"Повседневная жизнь «русского» Китая" - читать интересную книгу автора (Старосельская Наталья Давидовна)

Глава 1 «Русский» Китай

…За стеклянной дверцей шкафа стоит кукла — красное с узорами шелковое кимоно, широкий пояс с бантом сзади, изящно оттопырены фарфоровые пальчики, топкие черты фарфорового бледного лица, пышная прическа, украшенная цветами, сделана из натуральных волос — далекая прародительница сегодняшнего восточного ширпотреба, выполненная искусными руками китайских мастеров.

Гостья из Маньчжурии.

Я уже вторая ее хозяйка, она досталась мне в наследство от школьной учительницы литературы, близкого моего друга Лии Ильиничны Рубинштейн. Лия Ильинична привезла эту куклу из далекого Харбина и никогда не рассказывала об этом отрезке своей биографии, хотя после того, как я окончила школу, и до последних дней ее жизни мы были по-настоящему близки.

Знаю только, что учительница моя очень дорожила этой куклой, в присутствии курильщиков всегда бережно закрывала ее специальным стеклянным колпаком.

Не с того ли дня, как познакомилась я с гостьей из Маньчжурии, зародился мой все более и более растущий с годами интерес к «русскому» Китаю? И не просто интерес, а постоянно подогревающееся чувство, которое «подсовывало» то книги о той эпохе, то фотографии, то встречи с людьми, вернувшимися на Родину из «русского» Китая в начале 50-х годов XX века…

И наступил неизбежный момент, когда чужое прошлое проросло в мою душу — возникла иллюзия, что это происходило и со мной, став частью повседневной жизни.

Чьей?

Многих и очень разных людей. Известных и оставшихся безвестными.

Но и моей собственной, потому что наше прошлое состоит не только из цепочки определенных событий и переживаний, но и из чужого опыта, чужих мыслей и настроений, впитанных из общения. В том числе — из общения с книгами и спектаклями, фильмами и картинами, музыкой и пожелтевшими, обтрепанными по краям фотографиями.

Почему вдруг начинает казаться каким-то особенно родным чужое воспоминание? Почему так неотвязно преследуют видения прошлого — не тобой, не твоими близкими пережитого? Ведь в этом скрыто не только желание ощутить себя в другом времени, в другом месте — здесь есть потребность иного рода: наполнить живыми красками повседневья белые пятна истории нашей великой и многострадальной страны, чтобы лучше понять собственные корни, истоки собственных сомнений, терзаний, надежд… А в случае с «русским» Китаем это чувство особенно обостряется.

Скорее всего потому, что этот отрезок нашей истории представляется совершенно особенным. Здесь, в Китае, связанном с Россией на протяжении веков тесными узами, само понятие «эмиграция» приобретает иной смысл. Мы вряд ли вправе будем вырвать из обширного исторического контекста несколько десятилетий — с 1920-го до середины 1950-х годов, — потому что все, что происходило с русским населением в Китае, окрашено иными красками, нежели жизнь наших соотечественников в странах Европы, в Америке, Австралии. И тем не менее… Как бы ни разнились между собой узелки рисунка, это была одна ткань, сотканная многими и многими поколениями.

У поэта Алексея Ачаира (Грызова) есть стихотворение «Деды», посвященное предкам, казакам, которые на протяжении десяти (!) поколений осваивали земли Трехречья и Китая во славу России, чтобы она «великой стала, Из всех чудесных стран чудеснейшей страной…

Вот, наверное, что особенно важно понять, думая о «русском» Китае — мы еще не научились любить тех, кому задолжали…

«Когда пьешь воду, не забывай об источнике», — гласит китайская поговорка.

О той части русской эмиграции, что сосредоточилась в Париже и Берлине, в Праге и университетских городах Соединенных Штатов Америки, мы знаем не все, конечно, но многое. Там оказался по воле судьбы цвет русской культуры, ее гордость и слава, и сначала вполголоса, а потом и громко мы заговорили о них. Сперва жадно прочитывали написанное писателями-эмигрантами втихомолку, под покровом ночи, наутро передавая книги самым верным и надежным друзьям, а потом обсуждая их вслух, прилюдно. А чуть позже на нас обрушилась лавина изданных уже здесь, у нас, в России, стихов и мемуаров, романов и воспоминаний о том, как все это было.

В «русском» Китае все складывалось немного иначе. Среди эмигрантов и неэмиграптов, живших в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, Пекине, не было таких громких имен, по были другие… Они становились известными далеко за пределами Китая, когда их произведения публиковались в общеэмигрантских сборниках и изданиях — во Франции, Германии, Америке. К тому же многие из них уезжали в середине 1950-х годов не домой, в Россию, а туда, еще дальше от нее.

И все-таки не в этом дело.

А в том, что на протяжении более чем столетия на экзотической, близкой к границам России китайской земле шла не просто повседневная жизнь тех, кого разными ветрами занесло на чужбину и кто потом, покинув этот к кому-то более, к кому-то менее гостеприимный край, устремлялся на Родину или еще дальше от нее. Здесь продолжалась жизнь старой России, здесь десятилетиями поддерживалась иллюзия того, что потерянный рай вовсе не потерян — он утрачен в одном уголке планеты, чтобы сохраниться в другом: в колониальном мире Китая.

Как, чем они жили?

О чем мечтали?

Во что верили?

Как воспринимали окружающий их мир — слишком экзотичный, по большей части закрытый, а нередко и откровенно враждебный? Что составляло их духовную жизнь?

И — цепочка куда более мелких вопросов: что они ели? Во что одевались? Как проводили досуг? В каких домах жили? По каким улицам ходили?

Все это очень важно узнать, понять и обобщить, потому что в ответах на эти вопросы есть немалая часть нашего общего прошлого, построенного из каждого дня и из каждого часа жизни многих и многих тысяч самых разных людей.

Известных и оставшихся безвестными…

Потому что мудро замечено поэтом:

И познать одно без другого немыслимо.

Из воспоминаний, описаний, фотографий, старых и новых газетных статей и очерков, из предметов быта, обрывочных кадров кинохроники и родилась эта книга о «русском» Китае. Многие из героев книги не были знакомы друг с другом, но их роднит общая жизнь — очень часто их воспоминания удивительным образом пересекаются: улицы городов, большие отели и маленькие домики, память о бабушках, дедушках, родителях, далекие, больше похожие на сны, воспоминания о России, память о японской оккупации и о конце «русского» Харбина, память о расцвете «русского» Шанхая и о тех страшных временах, когда они покидали Китай и в теплушках отправлялись на Родину отнюдь не по доброй воле…

Словно мозаику, я попыталась сложить разрозненные фрагменты прошлых жизней в единую — как она текла на протяжении хотя бы пяти десятилетий XX века в далеком и загадочном краю.

Надо оговориться сразу: ни в коей мере не притязая на серьезное научное исследование, как не притязая на исчерпывающее описание событий и судеб, я складываю эту книгу едва ли не в первую очередь из собственной любви к истории своей страны, к ее людям, оказавшимся оторванными от России. И никакой исчерпанности в этой теме быть не может, как не может ее быть в любой исторической теме вообще — мы оказываемся перед историей беспомощными, потому что наши знания мизерны, какими бы полными они ни представлялись в то или иное время. Потому каждая новая попытка прикоснуться к истории с целью познать самое себя — необходима и в каком-то смысле плодотворна; ведь подлинная история слагается из больших и малых фрагментов чужих судеб, осмысленных и пережитых тобой.

