Часть Четвертая В логове мафии

Глава 1

Если, уважаемый читатель, вы, по какой-то досадной случайности не читали первую книгу о приключениях Шуры Холмова и Димы Вацмана, то без необходимого пояснения ход дальнейшего повествования вам будет не совсем понятен. Поэтому автору придется совершить небольшой экскурс в прошлое, дабы рассказать вам о том, что предшествовало событиям, о которых вы узнаете из данной части этого увлекательного повествования.

А предшествовало им вот что. Некоторое время назад, в результате налета на квартиру на улице Пекарной 21 «б», где жили Шура и Дима, неизвестные похитили картотеку, куда Шура в течение многих лет заносил самые разнообразные сведения обо всех известные ему одесситах, ведущих неправедный образ жизни. Холмову удалось выяснить, что налет и похищение совершила банда одесских уркоганов, по заказу… высокопоставленного сотрудника одесской милиции полковника Виктора Люстрина. Дальнейшее расследование показало, что Люстрин одновременно был и одним из боссов глубоко законспирированной мафиозной организации, в которой состояли некоторые важные городские руководители и представители одесского блатного мира. (Шурина картотека понадобилась им для того, чтобы с ее помощью узнать о неизвестных им одесских правонарушителях и взять их под свой контроль путем угроз или шантажа). Почуяв, что Холмов «сел ему на хвост», Люстрин начал всячески преследовать Шуру. Пытаясь через подчиненных ему милиционеров упечь его в тюрьму за тунеядство и проч. А как только милицейский полковник понял, что Шура проник в его тайну, по его приказу уркоганы подожгли квартиру Димы Вацмана и Холмова. Предупредив последнего с помощью записки, приколотой финкой к входной двери о том, что если он еще хоть раз сунет свой длинный нос туда, куда не следует, то…

Естественно, как человек неглупый, Шура Холмов никоим образом не собирался конфликтовать со столь мощной и грозной организацией, прекрасно понимая, что в противном случае «по его лицу будет ползать большая, зеленая муха». Поэтому он перестал охотится за Люстриным и К? и навсегда оставил мысль о возвращении своей картотеки.

Однако, спустя определенное время, Шура все-таки, «сунул свой нос» куда не следует. Причем совершению случайно, сам того не желая. А все произошло так. Расследуя одно дело (которое Холмов условно назвал «делом о гнилых апельсинах»), Шура «вышел» на некоего Наровлянского — скромного зам. начальника Одесской фабрики натуральных соков. Под руководством этого самого Наровлянского, специальная бригада шабашников скупала за бесценок на одесских овощных базах, в столовых и магазинах гнилые, подпорченные апельсины и лимоны, и на фабричном оборудовании, в ночную смену делала из них сок, запаковывала его в поддельную импортную тару и реализовывала через торговую сеть. Ес-тественно, «навар» от этой деятельности был бешеным. А вмешательство Холмова грозило «засветить» столь тщательно отлаженное, законспирированное прибыльное дело. И, хотя в планы Шуры отнюдь не входило как-то повредить деятельности этого гнилого апельсиново-лимонного концерна (его целью было уберечь от суда знакомую женщину-завмага овощного магазина, невольно пострадавшую от бурной деятельности шабашников — скупщиков). Наровлянский забеспокоился. И пожаловался Люстрину на то, что «какой-то жлоб вертится вокруг нашего производства и может пронюхать про то, что ему знать вовсе необязательно». Да-да, именно Люстрину! Ну откуда в самом деле было знать Холмову, что Наровлянский являлся одним из активных членов вышеописанной мафиозной структуры, в чей «общак» шла большая часть вырученных в результате аферы с гнилыми апельсинами денег. Равно, как и о том, что Люстрин был руководителем своеобразной «службы охраны» этой коррумпированно-преступной группировки. С помощью как подчиненных ему по службе работников милиции, так и с помощью одесских уркоганов, через входящих в структуру «паханов» он должен был оберегать одесскую мафию от какого-либо вмешательства извне. Так что пути-дорожки Шуры Холмова и Виктора Люстрина вновь пересеклись, что вызвало сильное раздражение у мафиозно-милицейского полковника.

