капитана остался неизгладимой памятью о том, как однажды Стардсон хотел уйти от Дайльтона на более доходную работу. Но против развлечений на чужом берегу Дайльтон возражать не будет, лишь бы ребята потом держали языки за зубами. Главное — следов не оставлять, как другие олухи. Вдоволь налюбовавшись на перепуганных эвенков, столпившихся на берегу, Стардсон скомандовал: — К делу, парни!

Китобои, отталкивая эвенков, стали хватать молодых женщин и девушек и тащить за руки к вельботам. Однако, вопреки расчетам подвыпивших моряков, женщины упирались, кричали, плакали, а мужчины бросились на их защиту. Завязалась драка.

Сила была на стороне китобоев, и они уже втолкнули несколько женщин в вельботы, ловко связав им руки и ноги. Над берегом стоял гам.

Урикан в первые минуты растерялся. К нему в испуге прижалась жена Мангла. Их свадьбу сыграли всего две недели назад. Молодой рыбак чувствовал себя самым счастливым человеком в стойбище. Мангла считалась первой красавицей. И когда еле державшийся на ногах долговязый верзила с рыжей бородой, подбежав к Мангле, внезапно схватил ее и поволок к вельботу, Урикан вне себя от гнева бросился за ним. Он в несколько прыжков настиг долговязого и, вцепившись в его куртку, крикнул:

— Отпусти ее!

Тот в ответ замахнулся на Урикана кулаком. Мангла с криком вырвалась. Изловчившись, она до крови расцарапала ногтями щеку рыжебородого. Это увидел Стардсон, который, закрутив назад руки молодой девушке, тащил ее к вельботу.

— Смотри, Уэсли, улетит птичка! — крикнул он своему помощнику. — Дай ему отведать стали!

Уэсли выругался и, выхватив нож, размахнулся на Урикана. Эвенк, защищаясь, поднял руку, и нож полоснул ее. Урикан вскрикнул, Мангла дико закричала. Помощник капитана хотел ударить Урикана второй раз, но тот увернулся. Из раны хлестала кровь. Уэсли бегом притащил Манглу к вельботу и швырнул ее на дно. Матрос быстро связал ее.

Эвенки дружно ринулись на пиратов. Те пустили в ход ножи. Послышались выстрелы. Эвенки отступили и бросились бежать к лесу, подступившему плотной стеной к самой бухте. Но Урикан не побежал. Глаза его застилал красный туман. Он уже не владел собою и, выхватив свой острый нож, которым свежевал зверей, всадил его в грудь первого попавшегося чужеземца. Тот закричал тонко и протяжно и рухнул на песок.

На мгновение вся пьяная шайка пришла в замешательство. Кто-то бросился к Урикану, но он, размахивая кинжалом, проложил себе дорогу к лесу, догоняя эвенков. Вслед ему загрохотали выстрелы из винчестеров.

— Сомерсета прикончили! — сказал капитан, когда стрельба утихла. — Ну и черт с ним. А этих, — он указал в сторону леса, — нужно проучить, чтобы знали, как убивать наших.

Уэсли присвистнул:

— Теперь их не догонишь!

Стардсон взглянул на убогие строения стойбища и крикнул:

— Зови парней!

Уэсли отправился к вельботу, ожидавшему его и капитана. В нем под надежной охраной находились пятеро захваченных женщин. Растрепанная Мангла рыдала. Две девушки, зло смотря на китобоев, пытались освободиться от пут. Остальные, испуганно прижавшись друг к другу, молчали. Уэсли похлопал Манглу по плечу.

— Ну, красотка, я тебя утешу лучше твоего косоглазого, — и приказал китобоям: — Идемте, фейерверк устроим!

Из вельбота выпрыгнули трое матросов и с гиканьем бросились к стойбищу. Сидевший на руле моряк, отвернувшись от берега, смотрел в море. Уэсли окликнул его:

— Дэй! Спеши повеселиться!

Матрос обернулся. В мочке его левого уха качнулся серебряный полумесяц серьги. Лицо моряка, заросшее почти до самых глаз светло-коричневой с едва заметным красноватым отливом бородой, было сумрачно. Во всей фигуре Дэя было какое-то напряжение. Большие, сильные руки так сжали румпель руля, что побелели.

