Часть третья: Рыцарь

Вызвав своим появлением приступ бешенства у псов, бегавших по двору хутора, рыцарь проорал:

—Эй, Боров, открывай! Это я — фон Цоберг!

—Сейчас, вашмилсть,— отозвался из-за забора хозяин,— только собак на цепь посажу. Рыжий, Блохастый, Волк,— заорал он на псов,— а ну, цыть! Заткнули пасти, кому сказал!

Похожий на конную статую рыцарь в сером плаще и блестящем от дождя шлеме терпеливо ждал. Могучий вороной конь под ним, такой же великан, как и всадник, фыркая, рыл копытом землю.

—Доброе утречко,— отодвигая створку ворот, поздоровался Боров — грузный мужик, с заплывшими жиром лицом и шеей.— Я вас к вечеру ожидал. Видать, дорога лехкая была?

Ничего не ответив, рыцарь въехал во двор. При виде гостя псы снова зашлись в бешеном лае, загремели цепями. Из оскаленных, красно-черных пастей летели клочья пены, но несмотря на выказываемую ярость, собаки даже не попытались приблизиться к всаднику. Наоборот, при каждом движении, взгляде фон Цоберга животные пятились назад, а в рычании слышались истерические нотки. Не выдержав шума, Боров подскочил к пустобрехам и осыпал их ударами дубинки, которую всегда носил с собой. Бил сильно, не целясь, куда придется, пока собаки не убрались к забору, где сбившись в кучу, залегли.

—Прошу прощения, вашмилсть,— утирая со лба пот, отдуваясь, Боров подошел к гостю.— Никак собачки к вам не привыкнут. Стока лет знают, а все кидаются.

Бросив поводья мальчишке-батраку, фон Цоберг с неожиданной для такого здоровяка легкостью соскочил на землю, приказал:

—Коня — накормить, напоить и почистить,— потом повернулся к хозяину:

—Как там мои приятели поживают?

—Все хорошо, вашмилсть,— Боров привычно поклонился.— Еще не по-просыпались: дрыхнут на сеновале. Я кормил, поил, как приказывали. Очень им моя самогонка по душе пришлась.

—Ты поди скажи своим бабам,— расстегнув у горла стальную пряжку, приезжий скинул плащ на руки хозяину хутора, и панцирь рыцаря тут же заблестел дождевыми каплями,— пусть на всех завтрак сготовят. Да такой, чтобы брюхо набить на целый день. Мы сегодня уезжаем.

—Слушаюсь,— свернув плащ, Боров перекинул его через плечо и принял шлем из рук рыцаря.— Надолго, мессир?

—Не знаю,— разминая мощную шею, фон Цоберг покрутил бритой головой, не обращая внимания на усилившийся дождь.— Стол накройте в флигеле… Все сразу поставьте, так, чтобы никто потом не входил. Ясно?

Посерьезнев, Боров кивнул и спросил, может ему со своими батраками рядышком побыть? Вдруг подмога понадобится. У него парочка самопалов имеется, топоры есть, рогатины. Да и людишки крепкие.

—Если что, вашмилсть, крикнете, а мы тут, как тут,— подсобим вам,— хозяин напряженно смотрел на рыцаря.— Все легче будет.

—Вздор, что ты несешь? Ничего такого не нужно,— отмахнулся фон Цоберг.— Ты не стой, а беги на кухню. Жрать готовьте.

Не обращая больше внимания на Борова, гость прошел через двор, обогнул длинный хозяйский дом, сбитый из почерневших, замшелых бревен. Неподалеку от коровника под навесом, на охапках сена, завернувшись в плащи, спали шестеро стрелков. Впрочем, храпели не все. Один уже проснулся и, покряхтывая, покачиваясь на нетвердых ногах, мочился на столб, поддерживающий навес. Услышав шаги, он оглянулся, показав мутную со сна и вчерашней выпивки физиономию. Радостно заорал:

—О, мессир, с приездом! А мы тут вас ждем-не дождемся,— обрызгав себе штаны, стрелок резко повернулся к спящим и рявкнул:

—Подъем! Тревога!

Несколько взъерошенных голов вынырнули из-под плащей, непонимающе уставились на крикуна.

—Ну шо ты орешь, Олень?— недовольно спросил один из них.— Тока уснули…— Курт широко зевнул.

—Добрый день, мессир,— откинув плащ, фон Вернер вскочил и коротко поклонился.— Давно вернулись?

—Только что,— широко расставив ноги, уперев кулаки в железные бока, рыцарь наблюдал, как позевывая, невнятно здороваясь, стрелки вылазят из под навеса.— Есть важный разговор, так что собирайтесь и топайте к флигелю. Там сейчас стол накроют. За жратвой поговорим.