Но Холмов, повторяю, об этом пока не догадывался. Он лишь удивлялся — почему это его вдруг уволили из трамвайного депо «в связи с сокращением штатов», хотя ощущалась острая нехватка контролеров и почему почти сразу после этого печального события к нему вновь зачастили из милиции с угрозами привлечь по статье за тунеядство. Шура попытался было устроиться на другую работу, но не тут-то было. Куда бы он не приходил (даже в соседний ЖЭК, с просьбой устроить его на вакантное уже третий месяц место дворника). ему везде вежливо отказывали, ссылаясь на самые разнообразные причины. Лишь когда на Холмова вечером, неподалеку от Мусиного дома напали человек шесть здоровенных мордоворотов и принялись избивать его кусками арматуры, требуя, чтобы он «немедленно убирался из Одессы к чертовой матери» (Шуру спас только револьвер и три выстрела вверх). Холмов наконец начал соображать что к чему. Ну, а когда уже знакомая ему белая «шестерка» внезапно, на большой скорости, вылетела на тротуар и едва не сбила Холмова (лишь чудо, хладнокровие, отличная реакция и великолепная прыгучесть позволили Шуре остаться в живых). он окончательно понял, что по какой-то причине одесская мафия вновь вспомнила о его существовании. И не просто вспомнила, но решила любыми средствами от него избавиться. Так как Шура не знал о всех взаимоотношениях Люстрина и Наровлянского. он долго ломал голову, пытаясь найти какое-то объяснение происходящему. В конце концов он пришел к выводу, что скорее всего местные мафиози решили «поглубже» законспирироваться в связи с наступлением новых времен (как известно, Юрий Владимирович Андропов весьма сурово относился к подобным внегосударственным структурам) и поэтому старалась избавиться от всех лишних свидетелей существования.

Как бы то ни было, Холмов прекрасно отдавал себе отчет в том, что столь пристальное внимание такой грозной и могущественной структуры добром для него не кончится. Нужно было принимать радикальные меры для того, чтобы не наступила критическая развязка. Но какие? Просить прощения у мафии и обещать, что «он больше не будет» Шура не собирался — это было, во-первых, бесполезно, а во-вторых, ниже его достоинства. Покидать Одессу, город, который он так любил — этой мысли Шура не допускал даже в самые отчаянные минуты. Сменить квартиру, затаиться, «упасть на дно» — это была только временная и малоэффективная мера. Холмов знал, что эти лихие ребята, имея свои «концы» в любой точке города могут в считанные дни разыскать любого человека, достать его буквально из-под земли и вновь его под землю упрятать, на этот раз навсегда. Да и специфическая профессия Холмова не позволяла ему долго сидеть взаперти. Оставалось одно — ждать. Ждать, пока какой-либо случай не поможет ему определиться окончательно в данной сложной ситуации или даже каким-то неведомым образом расправиться со своими противниками. Шура Холмов не был трусом и не боялся «скрестить шпаги» с численно превосходящим его «кодлом». Поэтому Шуре оставалось быть постоянно начеку и ждать случая. Созревший «нарыв» должен был когда-нибудь, да лопнуть. И, конечно же, случай не заставил себя ждать. «Нарыв» лопнул. С весьма неожиданными и драматическими последствиями…