А еще эта книга сложилась из огромного интереса именно к «русскому» Китаю, как совершенно особой, во многом загадочной части русского Рассеяния.

А еще — из убеждения, что мы должны это знать, и из надежды, что чужой опыт эмоционально отзовется в собственном и чему-то непременно научит, в чем-то обязательно поможет…

В последние десятилетия появилось много интереснейших монографий, публикаций о «русском» Китае. В нескольких российских городах выходят периодические издания, посвященные этой неисчерпаемой теме. С благодарностью используя самые различные материалы в своей книге, я пытаюсь обобщить этот чужой опыт, пропуская его через собственные фантазии, видения…

Несмотря на то, что материал собирался очень долго, момент полной готовности погрузиться в замысел все не наступал. Помог, как это чаще всего бывает, случай.

… 19 мая 2004 года в небольшом зале библиотеки «Русское зарубежье» проходила презентация книги Ольги Ильиной-Лаиль «Восточная нить» — о харбинском детстве и отрочестве, о шанхайской и пекинской юности. Красивая, эффектная пожилая дама приехала из Франции, где она живет много десятилетий, чтобы провести эту презентацию в день 90-летия со дня рождения своей старшей сестры, Наталии Иосифовны Ильиной, известной советской писательницы, журналистки. Наталии Ильиной давно уже нет, но нельзя забывать, что именно ей принадлежит честь и горечь одного из первых прикосновений к теме «русского» Китая, к собственному прошлому, так остро воспринятому нами в ее книгах «Возвращение», «Дороги», «Судьбы».

Сестры Ильины попали в Китай детьми. «До тысяча девятьсот двадцатого года, когда мы, беженцы, сначала отдельными струйками, а затем уже этаким беспорядочным потоком стали заливать улицы Харбина, — писала Наталия Ильина в книге «Судьбы», — тогда вполне благоустроенного города, тамошние старожилы (служащие КВЖД, торговцы, домовладельцы) вели жизнь настолько спокойную, насколько это было возможно в те апокалиптические времена». И именно этот момент, когда в Харбине появились «остатки разбитых колчаковцев и семьи их», Ильина назвала «одним из первых ощутительных толчков, потрясших основы налаженной, устоявшейся жизни» вполне процветающего города.

Повествования Наталии Иосифовны Ильиной — о городе нелегкой судьбы, об оккупации Маньчжурии японцами, о создании марионеточного государства Маньчжоу-Го, — обо всем, что довелось пережить юной девушке, лишенной Родины и страстно стремящейся обрести ее. Да, сегодня мы перечитываем их немного другими глазами, понимая вынужденность умолчаний, спрямлений, скороговорки. Но остается главное — жизнь в эмиграции и путь на Родину, запечатленные подробно и трезво, с неумением и нежеланием переоценивать из дня сегодняшнего то, что тогда казалось самым главным.

Смыслом жизни.

Народу на презентации собралось не очень много, но большинство были моими героями, людьми, чье прошлое соединило их в новой жизни не только для того, чтобы ностальгически вспоминать, но для того, чтобы держаться друг за друга в иной реальности.

В какой-то момент — чтобы выжить.

Сегодня — чтобы погрузиться в далекие времена и в нынешней своей разобщенности еще острее ощутить все, что довелось пережить когда-то вместе. Даже если в той жизни они не были особенно близки, а порой и знакомы-то не были.

Но их тянет, неодолимо тянет туда, в детство, в юность — для многих тяжелые, голодные; для кого-то — счастливые. Сегодня это совсем не важно. Важно нечто другое, осознать бы только — что именно? Не то ли неопределенное, но и непреодолимое чувство, что заставило меня войти в это чужое прошлое, чтобы понять, без чего нельзя жить дальше?..

И тогда надо помнить не только о том, как они жили там, в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, Пекине, но и о тех днях, когда они, возвратившись домой, почти сразу же испытывали горькое разочарование и — кто знает? — может быть, раскаивались в том, что приняли такое решение.

1950 годом датировано одно из самых грустных стихотворений Александра Вертинского «Отчизна»:

Это стихотворение написано на Сахалине — ближе к Китаю, где он прожил много лет, чем к Москве, куда вернулся с семьей в 1943 году. Мы никогда не узнаем, какие чувства испытывал Александр Николаевич, когда слагал эти строки, но мы сильно ошибемся, заподозрив его в неискренности — своими глазами видя все противоречия новой страны, возникшей на месте старой России, Вертинский не утратил веру в нее, в тот «святой огонь», что рано или поздно заново выплавит все то, чем так дорожили поколения…

История «русского» Китая берет свое начало в стародавние времена. Еще в 1682 году был возведен на правом берегу реки Аргунь острог, обозначивший границу России и Китая. По Нерчинскому договору 1689 года граница была официально установлена по Аргуни: на левом берегу кончались земли России, на правом начинались владения Цинской империи, в связи с чем Аргунский острог был перенесен на русский берег.

Доктор исторических наук, выходец из Харбина, Георгий Васильевич Мелихов пишет в книге «Белый Харбин. Середина 20-х»: «Вдоль реки, с русской стороны были поставлены казачьи караулы; с китайской стороны никакой охраны не было. В этих условиях экономические, торговые и прочие связи народов двух стран, «разделенных» этой границей, сохранялись и нормально развивались. Равно как и их глубоко дружественные отношения. И с разрешения местных маньчжуро-цинских властей забайкальские караульские казаки пригоняли сюда на правобережье свой скот на выпас, заготовляли сено, охотились, вели взаимовыгодный торг с местным населением. Многие казаки имели здесь постоянные заимки.

Такое положение сохранялось на Аргуни вплоть до революции».

Но не так благостно было все, особенно поначалу.

Главной крепостью в бассейне Амура в XVII столетии была крепость Албазин (так называлось по имени даурского князя поселение дауров в верховьях Амура). В 1682 году Албазин стал резиденцией воеводы, своеобразным центром русского Приамурья. Местные жители, признав власть русского царя, стали его данниками, дауры же считали себя данниками маньчжурского императора, и на этой почве начали возникать конфликты: русских называли «краснобородыми дьяволами», «лоча» (демонами). По приказу Пекина маньчжурско-китайские войска нападали на русские крепости, видя угрозу «русского влияния», и однажды император Канси повелел войскам овладеть Албазином и уничтожить его и послал на осаду 15-тысячную армию со 150 пушками. Численность неприятельского войска во много раз превышала количество защитников Албазина — их было не более 450 с тремя орудиями. Император приказал отнестись к защитникам крепости с возможной мягкостью и милосердием. Разрушив крепость, военачальники должны были предложить оборонявшимся службу в императорской гвардии. Так все и произошло. Албазин продержался 10 дней, а затем, видя бессмысленность сопротивления, воевода Толбухин решил сдаться на определенных условиях, главным из которых было согласие командующего армией предоставить казакам и гражданскому населению возможность уйти беспрепятственно в Нерчинск, бывший тогда одним из административных центров российских владений на Дальнем Востоке.

