"«Если», 2004 № 9" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Бенилов Евгений Семенович,...)

Евгений Бенилов

Лгунья

Я — человек рациональный. И совсем не религиозный. Более того, как всякий порядочный ученый, верю своим глазам: если что-то вижу, то считаю увиденное реальным, а не плодом воображения. Даже если объект сей — за тридцать пять лет, которые я прожил на белом свете — не попадался мне ни разу.

Так что, увидев голую девицу ростом двадцать сантиметров, я не счел ее ни галлюцинацией, ни мистификацией. Девица стояла на песке посреди пустынного пляжа и ежилась от ветра. Было поздно — и, соответственно, уже темно, — однако я видел ее вполне отчетливо в свете расположенного рядом фонаря.

— Помогите, пожалуйста! — девица говорила по-английски с очаровательным, но лишенным географической привязки акцентом.

— Как? — спросил я, присаживаясь на корточки.

— Мне холодно, я голодна и хочу спать, — она помолчала, а потом добавила: — Мне некуда пойти, ибо я потерялась.

— Это не ответ на мой вопрос, — сказал я, маскируя растерянность логикой. — Я спросил, как именно вам помочь.

На лице моей собеседницы появилось раздражение.

— Вы должны согреть меня, накормить и отнести в такое место, где я могла бы поспать, — сказала она, надменно сморщив нос.

Несколько секунд я размышлял: у меня в номере есть мини-бар, а в мини-баре — какие-то пакетики… орешки или, может, чипсы. Для такой малышки хватит за глаза.

— Мне придется посадить вас в карман, — сказал я, протягивая руку и складывая ладонь стульчиком.

— В карман я не сяду, — рассердилась девица. — Я вам не кошелек.

Она сложила руки за спиной и отвернулась. Груди ее — кстати сказать, довольно большие — колыхнулись вверх-вниз.

— Но как же я пронесу вас в гостиницу?

— Я готова ехать, — она так и выразилась: «ехать», — у вас за пазухой.

Не дожидаясь согласия, девица села в мою (все еще протянутую) ладонь и для равновесия уцепилась за большой палец. От ее попки исходило ровное, приятное тепло.

Я расстегнул пиджак, затем рубашку и осторожно подсадил девицу в образовавшееся отверстие.

— Не застегивайте пуговицу, — приказала она, высунув на мгновение голову. — А то я задохнусь.

Я почувствовал, как она устраивается у меня за пазухой… стало щекотно. Наконец возня под рубашкой прекратилась.

— Я готова, — девица хлопнула меня по животу.

Увязая в песке, я доковылял до лестницы и поднялся на набережную.

— Ступайте плавно, а то меня укачает, — услышал я тонкий, капризный голосок.

Я не фаталист. Скорее, наоборот — считаю, что судьба соткана из случайностей. Взять хоть сегодняшнее приключение: приехал человек на конференцию в Ниццу, пошел с друзьями в ресторан, потом решил прогуляться по набережной… Интересно, что бы это создание делало, не пожелай я узнать, теплая ли вода? Так бы и тряслось от холода на пляже до утра?…

Моя гостиница располагалась неподалеку; через десять минут я уже входил в номер.

Первым делом я отыскал табличку «Не беспокоить» и повесил на дверную ручку с внешней стороны двери. Затем встал на колени перед журнальным столиком (так, чтобы столешница оказалась на уровне пояса) и отодвинул в сторону галстук.

— Выходите, мисс…

Теплый клубок у меня за пазухой не шевельнулся. Я заглянул внутрь рубашки: свернувшись калачиком, девица спала.

— Просыпайтесь, пожалуйста! — сказал я, осторожно касаясь ее плеча.

Она вздрогнула и села, чуть не вывалившись наружу. Вид у нее был всклокоченный и недовольный.

— Сейчас… — пробурчала она, потягиваясь.

Она неловко выползла и встала на столе. Тут я разглядел ее получше: пышные формы, смуглая кожа, буйная черная шевелюра. Сквозь пряди волос торчат розовые ушки — не круглые, как у человека, а заостренные. Черты лица не вполне пропорциональные, но очень привлекательные… можно сказать, красивые: огромные, как у куклы, голубые глаза, ярко-красные губы. Для оголодавшей, охолодавшей сиротки она была на удивление упитанной и гладкой.

— Меня зовут Алексей… Алекс, — представился я. — А вас?

— Мари.

— Кто вы?… Вы ведь не homo sapience, верно?

— Я фея, — Мари подбоченилась и высокомерно вздернула голову.

— Фея?… — удивился я. — А вы умеете исполнять желания?

— Исполнять желания мужчины умеет любая женщина, — Мари загадочно улыбнулась.

— А крылья у вас, извините, есть? — я заглянул ей за спину, но увидел лишь волосы до попы.

Мари раздраженно фыркнула.

— Я хочу есть, — объявила она, оставив вопрос без ответа.

— Да-да, конечно. Простите!.. — смутился я.

В мини-баре обнаружился пакетик соленых орешков — я разорвал упаковку и положил на стол. Присев на корточки, Мари заглянула внутрь.

— Я такое есть не могу, — пренебрежительно сказала она, вставая.

— Я ем только свежие овощи и фрукты.

— Но где же я достану овощи и фрукты в двенадцать ночи?

— В ресторане гостиницы, — последовал незамедлительный ответ.

— Сходите на кухню и попросите… — фея на мгновение задумалась, — … морковку, яблоко и мандарин.

Тащиться вниз и вступать в переговоры с официантами мне, ясное дело, не хотелось — но что я мог поделать?… Вздохнув, я направился к двери.

— И еще минеральную воду! — услышал я, когда выходил из номера.

Когда я вернулся, Мари лежала на кровати, томно развалившись на подушке.

— Мандаринов нет, — сказал я извиняющимся тоном. — Я купил апельсин.

— Хорошо, — сдержанно ответила фея.

Она грациозно перепрыгнула на журнальный столик — я поставил перед ней тарелку с нарезанными овощами и фруктами. Потом откупорил бутылку с водой.

— Спасибо, — Мари послала мне воздушный поцелуй.

