"Операция «Степь»" - читать интересную книгу автора (Кондратов Эдуард Михайлович)

Последний шанс Василия Серова

— Понятно, — сказал Гаюсов, — фамилию тебе сказал тот губошлепый. Ну, Гаюсов. Что из того?

— Об этом чуть позже. — Глеб встал, взял из пачки «Катыка» папиросу, чиркнул гаюсовской зажигалкой и вернулся на место. Гаюсов не шелохнулся, хотя когда рука Рудякова оказалась в полуметре от нагана, напрягся.

— Скажи, Гаюсов, откровенность за откровенность, на что ты — именно ты! — рассчитываешь, оставаясь в Уиле? Что у тебя общего с загнанными в угол мужиками? Продразверстка не нравится? Или ты эсер по убеждениям? Извини, смешно.

— Мое кредо — выжить. — Гаюсов качнул головой, криво улыбнулся. — Ты прав, от серовского сборища меня тошнит. Выхода другого нет. Не вижу.

— Неправда. Видишь. Мои документы ты взял не просто так, верно?

— Читаешь мысли? Поздравляю. Да, Глеб… Как ты сказал?.. Рудяков. Ты догадался. Я надеюсь на твое удостоверение АРА. На первое время пригодится.

Кивком Глеб подтвердил: что ж, вполне вероятно.

— Теперь ты должен понять, что каждый лишний день в Уиле — меч над твоей головой.

— Почему же?

— Притворяешься, Гаюсов. Не один я представляю ВЧК в банде. Не один я знаю, чем занимался в свое время контрразведчик генерала Дутова в родных краях Василия Серова и братьев Долматовых. Ты из их родни насмерть никого не запорол?

— Бред! — Гаюсов отшвырнул от себя пепельницу. — Лично я не был ни в Куриловке, ни в Орловке.

— А рыжий крикун? Помнишь, ко мне цеплялся? А тебя опознал. Я ему рот заткнул: проверю, мол. Если поискать в дивизии, пострадавших от монархистов и контрразведчиков немало. Не простили, не думай.

Гаюсов барабанил пальцами по столу.

— Кстати, твои улики против меня… — Глеб помолчал. — По крайней мере, они не бесспорны.

— Оставь! Их достаточно, чтоб швырнуть тебя к стенке, чекист! Ладно, не будем об этом. Предлагаю сделку. Ты мне пишешь рекомендацию своим… Тьфу! Не в ЧК, конечно, а руководству АРА. Чтоб взяли под крыло. А я тебе даю это.

Он многозначительно поднял над столом серую папку. Глеб покачал головой.

— Почему же?! — Гаюсов вскочил со стула, швырнул папку. Сел. — Не пойму.

— У тебя нет убеждений, Гаюсов. Ты сказал, что хочешь одного — выжить. Но твой должок перед нами слишком велик. Спасать врага революции я не буду. Даже ценой жизни.

— Железный чекист… Подражаете своему богу Дзержинскому. Твое дело. Американский твой документик я пока придержу. Но папку оставлю в столе. Если ее увидит Турсенин, объясняться будешь с ним. Я отпущу тебя. Без бумаг и без оружия. Устроим перемирие до утра. Ни ты, ни кто другой — ни слова о дутовце Гаюсове. Есть только Буров. Я до утра продержу папку в столе. У тебя есть шанс передумать, Рудяков. Рекомендация против папки. Идем.

— Верни ремень, — устало сказал Глеб.

— Это могу. — Гаюсов открыл ящик, снял с ремня маузер в кобуре. — Держи.

Глеб, а в шаге за ним Гаюсов вышли из домика следственной комиссии.

— Что, поговорили? А то Кузьма мне ключ оставил, — наивно распахнул голубые глазищи Капустин. На его губе повисла шелуха семечек. Совсем невинный деревенский парнишка. Если б не шашка и не наган у пояса.

Со стороны ярмарочной площади слышались дикие вопли: скачки шли вовсю.

— Где Турсенин? — спросил Гаюсов.

— Товарищ председатель следкомиссии маленько в подпитии, — ухмыльнулся Капустин. — Дрыхнут с Любашкой.

— Передай, что ключ у меня, — Гаюсов многозначительно оглянулся на Глеба. — Пойду-ка и я, люблю джигитовку смотреть. А ты, Ильин?

— Голова трещит. Полежу дома, подумаю.

— Подумай, подумай!.. — Гаюсов направился к конюшне следкомиссии.