В Нерчинск ушли не все, часть казаков приняла предложение императора Канси: на службу в Пекин отправилось 45 человек. Что повлияло на их решение остаться в чужой стране — неизвестно, версий сохранилось слишком много, чтобы довериться какой бы то ни было. Но так или иначе казаки оказались в Пекине; с ними был православный священник отец Максим Леонтьев. Именно благодаря этим людям возникло православие в Китае. В 1696 году на месте поселения казаков была построена церковь Святой Софии, Премудрости Божией. Казаки именовали этот храм Никольским, так как здесь был установлен образ святого Николая можайской росписи, особо чтимый казаками.

«…Канси позаботился и о матримониальной стороне жизни албазинцев, — пишет историк Е. Шиляев, живущий в США. — По его распоряжению им были отданы в жены китаянки по списку, составленному «син-бу», то есть «разбойничьим приказом», или, по более современной терминологии, — министерством уголовных дел. Это были вдовы — жены казненных преступников, проститутки и женщины, осужденные за какие-то преступления. На первый взгляд этот шаг богдыхана мало согласовывался с тем благорасположением, с которым император Канси неизменно относился к албазинцам, однако объяснялся он просто и вовсе не означал какого-то недовольства со стороны китайского императора.

Дело в том, что Китай тех времен неизменно испытывал женский «кризис», то есть недостаток в стране женского населения… К этому следует присовокупить, что отнюдь не многие китайские или маньчжурские семьи согласились бы добровольно отдать своих дочерей в жены каким-то неведомым, чужеземным пришельцам — «краснобородым дьяволам».

Отец Максим крестил китаянок, совершал венчальные обряды, крестил новорожденных… Так и началась жизнь первых русских, защитников крепости Албазин в Китае, фактически, заложив фундамент того здания, которое назовут впоследствии, через несколько столетий, «русским» Китаем»…

Это — своего рода завязка. Постепенно русские, поселявшиеся в Приамурье, в близких к Маньчжурии землях и — осторожно! — в самой Маньчжурии, потянулись в глубину Китая. Влекло сюда многое — не только природные ископаемые, но и удивительная щедрость, плодородность самой земли. «Посади оглоблю — телега вырастет», — говорили албази некие казаки. Но, конечно, край этот был особенно влекущим для тех, кто хотел разбогатеть, найти свою золотую жилу. Люди авантюрного склада добирались в Маньчжурию из самых отдаленных уголков России!..

Вот, например, во второй половине XIX века возникла так называемая Желтугинская республика. Краткая история ее содержится в книге Виктора Смольникова «Записки шанхайского врача».

Примерно в 1860 году эвены (орочены) обнаружили здесь золото, вскоре появились русские старатели, к ним примкнули и беглые каторжники; русские основали здесь, на китайской территории, на реке Желтуга, притоке Амура, маленькое государство со своими законами, правилами. Прииск существовал до 1886 года, и в последние годы его существования численность населения превышала десять тысяч человек, а золота было намыто около семи тонн. Поскольку на прииске не существовало никакого правления, вскоре начались беспорядки — средь бела дня был убит молотком человек. После этого оформились довольно жестокие законы Желтугинской республики: был избран старшина, отвечавший в первую очередь за наказания. Если же надо было решить какое-то серьезное дело, собирался общественный сход, для созыва которого стреляли из двух имевшихся в поселении пушек. Наказания были суровыми. Самым тяжким прегрешением считалось воровство, оно каралось 500 ударами «терновником» (так называли специальный ремень с гвоздями). Понятно, что чаще всего забивали насмерть, так что подобное наказание приравнивалось фактически к смертной казни.

Тому, кто приводил в поселение женщин, полагалось 100 ударов. За другие, более мелкие провинности преступник изгонялся из Желтугинской республики, получив «на память» на границе 100 ударов «терновником».

Русские появились в Китае в середине XIX столетия — кто-то ехал в чужие края в поисках лучшей доли, кого-то влекли полезные ископаемые, которыми была богата эта страна, в ком-то просто жил дух авантюризма…

По данным ЮНЕСКО, в первой половине XX века на территории Китая проживало более миллиона русских.

Истории, судьбы…

Николай гурбатов, происходивший из забайкальских казаков, не соблазнился ни традиционной для казаков военной службой, ни крестьянствованием. Авантюристический дух заставил этого человека заняться золотоискательством. Путь его лежал в Китай, где он и прожил с женой и одиннадцатью детьми, из которых только одна была девочкой, до тех пор, пока жена его, не выдержав буйного нрава супруга и вечной нищеты (он спускал мгновенно все, что удалось заработать!), не ушла жить к одному из сыновей, забрав с собой дочь. Так Наталья Николаевна Арбатова оказалась в семье одного из братьев, работавшего на КВЖД. Они жили в Бухэду, маленьком китайском поселении, ставшем в начале XX века «важной деповской станцией, при которой возник совершенно новый город с многочисленными домами для служащих, церквями, госпиталями, большими казармами», — как засвидетельствовал в своей книге «Восемь месяцев в Маньчжурии» представитель германской армии при штабе генерала Куропаткина Теттау.

Скорее всего, именно там и познакомилась Наталья Николаевна со своим будущим мужем, владельцем аптеки Яковом Владимировичем Бланкманом. Они прожили недолго, Яков Владимирович умер в Бухэду в возрасте 39 лет. Умер во сне… А Наталье Николаевне была предначертана долгая жизнь, завершившаяся в подмосковном Пушкине, где она жила со своей старшей дочерью Зинаидой, вышедшей замуж за Владимира Александровича Бородина.

Но все это случится много десятилетий спустя, а тогда, после смерти отца Зинаида уехала в Харбин, поступила на фармацевтические курсы. В Харбине жили подруга Натальи Николаевны, ее брат, работавший на КВЖД, жил брат Якова Владимировича Лев Владимирович. Вскоре и Наталья Николаевна с младшей дочерью Лидией перебралась в Харбин, а уже в 1930-х годах, после того как Харбин оккупировали японцы, Бланкманы уехали в Шанхай.

Виктор Смольников рассказывает в своей книге любопытную историю человека, которого он называет вымышленным именем — Иван Зарубин.

«Он мальчишкой поступил работать к русскому купцу, жившему в Монголии и скупавшему у монголов шерсть. Купец быстро оценил природную смекалку Вани, сделал его своим доверенным лицом и посылал на лошадях отвозить деньги в Троицкосавск. А Ваня учился у купца, как нужно делать деньги. Однажды, уже, очевидно, выучившись этому искусству, он, вместо того чтобы везти большую сумму денег в 1]роицкосавск, повернул свой караван на юг, прибыл в Китай и осел в Тяньцзине. Там Иван построил большую шерстомойку (Тяньцзинь был центром торговли с заграницей шерстью, пушниной и кишками для колбас) и начал богатеть. Вскоре он выстроил себе замок — иначе этот дом и не назовешь — единственный в Тяньцзине. Автором проекта был, наверное, какой-то немецкий архитектор, потому что оно напоминало небольшой замок немецкого барона. Зарубин начал устраивать приемы и приглашать к себе иностранцев, проживавших в Тяньцзине. В те годы их было не так уж много — порядка нескольких сотен, а русских — и вообще почти не было. На приемах у Зарубина поили шампанским, поэтому в иностранных кругах его так и прозвали — «мистер Шампански». Он был женат. Детей у него не было, и он взял на воспитание мальчика и девочку. Его приемный сын был моим другом детства.