Пока она ела, я сходил в туалет; а когда вернулся — морковка и половина яблока уже исчезли. Слегка осоловевшая фея доедала апельсиновую дольку: сок стекал по ее подбородку и капал на раздувшийся животик. Воду она не тронула.

— Я наелась, — сказала Мари, бросая на тарелку апельсиновую косточку. — Отнесите меня, пожалуйста, в туалет.

Я исполнил ее желание: поставил фею на стульчак и вышел. Интересно, хватит ли у нее сил нажать ручку унитаза?… В туалете было тихо, потом послышался звук спущенной воды — ага, хватило… не такая-то она и беспомощная. Затем раздалось гудение крана и журчание: очевидно, Мари взобралась на раковину и стала умываться. Наконец журчание стихло.

— Алекс! — услышал я.

Фея сидела на краю раковины и болтала ногами. По ее коже стекали капли воды.

— Дайте мне полотенце.

Я взял с полки чистое полотенце и подал развернутое, на сложенных вместе ладонях — Мари осторожно спрыгнула мне в руки. Вспоминая, как я играл со своей старшей дочерью в куклы, я вытер фею и отнес в комнату.

— Где вы хотите спать?

— На кровати. Постелите мне рядом с вашей подушкой.

Просьба сия повергла меня в смущение. То есть кровать в номере была двуспальная, и задавить Мари во сне я не боялся — однако же… Так и не сумев сформулировать свои сомнения, я достал из чемодана чистую футболку и соорудил для феи нечто, вроде гнезда.

— Спокойной ночи, — сонно проворковала Мари, заползая в рукав футболки. Она подложила ладошку под щеку и закрыла глаза.

— Спокойной ночи, — ответил я, выключая свет.

Когда я вернулся, обернутый полотенцем, из ванной, Мари уже спала: я мог различить еле слышное сопение. Наконец-то угомонилась… я завел будильник, сбросил полотенце на пол и полез под одеяло.

Би-ип!.. Би-ип!.. Би-ип!..

Не раскрывая глаз, я отключил будильник. Потом потянулся. И вдруг понял, что левая моя рука почему-то легче правой.

Я с удивлением поднес последнюю к глазам: прицепившись руками и ногами, на ней висела кукла… нет, маленькая живая девица. Веки ее были сомкнуты, по лицу разлито умиление.

Несколько секунд я молча таращил глаза… а-а, ну конечно! Это Мари — найденная вчера фея! События прошедшего вечера ожили в моей памяти.

Но почему она прицепилась к моей руке?! Я легонько потряс ладонью… однако фея держалась крепко.

Что делать?

Я осторожно поддел ее ногу кончиком пальца… та-ак, теперь руки… Отцепившись, Мари упала на постель: глаза ее раскрылись (я опять поразился их голубой пронзительности) и… наполнились слезами. Перекатившись лицом вниз, фея разрыдалась — ее круглая попка жалостливо вздрагивала.

Женские слезы всегда повергали меня в смятение.

— Пожалуйста, не плачьте! — взмолился я. — Я не хотел вас обидеть.

Эффекта мои слова не произвели.

— Простите, пожалуйста! Хотите, я принесу воды?

Я вскочил с постели — придерживая обернутое вокруг чресел одеяло, бросился к столу. Скрутил с бутылки крышку и накапал туда минеральной воды…

Когда я вернулся, Мари все еще лежала лицом вниз, но уже не плакала.

— Простите, пожалуйста! — повторил я, гладя кончиком пальца по ее волосам.

Фея всхлипнула и села, подогнув ноги. Вид она имела настолько жалкий, что я готов был провалиться на месте.

— Выпейте воды, — я протянул ей крышку.

Мари исподлобья посмотрела на меня, но крышку приняла и, шмыгая носом, стала пить.

— Расскажите, пожалуйста, где вы жили и как потерялись, — попросил я, чтобы отвлечь.

Фея поставила пустую крышку на постель и вытерла ладошками глаза.

— Я жила в лесу, на острове… не помню, как он называется на вашем языке. А вчера меня унес морской орел, — по ее лицу пробежала тень испуга. — Он нес меня, нес… а потом я изловчилась и укусила его за ногу. И тогда он меня выронил… Я упала в море, и волны вынесли меня на берег, — она со слабой улыбкой посмотрела на меня.

— А откуда вы так хорошо знаете английский?

— Учила в школе… Знаете, Алекс, это вы извините меня! — выпалила она вдруг.

— За что? — удивился я.

— Разрыдалась, как последняя дура, — сказала фея с досадой. — Вы просто не обращайте на меня внимания…

Бедняжка отвернулась и потупилась.

— Я нисколько не обиделся, — заверил я.

Мари закрыла лицо руками.

— Давайте так, — объявил я неестественно бодрым голосом. — Я сейчас пойду умываться, а когда вернусь — об утреннем недоразумении мы забудем.

Не дожидаясь ответа, я вскочил и направился в ванную.

Когда я вернулся, единственным напоминанием об утреннем инциденте был румянец на щеках Мари. Я стал торопливо собираться: до начала заседания осталось полчаса — только-только добраться до Конгресс-Холла, где проходила конференция. На завтрак времени не хватало.

Я оделся, собрал портфель.

— Вернусь к ланчу. Что вам купить из еды?

— Одна я здесь не останусь.

Я с удивлением посмотрел на фею:

— Вы хотите, чтобы я взял вас на конференцию?

Мари вскочила и умоляюще сложила ладошки у груди.

— Я буду сидеть у вас за пазухой и слова не скажу, клянусь… — она замешкалась, очевидно, переводя с фейского на английский, — … Отцом Всех Волшебных Тварей.

Я человек неконфликтный. А женщины и дети из меня вообще веревки вьют. Но в данном случае уступать было нельзя.

— Поймите меня правильно: это невозможно… — я поднял руку, отметая возражения. — Вам захочется в туалет или станет дурно из-за духоты — и что тогда?

На глаза феи опять навернулись слезы — мгновенно, будто кто-то открыл кран. Р-раз, и огромные капли одна за другой текут по щекам.