«Что с ним?» Уэсли вспомнил, что Дэй так и не выходил из вельбота на берег, не принимал участия в ловле женщин, и почти участливо спросил:

— Заболел?

Дэй покачал головой.

— Или ты перестал быть мужчиной, Лэрри? — Уэсли посмотрел на лежавших в вельботе связанных женщин и, когда поднял глаза, встретился взглядом с Лэрри — взгляд был горящий, недобрый, от которого моряку стало не по себе. — Почему не выбрал для себя красотку? Дорога до Штатов далекая. Скучать будешь да облизываться, на нас глядя!

Уэсли поймал себя на том, что он говорит с матросом тоном извинительным, уговаривающим, и, рассердившись, крикнул:

— А ну, покажи, что ты еще моряк! Идем!

— Нет! — качнул головой Лэрри. — Я не пойду! Сказал он так твердо, что Уэсли понял — спорить бесполезно.

— Плохо, что ты бабой становишься! — сплюнул Уэсли и направился к жилищам. «Надо будет сказать Стардсону, — думал он. — Этот Дэй, кажется, жалеет животных, что мы связали. Может нам навредить. Китобой, правда, Лэрри один из лучших. Но почему он не принял участия в ловле туземок?»

Дэй тяжелым взглядом проводил Уэсли. Он едва сдержался, чтобы не выхватить румпель из гнезда и не обрушить его на голову Уэсли. Трудным выдался для Дэя сегодняшний день. Не раз ему приходилось слышать среди китобоев рассказы о том, что, возвращаясь с промысла, они грабят туземные поселки, увозят женщин и развлекаются с ними в пути. Подходя к своему порту, китобои за день-два отправляли женщин за борт, и никто не знал о преступлении. Дэй, правда, мало верил этим рассказам, но вот сегодня все увидел своими глазами.

Он передернул плечами от охватившего его возмущения и бессилия. Ну что он может сделать один? Бросься он на защиту женщин или попробуй сейчас освободить хоть одну, его тут же растерзали бы озверевшие моряки, а судьба женщин не изменилась бы. Как не повезло ему в жизни! Был он честным рыбаком, но крупные рыботорговцы в Сан-Франциско разорили его, как и многих других, и вот ему, чтобы прокормить свою большую семью, приходится жить и работать вместе с этим сбродом. Впрочем, не все охотники за китами такие бандиты, как Уэсли.

Вон в других вельботах сидят Вилли Стронг, Дин Эванс, Мак Рой и Дик Гордон. Да кое-кто и на судне. Это честные ребята и такие же неудачники в жизни, как и он; они не станут грабить жалких дикарей, увозить у них жен и дочерей, мучить их, а затем выбрасывать за борт.

Дэй вздохнул. Среди мрачных дум, точно луч солнца, прошло воспоминание о пребывании на русском китобойном судне. Случайно Лэрри пришлось провести у капитана Удачи один промысел, но он запомнился на всю жизнь. То были честные охотники, моряки и добрые товарищи. Доведется ли ему когда-нибудь еще с ними встретиться? Едва ли. Охота на китов в русских водах ведется незаконно, и капитан всегда избегает встречи с другими судами. А если бы случилось Дэю вновь повстречать русских, он ушел бы к ним навсегда.

Одна из женщин застонала, и Лэрри увидел, что она жадно облизала сухие губы. Дэй вытащил из бочонка втулку и поднес его к губам женщины, но она, сверкнув на него своими яростными глазами, отвернулась от воды…

Уэсли, торопясь к жилищам, увидел Стардсона, который стоял на коленях около Сомерсета и обыскивал его карманы. Вот Джон вытащил руку из брючного кармана убитого. На ладони заблестели монеты Их капитан спрятал к себе в куртку. Потом, поднявшись, он стряхнул с колен песок и направился к стойбищу. За ним последовали несколько человек из экипажа шхуны.

Стардсон первый поджег юрту. Скоро запылало все стойбище. Огонь, потрескивая, быстро пожирал дерево. Жилища окутывались густым дымом. Убедившись, что в стойбище не осталось ни одной юрты, не охваченной пламенем, Стардсон и его помощники сели в вельботы и направились к шхуне. На ней уже поднимали паруса.