Глеб с усилием взобрался на сочувственно присмиревшую лошадку. Он чувствовал себя разбитым — болела не только голова, каждая клеточка тела. «Не заболеть бы», — с тревогой подумал он.

Тронул поводья и пустил игреневого медленным шагом. Капустин поглядел-поглядел ему вслед и побежал к конюшне. Тоже не терпелось попасть на скачки.

…Байжан появился тотчас. Неслышно проскользнул в сени и почти беззвучно умудрился отворить скрипучую дверь в горницу. Глеб лежал в кителе, галифе и в сапогах на широкой лавке, подложив под затылок перекрещенные пальцы, и сквозь полусомкнутые веки рассматривал потолок. При виде Байжана он улыбнулся и, закрыв глаза, тряхнул головой, но позы не изменил. Молодой киргиз, еще взволнованный ожиданием у дома следкомиссии, опустился на пол у лавки.

— Не пытали? — спросил шепотом.

— Нет, просто поговорили. Мне надо, видимо, отбывать. — Байжан кивнул. Он не привык задавать лишних вопросов. Будет необходимость, Глеб скажет.

— Где ты был, Байжан? Я обыскался.

— Ай, плохо!.. — киргиз всплеснул руками. Несколькими фразами обрисовал свое незавидное положение в Уиле: старый бай не угомонится, будет искать. Слишком насолил ему в свое время чекист Байжан.

— Значит, будем уходить вместе. Надо приготовиться. Коней, еду. Кстати, Гаюсов обезоружил меня.

— Ай, найду… Держи! — и маленький браунинг лег на грудь Рудякову.

Глеб сел на лавку, сунул оружие в карман. Стараясь говорить лаконично, пересказал свой диалог с Гаюсовым. Байжан цокал, крутил головой, но не перебивал. Откомментировал так:

— Уходить сегодня же! Лучше днем. Пока шум, скачки, базар. Надо успеть добраться до Кара-Тюбе. А завтра к вечеру будем в Джамбейты, где наши.

«Джамбейты… — вспомнил Глеб. — Туда комбриг Уваров предложил явиться серовцам для сдачи. Отсюда почти, двести верст…»

— Сейчас в конюшнях неразбериха, — продолжал Байжан. Глаза его горели, нос побелел, губы плотно сжались — он был напряжен, как пружина. — Уходить надо по Илецкому тракту. Хорошо бы на верблюдах, но нельзя, догонят. Нужны две пары коней, чтоб на смену.

— А как их добыть? Думал?

Огорченное цоканье означало, что Байжан не совсем ясно представляет себе план похищения коней со всей амуницией.

Некоторое время они молчали. Байжан взял с полки бутылку с белой жидкостью, отхлебнул, поморщился и поставил. Молоко, уже скисающее. Хотелось кумыса, да у кого спросишь? Хозяева на празднике.

Глеб подумал, что сегодняшний день действительно самый подходящий для побега. Пьянка будет всеобщей, как и уличный мордобой, и битье окон, и скачки по улицам… Уже перевалило за полдень, скоро солнце начнет тускнеть. А выехать надо засветло. Но… неужели просто бежать? Бежать в страхе от гаюсовских разоблачений? Не использовав до последней капли возможности повлиять на события?

Мысль, неожиданно пришедшая Рудякову, показалась ему и до нелепости дикой, и дерзко гениальной. Он было отбросил ее, но она тотчас, отчетливо и даже словесно оформясь, снова нарисовалась в мозгу.

— Байжан, — Глеб обнял друга за плечи, их черные и такие непохожие глаза встретились. — Мы оба должны рискнуть, и очень серьезно. — Байжан кивнул. — Твоя задача найти Авдеева, оренбургского чекиста. Я показывал его тебе. — Байжан опять кивнул. — Передай, что начштаба Буржаковского и Зальмана, который тоже хоть завтра готов сдаться со своим эскадроном, Авдеев пусть берет на себя. Буржаковский предупрежден. Думаю, он будет нам верен. Замотай, что ли, голову бинтом, папаху на глаза натяни, одежду смени, но так или иначе разыщи их немедленно. Зальману прикажи подготовить коней, оружие… Лучше маузер. Авдееву на связь ко мне не выходить, ни-ни… Гаюсов следит, он будет до ночи ждать. Надеется, что сделка у нас все же состоится. Если незамеченным уйти не удастся, в Джамбейты отправишься один.

— Почему не уйдешь? Гаюсова можно отвлечь. Ножом ткнуть…

Глеб встал, накинул на плечи злополучную шубу.