Каждый раз, когда Морицу приходилось видеть, как ест Георг фон Цоберг, он ощущал невольный трепет. Крупные желтые зубы и мощные челюсти с легкостью перемалывали жареных, истекающих жиром кур прямо с костями. Только хруст стоял. На ум приходили древние сказания о северных великанах-антропофагах, безжалостно пожиравших неосторожных путников, но на рыцарском панцире чернел травленый дворянский герб. Семь футов роста, широченная грудь, которой позавидовал бы молотобоец, таким был представитель аристократии восточного герцогства Цатль. Рядом с ним дюжие телохранителя мессира Хлонге показались бы слабаками.

Вспомнив о бывшем нанимателе, а потом о покойной баронессе, фон Вернер схватил со стола кружку и глотнул пойла, которое гнал из свеклы хозяин хутора. Напиток был на вкус отвратителен, но печаль, терзавшую разбитое сердце, рассеивал не хуже мевельского. За месяц, прошедший с того дня, как они похоронили Алину в придорожном лесу, молодой человек взял скверную привычку напиваться каждый день. Правда, на утро отчаянно болела голова, но первый за день глоток самогона излечивал Морица. В этом он перестал отличаться от своих товарищей: оставшись без службы, они снова запили. Если бы не случайная встреча на постоялом дворе с гигантом рыцарем, то наемники скоро заложили бы местным ростовщикам не только лошадей, но и оружие.

По каким-то своим соображениям фон Цоберг обратил внимание на шестерых наемников и, не долго думая, познакомился. Интерес со стороны такого великана и дворянина сразу польстил стрелкам. А названия военных кампаний, в которых он принимал участие, штандарты полководцев, под чьим командованием сражался, с первых же мгновений затмили вранье о Последнем походе. Иногда Морицу казалось, что выглядевший значительно моложе своих пятидесяти гигант привирает, но каждый раз выяснялось, что, скорее всего, рассказы — правда. Выдумать столько подробностей, так точно описывать внешность, привычки людей, чьи имена были у всех на слуху, случайный человек не мог. С тем, что рыцарь рассказывал о службе, в свое время сталкивались и наемники. Он лично знал всех, у кого служила разношерстная компания стрелков, а с Виктором и Куртом в одних полках дрался против императорских войск. Было это лет семь назад, когда фон Цоберг еще командовал эскадроном рейтаров, а будущие ветераны тянули лямку в пикинерских ротах. Курт утверждал, что не раз издалека видел, как рыцарь водил своих людей в атаку. В последнюю войну аристократ служил и под знаменем покойного Герцога, но недолго, так как повздорил со своим полковником.

В общем, начав военную карьеру молоденьким, безбородым корнетом, фон Цоберг сумел выжить во всех войнах, сотрясавших имперские земли за последние тридцать шесть лет. За эти годы его панцирь и шлем не раз побывали в починке у оружейников, приняв на себя сотни ударов: вражеские мечи, арбалетные болты и пули оставили на них множество отметин. Немало шрамов имелось и на тяжелом, малоподвижном лице рыцаря, украшенном по древнему обычаю цатльских воинов бородкой из множества косичек. Каждая такая косичка говорила о враге, сраженном в бою.

Познакомившись с наемниками, рыцарь взял их под опеку. Не успел Мориц оглянуться, как цатльский дворянин выкупил из заклада лошадей и заплатил долги стрелков. С первого дня встречи фон Цоберг повел себя по отношению к ветеранам, как будто они были его верными слугами. Вот уже целых десять дней они жили за счет рыцаря, безропотно следуя за ним, куда он звал. Возможно, сказывалась выработавшаяся за годы службы привычка подчиняться старшему по званию. В свои дела фон Цоберг стрелков не посвящал, но и ничего не требовал взамен за опеку. По крайней мере до сегодняшнего утра.

Поначалу завтрак проходил в молчании, так как в присутствии мессира наемники робели и распускали языки только в подпитии. Их кормили, поили хмельным, на ночь устраивали под крышу. Что еще нужно служивому человеку, который постоянно не только рискует жизнью, но и скитается по имперским дорогам не меньше иного бродяги? Главное, чтобы сейчас брюху было сытно, на душе весело от вина, а придет время то и умереть с мечом в руке будет не страшно!

Дождавшись, когда нажравшиеся от пуза и захмелевшие стрелки утратили к еде интерес, фон Цоберг привлек к себе внимание одним движением. Затянутый в перчатку, размером, походивший на ядро для пушки, кулак рыцаря ударил по столу так, что подпрыгнули миски. Мгновенно смолкнув, разболтавшиеся наемники испуганно уставились на рыцаря, а поперхнувшийся от неожиданности Фриц побагровел, пытаясь сдержать кашель.