С началом первой репатриации советских граждан в СССР (в 1947 году) «мистера Шампански» обуяла тоска по Родине, и он поехал. Когда-то в разных городах царской России у него были собственные дома, и вот в одном из них ему дали комнату и назначили сторожем здания».

Такова одна, лишь одна из судеб…

А вот еще судьбы.

Сергей Георгиевич Клестов был телеграфистом высшего разряда, он первым в Маньчжурии принял телеграмму об отречении от престола Николая II. Впоследствии его семья породнилась с семьей железнодорожников Берзиных — в общей сложности семья Берзиных проработала на КВЖД 111 с половиной лет!

Или первостроитель дороги Михаил Павлович Бондарен ко, прокладывавший телеграфную связь от Пограничной до Никольска-Уссурийского, создававший отделения по всей телеграфной линии. В начале 1920-х годов он стал начальником отделения Харбинского управления связи. Его сын, репатриированный в 1935 году в Советский Союз, к счастью, не пострадал: закончил институт, стал выдающимся конструктором и, по словам Г. В. Мелихова, «играл ключевую роль в конструировании и постройке советского гидроплапа-лодки!».

В середине 90-х годов XIX века переехал на восточные земли, в Дальний, из села Пески Воронежской губернии Александр Андреевич Бородин. Он делал закупки для текстильного производства, много ездил по России, но, конечно, на его решение податься в чужие края повлияла и склонность к путешествиям.

К тому времени в Дальнем уже обосновались его родственники, их дела шли весьма успешно, и энергичный Александр Бородин подумал, что здесь он найдет лучшее применение своим деловым качествам. Родной брат Александра, Даниил Бородин, успешно занимался лесопильным производством в Никольске-Уссурийском — когда началось строительство Китайско-Восточной железной дороги, Даниил Андреевич стал поставлять туда лесоматериалы, предприятие его процветало.

В 1896 году отправилась в Харбин жена Александра Андреевича, Пелагея Ефимовна. Она ехала с годовалым сыном Владимиром. КВЖД еще не существовало, поэтому Пелагее Ефимовне пришлось долго плыть на пароходе, обогнуть всю Азию. Путешествие было таким трудным, таким необычным, что запомнилось на всю жизнь. Она часто рассказывала своим детям об этой поездке, но, как все юные, они были не слишком любопытны, и в памяти у них ничего не осталось…

Там, в Харбине, у Бородиных родились сыновья Яков и Илья, дочь Мария. Александр Андреевич Бородин завел мельницу. Дела его шли успешно, сыновей, всех троих, он определил в восьмиклассное коммерческое училище в Сестрорецке, под Петербургом. Видимо, огромное расстояние не казалось Бородину препятствием ни в материальном, ни в моральном плане — сыновья должны были получить крепкое образование, которое помогло бы им в будущем.

Знал ли, чувствовал ли Александр Андреевич, что жизни ему отпущено немного? Лишь старший сын, Владимир, смог закончить образование в коммерческом училище и за отличные успехи получил возможность продолжить его за казенный счет в Петербургском горном институте, а затем в Праге, на химическом факультете Политехнического института. Владимир Александрович Бородин основал в Шанхае в 1932 году лабораторию по производству красок, которая впоследствии выросла в крупный завод «Олма кемикалс». Именно здесь, в Шанхае, встретил Владимир Александрович свою будущую жену Зинаиду Бланкман, а в 1954 году вернулся в Россию и поселился в подмосковном Пушкине с семьей — женой Зинаидой Яковлевной, ее матерью Натальей Николаевной, сыном Алексеем, дочерьми Наталией, Татьяной, Марией. А младшая сестра Зинаиды Яковлевны, Лидия, вышла замуж за шотландца и не вернулась в Россию…

Младшие сыновья Александра Бородина, Яков и Илья, возвратились в Харбин, потому что Пелагее Ефимовне нечем было платить за их образование. Она поехала за ними в Петербург, проделала долгое-долгое путешествие туда и обратно. Впрочем, Илья все же закончил сестрорецкое училище — старший брат Владимир смог подработать и оплатить его обучение, а когда началась революция, Илья Бородин с частями царской армии оказался на Дальнем Востоке, в Маньчжурии.

«Там ему пришлось служить под началом японцев, — пишет в своем очерке из «Семейных хроник» талантливая писательница, Мария Бородина, младшая дочь Владимира Александровича. — И вот однажды… он арестовал какую-то японку по подозрению в контрабанде. Но японские власти предъявили обвинение не японке, а Илье, заподозрив его в антияпонской деятельности. Илью казнили. По слухам, сожгли в паровозной топке… Добрый, отзывчивый, умный, он был любимцем в семье».

Двоюродный брат Александра и Даниила, Иван Бородин, владел маслобойней в Харбине, одним из первых начал добывать масло из сои. В его дело и вступил молодой химик Владимир Бородин, вернувшийся из Праги. Но вместе они работали не очень долго, Владимир Александрович уехал в Шанхай, где и соединил свою судьбу с Зинаидой Бланкман…

Сын Александра Андреевича от первого брака, Михаил, стал одним из крупнейших дальневосточных предпринимателей, владел спиртовым заводом в Харбине. В 1919–1922 годах у Интендантского разъезда близ Харбина под руководством Бородина был построен завод Акционерной компании «Бородин и Таката» (совместно с одной из старейших японских фирм). Это первое в Маньчжурии крупное предприятие по производству вина и водки славится до сей поры.

Имя Михаила Александровича Бородина упоминается в ряде изданий, посвященных экономическому развитию Дальнего Востока и Маньчжурии. В период строительства КВЖД, в 1901–1903 годах, Михаил Александрович начал экспортировать дальневосточный лес в Порт-Артур и Харбин для нужд строительства. Из Уссурийского района он отправлял лес морем в Порт-Артур, а в Харбин — из Благовещенска по Сунгари. Обратно пароходы возвращались с грузом пшеницы. Построив в Харбине мельницу, Михаил Бородин заложил в Маньчжурии основу мукомольной промышленности.

С приходом в Харбин японцев в 1932 году все круто изменилось, Бородин лишился своего завода и вынужден был уехать в Шанхай.

Спустя десятилетия, в 1940 году, Михаил Александрович Бородин напишет автобиографию с подробнейшим анализом всех причин своих успехов и неудач. В 1947 году, когда его сын Юрий в числе первых будет возвращаться на историческую родину, в Советский Союз, Михаил Александрович отдаст ему эту биографию с надписью: «Внимательно прочти теперь и загляни сюда же этак лет через 20–30. Многое будет тебе понятнее. Записку береги. — Твой папа. 30.08.1947. Шанхай».

В «Семейных хрониках» Бородиных, где опубликована биография Михаила Александровича, содержится весьма важный комментарий: «Приехав в Свердловск, Юрий не нашел ее (рукопись. — Н. С.) среди своих вещей и решил, что она затерялась где-то в пути. Ему и в голову не приходило, что ее могли изъять на границе при досмотре багажа. И вот спустя полвека рукопись к нему вернулась. Помогла случайность. Соседом Юрия оказался человек, связанный с органами госбезопасности, и благодаря этому обстоятельству Юрий смог забрать рукопись из архива КГБ».

