"Том 7. Художественная проза 1840-1855" - читать интересную книгу автора (Некрасов Николай Алексеевич)II РимМногочисленные толпы зрителей стекались в один из оперных театров Рима. Маленькая площадка перед театром была вся наполнена народом, жаждущим ворваться в двери. За нею тянулся ряд экипажей, которого конец едва усматривал взор. В театре было необыкновенное волнение. Зрители с нетерпением посматривали на опущенный занавес. Разговор почти всех был обращен на предстоящий спектакль. Давали новую онеру любимого Донизетти. Но не одно это до такой степени интересовало зрителей. Незадолго до настоящего дня дебютировала в первый раз новая певица Франческа, и слух о необыкновенном ее пении и чудной красоте быстро разлетелся по городу. Успех ее был заслуженный и совершенный: взволнованная толпа, увлеченная приливом восторга, провозгласила ее гениальной певицей, осыпала венками и золотом и почти на себе довезла домой ее карету. Ныне она готовилась во второй раз явиться на сцене, и все те, кому еще не удалось видеть ее, оглушенные общими похвалами, увлекаемые любопытством, жадно бросались в театр. Занавес взвился. Почти не касаясь пола, выпорхнула она, легкая, грациозная. Оглушительные рукоплескания потрясли своды театра; потом всё смолкло… Всё, что дышало, имело глаза, уши, — притаило дыхание, напрягло слух, лучи всех глаз встретились на невыразимо прекрасном лице певицы. И вот полились дивные, пленительные звуки, разнообразясь до бесконечности; они льются — и наконец истаивают в воздухе. Но они не исчезли. Светлой строкой эстетического восторга напечатлелись они в сердцах слушателей!.. И лицо певицы было не менее замечательно в эту минуту. Она совершенно предалась своей роли, и страсти лепили из него, как из воску, все формы, какие только могло принимать оно… «Браво» оглушало театр; венки летели под ноги певицы… — Чудно, чудно! — повторяла восторженная толпа. — Мы не слыхали ничего подобного! — Она заменила нам незабвенную Ангелику. — О нет! она выше ее! — Она даже несколько похожа на эту превосходную артистку лицом, а в голосе почти нет разницы… — Голос ее гибче и выработан лучше! — Если б я был уверен, что это она! Или только случайное сходство? — так говорил сам себе синьор Джулио, теряясь в каких-то догадках… После представления Франческа села в кабриолет, и восторженная толпа проводила ее до самого палаццо… Она подошла к зеркалу и пристально на себя посмотрела. — О, как я рада, что красота моя вянет, глаза теряют прежний блеск! Плачь, мое сердце, плачь; грызи мою грудь, червь горя: это поможет действию времени! Они восхищаются мной! Слава моя растет! Но я знаю, что большую часть ее приобрела мне красота. Слепые, они и не замечают, что я дурнею, что свежесть лица моего — поддельная свежесть… О, исчезай скорей, последний отблеск красоты, мне не нужна она; я хочу славы, славы, которая бы наполнила пустоту души моей… вознаградила бы за страдания, за жизнь без любви… я хочу славы, какой никто еще не имел, потому что я хочу приобресть ее одним искусством… Гибни, моя красота! Покуда я буду нравиться, мне всё будет казаться, что я обязана тебе славою! И между тем она еще пристальней смотрелась в зеркало, и самодовольная улыбка невольно прокрадывалась на молодое, прекрасное лицо ее… В комнату вошел молодой человек. Молча приблизился он к Франческе и поцеловал ее в лоб; она как бы нехотя ответила на его ласку. — Что ты так задумчива, так грустна, моя синьора? Неужели и твоя слава тебя не радует? — Моя слава не так еще велика, чтобы выкупить мое горе, которому нет пределов… — И которое ты сама себе придумала… — Может быть. Но где же мое счастье? Сердце мое холодно как лед; грудь моя волнуется только вздохами горя. У меня нет желаний, нет любви… — И ты говоришь это мне, тому, кто всем для тебя пожертвовал? кто столько страдал от любви к тебе, столько счастлив ею… ты несправедлива! — Я не люблю тебя! — Непонятная женщина! Несколько лет постоянной верности, мольбы, клятвы, страдания — и вот награда!.. Ты не любишь меня? но для чего ты не отвергаешь меня?.. — Ты не поймешь меня! — Для чего ты так ревниво следишь за мной, когда я в обществе женщин?.. — Для того чтоб показать, что я люблю тебя. — Значит, это