Началось все в один из промозглых, туманных и слякотных дней ранней весны — пожалуй, самого отвратительного и мерзкого времени года в Одессе. Сгущеные водяные пары прямо-таки физически ощущались в перенасыщенной влагой атмосфере, было сыро и противно, как в давно нетопленой бане. Тем не менее, Дима и Шура, выйдя из цирка, который они посетили «для разнообразия жизненных впечатлений», по словам Холмова, решили немного прогуляться по городу, чтобы отдышаться после спертого, пахнувшего лошадиным, слоновьим, обезьянним и еще бог весть чьим навозом воздуха Одесского цирка. Щелкая семечки и небрежно сплевывая шелуху через губу, друзья не спеша, вразвалочку шли по улице Садовой. Взгляды встречных девушек нет-нет, да и задерживались на франтовато одетого в черный кожаный плащ и широкополую черную шляпу Шуре Холмове и возмужавшем, повзрослевшем за последнее время Диме Вацмане, на котором была шикарная джинсовая меховая куртка, присланная ему родителями из Нью-Йорка. Однако в ответ на призывные девичьи улыбки и подмигивания, Холмов, которому всегда принадлежала инициатива при знакомстве с барышнями (Диму в таких случаях всегда обуревала несвойственная гражданам его национальности застенчивость) лишь угрюмо отводил глаза. Он только что закончил курс лечения от гонореи и воспоминания об этой болезненной процедуре были еще слишком свежи как в его голове, так и в другой, несколько противоположной голове части тела. Поэтому, когда им навстречу попалась очередная симпатичная одесситка с широкими бедрами и Дима призывно толкнул Холмова локтем — мол, гляди, какая цыпочка, давай, действуй, — Шура лишь мрачно буркнул.

— Да ну ее к чертям… У нее, небось полная задница хламидий…

Скоро Дима и Шура услышали отдаленный, усиливавшийся с каждым их шагом нестройный гул, словно где-то поблизости шумел водопад или одновременно на сотне коммунальных кухонь ссорились соседи. Это друзья приближались к знаменитой Соборке, где собирались одесские футбольные фанаты, чтобы поговорить за родной «Черноморец», за «проклятое киевское „Динамо“, „за политику“ и вообще, „за жизнь“. Потолкавшись немного среди истошно размахивающих руками болельщиков, Холмов и Вацман продолжили прогулку во улице Советской Армии. Возле Успенского собора к ним пристал нищий в рваных галифе, стоптанных, разбитых сапогах, бушлате без пуговиц и фуражке авиационного офицера. Он вытянул вперед сложенную лодочкой ладонь и засеменил за Шурой, бормоча что-то очень жалостливое, вроде „не откажите, Христа ради…“. Не переставая беседовать с Димой, Холмов сунул руку в карман, достал оттуда жменю семечек и небрежно высыпал их в протянутую ладошку нищего.

Несколько минут нищий оторопело таращился на семечки, лежавшие ладони, затем отшвырнул их в сторону и, громко матерясь, отправился на исходную позицию.

— Ты чего это юродивого обижаешь? — удивленно спросил Дима. — Не хочешь подавать милостыню — не подавай, но издеваться-то зачем?

— Это Фима-Унтер, профессиональный нищий, — объяснил Шура. — У него два дома — на Слободке, и 8-й станции Черноморской дороги. Сейчас он строит третий, в Фонтанке. Думаю, Фима как-нибудь обойдется без моей милостыни…

Наконец друзья нагулялись и направились к трамвайной остановке, чтобы ехать домой. Как назло, трамвая долго не было и вскоре Дима и Шура стали потихоньку околевать от сырого, промозглого воздуха, пробиравшего до костей. Прыгая на месте и похлопывая себя по бокам они то и дело выбегали на дорогу, с надеждой всматриваясь вдаль, но вожделенный вагон все не появлялся на горизонте. От холода Шуру сильно потянуло „до ветру“. Крикнув Диме „я сейчас!“ он бросился в ближайшую подворотню и, не будучи в силах больше терпеть и искать более приличное убежище, принялся орошать стоявший в подворотне мусорный ящик… Естественно, тут же рядом с ним возникла визгливая бабуся, жительница ближайшей квартиры и принялась орать на Шуру, что здесь ему, мол, не туалет. Не переставая мочиться, Холмов достал свободной рукой из кармана плаща свое милицейское удостоверение и сунул его бабке под нос. Вчитавшись в текст удостоверения, бабуся тут же перестала орать и нехотя ретировалась, ворча что-то себе под нос.