— Я иду к Серову, — сказал он спокойно, но Байжан уловил: волнуется. — Предложу ему отпустить меня для секретных переговоров с Уваровым, а может, даже и с самим замкомандующим Артеменко. По проводам у них беседы зашли в тупик, так что я предложу Серову использовать свой последний шанс.

Брякнула кочерга, задетая ногой вскочившего Байжана.

— Он тебя пристрелит, — угрюмо сказал он.

— Если продолжатся бои, погибнут сотни людей.

— Хорошо, Глеб. Ты великий джигит, я знаю. Ты еще раз докажешь это. Только боюсь, что в самый последний раз.

— Через два часа встретимся, — сказал Глеб, взглянув на резные ходики. — Будь наготове. Я зайду в дом Серова, ты понаблюдай. А выводы из того, что станет дальше, сам сделаешь.

— Ай, зря… — вздохнул Байжан.

…Василий Серов не пошел ни на киргизскую конференцию, ни на скачки. Он пил с утра и не подпускал к себе никого, кроме новой своей возлюбленной Лельки Музыкантской. Клавдию, которую он возил за собой еще с мая, отпустил, когда покидали Гурьеве кий тракт. Умоляла, ползала на коленях, слезами омыла сапоги… Если б не надоела… Но появилась Лелька — озорная, круглолицая, пухлогубая, с карими, чуть навыкате глазами. Клавка была дура дурой, глядела Васечке в рот, а эта — фельдшерица, язык остер: передразнит кого — не удержишься от хохота. Когда стала атаманшей, потребовала коньяку и шампанского, а стаканы с самогонкой с размаху швыряла о стенку, об пол, куда рука повела. Но весела, а целуется так, что голова кругом идет у Василия Серова. Такая не наскучит и за год, хоть с ней и беспокойно. Хорошо, что умна — в дела нос не сует, советы по ночам не нашептывает. Хотя и чует Серов: недовольна Лелька-Лизавета уильским заплесневением. Женщинам ненавистна неопределенность.

Адъютант командующего Иван Скворцов не выносил Лельку. За барские замашки. Попробуй, найди ей в киргизских степях коньяков, а тем паче — шампанского! Выручали сундуки богатых киргизов, только на людях не пьющих или сберегавших дорогие напитки для важных русских гостей. Так мало того: Лелька требовала кружевного белья, не хуже, чем у бывших дворянок, атласных и тонкой шерсти платьев, бархатных жакетов, меховых ротонд. В семнадцатом-восемнадцатом годах было бы проще: помещичьи усадьбы того и ждали, чтоб их пошерстили вольные люди. А ныне, в голодном году, тряпье только с базара и чаще заношенное до лоска. Приходилось сбивать замочки с сундуков у казаков — у тех, кто воротил нос от мобилизации в серовское войско. Грабеж, конечно. Но с Лелькой не поспоришь…

— У себя? — спросил Глеб у Скворцова, с остервенением чистившего двор от снега деревянной лопатой.

— С кралей. — Иван с удовольствием оторвался от работы. — Дай махорочки-то. Лучше не ходи, может пульнуть. Хлещут, а никак не спьянеют — оба один к одному. Потом захотят на тройке гонять по Уилу… — Он смачно запыхтел самосадом. — Ну и жизнь, пропади она пропадом!.. Не ходи!

— Надо, Иван, надо.

Глеб решительно взбежал на крыльцо. В сенях воняло рассолом, на полу валялись раздавленные луковицы, осколки битых бутылок.

Иной дух — спертый, настоенный на спиртовых парах и застоявшемся табачном дыме — ударил в ноздри, когда он открыл дверь из сеней в комнату. Большой стол в горнице был задвинут в угол. На неприбранной постели сидел Василий Серов в полосатой рубахе, ярко-синих галифе и белых шерстяных носках. Перед кроватью стояли две сдвинутые вместе лавки, уставленные снедью и бутылками. Среди них генералом с ободранными позументами высилось шампанское.

Серов был красен, в щегольских усах блестели капли, влажный чуб разметался по лбу. Он взглянул на Глеба безо всякого выражения: ни удивления, ни вопроса не отразилось в его серо-зеленых, в темных полукружьях, глазах.

— Кто там, Василек? — послышался из-за его спины густой женский голос. Опершись на руку, на Глеба сонно смотрела пьяная Лелька Музыкантская. Ночная рубашка свалилась с плеча, заголив круглую грудь, но она и не подумала поддернуть: уставилась на Глеба и ждала. Ну что, мол, дальше?