Фон Цоберг обвел притихших сотрапезников тяжелым взглядом холодных голубых глаз и, словно карты на стол, выложил весьма заманчивое предложение. Дескать, живет по соседству в неком городишке известный на все окрестные княжества золотых дел мастер. Маленький, сухонький старикашка, с виду чистый гном, давно зажившийся на белом свете. Скупой, зимой снега не выпросишь, деньги в рост дает. Немало людей он таким образом по миру пустил, но никто не жалуется: сам курфюрст Урренский у него подарки для супруги заказывает. Ювелир же не прост — с князя за работу берет гроши. За что его высочество считает мастера честнейшим человеком и не раз приглашал жить в столице. Но старик так привык к своей норе, что уже много лет даже носа из нее не высовывал. Сидит в доме, как гном в пещере, и света белого не видит.

Не успел мессир перейти непосредственно к своему предложению, как сердце фон Вернера тоскливо заныло. Не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться, куда клонит рыцарь. Уставившись в миску с объедками, Мориц подумал не стоит ли ему сейчас подняться и выйти из флигеля? Но фон Цоберг продолжал говорить не останавливаясь, а через несколько мгновений уходить было поздно.

—Десять тысяч гольдгульденов,— четко выговаривая каждое слово, произнес рыцарь,— наличными. Золото, серебро в слитках. Самоцветы. Украшения на продажу. Все это старый хрен держит в доме,— фон Цоберг сделал паузу и, не глядя на слушателей, отпил несколько глотков из кубка.— Взять деньги — раз плюнуть,— продолжил рассказчик, не дождавшись вопросов.— В доме, кроме ювелира, живут только его сын с женой и сторож.

—Что-то маловато домочадцев для такого богатея,— осторожно заметил Ганс.

—Жлоб патамучта,— пьяно сказал Олень.— Я таких навидался,— он затряс головой,— а одному кровь спустил…

—Тихо вы!— прикрикнул Виктор на товарищей.— Пусть мессир доскажет.

—Да, да,— поддержал Фриц.— Помолчите.

Мориц основательно глотнул из кружки и, слушая, как рыцарь рассказывает план набега на дом ювелира, неловкости уже не ощущал. В конце-то концов, кто он такой, чтобы осуждать других? Разве не предал он Хлонге, нарушив клятву, данную при подписании контракта? А то, что из-за любви, так где сейчас эта любовь? Лежит в земле и жрут ее черви…

Ощутив, как его замутило, фон Вернер громко икнул. Будь сейчас война, служи они против Уррена, думал он, выпотрошить сундуки старого ювелира было бы делом законным и почетным. Примеров тому не счесть! В книгах, описывавших сражения давно минувших дней, авторы зачастую со скрупулезностью кассира описывали свою добычу. А каких только рассказов он не слышал от товарищей по оружию еще в гарнизоне Замштадта. Как захватывали целыми семьями пленных для выкупа, а бедняков продавали на рудники, каменоломни, галеры. Как тащили после штурма из чужих домов все ценное и тут же сбывали за гроши маркитантам. А стоило хозяевам голос возвысить или сдуру стать на защиту нажитого горбом имущества, как получал такой храбрец палашом по голове. Жратву на чужой территории просто отбирали, выметая из крестьянских амбаров все до последнего зернышка, оставляя целые села помирать от голода. Так, если можно на войне, то почему сейчас нельзя? Ну, мир, ну, тишь да гладь, а завтра — "раз!" и понеслись друг дружку резать…

К чему душой кривить, не отрываясь от кружки, Мориц заставил себя допить самогон, на военную службу зачем шел? Ведь не только за славой и приключениями, за богатством шел. Чтобы всякий встречный-поперечный с первого взгляда понимал, что перед ним человек не простой, не рыцарь, у которого от предков только перстенек с гербом остался, а настоящий сеньор. Чтобы никогда о деньгах не задумываться, как это дворянину пристало. Но поманив сказочными сокровищами Заморья, жизнь не замедлила обмануть…

Ощутив, что его сейчас стошнит, побледневший Мориц вскочил и, зажав рот ладонью, выбежал из флигеля. Замолчав на полуслове, фон Цоберг проводил парня удивленным взглядом, а Олень поднялся с лавки. Но через мгновение, услышав раздавшиеся за дверью характерные всем знакомые звуки, наемники громко расхохотались.

—Тьфу ты, тока питье перевел,— с осуждением заметил Курт.— Лучче бы не пил, раз брюхо слабое.

—Да ладно тебе,— махнул рукой Виктор.— С кем не бывает. Не знаю с чего…

—Тихо,— сказал рыцарь и все снова замолчали.— Дверь в дом нам откроют: сторож — мой человек. Я его туда сам пристроил: старый скряга польстился, что слуга за харчи и кров работать будет. Когда дело сделаем, то каждый получит по тысяче гольдгульденов. Ну как? Согласны?