— Да в чем же дело?! — я попытался вытеснить жалость раздражением, но преуспел лишь наполовину. — Неужели вам трудно побыть четыре часа одной?

— Трудно.

— Почему?!

— Я в вас влюблена.

Мари закрыла руками лицо и медленно опустилась на постель. Я с изумлением уставился на нее.

— Феи всегда влюбляются в своих спасителей, — объяснила Мари сквозь пальцы.

Я украдкой глянул на часы: до начала заседания оставалось двадцать пять минут. Ничего, возьму такси…

— Я сейчас пойду на конференцию… — (фея с надеждой отняла ладони от лица), — … один, — поспешно добавил я. — Но постараюсь вернуться побыстрее, и мы спокойно все обсудим.

Мари упала на постель и разрыдалась. Раздираемый жалостью и раздражением, я бросился прочь.

Поймать такси не удалось, в результате чего последние триста метров до Конгресс-Холла мне пришлось бежать. С трудом переводя дыхание, я ворвался в зал, отведенный нашей секции. Все было готово — ждали только меня, ибо я являлся председателем. Техник прицепил мне к лацкану микрофон, я объявил название первого доклада; заседание потекло по накатанной колее. Однако мысли мои витали далеко от уравнения Буссинеска, о котором толковал докладчик. Меня мучил более важный вопрос: а хватит ли фее еды? Насколько я помнил, у нее остались почти целый апельсин и пол-яблока — однако при ее аппетите…

Наконец наступил перерыв. Разговаривать ни с кем не хотелось — я отцепил микрофон и торопливо вышел в коридор. Кругом толпились участники других секций, из буфета высовывался хвост очереди… мои надежды на чашечку кофе увядали на глазах. Впрочем, на другом этаже очередь, возможно, меньше… я устремился к лифту.

Я поднялся на самый верх Конгресс-Холла — никого. Ни людей, ни буфета… похоже, этот этаж пустовал. Для верности я заглянул в одну из комнат — действительно, никого. Ладно, обойдусь без кофе. Я разочарованно повернулся и…

В полуметре от моего лица висел голый маленький человечек в блистающем шлеме. В руке он держал меч. Слившись в полупрозрачную пелену, за его спиной бешено работали крылья.

— Защищайся, презренный! — пронзительный голосок гулко раскатился по пустому коридору.

— Почему «презренный»? — удивился я.

— Потому что я тебя презираю! — вскричал человечек с яростью.

Он выставил вперед меч и стал медленно надвигаться на меня. Я опасливо попятился: несмотря на свои размеры, малютка вполне мог выколоть мне глаз. Или, например, перерубить сонную артерию…

— Презираете за что? — спросил я, чтобы выиграть время.

— За то, что ты соблазнил мою возлюбленную Мари!

Физиономия человечка исказилась от злобы — с быстротой молнии он метнулся мне в лицо. Я попытался уклониться, но преуспел лишь частично: удар пришелся не в глаз, а чуть выше брови. Острая боль пронизала меня; заливая глаз, из раны хлынула кровь.

Человечек взмыл вверх, сделал мертвую петлю и опять застыл в полуметре от моего лица.

— Получил? — злорадно пропищал он.

— Получил, — согласился я, стискивая зубы.

Путаясь в рукавах, я стащил пиджак… сейчас мы с тобой разберемся! Я сделал отвлекающий выпад левой и махнул пиджаком, пытаясь сбить гаденыша на землю. Но тот ловко вывернулся — и опять бросился мне в лицо. Р-раз… на моей скуле появился длинный глубокий разрез.

— Получил?

Кровь застучала у меня в висках — что же это такое? Неужели я не могу справиться с двадцатисантиметровым супостатом?! Издав воинственный клич, я бросился вперед.

Если честно, мне просто повезло: не наткнись враг на люстру, меня бы, наверное, уже не было в живых. Но он, дурашка, наткнулся — и, потеряв равновесие, закувыркался вниз.

Тут-то я и огрел его пиджаком — что называется, от души. Малютка врезался в стену и шмякнулся на пол.

Первым делом я подобрал меч (тот вонзился в паркет) и, завернув в носовой платок, сунул в карман. Потом посмотрел на поверженного врага: человечек сидел на полу и ошалело крутил головой. Видимых повреждений у него не было… разве что слегка помяты крылья.

— Получил? — спросил я.

Человечек не ответил… по щекам его потекли слезы. Кряхтя от унижения, он встал и — сначала медленно, а потом быстрее — заработал крыльями. Когда те слились в полупрозрачную пелену, он снялся с пола. Я проводил его взглядом: летел он как-то боком и странно тряс головой под съехавшим набекрень шлемом.

Перед тем как вылететь в форточку, он повернулся и погрозил кулаком.

— Пр-роклинаю! — донесся до меня писклявый голосок.

Когда я вышел от доктора, о возвращении на конференцию не могло быть и речи… хватит того, что меня, залитого кровью, при всем честном народе увезла «скорая помощь». Лицо мое ныло, будто под кожу загнали две ржавые иголки, голова кружилась — то ли от боли, то ли от потери крови. Уж не знаю, поверил ли врач моему рассказу о хулигане с бритвой… так или иначе, он наложил с десяток швов, посоветовав немедленно показаться пластическому хирургу — если я не хочу, конечно, чтобы на лице остались шрамы. За услуги он слупил некруглую сумму в 94 евро и попросил медсестру вызвать для меня такси.

Когда я вошел в номер, Мари лежала на постели лицом к стене. Пошатываясь от слабости и головокружения, я рухнул рядом.

— Посмотри, что наделал твой кавалер! — сказал я сердито.

Вздрогнув, фея села.

— Ой! — ужаснулась она.

Несколько секунд она изучала мои повреждения. Потом вскочила на ноги.

— Ну и коновалы эти ваши доктора! — сварливо сказала она. — Ложись!

Спорить сил у меня не было — не снимая ботинок, я вытянулся на постели.

Мари подошла вплотную и склонилась надо мной — груди ее повисли в сантиметре от моего глаза (должен признать, что зрелище сие оказалось весьма приятным… соски феи походили на крошечные вишенки). Я почувствовал, как она ощупывает мое лицо.

