"БОББИ ФИШЕР ИДЕТ НА ВОЙНУ" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 9 БОЛЬШАЯ БИТВА НА МАЛЕНЬКОМ ОСТРОВЕ

К тому времени Фишер с абсолютной ясностью выразил своё мнение об Исландии. Американские военные называют это «дальним гарнизоном», утверждал он, и солдатам выплачивают там особое вознаграждение, компенсируя тяготы службы в подобных местах.

Во-первых, это было неправдой. Во-вторых, несправедливо. Прибыв на этот остров в 874 году, норвежец Ингольфур Арнарсон, первый поселенец тех мест, где ныне находится столица государства, был потрясён открывшимся перед ним видом: вдали возвышался покрытый снегом вулкан, рядом билась о берег морская пена. Он назвал эту область Рейкьявиком, что означает «дымный залив». Земля здесь с трёх сторон окружена водой, а в воздухе носится запах серы.

Этот суровый, ветреный, далёкий от континентов остров обладает удивительной, строгой красотой. Здесь край ледников и гейзеров, пустошей и дикой зимостойкой травы. Зимой ночь длится круглые сутки, летом круглые сутки светло. Весьма символично, что эта вулканическая страна расположена над огромным хребтом, разделяющим Атлантику. В 1972 году в Исландии жило 210 775 человек, а протяжённость мощёных дорог за пределами столицы едва ли насчитывала пятьдесят миль (до сих пор наиболее распространённым транспортным средством в Исландии являются полноприводные машины). Почти половина населения страны живет в Рейкьявике.

За предвзятое мнение Фишера некоторым образом несут ответственность современные городские архитекторы. Несмотря на потрясающий пейзаж, Рейкьявик превратился в эстетические руины. Отчасти это объясняется чрезмерным притоком населения. К концу Второй мировой войны этот город был чуть больше рыбацкого посёлка. За четверть века он невероятно разросся, но дома возводились среди величественного безжизненного пейзажа довольно хаотично. Магазины и офисные здания строились из серого бетона, а дома были в основном белые, с яркими крышами. В 1972 году в городе насчитывалось мало современных гостиниц, и связь с внешним миром была неважной. В Рейкьявике практически нет внушительных зданий, придающих лоск центру столицы.

На первый взгляд Исландия не внушала доверия как принимающая сторона матча, вызывавшего в мире столь огромный интерес. Может ли этот далёкий остров справиться с его организацией? У страны не было опыта в устройстве матчей такого уровня; она никогда и не претендовала на участие в международных конкурсах на их проведение.

Как же получилось, что чемпионат мира проходил в Рейкьявике?

Все три претендентских матча Фишер провел в Америке: в Ванкувере, в Денвере и Буэнос-Айресе. Через Эда Эдмондсона, исполнительного директора Шахматной федерации США, он предложил Максу Эйве, чтобы и финальный матч проходил в США, несмотря на то что игра на американской земле дает ему неоспоримые преимущества. Он категорически отказался рассматривать СССР в качестве варианта; в числе прочего, там бы он тревожился за свою безопасность. Спасский со своей стороны опасался того же в США. Однако он не хотел, чтобы матч проходил и в СССР; его сильно беспокоило, что некоторые коллеги могли поддерживать Фишера.

Если не в СССР и не в США, то где? Начиная поиски, ФИДЕ объявила, что любой город мира может заявить о своем желании принять у себя чемпионат, и запечатанные конверты с предложениями должны быть присланы до 1 января 1972 года. Некоторые города предложат за право проведения этого матча суммы, которые выглядели тогда беспрецедентными.

Когда в 1969 году Спасский победил в Москве Тиграна Петросяна, приз составлял 1400 долларов. На сей раз речь шла о совсем других деньгах. Белград, столица Югославии, где по шахматам сходили с ума, предложил в сто раз больше — 152 тысячи долларов. Второй югославский город, Сараево, готов был выложить 120 тысяч. Буэнос-Айрес давал 100 тысяч долларов, как и третий югославский претендент, город Блед. Были и другие предложения: Амстердам, Рио-де-Жанейро, Монреаль, Загреб, Цюрих, Афины, Дортмунд, Париж, Богота и Чикаго (его дисквалифицировали за опоздание с подачей заявки). Рейкьявик предложил 125 тысяч, то есть по пятьдесят центов с каждого мужчины, женщины и ребенка Исландии; вся эта сумма была гарантирована правительством, хотя организаторы надеялись не только компенсировать издержки, но и получить доход, продав права на телевизионный показ.

Заявку послал Гудмундур Тораринссон, президент Исландской шахматной федерации. Его выбрали (в его отсутствие) двумя годами ранее: пост перешёл от его брата, Йохана, одного из лучших шахматистов Исландии. Именно Йохан посоветовал исландцам бороться за этот матч. Гудмундур говорит, что с неохотой согласился возглавить эту попытку; в конце концов, у него была основная работа — консультант по строительному бизнесу. Однако Тораринссон обладал политическими амбициями, а подобная кампания была единственным шансом обратить на себя внимание. Помогло и то, что он принадлежал к левоцентристской прогрессивной партии коалиционного правительства и был хорошо знаком с премьер-министром Олафуром Йоханнессоном.