—Хто же от своей удачи отказывается?— с пьяным глубокомыслием произнес Олень.— За такие деньжата мне служить нужно…— он надолго задумался, но так и не смог подсчитать.

—Нам таких деньжищ за десять лет не заработать,— заметил Ганс.— А вот пулю получить или, как тогда ночью в лесу…— он нервно передернул плечами.— Я с мессиром.

—Мы все с господином рыцарем,— схватив со стола кружку, раскрасневшийся Фриц поднялся и произнес:

—Предлагаю выпить за нашего командира, благородного мессира фон Цоберга!

—До дна,— рявкнул Олень и, не дожидаясь остальных, опрокинул самогон в рот.— А хто струсит,— он зло оглянулся на вернувшегося фон Вернера,— то я самолично такому брюхо вспорю!

Лучше всего для описания налета на дом ювелира в городке Карштадт подходил лаконичный язык военных донесений. Обсудив за столом кое-какие детали предстоящего дела, рыцарь со стрелками покинули гостеприимный хутор и выдвинулись по тракту к городу Левенау. Дорога заняла целый день, но в город заезжать не стали, проведя ночь в лесу у костра. Рыцарь сказал, что от Левенау до Карштадта всего шесть часов пути и не стоит лишний раз показываться на глаза властям.

—Чем меньше следов мы оставим, тем лучше,— не сняв панциря, фон Цоберг лежал на расстеленном по земле плаще и, не мигая, смотрел в костер.— Уходить будем через границу за реку. Течет в трех лигах от Карштадта, а за ней леса, принадлежащие барону фон Типпа. Сделаем дело и сразу к речке: я знаю хороший брод, а в лесу есть тропа. По ней выйдем прямо к Ге — это такой город. Рядом еще монастырь есть, кажись, святого Августа. Поделим добычу и разбежимся…

Сидя у костра, трясясь на лошади по тракту, Мориц не раз задумывался: не удрать ли ему из отряда? Но быстрота, с которой они передвигались к цели, подозрительность фон Цоберга, не спускавшего глаз со своих людей, заставили его отказаться от бегства. Не говоря уже о странной апатии, охватившей стрелка: подхваченный чужой волей он безропотно дал увлечь себя. Да и, в случае бегства, пришлось бы снова без денег скитаться в поисках вербовщика готового предложить контракт на службу. А там опять какой-нибудь окраинный гарнизон и полное отсутствие перспективы. Разве что начнется война, на которой проще погибнуть, чем разбогатеть.

Обещанная же фон Цобергом тысяча гольгульденов — огромная сумма для него. С такими деньгами можно уехать в имперскую столицу, снять дом. Пожить в свое удовольствие, не думая о завтрашнем дне. Отдохнуть от всего того, что пришлось перенести за последние пол года, привести в порядок мысли и чувства. Забыть о баронессе — своей первой и похоже последней любви, залечить рану, постоянно ноющую в груди. Мориц вздохнул. Можно будет покупать новые книги, а "Сказание о Последнем походе", без толку валяющееся в дорожной сумке, издать за свой счет. Начать снова сочинять…

Фон Вернер представил, как стоит за конторкой в собственном кабинете и переносит на бумагу выстраданное. Любовь к Алине, ночное сражение с чудовищем под стенами Медвежьего замка, смерть несчастной девушки у него на руках. Из всего этого могло получиться отличное сочинение. И не нужно будет лгать, выдумывать, как пришлось, когда он писал о Заморье. А то, что между такой жизнью и нынешним положением стоит налет на дом ювелира, так не все ли равно? Сокровища, захваченные во дворце чернокожего варвара, такая же кража, как и будущая добыча. Хорошо, что не придется никого убивать: сообщник фон Цоберга впустит их в дом, а там всех связав, останется просто пошарить по сундукам.

Успокоив совесть такими размышлениями, фон Вернер решил окончательно довериться судьбе. Тем более, что времени для колебаний не осталось. Вечером второго дня, съехав с тракта, рыцарь окольными лесными тропами вывел стрелков к Карштадту. Они разбили лагерь на высоком поросшем густым лесом холме. Оттуда открывался отличный вид на лежавший внизу городок. Будь Мориц полководцем и собирайся он штурмовать Карштадт, то лучшего места для наблюдения за войсками не найти. Верхушка холма так же неплохо подошла бы артиллеристам обстреливать город, но как протащить через лес тяжелые пушки? Саперам придется рубить просеку… Молодой человек долго бы еще придавался тактическим размышлениям, почерпнутым из трудов знаменитых полководцев, но тут его окликнул пикинер. Виктор искал компаньона для сборки валежника.

Поужинав и дождавшись на холме темноты, рыцарь со стрелками съехали вниз к городским стенам. Там, с восточной стороны, из третьих по счету городских ворот уходила дорога к землям барона фон Типпа. Две маленьких, выступающих башенки охраняли окованные железом створки. На смотровых площадках горел огонь фонарей ночной стражи.