— Не шевелись.

Она ловко отодрала пластырь. Боли я не почувствовал… и все же: что она делает?

— Не волнуйся, — проворковала фея. — Все будет в порядке.

Маленький теплый язычок прикоснулся к ране… ощущение было на редкость странное — но опять-таки не лишено приятности. Потом я почувствовал, как Мари перекусывает швы.

— Можешь посмотреть в зеркало.

Я поднялся и подошел к висевшему на стене зеркалу: разрез выше брови исчез — кожа на этом месте ничем не отличалась от кожи в других местах лба.

— Как это у тебя получилось?!

— Иди сюда — я обработаю рану на скуле, — ласково сказала Мари.

Пока она возилась со вторым порезом, я рассказал о случившемся — фея молча выслушала, но от комментариев воздержалась.

Наконец вторая рана затянулась. Мари перепрыгнула на журнальный столик и села напротив меня.

— Нам нужно уезжать, — сказала она.

— Нам? — переспросил я саркастически. — И куда же мы поедем?

— Куда хочешь, — фея пожала плечами. — Мне все равно, лишь бы с тобой.

Я помолчал, собираясь с мыслями.

— Пойми меня правильно, Мари, — сказал я мягко, — но я, вообще-то, женат… причем второй раз, — на лице феи появилось страдальческое выражение. — И у меня двое детей: десятилетняя дочка от первого брака и десятимесячная — от второго.

Слезы текли по щекам Мари ручьями… Господи, как это создание может выделять столько жидкости?

— Посуди сама: какое у нас будущее? — воскликнул я с досадой. — Ведь я больше тебя в девять раз!

Фея вытерла глаза и жалобно сложила ладошки у груди.

— Ты мог бы носить меня за пазухой и заботиться обо мне, — она заискивающе заглянула мне в глаза. — А я бы лечила тебя и защищала от чар.

— Не надо защищать меня от чар! — вскричал я с такой экспрессией, что Мари испуганно пригнулась. — Ты бы лучше не натравливала на меня летающих террористов… Кстати: я, помнится, спрашивал, есть ли у тебя крылья…

— Есть.

Фея перебросила волосы на грудь и повернулась: на спине у нее имелась пара прозрачных, будто слюдяных, крылышек. Я осторожно провел пальцем по одному из них: оно было гладким и вздрагивало под прикосновением.

— Щекотно… — хихикнула Мари.

— Почему ты не ответила, когда я спросил тебя о крыльях в первый раз?… — я пытливо посмотрел ей в глаза. — Хотела, чтобы я таскал тебя на руках?

Фея стыдливо потупилась.

— Ладно, проехали… — я устало откинулся на подушку. — А на каком острове ты живешь, не вспомнила?

— На Корсике, — не поднимая глаз, ответила Мари.

— Ты сама туда долетишь или тебя отвезти на самолете?

Мари испуганно всплеснула руками:

— Не отправляй меня на Корсику, пожалуйста!

— Почему?

— Марк… ну, тот фей, с которым я была до тебя — он меня убьет… Ей-богу, убьет — ты его видел!

— Не убьет, — усмехнулся я. — Нечем ему тебя убить, — я достал из кармана завернутый в платок меч, развернул и показал Мари: — Смотри.

Глаза феи расширились от ужаса.

— Что ты наделал?! — вскричала она страшным голосом. — Ведь мечи принадлежат не отдельным феям, а всему роду. Теперь на нас ополчатся они ВСЕ!!!

Мари взмыла вверх (прямо из положения сидя, не вставая) и метнулась к моему лицу, затормозив в миллиметре от переносицы.

— Собирай вещи, скорее! — заверещала она так, что у меня заложило уши. — Мы срочно едем в аэропорт!

Я человек высоких моральных устоев и от своей жены секретов не имею. То есть не имею секретов от второй жены, а от первой, если честно, имел… хотя и развелись мы не из-за этого. Если уж на то пошло, мой первый брак пал жертвой весьма распространенного среди русских эмигрантов явления: Ира, моя супруга, ушла к местному жителю, в данном случае — англичанину. Я, собственно, ее не виню: согласно биологической стратегии своего пола, самка ищет самца, способного обеспечить наилучшие условия ее детенышам — а я этому условию не удовлетворял: сидел на временной должности с нищенской зарплатой, да еще и пропадал в университете с утра до вечера. А с вечера до утра мы с ней ругались… надо ли удивляться, что она спуталась со своим риэлтором? И, кстати, похоже, что просчиталась, ибо — стоило ей уйти, как дела мои пошли в гору.

Однако нет худа без добра: если б Ирка со мной не развелась, я бы, наверное, по сию пору с ней воевал. А так — наслаждаюсь счастьем во втором браке… нет, все-таки англичанки удивительные женщины! Сдержанны, независимы, практичны, правдивы. И никаких тебе истерик: за прожитые со Сьюзен два года мы поссорились ровно один раз, и продолжалась эта ссора меньше десяти минут.

Тем не менее когда я вылезал из машины во дворе нашего дома, на душе у меня скребли кошки. Причем, непонятно, почему — ведь я не чувствовал за собой никаких грехов! Кто виноват, что в меня влюбилась фея?… (Тщательно проинструктированная Мари сидела, как мышь, у меня за пазухой; время от времени я чувствовал ее возню.) И вообще: кто сказал, что фея в меня влюбилась?…

Когда я поднимался на крыльцо, дверь распахнулась.

— Здравствуй, дорогой.

Я залюбовался своей женой: гладко причесанные волосы, выглаженная до последней складки одежда.

— Здравствуй, дорогая.

Мы поцеловались, я вошел в дом.

— Ты вернулся на два дня раньше… что, неинтересная конференция?

— Да так… — сказал я фальшивым голосом и, чтобы исправить впечатление, повертел рукой. — Приму душ — расскажу.

— Ужин в духовке, — сказала Сьюзен. — Я накрою стол через пятнадцать минут.

— Джэнет спит? — Да.