Две пары глаз проследили, как Глеб браво козырнул и, не спрашивая разрешения, поставил валявшийся стул и сел на приличном, впрочем, расстоянии от постели и лавок.

— Как понимать? — невнятно пробормотал командующий и икнул.

— Разговаривать всерьез в состоянии? — без обиняков спросил Ильин-Рудяков.

— Он же хамит! — обиженно заявила Лелька и наконец прихватила рукой рубашку у шеи.

— Говори, зачем пришел, — буркнул Серов, и Глеб заметил, что в сузившихся глазах бандитского атамана промелькнула настороженность. Нет, Василий Серов сколько ни выпьет, рассудка не теряет, это было известно всем.

— Василий Алексеевич, мне стало известно, что ты решил поставить крест на переговорах с Уваровым.

— Откуда известно?

— Разве это важно? Важен факт срыва переговоров о сдаче. Ты знаешь, чем он обернется в ближайшие недели? Опять в степь, и это в феврале!

— Кто ты такой, чтоб пугать меня, Серова? — зубы стиснуты, и следа хмеля нет в глазах.

— Я единственный человек в Уиле, с которым тебе стоит поговорить начистоту.

— Начистоту? Ишь… — Серов бросил исподлобья испытующий взгляд на Глеба. — Попробуем. Сначала выпьем.

Он взял с лавки полупустую коньячную бутылку, понюхал, отодвинул. Нагнувшись, достал из-под лавки бутылищу «Смирновской» еще дореволюционного разлива. Сорвал пробку, забулькал в нечистые стаканы. Глебу налил до краев, себе — на три четверти. Крякнул и долил.

— Шашлык остыл… Лучше балыком, — подала голос Лелька. Не стесняясь своего неглиже, прямо из кровати она подсовывала им закуски. — Огурцы отменные, с перчиком, дерут.

Выпили. Серов — судорожно, крупными глотками. Зажмурился, придавил плечом рот и только потом потянулся к огурчику. Глеб выпил ровными глотками. Он знал, что если не вдохнет ненароком смрад, одолеет до донышка.

— Силен, американец! Балыком, балыком — лучше всего… Аж тает!

Под шумок пропустила глоток шампанского прямо из бутылки и Лизавета. Охнула блаженно и шлепнулась спиной на подушки.

— Теперь давай начистоту.

Странно, но от выпитого глаза у Серова словно бы освежели. Смотрели внимательно, остро. Подозрительность пряталась где-то совсем-совсем в глубине.

— Прежде всего, что я думаю о тебе, Василий Серов. Только не перебивай, прошу. Тебе совсем не нужна эта война. Кулак бьется за отобранное, казачий урядник — за царские льготы. Ты, герой Гражданской войны, храбрец, бедняк, бывший коммунист, всю кровь свою готов был отдать за других. За общее дело пролетариата ты пошел воевать, не так разве? Никого не боялся. А вот как свихнулся с Сапожковым, стал трусить, назад повернуть боишься. Да, Серов, ты трус!

— Ах ты, гада! — Серов выдернул из-под подушки наган и, не целясь, в бешенстве выстрелил в Глеба. Пуля взвизгнула возле уха и врезалась в бревенчатую стену. Лелька взвизгнула, заткнула уши подушкой, но уже через миг ее разлохмаченная голова вынырнула из-за спины Серова.

— Не психуй, лучше выслушай, — не меняясь в голосе, продолжал Глеб. — Я скажу, что тебя страшит. Не бой, не лихая атака. Там ты герой. Тебе страшно сказать самому себе впрямую: все, Василий, проиграл! Раздутое самолюбие мешает тебе признать, что полководца из Серова не вышло. Но уж если ты хочешь войти в историю не как бандит, который прячется по кустам и оврагам, а как военачальник, то у тебя два пути. Или выступить на Джамбейты — Уральск против войск Заволжского округа, что бессмысленно. Или сломать шпагу, то есть организованно, на условиях, которые, кстати, не столько Уварова, сколько твои, провести разоружение и сдачу Атаманской дивизии. Это, Серов, будет поступок мужественный и мудрый. Ты проявишь себя как крупная личность. Разве почетнее, если тебя через полгода чекисты поймают под гумном да еще с их листовкой-пропуском в кармане? Не мельчи, Серов! Хватит пролитой крови, хватит расстрелов, пьянок, насилий и грабежей. Побудь же человеком в полный рост, Василий! Ты ведь фигура, а не дерьмо, какое тебя здесь окружает…

— Все? — спросил Серов. Интонация его не понравилась Глебу. «Сейчас застрелит», — подумал он. Но лезть за браунингом в карман было поздно. Надо было говорить, говорить еще и еще.