Не успели стрелки подъехать к воротам, как одна из створок приоткрылась. Остановившись, фон Цоберг приказал братьям Дуко спешиться и помочь высунувшемуся стражнику открыть ворота пошире. Через несколько мгновений маленький отряд неспешно, шагом въехал в Карштадт. Городской стражник высокий и худой, словно жердь, подошел к рыцарю.

—Я все сделал, как вы говорили, мессир,— сказал он громким шепотом.— Подсыпал ваш порошок ребятам из караула и теперь они крепко спят,— человек оглянулся на башенку.— И свои вещички, лошадку приготовил: буду ждать вашего возвращения уже в седле. Вы уж постарайтесь не задерживаться, мессир, а то мало ли что,— попросил стражник.

—Два часа,— сухо ответил фон Цоберг.— Может немного меньше. Ты главное ухо держи востро: как услышишь лошадиный топот, сразу начинай створку толкать, чтобы нам у ворот ждать не пришлось. Вперед,— кольнув бока коня звездочками стальных шпор, рыцарь повел маленький отряд по городским улицам.

—Кто это был?— озадаченно спросил Олень, когда они ехали мимо погруженных в темноту домов.— Он што с нами назад поедет?

—Служил у меня когда-то в роте,— обронил рыцарь.— Помалкивайте и не отставайте. Скоро свернем налево, чтобы на рогатки и сторожей не натолкнуться, а там пешком пойдем.

Дорога к дому старого скряги заняла не менее получаса. Фон Вернер шел предпоследним в цепочке, ведя серого в яблоках коня под уздцы. Аркебузу с зажженным фитилем он нес на плече и внимательно смотрел под ноги: шли они какими-то пустырями мимо вонючих, мусорных ям. Невидимые за оградой домов сторожевые псы встречали и провожали их яростным лаем. Замыкавший отряд Виктор, не переставая, бранил пустобрехов злым шепотом.

Сердце Морица, как никогда тревожно билось, а на лбу и спине выступили капельки пота: неожиданно нахлынуло отчаяние. Было не по себе от того, что еще немного и назад дороги не будет: он навсегда останется вором и разбойником. Человеком эшафота. Но предпринимать что-либо было поздно.

—Пришли,— донесся издалека голос рыцаря.— Ганс остается здесь с лошадьми, остальные идут со мной. Вон к тому дому. Пошевеливайтесь.

Передав поводья товарищу, фон Вернер взялся за аркебузу обеими руками и поспешил догнать остальных стрелков. Стараясь не отставать от шагавшего впереди фон Цоберга, позвякивая железом, они подошли к стене. За ней расположился небольшой двухэтажный дом с трубой и силуэтом петуха-флюгера, четко вырисовывавшихся над черепичной крышей в лунном небе. Неожиданно, громко скрипнув, в стене отворилась калитка. Показавшийся в дверном проеме человек неуверенно спросил:

—Это вы, мессир?

—Да,— нагнувшись, рыцарь пролез в калитку.— Мориц, останешься здесь. Увидишь чужого, подпустишь и руби мечом. Бей первым и без разговоров. Если несколько человек,— пропуская стрелков, громким шепотом бубнил фон Цоберг,— то пали в них из аркебузы.

—Слушаюсь, мессир,— ощутив неимоверное облегчение, что не надо лезть вместе с остальными в чужое жилище, фон Вернер прижался спиной к стене.— Можете на меня положиться.

Стоять на стреме у дома, который грабят твои товарищи, оказалось не труднее, чем на часах в полку. Присев на корточки, выставив перед собой ружье и положив рядом обнаженный палаш, Мориц пялился в темноту. Медленно вел взглядом слева направо, разглядывая кусты и редкие деревья. Впереди, шагах в ста чернел большой дом под двухскатной крышей: оттуда могли появиться незваные гости.

Время тянулось медленно, как смоляная капля по стволу ели, и фон Вернер быстро заскучал. Вступив в завершающую стадию, ночное предприятие перестало его волновать. Вскоре в Морице проснулось любопытство: что же происходит сейчас в доме? Напряженно вслушиваясь, он заглянул в калитку. На маленьком заднем дворе было пусто, а из жилища ювелира не доносилось ни единого звука. Стены в три фута толщиной, сложенные из тщательно подогнанных камней, и массивные дубовые ставни надежно скрывали происходящее в доме. Поэтому карауливший у калитки стрелок так и не услышал, как визжал под пыткой не желавший расставаться с золотом старик-хозяин. Пока ему не прижгли пятки, он не хотел говорить, где главный тайник с деньгами. Не достигла ушей юноши мольба о пощаде перепуганных мужа с женой: сына мастера и его невестки. Не услышал Мориц хруста пробитых черепов, сокрушенных клевцом, которым рыцарь проломил головы супругам.