справедливо?.. — Нет. Я то же бы и с другим делала… Оставим этот разговор… — Тебе скучно? — Да, я охотно бы умерла! — Брось эти печальные мысли. Я точно не понимаю тебя, но понимаю то, что я несчастен, что надежда обманула меня… — Чем недоволен ты? Или ласки мои принужденны, поцелуи не горячи, объятия закрыты для тебя?.. Какая любовница может дать тебе более! — Да, я счастлив… Но будь веселей; не напоминай мне своей горькой улыбкой, что ты несчастна… пойдем в залу; там собралось несколько почитателей твоего таланта. Нужен один твой взгляд, чтоб лица их просветлели, рот раскрылся для комплиментов, сердце для любви… Они вошли в залу. Несколько молодых людей, между которыми был и Джулио, вскочили с своих мест… — Синьора, — вскричал Джулио, — вы делали сегодня чудеса на сцене! — Клянусь небом, свет не слыхал ничего лучше арии, которую вы спели во втором акте! — Ставлю свое благородное имя против имени обесчещенного лазарони, если не всё, что в Риме есть живого и разумного, занято разговорами об вас, очаровательная Франческа! — Ваш голос, ваша красота доставили вам славу первейшей певицы в мире! — Моя красота! — повторила с досадою Франческа. — Моя красота так же ничтожна, как голос. Вы льстите мне, благородные синьоры! — Я льщу! — произнес с жаром Джулио. — Порази меня небо, если я не тщетно приискивал слово, которым бы можно выразить вполне ваши достоинства! Так превозносила восхищенная молодежь певицу. Молодой человек, которого считали некоторые за мужа, другие за брата, а третьи за любовника Франчески, с видимым удовольствием вслушивался в их похвалы; сама она почти не обращала на них внимания… Джулио восторженней всех говорил о таланте и красоте певицы; Джулио робко взглядывал на нее, тяжко вздыхал… — Мне кажется, я умер бы, — говорил он, — если б лишился возможности слушать ваш пленительный голос. Это становится потребностию моей жизни… Между тем некоторые из гостей перешепнулись между собою и приступили к Франческе с просьбою спеть что-нибудь. Робкий Джулио, который давно желал этого, умоляющим голосом повторил просьбу… Вопрошающим взором взглянула Франческа на своего любовника… — Синьор Отто, походатайствуйте за нас! — Запой, Франческа; ты этим меня обяжешь, — сказал он. Франческа запела. Она пела прекрасно. Каждое слово нашло приличный звук, каждая страсть заговорила родным ей языком, полным гармонии поэтической… Чудно новой, бесконечно разнообразной показалась слушателям песня Франчески… От восторга они даже не смели хвалить ее, слушали с каким-то безмолвным благоговением… Перед ними раскрылось всё, до чего только искусство достигнуть может; но и самое искусство не было бы так сильно, если бы ему не содействовала душа. Щеки ее горели, слеза дрожала на реснице. Невыразимо-унылым голосом, проникающим до глубины сердца, в котором смешаны были и язвительная насмешка, и болезненное сострадание, и презрение, пропела она последние стихи и, утомленная, облокотилась на диване, наклонила голову, закрыла руками горящее лицо… «Превосходно, превосходно!» — воскликнули слушатели в один голос после долгого молчания. Больше всех песня Франчески подействовала на Джулио. Он плакал, не мог сам себе дать отчета в своих чувствах. Сладкой струей лились в душу его обворожительные звуки, и ему казалось, что они не совсем чужды ему, что он когда-то слышал их. Когда Франческа открыла лицо, он обратил на нее взор свой и долго пристально рассматривал ее… — Что с вами, Джулио? — спросил Отто, подойдя к нему. — Ах, эта песня пробудила в душе моей тяжелое, мучительное воспоминание, — сказал Джулио, не сводя глаз с Франчески… Отто сделал гримасу и сел на диване подле певицы… — Два года тому назад я видел на сцене очаровательное существо, ангела на земле, и слышал из уст его звуки, столько же сладкие, пленительные… Они глубоко запали в мое сердце, на которое с тех пор права принадлежали очаровательной певице. Я полюбил ее, и теперь еще люблю, и теперь сердце мое горит страстью, которая дарит меня одними страданиями. Простите мне, синьора, что я так засмотрелся на вас; вы так похожи на нее… Смотря на вас, мне кажется, что я вижу прекрасную Ангелику… — Ангелику! — повторил с беспокойством Отто и испытующим взором взглянул на Джулио