Я поднялся к дочери: малышка спала, засунув в рот большой палец. Поумилявшись несколько секунд, я пошел в супружескую спальню. Там было тепло и пахло лепестками роз (Сьюзен никогда не забывает положить сухие цветы на трюмо). Бросив сумку в угол, я сел на постель, стянул свитер и распахнул рубашку.

— Выходи, — прошептал я.

Мари выползла мне на колени. От долгого пребывания за пазухой волосы ее свалялись… и вообще, вся она была какая-то помятая.

— А пахнет-то здесь как!.. — фея демонстративно зажала нос. — Терпеть не могу запах мертвых цветов.

— Не брюзжи, — отмахнулся я. — Я сейчас пойду в душ, а ты посиди в шкафу.

До пререканий Мари не снизошла: гордо вскинув подбородок, она залетела в шкаф, уселась на верхнюю полку и стала прихорашиваться. Осторожно прикрыв дверцу, я пошел в ванную.

Через пятнадцать минут, приглаживая мокрые волосы, я спустился в столовую. Стол был уже накрыт, верхний свет — погашен, свечи — зажжены.

— Ты хотел рассказать о конференции, дорогой, — Сьюзен поставила жаркое на стол. — Ой, что это?…

Удивленно выпрямившись, она уставилась на сидевшую на моем плече фею.

— Это что — подарок для Джэнет?… — Сьюзен подошла поближе и усмехнулась: — Впрочем, что я говорю?… Эта кукла, верно, куплена в секс-шопе, — поджав губы, она попыталась снять Мари с моего плеча…

— Сами вы куплены в секс-шопе! — окрысилась фея, взмывая в воздух.

Сьюзен отдернула руку и побледнела… я обхватил ее за талию и усадил на стул. Мари сердито кружила под потолком — пламя свечей на каминной полке колебалось в такт. По стенам метались тени.

Впрочем, через минуту английская невозмутимость вернулась к моей жене.

— Рассказывай, не пропуская ни одной подробности, — приказала она.

В спальне было темно. Аромат розовых лепестков клубился вокруг, смешиваясь с ночной свежестью из форточки.

— Она мне совсем не нравится, дорогой.

Я повернул голову: приподнявшись на локте, Сьюзен глядела мне в лицо блестящими немигающими глазами.

— Почему?

— Потому что она лжет.

— Лжет?… — удивился я. — О чем?

— Обо всем, — Сьюзен придвинула подушку к спинке кровати и откинулась на нее. — Лжет, что потерялась. Лжет, что не может вернуться… — она помолчала. — Странно, что ты этого не замечаешь.

— А что здесь замечать? — пожал плечами я. — Ты думаешь, что Мари лжет; я думаю, что говорит правду… ни ты, ни я доказать ничего не можем.

— Здесь и доказывать ничего не надо, — Сьюзен хмыкнула. — Вспомни ее россказни — там же сплошная путаница!.. Например: как вас отыскал ее бойфренд?

— Она же объяснила, — сказал я. — Он погнался за орлом, но догнать не смог — и когда подлетел к пляжу, то Мари уже беседовала со мной. А у них такой закон: людям без крайней нужды не показываться — вот он и…

— Тогда почему он напал на тебя на следующий день? — перебила Сьюзен. — Закон отменили?

— Мари говорит, что он обезумел от ревнос…

— В том-то и беда, — опять перебила Сьюзен, — что ты веришь всем заверениям этой Мари.

— А по-моему беда в том, что ты меня ревнуешь, — начал закипать я (уж больно этот разговор напоминал наши разборки с Иркой). — Причем совершенно необоснованно. Неужели ты боишься, что я изменю тебе с двадцатисантиметровой феей? — я саркастически рассмеялся.

Прежде чем ответить, Сьюзен выдержала паузу.

— Не знаю я, чего боюсь. Но я вижу, что она использует все женские хитрости, существующие на свете: прикидывается беспомощной, требует, плачет… Я чувствую: ей чего-то надо!

— Чего?

Еще одна пауза.

— Не знаю.

— Тогда скажи, что я, по-твоему, должен сделать?

— Сдай ее в музей, — Сьюзен вдруг рассмеялась: — Помнишь тот музей в Санкт-Петербурге?… Ну, с заспиртованными двухголовыми младенцами…

— Ценю твое остроумие, — кисло отвечал я, — но эта шутка мне не нравится. Я не вижу, почему мы должны относиться к Мари хуже, чем твое правительство относится к беженцам из Конго… — Я попытался придать голосу рассудительную интонацию: — Возможно, нам удастся отыскать другую колонию фей, и мы пристроим Мари туда.

Сьюзен промолчала. Она отодвинула подушку от спинки кровати и легла, укрывшись до подбородка. Стало тихо.

Я придвинулся к ней поближе.

— Я по тебе соскучился, — неуверенно протянув руку сквозь темноту, я погладил Сьюзен по щеке.

— У меня болит голова, дорогой, — холодно отвечала моя жена.

Проснулся я с неприятным осадком, оставшимся от ночного разговора. Сьюзен уже поднялась. В доме было тихо.

Я оделся, умылся и спустился на кухню.

— Доброе утро! — улыбнулась Сьюзен.

Судя по тону, она поняла, что была вчера не права. Слава Богу!.. Настроение у меня улучшилось.

— Доброе утро.

— Порридж в кастрюле. Тосты и кофе будут готовы через минуту.

Я помог ей накрыть на стол. Мы сели завтракать.

(Интересно, как Сьюзен удается выглядеть по утрам столь идеально свежей?… И ведь не скажешь, чтобы она тратила много времени на наведение красоты: пять минут в душе, три раза щеткой по волосам — и все. И одежду носит самую простую — сейчас, например, одета в черные облегающие брюки и снежно-белый свитер… Я вдруг вспомнил Ирку: вот уж кто выглядел по утрам солоха-солохой!)

Закончив завтрак, я стал складывать тарелки в посудомойку.

— Алекс!

Я обернулся — и чуть не наткнулся на неслышно подошедшую Сьюзен.

— Прости меня, — она прижалась ко мне и, глядя снизу вверх, коснулась моей щеки. — Я была не права. Ревновать в такой ситуации глупо.