Сам Михаил Александрович вернулся на родину в 1954 году в возрасте 74 лет, а спустя два года умер…

Петр Павлович Меньшиков, крестьянин Тобольской губернии Курганского уезда Белозерской волости, приехал в Читу, служил приказчиком в обувной торговой фирме братьев Самсоновичей, а когда владельцы фирмы приняли решение перебраться в Китай, в Харбин, вместе с семьей отправился на новое жительство. Впрочем, в Харбине он прожил недолго — Самсоновичи свой пассаж продали (он стал известным чуринским магазином на Пристани), и Меньшиков с семьей уехал в Хунхульди, ближе к Хайлару…

А вот еще история, даже две семейные истории, о которых поведал мне замечательный театральный композитор Григорий Гоберник. Он родился в Харбине и приехал в Советский Союз лишь в 1961 году семнадцатилетним юношей.

«Мой дед, Григорий Матвеевич Гоберник, жил в Чите и унаследовал какие-то мелкие коммерческие предприятия. Начавшаяся Первая мировая война как-то повлияла на эффективность бизнеса, несмотря на удаленность Читы, и дед увидел, что вся инфраструктура КВЖД и столицы Маньчжурии Харбина тем не менее процветает, и перебрался из одной части России в колониальную часть той же России. Весь Китай был разрезан Антантой, как пирог, на сферы влияния, и эта часть была русская.

Так мой отец Яков Гоберник в раннем дегстве оказался в Маньчжурии. Он был младшим сыном в семье. Еще были старший брат и две сестры. Где-то в 20-х началась эпидемия холеры, от которой умер мой дед, вскоре умерла и бабушка. Отец в 13 лет остался сиротой, со старшим братом и двумя сестрами. Правда, старший его брат, Евсей, был на 14 лет старше. Не было им завещано никакого серьезного состояния, поэтому все по мере сил начали работать, и мой отец, еще будучи школьником, начал подрабатывать извозчиком. Таких вот мальчишек набирали себе в помощь те, кто имели несколько лошадей, особенно на субботу и воскресенье, когда люди гуляли, много ездили. Так что рабочий стаж моего отца пошел с 13 лет. Нам сегодня это может показаться странным, но, тем не менее, когда уже совсем в другие времена рос я, по традиции меня отдали в ученики киномеханика и параллельно со школой я закончил техникум киномехаников в Китае и с 14 лет уже работал. Все эти китайские документы, переведенные и заверенные консульской печатью, по сей день у меня. В нашем собесе, надо сказать, они произвели фурор!..

Так что папа с 13 лет начал общаться с лошадьми. Позже он попал к японцу-хозяину, японец увидел, как он, легкий, невысокого роста, общается с лошадьми, совершенно их не боясь, и начал его учить на жокея. У отца открылся явный талант к этому, а ипподром, как и во всем мире, был в Харбине очень высоко ценимой спортивной культурой. Как и везде, люди ставили на тотализатор большие деньги, проигрывали, выигрывали. И одно из ярчайших воспоминаний моего детства — это горки, уставленные кубками. Папа объездил не только весь Китай, но и Гонконг, и на скаковых, и на рысистых, наполучал премий и гонораров, а затем он отделился от хозяина и открыл свое дело вместе со старшим братом. К тому времени сестры вышли замуж, одна уехала в Австрию, другая в Америку. Году в 90-м я вычислил американскую линию, но никаких сантиментов там не возникло, возможно, они довольно настороженно отнеслись к тому, что у них нашлись родственники в России в период перестройки.

Открыв свое дело — это был конный завод по производству спортивных лошадей, — они с братом научились выращивать и воспитывать этих лошадей, ездили по аукционам, много путешествовали. Видимо, в связи с этим отец, кроме китайского и японского, прекрасно знал английский язык, немецкий, а кроме того идиш и иврит. Отец прекрасно знал молитвы, прекрасно пел и меня научил, хотя ни идиш, ни иврит я, к сожалению, так и не выучил.

Отец был очень дружен со своим старшим братом, мы и в Советский Союз приехали в 1961 году вместе. Для меня дядя совершенно святой человек. Никакого специального образования у него не было, но он был невероятно начитанный человек, знающий, широко образованный. Я вообще удивляюсь, как в то время люди, не заканчивая никаких университетов, были настолько образованы. Правильно говорят китайцы: знаешь один язык — проживаешь одну жизнь, знаешь два языка — проживаешь две жизни… Может быть, за счет такой вот полилингвистики они были, по моим ощущениям, так образованы. Все они много читали, участвовали в любительских спектаклях, посещали частную Харбинскую оперу, если приезжали гастролеры, считалось обязательным побывать на их спектаклях и концертах. Не было для них проблемы угадать, откуда эта ария или из каких романов мировой классики эти персонажи.

В 70-м году умер дядя. А женат он был… вот ведь интересная судьба. Екатерина Ивановна Кашпур, моя золотая тетка, была неграмотная русская крестьянка, уже на моей памяти она брала уроки, училась читать и писать. Она нанялась к моему дяде Евсею экономкой, он не был женат, и надо было вести хозяйство. Они сошлись, детей, к сожалению, у них не было, но, должен сказать, такой нежной любви я не помню даже между своими родителями, несмотря на всю социальную, культурную разницу между дядей и тетей.

А вот история маминой линии.

Мой дед из-под Винницы, фамилия его Ярхо. Он был рекрутирован в конницу где-то в году 1912-м. У него только-только родился сын. А в 1914-м началась война, и в одну из первых же атак немцы, вычислив направление ветра, пустили газ и, фактически, все там и полегли. Деда вытащили, с трудом реанимировали, но воевать он уже не мог, всю жизнь мучился легкими. Его комиссовали, он вернулся в свое местечко. Шла война, надо было куда-то деваться, а куда? Не на Запад же. Услышали о русском Клондайке, Маньчжурии, и отправились туда через всю Россию, ехали больше месяца. И, наконец, добрались до Харбина. Жили они очень скромно, мама, как и отец, закончила русскую гимназию, а потом ее тетка, владевшая книжным магазином на очень фешенебельной Китайской улице, пригласила ее поработать продавщицей. И вот мой папа однажды зашел туда и увидел очаровательную восемнадцатилетнюю девушку, Раису Ярхо. Он не был женат, несмотря на то, что ему был уже 31 год. Они вскоре обручились и поженились.

Сначала у них родилась моя сестра, Эсфирь, а потом уже я. Эсфирь закончила музыкальное училище и до сих пор работает в Новосибирске в хореографическом училище. У отца была заимка, была машина, году в 52—53-м закрыли ипподром, нормально жить возможно было в том случае, если существовало какое-то подсобное хозяйство. К счастью, у нас была ферма. Были лошади, каждое лето мы уезжали на ферму, и я ускакивал далеко в степь, встречал кочевавших по внутреннему Китаю монголов; они были очень гостеприимны, кстати, двуязычны, общаться с ними было очень любопытно.

Может быть, потому что мы были в окружении довольно контрастной культуры (ведь в Харбине жили в основном европейцы), русские чувствовали себя особенно соединенными. Все русскоязычные считали себя русскими, потому что принадлежали к русской культуре, а уж в какой храм кто ходил — это дело частное. Я думаю, может когда-нибудь и наше общество дорастет до такой терпимости, до такого уровня культуры?..