— Дивизии у тебя уже нет, есть разболтанная шайка пьяниц и мародеров. Чекисты своей пропагандой и листовками превратили войско в трухлявое дерево — только ткни и рассыплется. Еще несколько недель, и Красная армия окружит тебя со всех сторон — с Уральска, с Оренбурга, с Гурьева. Надеяться не на что, Серов.

Серов поднял маузер. Ствол плясал в его руке. «Неужели выстрелит, подлец?» — подумал Глеб. И вдруг понял по глазам, в которых зажглось бешеное самолюбие: выстрелит!

Случилось, однако, непредвиденное: Лелька отшвырнула Серова на подушку, а сама босиком, посвечивая сквозь тонкую рубашку розовым телом, подбежала к Глебу и закрыла собой.

— Стреляй, дубина! На что ты еще способен, сморчок! Тебе дают шанс — живи сам, спасай людей, а ты?! Правду говорит американец — не войско у тебя, а… — Она загнула неприличное словечко и махнула рукой на Серова. — Брось пушку, дурень! — И, повернувшись к Глебу, схватила его за китель: — Шпарь дальше! До конца!

Усмешка покривила губы командующего. Он опустил маузер, потянулся к «Смирновской», сделал глоток из горлышка:

— Говори.

— Предлагаю не ждать, когда комбриг Уваров надумает прислать к тебе парламентеров. Поеду в Джамбейты я, возьму себе проводником киргиза. Скажу, что ты согласен сдать войско при условии сохранения жизни всем — и тебе тоже. Укажу точный срок сдачи. Скажем, 10 февраля. Привезу в условленное место представителей от Уварова, а ты — своих. Того же Буржаковского. Об остальном договоримся там, на месте.

— Кто ты такой, Ильин?

Глеб выдержал тяжелый взгляд.

— Человек, которого послушают и которому поверят. Сотрудник АРА, хватит с тебя и этого. Нейтральный посредник на мирных переговорах. Годится?

Серов рассмеялся. Невесело, не смех, а издевка над собой.

— Что ж, Ильин, попробуй… — сказал, как бы в задумчивости расставляя слова.

— Васька, умница ты моя! — крутанув задом, Лелька бросилась к Серову и вцепилась пухлыми губами ему в рот. — И его награжу! — весело крикнула она, и, не успев оглянуться, Глеб ощутил на щеке сочный поцелуй. — Эх, люблю целоваться! — воскликнула она, воздевая оголившиеся руки к потолку.

— Брысь в койку! — сердито рявкнул Серов, все продолжая что-то обдумывать. — Позови-ка Скворцова, — кивнул он Глебу. Быстро налил себе полстакана водки, вздохнул и легко выпил.

— Иван, дашь ему мои малые сани и пару коней покрепче, — деловито сказал он вошедшему ординарцу. — Конь свой есть? Хорошо. Дадим и киргизу, сам подбери, по надежнее. Иван, жратвы побольше, самогону четверть…

Скворцов слушал неодобрительно, но не возражал.

— Если выезжать, так сейчас, — тоном приказа заявил Серов. — Иначе сразу собьетесь с тракта… Полчаса на сборы. Зайди перед отъездом — нацарапаю цидулку собственноручно. Понял?

Глеб кивнул и вышел вслед за хмуро брюзжащим Иваном. Пока все складывалось хорошо. Подозрительно хорошо.

Получаса Байжану со Скворцовым на сборы хватило в обрез, и когда у дома, где жил командующий, появился Глеб, они все еще возились с упряжью. Вещи, продукты были уложены в сани и упакованы так, что их легко было перенести как вьюки на спины двух запасных лошадей.

Ильин-Рудяков успел почти все, что хотел. Увиделся с оренбургским чекистом Авдеевым, который недавно «вступил» в банду и теперь должен был стать связным между двумя штабами — Буржаковского и Уварова. Успел перекинуться словом с Зальманом, готовым чуть что дезертировать со всем составом своего эскадрона. Не смог найти лишь Пугача и Синюхина, саратовских чекистов из обоза. После окончания скачек народ разбрелся по всему Уилу и гулял. Из окон доносились звуки казачьих заунывин, где-то, слышно было, дрались, в сугробах, матерясь, копошились пьяные.