Когда Дима и Шура уже окончательно одурели от холода и ожидания, внезапно случилось чудо. Пролетавшая на большой скорости мимо остановки светлая „Волга“ неожиданно резко затормозила, со стоном сдала назад и остановилась рядом с ними. Приоткрыв правую дверцу, водитель помахал Диме и Шуре рукой — дескать, прошу садиться. Еще не разобрав толком — кто этот благодетель, окоченевшие друзья с радостью бросились в теплое нутро автомобиля.

— Привет! — повернулся к Холмову водитель „Волги“, в котором Шура наконец узнал Ефима Алексеевича Бурлаки, слесаря одного из одесских таксопарков и „по совместительству“ опытного угонщика частных машин. — Слушай, как говорится, на ловца и зверь бегом! Я ведь к тебе ехал, дело есть…

— Ну, так и давай, поезжай ко мне домой. — произнес Шура, потирая окоченевшие руки. — Там поговорим, а то я замерз как кобель…

„Волга“ резко взяла с места и помчалась по разбитой одесской улице, вздрагивая на колдобинах.

Здесь вновь следует сделать небольшое лирическое отступление к пояснить один момент. Дело в том (об этом опять-таки говорилось в первой книге). что в качестве угонщика Ефим Алексеевич был в свое время занесен Холмовым в его знаменитую картотеку. После похищения которой и ознакомления с содержащимися в ней сведениями одесские мафиози стали шантажировать Бурлаки, требуя, чтобы он угонял указанные ими автомобили и передавал им за мизерную плату. В противном случае, угрожая упечь его в тюрьму да прошлые угоны. Вначале слесарь-угонщик всерьез подозревал, что его по какой-то причине „сдал“ сам Шура Холмов. (Одному ему была известна вторая, криминальная профессия Бурлаки). Однако, когда Шура наконец разобрался в том — кто и с какой целью стибрил его картотеку, он тут же взял бутылку водки и отправился к Ефиму Алексеевичу, чтобы растолковать тому- чья на самом деле вина в том, что он стал наемным угонщиком». Объяснения прозвучали довольно аргументировано и убедительно, и добрые отношения между ними были восстановлены. Правда, чуть-чуть омрачал их один незначительный факт: Бурлаки категорически отказывался уважить просьбу Холмова и сообщить ему адрес, по которому он доставлял мафии угнанные им автомобили. Для Шуры этот адрес являлся единственной «ниточкой», потянув за которую теоретически можно было бы полностью или частично «раскрутить» преступную деятельность одесской «Коза ностры». Впрочем, понять Ефима Алексеевича тоже можно было. Мафия строго-настрого предупредила его о том, что ежели он проболтается, кому-нибудь об этом адресе, то будет немедленно ликвидирован.

— Стало быть, дело тут такое, — сообщил Бурлаки, когда они наконец зашли в комнату на улице Пекарной 21 «б» и Шура с Димой сходу, без закуски выпили по три рюмки водки, чтобы согреться (Ефим Алексеевич пить отказался). — Влип я в одну очень невеселую историю недавно… И хочу тебя просить помочь мне из нее выпутаться.

— Что, опять кто-то на тебя «наезжает»? — насторожился Холмов.

— Все, кто могли, на меня уже «наехали», — грустно улыбнулся слесарь-угонщик. — Нет, тут дело другое… Бурлаки тяжело присел на диван и поминутно утирая ладонью со лба выступавший пот начал рассказывать.

— Понимаешь, неделю назад. такси, которое я обслуживал, перед выходом его на линию попало в аварию, врезалось в дерево. Водитель отделался ушибами и синяками, а вот его пассажирка расшибла себе физиономию и сломала ключицу. Таксист утверждает, что вся эта хреновина случилась по причине неравномерного срабатывания тормозов. Он, дескать, только нажал педаль тормоза, как машину тут же начало крутить и выбросило с дороги прямо на дерево…

— Так может быть его просто занесло? — перебил Ефима Алексеевича Шура. — Если на скользкой или грязной дороге нажать тормоз, то, ясное дело, машину может закрутить.