В пашем классе было одиннадцать национальностей. BIO классе нам стали преподавать Конституцию СССР, преподавал вице-консул посольства СССР. Нам раздали брошюры, по которым мы должны были учиться, запоминая федеральную структуру СССР, названия всех республик, их столицы, численность населения. Не живя здесь, понять и запомнить это было невозможно.

Но я вспоминаю один случай. На первом же уроке иице-консул раскрыл журнал и начал знакомиться с нами, и мы вставали, когда называли нашу фамилию: «Абрамова… Садись. Беляев… Садись. Гоберник… Садись. Дзо… Садись. Так, Дзо, а ты кто по национальности?» — «Русский». — «Так… А отец у тебя кто?» — Отец у меня китаец». — «Так… А мать у тебя кто, русская?» — «Мать у меня кореянка». — «Так…» Я до сих пор помню это ощущение, когда нам казалось, что у него мозги скрипят всеми шестеренками. И — снова. «Так отец у тебя кто?» — «Китаец». — «А мать кто?» — «Кореянка». — «Ну так а ты кто?» — «А я русский».

Мальчику было удивительно, как этот большой человек не в состоянии понять таких простых вещей.

Было очень много смешанных браков: отец китаец, мать русская, это чаще. Отец русский, мать — кореянка или китаянка, это было реже. Я уж не говорю о том, что после того, как советская армия вошла в Харбин, очень многие были без отцов. Я учился с ребятами, у которых были и польские, и чешские, и венгерские корни; конечно, все политические страсти и бури начала XX столетия отразились на своеобразной «национальной карте» Харбина. Мы все были растворены в русской культуре, несмотря на то, что в моем, например, доме соблюдались еврейские обычаи. Да и в каждом доме соблюдались свои национальные обычаи, что совершенно не мешало усваивать и чужие традиции. Наоборот! Мы начинали с еврейской Пасхи с ее традиционными блюдами — кнейдл, шейками с тушеной морковью, тейглах и пряниками на сладкое, а заканчивалось это пиршество куличами, крашеными яйцами, пасхой. А потом мы ждали татарские праздники, потому что все обожали «чак-чак». Все национальные отличия я узнал и получил в полной мере уже здесь. Еврей, родившийся в Китае и воспитанный в русской культуре, это все равно, что «какой ты национальности, Дзо?». Чересчур экзотично!..»

Из этих историй, из этих переплетенных судеб самых разных людей и состоит повседневная жизнь «русского» Китая, по сути, государства в государстве, потому что жившие на этих землях русские, оставаясь по своему менталитету русскими, вживались в иной быт, в иное мироосознание, тесно соприкасаясь с китайцами, чему-то научаясь, что-то перенимая вольно или невольно, но своим обычаям и традициям не изменяли… Жили замкнуто, стараясь держаться «колонией».

Еще в 1893 году в России зародилась идея о том, чтобы проложить железную дорогу из Европы в Азию. Контр-адмиралу Копытову было поручено разработать и представить соответствующий проект, который поддержал министр финансов С. Ю. Витте. Пунктиром на карте был намечен кратчайший путь: Москва — Тихоокеанское побережье, через Сибирь в Маньчжурию.

В 1895 году Россия предоставила займ Китаю в 400 миллионов золотом под 3 % годовых, это событие явно ускорило переговоры, и в 1896 году страны подписали договор о строительстве Транссибирской железной дороги через Маньчжурию до Владивостока.

Для торжественного подписания этого договора прибыл канцлер Китайской империи Ли Хунчжан. Во время пребывания в Москве канцлер остановился в доме купцов-чаеторговцев Перловых. Сегодня в этом доме на проспекте Мира находится Музей-ресторан «Харбин».

Вот как причудливо играет порой Судьба!..

Но вернемся к далеким временам начала строительства.

На протяжении 80 лет эта дорога вместе с 30-километровой зоной отчуждения должна была считаться собственностью созданного акционерного «Общества Китайско-Восточной железной дороги», а по окончании этого срока переходила безвозмездно в собственность Китая. Кто же мог знать тогда, на заре нового века, сулившего, как казалось, так много — всестороннее развитие экономики, расцвет общественной жизни, — что всего через несколько лет Россия потеряет права на Порт-Артур и Дальний в войне с Японией, а вскоре разразится Первая мировая война, вслед за которой Россия будет разорвана революцией?

Торжественно открытая 1 июля 1903 года Китайско-Восточная железная дорога спустя непродолжительное время утратит своего «хозяина», а в 1924 году, когда установятся дипломатические отношения между СССР и Китайской Республикой, управление дорогой на паритетных началах перейдет к советско-китайскому руководству. Но тоже ненадолго — в 1929 году дипломатические отношения между СССР и Китаем обострятся, на КВЖД возникнет вооруженный конфликт. Пройдет еще двадцать три года, и в 1952 году все права по управлению КВЛОД будут безвозмездно переданы советским правительством коммунистическому правительству Китайской Народной Республики.

Но это все будет еще не скоро. Пока планы и идеи существуют на бумаге и в умах русских специалистов, рассчитавших все выгоды подобной магистрали, все видится иначе, будущее кажется радужным. Строительство посещает главный инициатор и вдохновитель этого великого дела Сергей Юльевич Витте — министр царского правительства, поистине деятель государственного масштаба. Дорога начинает строиться, и количество россиян в Китае почти сразу же возрастает во много раз. Это были люди разных национальностей и вероисповеданий, разных социальных слоев, но всех их объединяло то, что они были трудолюбивы, предприимчивы и способны жить в окружении других народов. Отправились в Китай не только строители, но и архитекторы, педагоги, предприниматели, врачи.

Согласно данным, которые кропотливо собирал отец Виктора Смольникова, написавший несколько книг о Китае, общее число русских в Маньчжурии в конце XIX — начале XX века превышало триста тысяч.

Что стоит за этой цифрой? Жизни, судьбы, истории, в чем-то схожие, в чем-то резко отличающиеся одна от другой, но, словно на шампур, нанизанные на ощущение очень близкой и очень далекой родины, своей земли. Наверное, это — совершенно особое ощущение, когда все настолько близко, не через несколько границ, а почти вплотную, одна земля, примыкающая к другой, продолжающаяся в другой…

Протянувшаяся более чем на полторы тысячи километров, эта магистраль пересекала Маньчжурию; в том месте, где она проходила над рекой Сунхуацзян (китайское название реки Сунгари), стояла маленькая деревушка Хаобин, которой суждено было стать городом Харбином (официальной датой основания города считается 1898 год) — здесь и на станциях КВЖД проживали большинство русских, остальные поселялись в Тяньцзине, Ханькоу, Циндао, Шанхае.

Впрочем, у названия Харбин есть и другое толкование, его приводит в одной из своих статей писатель Ю. Абдашев, выходец из тех мест: «…само название города происходит от маньчжурского слова «харба» — «переправа» и типично русского суффикса «ин». Далее он рассказывает, что железнодорожный мост через Сунгари представлял собою в то время крупнейшее сооружение подобного рода в отечественном мостостроении — своей протяженностью он почти на 70 метров превосходил мост через Енисей.