Оставлять свидетелей в живых фон Цоберг не собирался изначально да и лишние дольщики ему не были нужны. Поэтому, когда были найдены, вскрыты все тайники, шкафы, сундуки, а награбленное перекочевало в сумки, рыцарь прикончил старика-ювелира. Затем, выпуская по одному из дома стрелков, он задержался на пороге и наградил впустившего их сторожа коротким ударом в затылок. Молча, даже не охнув, человек упал ничком, а фон Цоберг поспешил к калитке, за которой продолжал напряженно вглядываться в темноту Мориц.

—Быстро уходим,— бросил ему рыцарь.— Все кончено.

Момент для разговоров был неподходящий и фон Вернер молча брел за почти бегущими товарищами. Из мешков, подпрыгивающих на спинах Оленя с Куртом, доносился звон: там бились друг о дружку блюда и тарелки серебряного сервиза. Из сумок слышалось позвякивание золотых монет. Все эти звуки ответили молодому человеку на не заданные вопросы — налет удался.

Вскоре стрелки уже садились на коней, обрадовав своим возвращением не находившего себе места от беспокойства Ганса. А потом, когда они галопом мчались через городские ворота, то никто не заметил, как замыкавший отряд мессир, придержав коня, разрубил палашом голову ожидавшего стражника. С лишними ртами было покончено, к тому же теперь в живых не осталось никого, кто бы мог указать на фон Цоберга и его людей.

Оставшись в седле, измотанный ночной скачкой, фон Вернер смотрел, как его товарищи сыплют награбленное на расстеленный по земле плащ. Звонкими струйками лились золотые монеты, змейками выскальзывали из сумок драгоценные цепи. Ссыпались, вспыхивая огоньками самоцветов в рассветных лучах солнца, перстни и кольца. Серебряные подсвечники, чеканные блюда, подносы, украшенные резьбой кубки, плоские слитки серебра и золота…

Настоящее богатство, но Мориц не мог разделить радости приятелей, которые выхватывали друг у дружки предметы, восхищенно цокали языками и радостно хохотали. На вещах, как ему рассказали, лежала кровь пяти человек, а за такие вещи полагалось отсечение головы. И мысль, что сейчас они в безопасности, не успокаивала. Не становилось легче и от того, что сам не убивал, не резал глотки старику и его домочадцам. Стрелки рассказали: фон Цоберг убил всех своей рукой, словно опасался, что в последний момент его сообщники дрогнут. Молодой человек слабо в это верил, так как знал, его товарищам все едино: что курице шею свернуть, что человеку брюхо вспороть. За годы службы убийство стало для них привычным делом, такое уж у солдата ремесло.

Фон Вернер посмотрел на рыцаря: тот не спешиваясь, с высоты своего роста, издалека наблюдал за происходящим. Черты тяжелого, каменного лица утратили всегдашнее выражение холодного спокойствия, и, к удивлению Морица, их исказила нетерпеливая гримаса. Похоже, вид золота не оставил равнодушным даже старого вояку. Что же тогда говорить о других? Стоявшего рядом с мессиром Ганса била нервная дрожь. Чуть не подпрыгивая на месте, он сжимал в руках аркебузу и по гусиному вытягивал шею, пытаясь рассмотреть появлявшиеся на свет божий предметы. Наконец, на плащ, звякнув, упала последняя вещь — серебряный кубок.

—Ну вот нам и повезло!— окинув восхищенным взглядом богатство у своих ног, Олень хлопнул ладонью по сутулой спине Курта с такой силой, что тот покачнулся, а в лучах солнца заиграли пылинки.— Пора приступать к дележке.

—Точно,— поддержал Виктор и обратился к рыцарю:

—Мессир, я предлагаю…

—Подожди,— оборвал его фон Цоберг.— Это точно все? Проверьте сумки.

—Нету больше,— Виктор с Оленем затрясли над плащом раскрытыми сумками, а Курт вывернул свой мешок наизнанку, показав, что внутри пусто. Убедившись, что у наемников ничего не осталось, рыцарь ткнул шпорами лошадиные бока, и вороной жеребец налетел на испуганно отшатнувшегося Курта. В следующее мгновение стальной боек клевца, зажатого в кулаке фон Цоберга, клюнул старика в темя. Олень с Виктором испуганно застыли.

—Бей их, Фриц!— не двигаясь с места, заорал Ганс и поднял аркебузу.

Отшвырнув в сторону сумку, младший брат Дуко выхватил тесак и попытался ткнуть им стоявшего рядом пикинера. Ловко отбив клинок рукой, Виктор отскочил в сторону. Сообразив, что происходит, Мориц поддался первому и единственно верному порыву: прильнув к лошадиной шее, ударом шпор послал коня с места в карьер. Прочь с поляны, к уходившей в лес тропе. Главное было побыстрее оказаться, как можно дальше, от начавшегося безумия.