— Я тоже не сомневаюсь в том, что его занесло! — закивал Бурлаки.

— Какие там, к чертям, тормоза! У меня машины выходят на линию как куколки, как швейцарские часы, все шофера знают. Но, понимаешь, гаишники записали в протоколе, что (тут Бурлаки достал из кармана какую-то бумагу и стал монотонно читать) «условий для заноса на участке дороги, где произошло ДТП, не имелось. Поверхность асфальта равномерно слегка влажная, коэффициент сцепления примерно 0, 55..». Ну, и так далее.

— Хм… — задумался Шура. — А что показала техническая экспертиза? Ведь экспертиза без труда могла определить — исправны ли были в момент аварии тормоза или нет.

— Да какая там экспертиза! — злобно воскликнул Ефим Алексеевич. — Начальник колонны как услышал, что «условий доя заноса не было», так сразу и заявил: «это Бурлаки виноват, тормоза хреново проверил». А сама машина разбита вдребезги, кто там будет копаться в ней и проверять, отчего тормозная трубка лопнула, от удара или от недосмотра механика. Ведь это сколько мороки, тем более, что «виновник» уже во всеуслышание объявлен…

— Хм… — еще раз произнес Шура. — Дело, конечно, гиблое… Может этот таксист гаишнику в лапу дал, чтобы он в протоколе написал то, что ему выгодно?

— Может быть хотя вряд ли. Ведь акт об этом ДТП старший лейтенант Печкуров составлял. Он же денег принципиально не берет, ты же знаешь. Да его все одесские шоферы поэтому знают.

— Да. «Белая ворона», позорящая славный отряд одесских автоинспекторов, — в раздумьи пробормотал Холмов. — Даже и не знаю, чем тебе и помочь… Зацепиться тут практически не за что, да и времени уже прошло порядочно.

— Шурик, дорогой, ну попробуй, авось что-нибудь и получится! — умоляюще зашептал Бурлаки. — Может, Печкурова «расколешь», что он бабки от таксиста брал, может еще что… Ведь эта сучка-пассажирка подала на таксопарк в суд. А ведь в таком случае, ответчиком буду я, меня ведь сделали виноватым! Попробуй Шурик, прошу тебя, ведь сам знаешь, мне с уголовной связываться никак нельзя… Выручи, а за мной не пропадет. Хочешь, машину тебе того… сделаю? Только документы на нее ты сам доставай.

— Да какой хрен мне ТАКАЯ машина, — усмехнулся Холмов. — Кстати, а откуда у тебя эта «Волга»? Тоже «сделал»?

— Нет, — помотал головой Бурлаки. — Эту я у себя в таксопарке купил, списанную. Пришлось, конечно, попотеть, чтобы восстановить эту рухлядь, но как видишь, сделал из нее ляльку…

— Слушай, а как у тебя с теми ребятами? Ну, которые тебя шантажировали и заставляли машины угонять? — немного помолчав, осторожно поинтересовался Шура. — Все по-старому?

— По старому, — сразу помрачнел Бурлаки. — Две тачки в месяц вынь да положь. И не абы какие, а те, на которые укажут. Удружил ты мне, брат, своей картотекой…

— Ну, кто же знал, что так выйдет, — стушевался Холмов. — Ладно, так и быть, займусь твоим безнадежным делом. Завтра зайду к тебе в таксопарк, гляну на разбитую машину. А ты постарайся к тому времени подготовить мне все бумажки: протокол осмотра места происшествия, показания свидетелей, в том числе, обязательно и шофера, ну и так далее. Только учти, я тебе ничего не обещаю…

— Я завтра во вторую смену, с трех часов дня, — объявил повеселевший Ефим Алексеевич. — Вторая колонна, пятый бокс. Да у любого спроси, тебе покажут, где я нахожусь. Ну, жду…