— Ничего страшного, малышка! — чтобы поцеловать ее, мне пришлось наклониться (из-за стройности и великолепной осанки Сьюзен выглядит довольно высокой, но на самом деле роста она небольшого).

— И еще: если у тебя есть настроение… — продолжала она с нехарактерной робостью. — Пока Джэнет не проснулась… в общем, голова у меня больше не болит.

Она улыбнулась и потянула меня за руку в сторону спальни.

Когда я уходил на работу, ничто не предвещало беды. После обсуждения со Сьюзен, Мари была оставлена в гостевой комнате — там, где она провела ночь. Заготовив для феи еду и отразив с десяток попыток увязаться со мной, я отбыл в университет. Единственное, чего я не учел — это отсутствие в гостевой комнате туалета, так что фее придется пользоваться общим санузлом второго этажа.

Весь день я крутился, как белка в колесе: разгребал накопившиеся дела. Наконец около восьми вечера поехал домой.

Я почувствовал неладное, лишь только переступил порог: электричество висело в воздухе, будто после удара молнии.

— Добрый вечер, дорогой, — сказала Сьюзен, выходя из кухни. Три пальца ее правой руки и два левой были залеплены пластырем.

— Что у тебя с пальцами?

— Это? — фальшиво удивилась Сьюзен, поднося ладони к лицу. — Почему б тебе не спросить свою возлюбленную феечку?

Я устало опустился на стул и стал стаскивать ботинки:

— Ты можешь рассказать, что произошло?

— Слушай, — со зловещим спокойствием отвечала моя жена.

Дело обстояло так.

Часа два после моего ухода все было спокойно: Сьюзен готовилась к лекциям — она преподает в нашем же университете французскую поэзию. Мари сидела в своей комнате, Джэнет — в своей (дочурка с утра кашляла, так что в ясли мы ее не повезли). А потом фее понадобилось в туалет… и тут же, как назло, в коридор выползла Джэнет (ходить она еще не умеет, но ползает очень ловко и с огромной скоростью). А дабы довершить скандал, на второй этаж поднялась Сьюзен.

В результате Мари был поставлен ультиматум: или она одевается, как человек, и перестает трясти сиськами перед всеми желающими и нежелающими — или же Сьюзен будет вынуждена ограничить свободу ее передвижения…

— Но она же объяснила! — с досадой перебил я. — Феи не носят одежды. Если им холодно — они больше едят!

— Плевать мне, сколько она ест! — вскричала моя жена. — Но если она хочет жить у меня в доме, ей придется выполнять правила!

Я с удивлением посмотрел на Сьюзен: откуда такие страсти?…

— Остынь… — миролюбиво сказал я и потрепал ее по плечу. — Я с ней поговорю, ладно?… Где она?

— У себя в комнате, — со странной интонацией отвечала Сьюзен.

По-моему, она чего-то не договаривала… Впрочем, я с тем же успехом мог расспросить Мари.

Первым, что я увидел, войдя в комнату феи, была стоявшая на столе клетка (раньше в ней жил купленный для Джэнет хомяк — но он почему-то почти сразу сдох, а нового мы пока не купили). Потом я заметил Мари: забившись в угол клетки, фея съежилась в жалкий комочек.

Когда она увидела меня, то ничего не сказала — лишь вцепилась в решетку замурзанными пальчиками и заплакала. С разрывающимся от жалости сердцем я отпер дверцу… Пулей вылетев из клетки, Мари бросилась мне на грудь и прицепилась к свитеру.

Я накрыл ее ладонью и почувствовал, как рыдания сотрясают ее крошечное тело.

— Теперь ты понял, почему у меня заклеены пальцы?

Я обернулся: у двери стояла Сьюзен и, подбоченясь, с вызовом глядела на меня.

— Как ты могла?! — с укоризной воскликнул я.

— А в чем дело? — притворно удивилась моя жена. — Почему мы не можем держать ее в хомячьей клетке?

В тот вечер никто ни с кем не разговаривал: я обиделся на Сьюзен за то, что та обидела Мари, а фея обиделась на меня за то, что я отказался выгнать Сьюзен из дома. В результате, я ушел в кабинет работать, моя жена читала в спальне книгу, а Мари сидела у себя в комнате на карнизе и дулась.

В двенадцать я пошел спать. Свет в спальне уже не горел; я на ощупь разделся и лег. Сьюзен, по-моему, бодрствовала — но разговаривать с ней желания у меня не было. Лучше всего побыстрей уснуть. Я вытянул руки вдоль тела и попытался расслабиться: начиная с век и лицевых мускулов, продолжая мышцами рук и тела, кончая пальцами на ногах. Вскоре мир стал тускнеть и терять отчетливость деталей…

И приснилось мне, что я стою в саду позади нашего дома. На небе висит полная луна и горят звезды. Воздух теплый — намного теплее, чем бывает в апреле… но я почему-то не удивляюсь.

Вдруг я слышу, как меня кто-то зовет: «Алекс… Алекс…» Я верчу головой, пытаясь понять, откуда доносится голос… кажется, с улицы. Деревья шелестят черными кронами в переулке позади нашего дома; меж стволов виден неясный силуэт… тень, отступающая в сумрак. «Алекс…» — слышу я опять. Я устремляюсь за тенью, но догнать не могу — и стараюсь хотя бы не отстать… мы движемся, будто соединенные жестким стержнем. Затем нас обступает лес… я озираюсь по сторонам — куда я забрел?

Но тут тень приближается ко мне — это Мари… я не сразу узнаю ее. Во-первых, она стала размером со взрослого человека. Во-вторых, у нее изменились пропорции: исчезла кукольная большеголовость и круглоглазость — передо мной стоит изящная девушка с тонкой талией и высокой грудью. Я касаюсь ее руки, потом шеи… затем обнимаю и целую. Мы опускаемся на мягкую траву. «Мари…» — шепчу я, целуя податливые губы. «Мари…» — повторяю я в маленькое, заостренное ушко. Одежда моя куда-то исчезает. Теплый ветер касается голой спины, подо мной трепещет горячая, упругая плоть…

«Вон из моего дома!» — вдруг слышу я смутно-знакомый женский голос. Что-то острое бьет меня в плечо.