За спиной громыхнуло и фон Вернер чуть не вылетел из седла: правое бедро юноши будто бичом ожгло! От удара, жгучей боли перехватило дыхание. Он закачался и, если бы не пальцы, намертво вцепившиеся в поводья, то слетел бы с коня. Скачка причиняла раненому невыносимую боль, но Мориц продолжал мчаться вперед, хотя совершенно не разбирал, куда едет. Хлынувшие слезы застили глаза, а сведенные болью пальцы продолжали сжимать поводья…

В какой-то момент, когда серый в яблоках жеребец перепрыгнул через поваленное дерево, фон Вернер потерял сознание от боли. Сколько времени стрелок находился в беспамятстве, он не понял. Очнувшись, обнаружил себя, лежащим на земле. Над головой в прозрачном летнем небе проплывали белоснежные облака, неподалеку бродил его конь, пощипывая травку. Раненое бедро занемело и, несмотря на жаркий день, Морицу было очень холодно. Когда он встал, то чуть не упал из-за кружившейся головы и предательски дрожащих коленей.

Осмотрев рану, он увидел, что аркебузная пуля прошла навылет, не задев кости. Кровотечение продолжалось, и фон Вернер, как мог, перевязал страшную, черную дыру куском материи, отрезанной от рубахи. Подвывая от боли, он поймал коня и, обессилев, долго стоял, прижавшись к его теплому колышущемуся боку, слушая, как екает внутри селезенка. Наконец, ему удалось, собравшись с духом, вскарабкаться в седло.

Оглядевшись по сторонам, Мориц понял, что совершенно не знает куда ему ехать. Пока он был без памяти, серый сбился с тропы и судя по всему, просто брел по лесу. Чувствуя, как от беспомощности, отчаяния перехватило горло, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, юноша взял направление на солнце. Ехать пришлось шагом, так как попытка перейти на рысь, привела к тому, что рана мучительно разболелась. Казалось, в бедро запихнули кусок раскаленного железа. Через несколько сотен шагов лес посветлел и, к своему удивлению, Мориц выехал на поляну, ту поляну, где сегодня утром они делили награбленное.

Остановив серого, фон Вернер смотрел на лежавшие вокруг плаща трупы товарищей. Тела вероломного рыцаря, безжалостно расправившегося со своими сообщниками, видно не было. Скорее всего, он вышел из схватки победителем. Преодолев желание убраться подальше от места кровавой схватки, привлеченный блеском серебра, Мориц подъехал к плащу. На некоторое время боль в ране уступила место любопытству и тревоге.

Не слазя с коня, молодой человек отыскал взглядом в траве тела всех убитых. И совершенно не удивился, обнаружив, что братья Дуко лежат с проломленными головами. Георг фон Цоберг остался верен себе и не пощадил переметнувшихся к нему стрелков. Морицу очень повезло, что поддавшись в первый момент панике, он удрал с поляны, куда глаза глядят. Теперь главное выбраться к человеческому жилью, отыскать лекаря…

Размышления фон Вернера прервал тот факт, наконец-то, дошедший до его сознания, что на плаще лежит довольно много серебра. Вся посуда и россыпь серебряных монет разного достоинства. По какой-то причине рыцарь пренебрег ими, забрал с собой золото и то, что по-ценнее. Чем была вызвана такая избирательность, Мориц понять не смог. Возможно убийцу кто-то спугнул. Времени ломать голову над поведением фон Цоберга не было: нужно поскорее убираться отсюда.

Глядя на серебро стрелок подумал, что у него нет денег. Несколько завалявшихся грошей можно было не принимать в расчет. Преодолевая боль, сцепив зубы, он слез на землю. Посуду брать не стал, сгреб в сумку только монеты. От движений рана разболелась с новой силой и, обливаясь холодным потом, Мориц вернулся в седло. Отыскав тропу, постанывая при каждом шаге, он затрусил по ней: фон Цоберг говорил, что лесная дорога ведет в окрестности монастыря святого Августа. Оставалось только надеяться, что пути стрелка и рыцаря больше никогда не пересекутся.

Холодные ловкие пальцы равнодушно причиняют боль, выталкивающую сознание из лихорадочного забытья в реальность. Пульсирующий огонь раны в тяжелом немеющем бедре. Спокойный равнодушный голос, уговаривающий потерпеть. Крепкие, сильные руки прижимают Морица к столу, когда он инстинктивно пытается уползти от хирурга. Размытые от слез, застилающих глаза, лица монахов, помогающих лекарю. В воспаленный рот раненого тычется глиняная кружка.

—Пей, пей,— уговаривает монах,— полегчает.