и свою любовницу… — Да; она овладела моим сердцем. Ее дивная красота свела меня с ума. Я страдал ужасно… День, в который я не видел ее, был для меня мукою… Зато когда я видел ее, когда она случайно дарила меня приветной улыбкой… — Она дарила вас приветной улыбкой? — воскликнул Отто встревоженным голосом и гневно взглянул на Джулио… Между тем Джулио смотрел на Франческу и как бы старался понять что-то из ее взора. Отто это заметил, и краска досады покрыла его щеки. — О, как я был тогда счастлив! Мир казался мне прекраснее, люди добрее… Сколько раз намеревался я упасть к ногам ее, высказать ей любовь мою… — И вы это сделали! — быстро прервал Отто. Что-то похожее на ревность или сильную злость сверкало в глазах его; с жадностью ждал он ответа… — Нет, каждый раз непреодолимая робость меня останавливала. Я даже не был знаком с ней, хотя имел к тому случай. Я видел ее только на сцене… Может быть, моя робость повредила мне… Тут Джулио украдкой вопросительно взглянул на певицу. Это опять заметил Отто; быстро повернул он голову к Франческе. Но оба они напрасно надеялись прочесть что-нибудь на лице ее: оно было спокойно и задумчиво и не носило на себе ни малейшего отпечатка какого-нибудь господствующего ощущения… — Не происходила ли робость ваша от другой причины?.. У красоты так много поклонников, — насмешливо сказал Отто. — Что вы хотите этим сказать, синьор?.. — То, что соперники иногда бывают слишком вспыльчивы и раздражительны… — Я не понимаю вас, синьор… Но вы ошибаетесь, если думаете, что я боялся моих соперников, тем более что она меня предпочитала им… — Вас?! — Что она, казалось, любила меня… — Она вас любила! — в бешенстве закричал Отто, и вопрошающий взор его встретился на лице Франчески с страстным взором Джулио… — Да, мне казалось, что она любила меня! — Тем более непростительна ваша трусость! — Моя трусость! — вскричал с яростью оскорбленный Джулио. — После таких слов знаете чем дело кончается между благородными людьми? — Вы и тут, кажется, медлить хотите… Джулио обнажил шпагу; Отто сделал то же… — Клянусь, я не оставлю этой шпаги, пока не паду сам или не смою кровью обиды! — сказал Джулио. Напрасно Франческа и гости старались потушить спор. Дело зашло слишком далеко, и поправить его не было уже возможности… Озлобленные противники с яростью бросились друг на друга. Никто из гостей не дерзнул остановить их, потому что тогда мог бы произойти общий разрыв. Теперь они надеялись, что всё кончится одной или много двумя легкими ранами. Франческе предлагали выйти в другую комнату, но она осталась на прежнем месте и с удивительным мужеством, даже бесчувствием смотрела на сражающихся… Шпага Джулио вонзилась прямо в сердце Отто… — Прости, Ангелика! Я умираю! — воскликнул он и полумертвый упал на пол… — Ангелика! — вскричал изумленный и обрадованный Джулио. — Ангелика! — повторили гости… — Я убил графа Торского? — спросил с ужасом Джулио. — Барона Отто Р**,- отвечала Ангелика… Раненый страшно прохрипел и испустил последний вздох. Оглянемся назад. Ангелика и барон долго ехали без цели, для того чтобы быть безопасными от преследований, которых, впрочем, они напрасно страшились. Наконец отчаяние певицы начало несколько утихать и уступать место тихой грусти. Тогда она вспомнила свое настоящее положение. Без уважения, без любви отдавшись человеку, которого она почти ненавидела, она не могла быть с ним счастлива, и жизнь «в каком-нибудь безвестном углу мира», как выражался барон, показалась бы с ним пыткою. Барон сам признался, что это слишком необдуманно и никуда не годится. Ангелика решила снова вступить на сцену, думая тем хоть несколько закрыть раны своего сердца. С радостью ухватился барон за эту мысль, тем более что он видел в ней легчайший способ иметь деньги, в которых у них мог случиться недостаток. Не желая появлением своим напомнить истории своего бегства, которое наделало в Риме тогда много шума, она дебютировала под именем Франчески и заключила контракт с директором театра, по которому за условную плату обязалась петь на сцене… Барон свел знакомство с блестящей молодежью Рима, которое легко доставила ему близость к Франческе, для многих подозрительная и непонятная, и вел веселую