У Глеба не шло из головы: следит ли за его передвижениями по Уилу Гаюсов? Папку, которая изобличала чекиста Рудякова, он пообещал придержать в столе до утра. Но кто знает?.. Гаюсов не из тех, кому можно что-либо доверять, тем более свою жизнь.

Зря Глеб волновался. Часом раньше, захватив кассу следкомиссии и документы АРА, переделать которые ему ничего не стоило, Гаюсов на трех лошадях тайком выехал из Уила в неизвестном направлении с твердым намерением не возвращаться.

— Возьми! — протянул Серов запечатанный конверт. — Пусть прочтет лично Артеменко… Не будет его, тогда дай Уварову. Но с этим упрямым мы больно много говорили. Лучше Артеменко.

Лелька, вероятно, совсем уж упившись, похрапывала в перинах.

— Василий Алексеевич! — произнес Глеб несколько торжественно. — Я верю, что в твоем письме правильное решение. Но на всякий случай… Если что случится со мной в дороге, не жди. Не затягивай, плюнь на свою фанаберию, на гордость безудержную и первый выходи на связь с Уваровым. Они сейчас уверены, что ты напрочь отказался от переговоров. Так переломи же себя, Серов! Не петушись! Людей пожалей…

— Без тебя сообразим, что надо, что не надо, — обозлился Серов. — Езжай! С богом! Или с чертом! — Он выругался и, не подав Глебу руки, отвернулся к окну.

— Поехали, Байжан!

Опустела ярмарочная площадь. Лишь несколько киргизов, гортанно перекликаясь, собирали остатки нарубленной на скачках лозы.

Миновали Шиповский поселок. Там тоже шло гулянье. Где-то за углом дважды бахнули револьверные выстрелы. Байжан правил упряжкой. Два сытых коня мерно трусили по улочкам, а Глеб очень внимательно приглядывался к белым мазанкам, так напоминающим околицы малороссийских сел. Когда до поскотины оставалось шагов двести, Ильин-Рудяков тронул Байжана за рукав и показал, чтобы тот подвернул к свежевыбеленной хате с палисадником и крепкими тесовыми воротами.

— У меня тут должок один, — пробормотал Глеб, выбираясь из саней. Надвинув папаху на глаза и прикрыв воротом шубы пол-лица, он подошел к воротам и дернул веревку щеколды. Через отворенную калитку Байжану видно было, как Глеб вошел во двор и направился к сидящему на сломанной телеге Федору Мазанову, помкомдиву, снятому недавно с поста за хмельные драки. Он и сейчас был пьян: держал за плечи худенькую простоволосую девушку, одетую, несмотря на морозец, в легонькое платье, и встряхивал ее так, что казалось, голова вот-вот оторвется от шеи. Байжан узнал девушку: Ксения, ее отца убил в прошлом году Мазанов, а потом женился на ней.

Удивление Байжана сменилось испугом: что намерен делать этот сумасшедший Глеб?! Мазановы обернулись и уставились на него. А Глеб, подойдя, выхватил наган. Лицо его перекосилось. Челюсть у Мазанова отвисла. Ксения метнулась, заслонила телом мужа. Глеб в сердцах сунул оружие в карман и быстро пошел к воротам.

…Они молчали долго. Когда домики Шиповского поселка скрылись за снежным горизонтом, Глеб сказал:

— Видно, не мне исполнять приговоры. Дурочка… Помешала мне стать палачом…

Байжанов знал, что рассказ Буржаковского о том, как казачий урядник изрубил за раз почти сто пленных, не выходил у Глеба из головы. И все же рисковать было нельзя. Не выдержали нервы у чекиста Рудякова.

…Через несколько часов безбедного пути они остановились передохнуть у Ханды-Куля, где Уильский тракт соединяется с подходящим с юго-запада Калмыкско-Уильским. Киргизы оставляли их ночевать — уже темнело, и начиналась пурга не пурга, а некоторое снеговерчение. Но время было слишком дорого. Решили сделать еще двадцать верст на север и добраться до Тюлека.

Не прошло и четверти часа, как бестолковое кружение снега усилилось, и стало все крепче хлестать в лицо. Начинался буран. Лошади по шли медленнее, и как-то вдруг сгустился сумрак. Глеб стал было подремывать, когда Байжан сильно толкнул его в бок. Жалобно заржала пристяжная, и сани рванулись, пошли дерганно, вертко, вот-вот опрокинутся.

Глеб обернулся: сзади в темной синеве поблескивали передвигающиеся огоньки. Их было много.

— Плохо, друг, — сказал Байжан. — Волки!..