Кто это?… Что эта женщина делает здесь?

Лицо Мари искажается гримасой досады… нет, боли. Фея исчезает — я обнимаю пустоту. Все вокруг меняется… я не могу понять, где нахожусь. Почему я лежу на постели?… Кто эта женщина и зачем она раз за разом бьет меня в плечо острым, злым кулачком?

— Вон из моего дома! — повторяет Сьюзен стеклянным голосом.

Остаток ночи я провел на диване в кабинете… заснуть так и не смог. Произошедшее было настолько нелепым, что я все порывался пойти к Сьюзен и урезонить ее — объяснить, что человек не в ответе за свои сны!..

Когда наконец наступило утро и моя жена вышла из спальни, я с ней поговорил… однако ничего не добился. Она находилась в невменяемом состоянии: в ответ на все аргументы твердила, чтобы я убирался. А деньги, которые я выплатил за наш дом, она вернет — пусть я не волнуюсь. Эти «деньги за дом» меня доконали… я вспылил и наговорил грубостей.

После ланча я собрал вещи, погрузил в машину, посадил Мари за пазуху и переехал в отель. А еще через два дня снял маленькую квартирку возле университета.

У меня началась новая жизнь: дни бежали мимо, похожие, как братья.

Обычно мы с Мари вставали в восемь (фея спала, прижавшись к моей руке) и завтракали. Затем я сажал ее за пазуху и шел на работу; чтобы ей легче было дышать, я стал носить костюмы и всегда держал пиджак расстегнутым. Под рубашкой фея вела себя тихо — я без проблем мог брать ее на лекции; мы разговаривали, лишь когда я запирался в кабинете и выпускал ее на стол. Более того, пока мы оставались в университете, она даже не просилась в туалет (я предлагал завести в кабинете что-нибудь вроде ночного горшка, но она из стеснительности отказалась).

На ланч мы ходили домой, из-за чего общаться с сослуживцами я практически перестал. С приятелями тоже: те из них, которые изначально были друзьями Сьюзен, исчезли сразу; да и от своих друзей я почему-то отдалился — мне стало неинтересно таскаться с ними в паб и вести никчемные разговоры о футболе, музыке и кино. Вечера я обычно проводил дома: читал или работал, а Мари сидела у меня на плече — так, чтобы касаться плечом моей щеки — и пела. У нее оказался замечательный голос — негромкий, но очень мелодичный, а слух был просто потрясающий: она могла назвать каждую ноту в аккорде из пяти звуков. Все ее песни были исключительно романтического содержания (фея перевела мне некоторые): они повествовали о принцессах, рыцарях, драконах и несчастной любви.

Иногда мы слушали музыку человеческих композиторов — оказалось, что Мари неплохо ее знала. Особенно она любила Баха и часто импровизировала под него, искусно вплетая свой голос в и без того сложную полифонию. А вот кинематограф оказался ей практически неизвестен, так что я купил для нее DVD-плейер и телевизор. Фильмы действовали на фею завораживающе: она смотрела все подряд — Феллини вперемешку с боевиками — и задавала десятки наивных вопросов. Иногда мы с ней ходили в кинотеатр: я старался сесть на отшибе, и Мари выглядывала у меня из-под рубашки.

Через несколько дней после того, как мы поселились вместе, я заметил, что фея стала менее капризной и требовательной — а может, просто получала все нужное без просьб, не знаю. Я с ней никогда не спорил, тем более что нуждалась она в немногом: еде и внимании. Если кормить ее досыта свежими овощами и фруктами и все время держать при себе (так, чтобы она касалась моего тела) — она была счастлива. Усилия с моей стороны требовались минимальные; более того, я возился с ней с удовольствием — кормил, купал в ванне… возможно, сублимировал таким образом отцовский инстинкт. Впрочем, иногда я испытывал к Мари и не вполне отцовские чувства — особенно ночью, когда она всем телом прижималась к моей руке. Но что тут можно было поделать?…

Сама же фея — несмотря на внешнюю сексуальность — была вполне целомудренна, и ее постоянно декларируемая любовь ко мне не требовала ничего, кроме телесного контакта. И еще она изо всех сил старалась услужить: лечила меня от царапин и простуд, а перед сном воспаряла к потолку и, повиснув в позе «крест», пела заклинания, защищавшие нас от чар. В чары я, разумеется, не верил, но находил ее усилия трогательными.

И все же Мари даже близко не смогла заполнить брешь, образовавшуюся в моей жизни после разрыва со Сьюзен.

Поначалу произошедшее выглядело досадным недоразумением: как только моя жена осознает свою неправоту (думал я), она сразу же извинится, и я смогу вернуться домой. Однако время шло, а Сьюзен в своем заблуждении упорствовала. Тогда я сам попытался объясниться с ней, приурочив разговор к свиданию с Джэнет (я навещал дочь каждое воскресенье). Но жена лишь холодно заметила, что свой выбор я уже сделал — в тот момент, когда принес в дом эту «микрошлюху», эту «маленькую лгунью»… Я опять было рассердился, однако гнев быстро перешел в испуг: мне казалось, что вести себя столь непреклонно можно, лишь если ты так и так решил уйти: у Сьюзен, наверное, кто-то есть, и она использует произошедшее как предлог. Я стал приставать к ней с вопросами (на которые она отвечала, что это не мое дело) и даже чуть было не начал следить за ней… в общем, вел себя, как последний ревнивец.

Но самым неприятным было то, что — несмотря на все старания — я ни на секунду не мог выкинуть Сьюзен из головы. Что бы я ни делал, чем ни занимался, на втором плане непрерывным потоком текли мысли о жене: я вспоминал историю нашего знакомства… мелкие, ничего не значившие эпизоды. Стоило закрыть глаза, как передо мной начинало мелькать бесконечное слайд-шоу: вот Сьюзен сидит в кресле и, теребя волосы, читает книгу — вот она играет с Джэнет (обе сдержанно, по-английски смеются) — а вот моя жена выходит из душа… стекая по маленькой груди и плоскому животу, капли воды оставляют на ее коже длинные извилистые траектории.