Спасского и Фишера попросили составить список предпочтений. На этой стадии основным желанием Спасского было играть на нейтральной земле и не делить матч между двумя городами. Он беспокоился и о погоде, а потому склонялся к Голландии. Исландцы могли бы указать, что в Рейкьявике такой же климат, что и в родном городе Спасского, Ленинграде.

Фишера, казалось, климат не беспокоил. «Деньги, деньги, деньги» — вот о чем он заботился больше всего или, по крайней мере, так утверждал. Его предпочтения всегда были на стороне тех, кто предлагал большую сумму, — в данном случае Белграда, где его с восторгом встречали ещё после межзонального турнира в городе Портороже, когда ему было пятнадцать лет. Именно поэтому, с точки зрения Спасского, Югославия была неприемлема.

Что же тогда выбрать? Для советских необходимость торговаться и искать компромиссы означало болезненное пробуждение. Ещё со времён войны у них была монополия на чемпионаты. Детали любых разногласий держались за закрытыми дверями. За этими дверями определялись и место, и условия, и призы. Теперь советские власти должны были учиться искусству переговоров в сложнейших обстоятельствах, имея дело и с американцами, и со Спасским.

Преобладала атмосфера смятения и неуверенности. Обсуждалась возможность сыграть половину матча в США, половину — в Ленинграде. Идею отклонили; в списке оставались Амстердам, Исландия и Блед — или, если не Европа, то Аргентина. Позже сформировался следующий порядок: Рейкьявик, Дортмунд, Париж, Амстердам. Прежде чем был составлен окончательный список, произошли дополнительные перетасовки. Интересно, что в процессе принятия решения советской стороной материальный вопрос не играл существенной роли.

Неудивительно, что во всей этой суете первая серьёзная ссора между Советским Союзом и ФИДЕ возникла из-за простого непонимания в процессе спешного урегулирования списка предпочтений. Изначально его подача была назначена на 31 января 1972 года, но советская сторона считала, что Эйве перенёс дату приёма на 27 число; сам же он утверждал, что новая дата просто означала просьбу ФИДЕ ускорить процесс. Москва подала список 27 января. Американцы сдали свой четырьмя днями позже, и, к большому раздражению и ужасу Москвы, Эйве принял его как полученный вовремя.

Эйве заплатил за такое управление высокую цену: советская сторона больше никогда не верила в его беспристрастность. В закрытых советских документах подвергалась сомнению его честность, президент ФИДЕ обвинялся в том, что он «потакает» Фишеру. После этого у Москвы возник ещё один повод гневаться: в ходе поездки по США Эйве публично предсказал победу Фишера. В защиту Эйве следует сказать, что он был не на стороне Фишера, а на стороне самого матча, однако для Советского Союза, ещё и в свете поведения американца, это казалось практически одним и тем же.

В конечном счёте Фишер и Спасский выбрали каждый по четыре города. Американец предпочел Белград, Сараево, Буэнос-Айрес и Монреаль; Спасский — Рейкьявик, Амстердам, Дортмунд и Париж. Таким образом, советский шахматист отдавал предпочтение капиталистическим городам, а американец — коммунистическим (хотя Югославия не входила в зону советского влияния). Иначе говоря, для обоих участников климат и деньги вытеснили политику.

Переговоры растянулись на два месяца. 7 февраля Эдмондсон прибыл в Москву за окончательным решением. Там его любили и уважали; он знал, как общаться с принимающей стороной, охотно делился своим мнением о личности и поведении Фишера. Разница между финансовыми предложениями Белграда и Рейкьявика была небольшой (особенно учитывая обязательство Исландии заплатить игрокам тридцать процентов от выручки за телевизионный показ), к тому же Спасский говорил, что югославское лето невыносимо, так что Эдмондсон подписал соглашение о проведении матча в Исландии.

Эйве ещё не успел облегчённо вздохнуть, как получил неприятное известие: Фишер, укрывшись в Нью-Йорке, отказывается признавать московский договор. Он повторял, что желает играть или в Белграде, или на американской земле.

Президент ФИДЕ отчаянно пытался найти выход. 14 февраля он предложил компромисс: провести первую половину матча в Белграде, вторую — в Рейкьявике. Это не устраивало оба города. В Белграде жаловались, что Исландия получит кульминацию. В Рейкьявике беспокоились, что за первую половину матча один из шахматистов может обеспечить себе такое превосходство, что, когда чемпионат переместится в Исландию, его можно будет считать законченным. Фишер согласился на компромисс. В Москве вновь преисполнились гнева и тревоги. Ивонин называл происходящее сумасшедшим домом. В дневнике он записал, что будет «стоять до конца».

Однако в своих переговорах с Москвой Эйве обладал большим преимуществом: чемпион мира хотел сражаться. Между 2 и 5 марта Спасский решил принять предложение о двух городах, настаивая на том, чтобы все пункты были оговорены во всеобъемлющем контракте. Спасая лицо, Москва сформулировала отход на попятный в терминах доброй воли: они изменили своё отношение, говорилось в письме от 5 марта, направленном в ФИДЕ, ради миллионов шахматных поклонников во всем мире и дружественных отношений с югославскими официальными лицами.