жизнь. Джулио, мечтательный, влюбленный, по тайному предведению сердца догадывавшийся, кто была Франческа, прежде всех нашел случай сблизиться с бароном. Отто был ревнив, и уже несколько раз непонятное обращение Джулио с Франческой, его загадочные слова и намеки заставляли его остерегаться этого опасного соперничества. До самого того дня, в который случилась кровавая сцена убийства, он наблюдал за поведением Джулио и искал повода к ссоре, которая заградила бы Джулио вход в его дом. Но не так кончилась, как мы видели, эта ссора. — Так, сердце мое не обманывало меня, — говорил страстный Джулио, — сердце мое меня не обманывало! Но что я сделал, безумный! Кого я убил? — И отчаянным взором смотрел он на Ангелику. Гости тоже пристально смотрели на нее… Им казалась странною, непостижимою бесчувственная холодность Ангелики. Все они были уверены, что барон ее любовник… Отчего же она не тронута его смертью, не поражена гневом на убийцу? Отчего ни малейшего вопля горя, ни малейшего сострадания, на которое имеет право всякий несчастный, не показывала она… Или она так глубоко поражена, что чувства ее оцепенели от ужаса? Или она его не любила? — О, простите меня! простите! — говорил плачущий Джулио… — Я готов наказать сам себя, охотно бы выкупил своею смертью жизнь барона! — Джулио! — сказал один из молодых людей. — Синьоре нужен покой; оставим ее. Вероятно, вид твой неприятен для нее. Уйдем… Твоя неосторожность наделала столько бед… Ты всех нас лишил счастия проводить вечера у прекрасной Ангелики… уйдем. — О нет! благородные синьоры, я буду очень рада, если вы по-прежнему будете навещать меня, только позвольте попросить вас сохранить в тайне мое настоящее имя. — Клянемся, что вы по-прежнему будете для нас — синьора Франческа! — воскликнули молодые люди. — Что же ты молчишь, Джулио? — Джулио был бледен как смерть и ничего не слышал. «Я убил его; теперь она будет меня ненавидеть!» — шептал он… — Синьора требует, чтоб ты обещал сохранить ее тайну! — О, я это сделаю! Она умрет вместе со мною! — сказал Джулио и поспешно оставил комнату… — Он страшен, поспешите за ним, благородные синьоры! — сказала Ангелика… — Мы еще должны сделать одно дело. Помогите мне, — сказал один из гостей, подымая труп барона. — Синьоре, верно, не будет приятен такой товарищ, если мы его здесь оставим. — Рана сделана в самое сердце; мы бросим тело в каком-нибудь переулке, и, верно, завтра никто не будет сомневаться, что это дело бандита. — Прекрасная мысль! Молодые люди простились и вышли, неся на руках труп барона. Пройдя несколько шагов, они увидели труп. Подойдя ближе, они узнали Джулио, плавающего в крови, без малейшего признака жизни. — Он убил себя! — Несчастный! — Сумасшедший! — Глупец! Так провожали они в небо душу нового покойника… — Я всегда думал, что эта горячая голова тем кончит, — сказал один. — Глупость, тем более непростительная, что уж нельзя и поправить ее, — заметил другой… — Мне руки оттянул этот молчаливый барон; бросим его подле Джулио, вместе им будет веселей, — сказал третий… Они бросили труп и удалились. Ангелика скоро утешилась, или, лучше сказать, она и не жалела о потере барона. Другое сильное горе мучило ее неотступно. Чтоб утешить, развлечь себя, смешать настоящее горе хоть с поддельной радостью и тем ослабить его влияние, с жадностью привязалась она ко всем наслаждениям жизни. Душа ее не просила любви, не могла уже чувствовать ее, но она бросилась не задумываясь на, грудь первого обожателя. Если б заглянуть в грудь Ангелики, то можно бы увидеть, что скорей с отвращением, чем по влечению страсти она это делала. Цель ее состояла только в том, чтоб изменять тому, кто так коварно обманул ее. Между тем слава ее росла и доставляла ей все средства блистать и жить роскошно. Сначала по слабому побуждению — сделать несколько сноснее свое положение, потом по привычке предаваясь всем удовольствиям света, она наконец столько привязалась к нему, что такой образ жизни сделался для нее необходимостью. Расположив свое время так, чтоб ни одной минуты не оставалось для уединенного размышления, углубления в себе, она начала забывать прошедшее, и редко что-нибудь пробуждало в ней старую грусть, вызывало на ресницу слезу… Так прошло около года. |
||
|