«Мало кто знает, — продолжает Ю. Абдашев, — что договор 1896 года между Россией и Китаем о строительстве Китайско-Восточной железной дороги как завершающего звена Великой Транссибирской магистрали имел одну существенную деталь: Россия не могла вводить в Маньчжурию регулярные войска. Поэтому обеспечение безопасности русских да и китайских строителей возлагалось на охранные отряды, или, как они официально именовались, охранную стражу. Первоначально она состояла из пяти конных сотен, две из которых представляли Кубанское казачье войско».

О казаках в Китае написано достаточно много, но стоит привести мнение русского географа Ф. Ф. Буссе: «Он (казак. — Н. С.) — охотник, плотник и кузнец; в лесу, в степи — как дома; он везде найдет дорогу и средства к существованию, он обладает талантом объясняться с местными жителями, язык которых ему совершенно неизвестен, он невероятно изобретателен в пользовании тем, что дает природа. Словом, это человек самостоятельный, уживчивый и способный выйти победителем из самых затруднительных положений».

В разное время в охранной страже служили прапорщик Гучков — будущий военный министр Временного правительства, Антон Иванович Деникин, Лавр Георгиевич Корнилов, а формировал стражу в самом начале адъютант генерала Скобелева полковник Александр Алексеевич Герн гросс.

Громкие для России имена…

Сначала население Харбина составляли в основном русские железнодорожники — рабочие, служащие. Затем сюда, в новый город, потянулись русские купцы, предприниматели, которых влекли в Маньчжурию не только богатые природные ресурсы, но и возможность развивать свое производство с помощью строящейся железной дороги. Так в Харбине появились лесопилки, затем угольные шахты, пункты торговли мехом…

Вскоре китайская деревушка, ставшая русским поселением, превратилась в процветающий пограничный город с естественным для подобного статуса смешением обычаев, культур, с развитыми производствами, учебными заведениями. Сюда из России стали приезжать люди самых различных профессий. Они основывали в Харбине не только фабрики и заводы, но и гимназии, университеты, институты, различные образовательные курсы. Причем, надо заметить, образование эти институты и даже курсы давали превосходное — вернувшиеся в 1950-х годах на Родину русские зарекомендовали себя высококлассными специалистами!

Ехали в Харбин и артисты императорских театров, благодаря которым были открыты харбинский Театр оперы и балета, Театр Железнодорожного собрания, Театр Коммерческого собрания и другие.

«Каждый день с самого рождения мои пути пересекались с китайцами, — вспоминает Ксения Волкова. — Мы, русские, всегда жили рядом с ними. Китайцы нуждались в нас так же, как и мы в них. С детства я привыкла к ним и считала, раз я живу в Китае, значит, он такой же мой, как и для китайца его страна. Я ела китайскую еду, играла с китайскими девочками, не чувствуя разницы, кто я и кто моя черноглазая подружка. Мои родители снимали квартиру у китайского домовладельца, и когда порой отец не мог вовремя уплатить за жилье, хозяин не требовал шиты, знал: рано или поздно ему принесут деньги. Родители поддерживали хорошие взаимоотношения с соседями-китайцами, и мы были частью этой страны с ее укладом и бытом».

Очень важное признание! Политика делила людей, разводя их в разные стороны, жизнь русской колонии была обособленной и закрытой, но существовал целый слой русского населения в Китае, который воспринимал себя «частью этой страны», сохраняя, тем не менее, собственный уклад и быт, но не противопоставляя эти уклад и быт исконно китайскому. Эти люди пытались выстроить некую модель общества, которая вряд ли возможна в принципе, но на протяжении долгого времени им все же удавалось это делать, не провозглашая новых принципов жизнеустройства, не размахивая стягами. Ксения Волкова родилась в Китае и прожила здесь до 1954 года. Для нее эта земля осталась на нею жизнь родной, несмотря на лишения, трудности, с которыми пришлось столкнуться. Но на Родину родителей тянуло невероятно.

Почему? — Бог ведает. Наверное, зов крови. Зов великих традиций и прекрасного, могучего языка…

В восемнадцатом году, спасаясь от революции, ее предки бежали в Китай. Но вот появилась возможность вернуться на родину, и Ксения Волкова отправилась покорять целину. Ее прощание с Китаем произошло на той же станции Отпор, через которую когда-то перебирались сюда ее родители.

История свершила круг…

До 1917 года эти земли не знали понятия «эмиграция» — в Китае жили командированные царским правительством сотрудники КВЖД и группа русских, оказавшихся в Маньчжурии по самым разным причинам, как «мистер Шампански», как разветвленная семья выходцев из средней полосы России Бородиных, как золотоискатель Николай Гурбатов…

Или как Иван Яковлевич Чурин, известный предприниматель, имя которого помнят в Китае до сей поры. В 1867 году иркутский купец Иван Чурин основал собственный торговый дом в Приамурье, а одновременно с закладкой Харбина возникла в строящемся городе фирма, которая потом открыла свои филиалы в крупных городах по всей линии КВЖД.

В ведении Чурина были не только известные магазины, но и фабрики, заводы, на которых производились и развешивались табак, чай, колбасы, лаки и краски, пиво, водка, уксус, мыло, парфюмерия. Под торговой маркой Ивана Чурина выделывались кожи, шилась мужская и женская одежда, изготовлялись шляпы. Все это продавалось в Харбине в трех больших универсальных магазинах.

В центральном универмаге, находившемся на углу Большого проспекта и Новоторговой улицы, витрины были всегда оформлены ярко, призывно. Поблизости стояли скамеечки, на которых в теплое время года старые харбинцы любили отдыхать и беседовать. К философским размышлениям о жизни располагало и то, что неподалеку были два русских кладбища: справа по Большому проспекту Старое, а в самом его конце — Новое. Поэтому ходило по Харбину выражение «унести за Чурина»…

Арсений Несмелое посвятил старикам-харбинцам стихотворение «Построечники»:

В самые разные времена фирма «Чурин» сохраняла свою высочайшую репутацию: работать в магазинах было престижно, оплата была высокой. Никогда и никто не мог упрекнуть продавцов в небрежности или грубости…

После того как в Маньчжурию вошла Советская армия, фирма была переименована в акционерное общество и вошла в систему Внешторга СССР, а в 953 году правительство СССР безвозмездно передало свои права на фирму Чурипа правительству Китайской Народной Республики.

В 1998 году китайцы официально отметили 100-летие фирмы «Чурин» в Харбине. Поразительный факт, особенно если учесть, что китайские власти с большой неохотой признают «русские корни» этого города!.. Тем не менее на фасаде большого универмага в Харбине начертано «Цюлинь гунсы» («Фирма Чурин»), а на визитной карточке теперь уже китайской фирмы — девиз: «На первом месте — покупатель, на первом месте — обслуживание, на первом месте — высокая репутация фирмы»…

После Октябрьской революции в Маньчжурии появилась «третья группа» — эмигранты, остатки белой армии, предприниматели из Сибири, которым не нашлось места в Стране Советов…

Это смешанное население породило, по словам Смольникова, «оригинальное социологическое явление: подавляющее число бывших подданных Российской империи были представителями интеллигенции». А поскольку администрация КВЖД тоже принадлежала к интеллигенции, в Китае возникла в каком-то смысле уникальная ситуация. Причем не только в полосе отчуждения, а, практически, во многих провинциях страны.