Однако вернуть Сьюзен можно было, лишь избавившись от Мари — а предать беспомощную фею я, конечно же, не мог.

В ту ночь мы с Мари никак не могли уснуть: фея все время вертелась, да и мне любая поза казалась неудобной. Я почувствовал приближение дремы лишь около часа: перевернулся на живот и попытался расслабиться… Перед, тем как провалиться в мягкую пучину сна, я почувствовал: Мари прижимается к моей руке.

И приснилось мне, что я стою на опушке леса. Сквозь сетку ветвей просвечивают звезды и луна. Воздух теплый — намного теплее, чем бывает в мае… но я почему-то не удивляюсь.

А потом — меж стволов — я вижу девичий силуэт. Это Мари. Едва касаясь травинок босыми ногами, она приближается ко мне и берет за руку. «Пойдем», — выдыхает она мне в ухо. Я чувствую тепло ее слов.

Мы углубляемся в лес. Кроны деревьев смыкаются над нами, становится темно. Но Мари поднимает руку, и на кончиках ее пальцев возникает пламя — как огни Святого Эльма на реях «Летучего Голландца». Мы приближаемся к ручью и переходим его по бревну… вернее, я иду по бревну, а фея, держась за мою руку, летит рядом. Затем лес начинает редеть: мы выходим на поляну. Я вижу силуэты людей… нет, фей, ибо все они наги и крылаты. Некоторые стоят небольшими группами и разговаривают, другие летают или ходят по поляне… воздух полон негромких разговоров и шума от вибрации крыльев. Держась за руки, мы с Мари пересекаем поляну; феи замолкают и расступаются, потом провожают нас глазами. Я чувствую их взляды (сквозь рубашку) кожей спины.

Мы приближаемся к противоположному концу поляны — я вижу толстое дерево, могучий дуб. «Не отпускай мою руку», — шепчет Мари, и плавно взмывает, увлекая меня за собой. Странно: ни ей, ни мне не тяжело — будто я плаваю в воздухе в состоянии безразличного равновесия. Мы медленно поднимаемся… выше… выше… Вокруг становится просторнее — больше воздуха и ветра, меньше веток: мы у самой крыши леса. В стволе дуба открывается дупло; мы вплываем внутрь и оказываемся в небольшой комнате. Пол устлан одеялами, вдоль обтянутых шелком стен лежат подушки. Низкий потолок расписан странными узорами: переплетениями волнистых полос. На стене — овальное зеркало в массивной золотой раме. Мари делает плавный жест, и туманная дымка затягивает вход в комнату… густеет, становится плотнее… превращается в зеркало — точную копию зеркала напротив.

Мари хлопает в ладоши; огни Святого Эльма брызгами слетают с кончиков ее пальцев и летят в стороны — к висящим на стенах канделябрам. Вспыхивают свечи. Повернутые лицом друг к другу зеркала умножают их число, заполняя комнату трепещущим, как облако мотыльков, желтым светом. «Иди ко мне», — зовет фея… но я остаюсь на месте. Она подходит сама и обнимает меня. Целует в губы. Я возвращаю объятие и поцелуй… на губах остается горький привкус неиспользованных возможностей. Фея опускается на пол и тянет меня за собой — но я знаю, что нам никогда не быть вместе. Сердце мое разрывается от жалости: «Зачем я тебе? Ведь утром, когда мы проснемся, все вернется на круги своя». В воздухе зарождается низкий вибрирующий звук, будто кто-то коснулся самой толстой струны самой большой в мире арфы. «Не вернется, — шепчет Мари. — Если человек соблазнен пришедшей в его сновидение феей, он становится одним из нас… — она ласково улыбается и целует мою руку. — Феи бесплодны, они не могут иметь детей — это единственный наш способ размножения». Вибрирующий звук становится громче, резонируя у меня в груди, горле, висках. «В чем дело? — тревожно шепчет Мари, глядя снизу вверх. — Ведь ты выбрал меня… решил остаться со мной!» — «Я не могу быть с тобой», — хрипло отвечаю я. Свечи вспыхивают ярче, высекая из зрачков феи длинные голубые искры. Низкий вибрирующий звук достигает невыносимой громкости — и я понимаю, что он звучит внутри меня.

«Из-за нее?» — спрашивает Мари.

Прежде чем ответить, я на мгновение закрываю глаза.

А когда открываю — комнаты с зеркалами и свечами уже нет. Я лежу у себя в спальне, на кровати. В окно светит полная луна. У моего лица, подобрав ноги, сидит Мари. Глаза феи открыты, и я опять удивляюсь глубине их голубизны.

— Из-за нее, — хрипло выдыхаю я.

Мы проговорили до пяти утра, а потом… потом Мари улетела. Я не хотел отпускать ее, однако фея была непреклонна. Она объяснила, что без труда найдет, где жить, ибо колонии фей как бы растворены меж людских поселений… теория сия явно противоречила предыдущей, однако ловить Мари на слове я не стал. А когда рассвело, фея на мгновение прижалась к моей щеке и вылетела в форточку — я успел разглядеть, как она мелькнула на фоне прозрачной утренней луны и затерялась в водянисто-голубом небе.

На следующий день я вернулся к Сьюзен: жена встретила меня настороженно, и мне поначалу пришлось спать в кабинете. Но однажды, недели через три после воссоединения, она сама пришла ко мне ночью и с плачем влезла под одеяло (если честно, то я немножко струхнул: в столь растрепанных чувствах я видел ее впервые). После этого жизнь вернулась в привычную колею: у нас в доме царят мир и согласие, и о Мари никто вслух не вспоминает.

И лишь иногда — всегда в полнолуние — мне снятся странные сны: будто я иду по ночному лесу, а у меня над головой (но ниже верхушек деревьев) летит неясная тень… я почти не различаю ее, но знаю, что это Мари. А бывает и по-другому: будто я выхожу на поляну, а фея исчезает меж деревьев на другой стороне. Мари никогда не подходит ко мне, а мне никогда не удается ее догнать…

Господи, коль скоро ты заставляешь нас делать выбор — то почему не избавляешь потом от сомнений в его правильности?