Для подведения итогов представители федераций США, СССР, Исландии и Югославии в конце марта прибыли на встречу в Амстердам. Эйве, вероятно, был уверен, что путаница разрешена, поскольку отправился с миссией доброй воли по шахматным федерациям Дальнего Востока. Вместо него приехал первый вице-президент ФИДЕ, пуэрториканец Н. Рабель-Мендес. Эйве удивился и даже обиделся на критику из Москвы, возмущённой его отсутствием.

Несмотря на отказ Фишера от последнего соглашения, Эд Эдмондсон действовал как его представитель. Переговоры велись несколько дней. К 20 марта была согласована каждая деталь матча, а финальное заседание продолжалось до трёх часов ночи. Правила покрывали все мелочи, от проведения жеребьёвки до времени, на которое может опоздать игрок, прежде чем ему засчитают поражение в партии (один час). Процесс оказался долгим, утомительным, но атмосфера была дружеской. Казалось, все разногласия утрясены.

Однако с Фишером не всё было так просто. Спустя два дня жилец номера G6 отеля «Гроссинджер» в северной части штата Нью-Йорк отправил срочную телеграмму. Полная орфографических ошибок, она адресовалась главе Югославской шахматной федерации и его исландскому коллеге Гудмундуру Тораринссону. В девяноста словах Фишер отказывался от соглашения Эдмондсона и угрожал вообще не появляться на матче до тех пор, пока финансовые пункты не будут изменены так, чтобы весь доход, кроме издержек, отходил игрокам.

К чести исландца, тот послал смелый и краткий собственноручно написанный ответ. «Отвечая на телеграмму от 22 марта: любые изменения в финансовом договоре Амстердама невозможны. Г. Тораринссон». Из «Гроссинджера» пришёл однострочный ответ. Фишер вообще отказывался играть в Исландии; условия были «неприемлемыми».

Для Югославии матч был чем-то вроде азартного предприятия. Теперь организаторы отказывались его проводить, пока не получат взнос в размере 35 тысяч долларов от шахматных федераций СССР и США как гарантию, что матч не будет проводиться где-то ещё. Советские неохотно согласились, несмотря на то что Спасский вполне мог счесть себя униженным. Американцы, для которых это составляло гораздо больший риск, отказались.

Президент Исландской шахматной федерации Гудмундур Тораринссон. Он считал, что это не был матч века. Это был матч всех времён!

Возможно, Фишер понимал, что для Эйве ультиматум был, говоря словами американского писателя Амброза Бирса, последним предупреждением перед уступкой. Тем не менее ФИДЕ послала Фишеру ультиматум: до 4 апреля он должен подтвердить, что будет играть согласно амстердамской договорённости. Американская федерация прислала обнадёживающий, но несколько туманный ответ: «Мистер Фишер готовится играть в установленном месте и в установленное время. Пол Маршалл должным образом завершит переговоры от нашего лица».

Маршалл был манхэттенским адвокатом, специализирующимся на клиентах из шоу-бизнеса, а теперь работающим на Фишера. Впервые он встретил Фишера в 1971 году благодаря британскому предпринимателю Дэвиду Фросту и следующие несколько месяцев действовал от имени претендента в наиболее критических ситуациях. Будучи очень успешным адвокатом, он привык добиваться своего, хотя комбинация участников, состоящая из Фишера, ФИДЕ и СССР, была несравнимо сложнее голливудского опыта.

В отсутствие финансовых гарантий от американцев югославы сошли с дистанции, полностью аннулировав договор с ФИДЕ. Тораринссон воспользовался этой возможностью, предложив принять матч в Рейкьявике, если открытие можно отложить до 1 июля. В одностороннем порядке Эйве согласился: если Фишер откажется приехать в Исландию, то позднее в этом же году Спасский будет сражаться в Москве за титул с Тиграном Петросяном, проигравшим финалистом матчей претендентов.

Хотя теперь Эйве защищал место, выбранное Спасским, советские были полны предубеждений по отношению к президенту ФИДЕ. Фишер проигнорировал ультиматум от 4 апреля, хотя Эйве продолжал искать решение, приемлемое для американца. В секретной записке под № 14279 от 29 апреля 1972 года, посланной в ЦК КПСС, утверждалось, что Макс Эйве находился «под каблуком американского гроссмейстера». «Претендент установил прецедент, которому и следует президент», – подвел горькие итоги ТАСС.

8 мая Эйве получил телеграмму, которая, казалось, решала все проблемы: «Бобби Фишер вынужден согласиться играть в Исландии согласно посланной ему программе». Подписали телеграмму Эдмондсон и Маршалл. По словам Эйве, текст был написан ими обоими и зачитан Фишеру по телефону. Когда он согласился с услышанным, телеграмму послали.

Фишер ничего не подписывал сам. Эдмондсон сумел убедить Эйве, что отсутствие подписи Фишера не связано с его колебаниями относительно игры. Однако что в таком случае означала фраза «вынужден согласиться»?