В августе 1920 года, после крушения Белого движения под предводительством адмирала Колчака масса русских беженцев хлынула в Пекин. Чтобы помочь людям, потерявшим Родину, обогреть их и дать средства к существованию, митрополит Иннокентий (на протяжении 29 лет возглавлявший Китайскую православную миссию) отдал им безвозмездно в долгосрочное пользование большую часть имущества Духовной миссии. Эмигранты быстро организовали два паевых товарищества — «Восточное Просвещение» и «Восточное Хозяйство», но славы не снискали. Очень скоро предприятия (в том числе и мощную по тем временам типографию) пришлось ликвидировать за долги — Духовная миссия вынуждена была выплатить единовременно тридцать тысяч долларов, а огромные тиражи отпечатанных учебных пособий и Евангелия реализовывались едва ли не до последнего времени.

Что же касается самих беженцев, то многие из них вынуждены были покидать Пекин и перебираться в Маньчжурию, в частности в Харбин.

«Харбин отличался от других русских провинциальных городов только тем, что стоял на иностранной земле и у русских было иностранное окружение, — пишет в своей мемуарной книге «Пересекая границы» Елена Якобсон, еще одна из моих героинь, женщина, так и не вернувшаяся в Россию, но прожившая долгую и очень интересную жизнь в США. — Русское население представляло собой странную смесь различных социальных, политических и культурных групп. Первые поселенцы приняли к себе русских беженцев от коммунизма — солдат и офицеров разгромленной Белой армии, русских аристократов и дворян, новую русскую буржуазию и интеллигенцию, то есть всех, кого в советской России называли «нежелательными элементами» и от кого стремились всеми силами избавиться».

Так все они и оказались здесь, в этом русском городе, соединившем тех, кто приехал сюда в незапамятные времена на работу; тех, кто бежал от Советской власти; тех, кто почти случайно оказался заброшенным судьбой за границы Родины.

Их делом так или иначе становилась Китайско-Восточная железная дорога, к этому времени представлявшая собой совершенно особое пространство.

Чтобы оценить сегодня значение КВЖД, обратимся к данным, которые приводит Г. В. Мелихов: «В 1923 году на КВЖД работали 18 362 служащих и рабочих — значительная часть огромной русской колонии Маньчжурии.

Сама дорога — это прежде всего 1726,51 км обустроенного железнодорожного пути с 75 станциями и 112 разъездами. Этот километраж складывался из протяженности всех трех главных линий дороги и внутреннего сообщения по Харбину…

Китайская Восточная железная дорога была крупнейшим русским предприятием в Маньчжурии; она имела также самый большой в крае речной флот и лесные концессии. О масштабах и значении ее Плавных механических мастерских в Харбине говорит наличие в них таких цехов и предприятий, как паропозосборный, котельный, механический, кузнечно-литейный, вагонно-пассажирский, вагонно-товарный, электрическая станция, лесопильный завод, испытательная станция, другие. Мастерские были в состоянии выполнять любые механические и ремонтные работы.

Земельный отдел КВЖД, руководимый Н. Л. Гондатти, имел завод сухой перегонки дерева… производил мебель, различные виды паркета. Десятки развитых агрономических учреждений отдела обеспечивали дорогу и предлагали населению семена, саженцы, всевозможные молочные продукты, располагали складами сельскохозяйственных машин и орудий, племенными рассадниками молочного скота, опытными полями и показательными фермами, несущими в массы русского и китайского населения края передовую агротехнику земледелия и выращивания ягодных и технических культур.

Дорога имела также службу телеграфа, автоматическую городскую телефонную сеть, мощную типографию, печатавшую литературу на пяти языках, метеорологическую станцию.

Вот что такое КВЖД».

Государство, чьи мощь и сила не могут вызвать никаких сомнений.

Империя, построенная если не на века, то, по крайней мере, на многие десятилетия.

Естественно, что в первые годы Советской власти ее невозможно было ни уничтожить, ни покорить, — здесь, в Харбине, может быть, более чем на других участках Китайско-Восточной дороги, сохранялась старая Россия со своими установлениями, привычками, идеалами служения Отечеству…

Но этот Вавилон неизбежно должен был разрушиться, прожив, исчерпав свою короткую, но бурную, ярчайшую историю…

Вавилон или — град Китеж Как написал в своей уже не раз упомянутой книге Г. В. Мелихов, этот «богоспасаемый» город, «которого не затронула ни одна война, который остается в памяти его бывших жителей — харбинцев и их потомков — городом их молодости, юности их отцов и дедов… исчезнувшим навсегда, история которого никогда более не повторится, — но и остающимся живым и сегодня…

Поэтому и в наши дни слово «Харбин» остается тем паролем, который при встрече раскрывает сердца самых разных, ранее незнакомых друг другу людей…».

Спустя несколько десятилетий бурный расцвет начнется и в Шанхае. И это будет не новая история, а продолжение той же, влекущей, горькой и прекрасной истории «русского» Китая, к повседневной жизни которого мы попытаемся прикоснуться на этих страницах, вслушиваясь в голоса людей, всматриваясь в их лица на фотографиях. Потому что нет ничего увлекательнее, чем пытаться сплести множество разрозненных, разделенных судеб воедино и в этом сплетении внезапно увидеть прекрасные и жестокие черты Лика Родины.

Да, это была продленная во времени и пространстве история дореволюционной России — любовно сберегаемая в душах, передающаяся в словах, легендах, песнях детям и внукам, родившимся уже здесь, в Китае. Потому что одним из невыраженных, по очень сильных чувств было то, о чем написала в 1928 году поэтесса Марианна Колосова, пострадавшая за патриотизм, за любовь к Родине во время японской оккупации. Она мечтала вернуться домой, но демонстративно отказалась от советского паспорта после того, как в советской прессе появились мерзкие статьи Анне Ахматовой и Михаиле Зощенко. Жизнь Марианны Колосовой завершилась в Чили, но в 1920-х годах, не предполагая, насколько далеко занесет ее судьба, Колосова писала:

И она состоялась. Не для всех, но для многих. Однако оказалась она, эта встреча, далеко не такой, о какой мечталось. Таким уж был Лик Родины — прекрасным и ужасающим.

Двуликий Янус — и таким увиделось лицо России…

Каждый, кто берется за перо, в конце концов, не более чем компилятор и фантазер, отвечающий на волнующие его вопросы с помощью других людей — более опытных, более мудрых. Даже если они — литературные герои.

В этой книге таких нет. Все ее герои были и есть. И это налагает особую ответственность, потому что я иду по их следам, вновь переживая их непростые судьбы. Иду, разглядывая в далекой дымке очертания Харбина, Шанхая, Тяньцзиня, вдыхая упоительные ароматы восточных курений, экзотической кухни, любуясь цветущими деревьями, кустарниками, вслушиваясь в портовый шум, забредая в узкие арочные улочки, ощущая растерянность возле огромных отелей, отдаваясь ритму бегущего вперед рикши, с азартом запоминая правила игры в маджан…

А потом… Нет! Потом придет потом, когда наступит время — отдадимся же его мерному, безучастному ходу по-детски доверчиво. Ведь только так и можно пытаться вступить в чужое прошлое, определившее твое настоящее…