Мангла при виде пожара закричала. Глаза ее широко раскрылись. Ужас раздирал сердце Манглы. Там, в огне, была ее старая больная мать. Молодая женщина рванулась. Ремни врезались в ее тело. Потеряв сознание, она рухнула на дно вельбота.

— Обморок! — удивленно сказал Уэсли и засмеялся.

Над стойбищем поднимался густой столб дыма. Эвенки, увидев, что последний вельбот отошел от берега, бросились из леса в стойбище. Но сделать что-нибудь против огня они не могли. Бушевавшее пламя пожирало остатки убогих жилищ. А на берегу все челноки лежали с пробитыми днищами.

Когда от селения осталась лишь груда дымящихся развалин, эвенки сказали Урикану:

— Иди к русским. Ты хорошо знаешь их язык. Расскажи, что сделали эти люди. Мы уходим к соседям.

Урикан посмотрел в море. Шхуна уходила, оставляя за собой пенистый след. Долго не сводил Урикан с нее глаз. Там была его Мангла. Он видел ее в праздничных одеждах, смеющуюся, чувствовал ее, горячую и любящую, и ему казалось, что ее руки гладят его лицо…

…Когда Стардсон и Уэсли поднялись на шхуну с добычей; Мангла пришла в себя. Она смотрела вокруг безумными глазами. На палубе бородатые страшные люди развязывали женщин и тащили их вниз. К Мангле подошел Уэсли:

— Вот и успокоилась, красотка!

Он ножом разрезал ее ремни. Мангла еще раз взглянула на берег и увидела лишь поднимавшийся высоко в небо столб дыма. Такой же высокий столб дыма поднимался от костра, зажженного в день ее свадьбы с Уриканом. И ей казалось, что она на своей свадьбе.

— Не горюй, — сказал Уэсли и обнял ее за плечи. — Пойдем ко мне. Я тебя утешу.

Мангла неожиданно засмеялась. Сначала тихо, потом громче. Уэсли усмехнулся:

— Быстро ты успокоилась. Дикари, никаких чувств!

А Мангла смеялась все громче и громче. Вывернувшись из-под руки Уэсли, она закружилась по палубе, так, как кружилась на своей свадьбе, а хохот ее становился все сильнее и неестественнее. Уэсли рванул Манглу за руку. От ее хохота ему становилось не по себе. Он крикнул:

— Перестань!

Вокруг Манглы и Уэсли собирались китобои, с интересом ожидая; что будет дальше.

А Мангла все кружилась и смеялась. На ее губах появилась пена, глаза остановились…

— Ну, ты! — Уэсли выругался и, вдруг отскочив от Манглы, крикнул: — Да она сумасшедшая!

Все отпрянули. Мангла, издав короткий крик, пошла к Уэсли, протянув ему руки. Среди китобоев послышался смех, Уэсли кричали:

— Уэсли, обними ее. Она зовет, тебя. Ну, поцелуй!

Обветренные, красные от спирта лица, бритые и обросшие, с мокрыми, красными и синими от болезней губами, кривились в смехе. Глаза в кровавых прожилках, слезящиеся и мутные, жмурились от удовольствия. Хохот нарастал. На Уэсли сыпались насмешки. А Мангла все шла к нему. Пятясь от нее, он уперся спиной в борт. Отступать было некуда, и Уэсли, не сводя глаз с Манглы, дрожащей рукой вытащил из-за пояса пистолет…

Выстрел был направлен ей прямо в грудь. Мангла, глубоко вздохнув, опустилась на палубу. Глаза ее медленно закрылись. Уэсли смахнул со лба пот. Он был холодный и липкий.

— Хорошая баба пропала! — с досадой проговорил Уэсли. Зло выругавшись, он поднял труп Манглы и сбросил его за борт.

…Урикан пришел в селение Мангара. Здесь подробно записали его рассказ и, посадив на посыльное судно, отправили в Николаевск к начальнику поста контр-адмиралу Козакевичу. Печальный, тяжело перенося горе, все дальше отъезжал Урикан от тех мест, где совсем недавно было родное стойбище. Не знал тогда молодой эвенк, что придет время, когда он вернется в эти места и снова встретится с Уэсли, увидит его посеревшее от страха лицо и трусливо бегающие глаза.