Молодой человек осторожно глотает густую, теплую, горькую жидкость. И в этот момент, как ему кажется, лекарь прижимает к ране раскаленный прут. Поперхнувшись, сотрясаясь всем телом, фон Вернер подпрыгивает на столе, изрыгая проклятия. Но монахи крепко держат его за руки, хирург спокойно продолжает делать свое дело, а в зубы опять тычется глиняный край кружки. Допив отвар, Мориц чувствует страшную усталость, быстро растекающуюся по всему телу. Словно живое существо, боль в ноге медленно, медленно отползает прочь, но полностью не проходит. Веки раненого тяжелеют, смыкаются и, опустив затылок на жесткие доски, он закрывает глаза. Прислушивается к приятному, похожему на сильное опьянение ощущению тепла, которое мягко окутывает грудь и голову.

—Тащите в келью,— доносится издалека.

Фон Вернер с трудом открывает слипающиеся глаза. Кажется, что его снова несет течение Воровки, только небо над головой не голубое прозрачно-бездонное, а низкое, беспросветно серое. "Будет дождь",— думает раненный и смыкает веки, соскальзывая в сон. Он снова стоит за конторкой в скриптории. Серый свет льется в окно, по углам на кружеве паутины дрожат попавшиеся мухи. На звоннице начинает бить колокол, созывающий братию к обедне. Нужно идти, но нет сил прервать увлекательное чтение, заставить себя закрыть тяжелый шагреневый переплет. Тем более, что на следующей странице, он знает — подглядел, великолепная иллюстрация. Быстро скользнув по последним строчкам, мальчик нетерпеливо переворачивает лист и, забыв о тексте, пожирает глазами рисунок. Сделавший его человек — настоящий мастер. Созданная им картинка похожа на отдельную историю, ее можно рассматривать часами, находя все новые детали. Читать, словно книгу, вглядываясь в хитросплетения виньеток, и, с восторгом обнаруживая, как одно изображение перетекает в другое.

В голове, как во время чтения, начинает звучать голос невидимого рассказчика. Обмирая от нахлынувшего восторга, Мориц понимает, что иллюстрация — не просто картинка к книге, а тайное предсказание. Если он поймет его, расшифрует, то узнает свое будущее. Нужно только напрячься, сделать над собой усилие и, поймав кончик нити, распутать узелок тайны. Но в момент, когда мальчику кажется, что он начинает понимать — краски иллюстрации утрачивают яркость, блекнут. Линии рисунка теряют четкость, а потом и вовсе сливаются в чернильную кляксу. Задрожав словно студень, пятно растекается, увеличиваясь в размерах с каждым мгновением и вот уже нет ни книги, ни конторки. Солнечный свет в скриптории стремительно меркнет, пол скользит из-под трясущихся ног.

Облившись от страха холодным потом, фон Вернер пытается отскочить, но чувствует, как соскальзывает вниз, в густую, вязкую трясину. Стремительно со странным чмокающим звуком погружается не в силах ухватиться за что-либо твердое. Он кричит, что есть мочи, пытаясь позвать на помощь, но ужас перехватывает горло. Вместо вопля с воспаленных губ срывается хрип умирающего, и тот сейчас смолкнет…

Содрогаясь, всхлипывая от боли в бедре, Мориц просыпается. В первые мгновения, опутанный вязкой паутиной кошмара, молодой человек не может понять, где он и что с ним. Неловко ворочается на жестком ложе, причиняя себе лишнюю боль. Громко стонет, просит воды. Наконец в глазах проясняется, а чьи-то руки подсовывают ко рту плошку. Фон Вернер жадно глотает воду и со вздохом облегчения ложится.

На седьмой день своего пребывания в монастыре святого Августа стрелок пошел на поправку. Мучившая его боль в воспалившейся ране и лихорадка отступили: сказались отвары и заботливый уход. Ежедневно, дважды в сутки, невысокий с округлым бритым лицом лекарь в очках приходил к Морицу, осматривал бедро и менял наложенные повязки. Его внешность сразу же показалось раненому странно знакомой, но сознание с трудом отличало явь от сна, навеянного снадобьями. Поэтому пока в голове молодого человека окончательно не прояснилось, он не пытался заводить с лекарем разговоры. Почувствовав себя лучше, фон Вернер сразу вспомнил, где видел его лицо. И оказался в весьма щекотливом положении…

—Доброе утро,— как всегда после утренней молитвы, лекарь вошел в келью стрелка.— Как спалось? Боль, жар?— спрашивая, мужчина привычно заглянул в глаза больного, прикоснулся ко лбу и нащупал пульс.— Вижу вам сегодня лучше,— выпустив запястье, врач занялся повязкой.— Думаю, скоро вы сможете подниматься… Наверное, недельки через две. Так, что тут у нас? Угу, все очень неплохо… Гноя нет, рана чиста и потихоньку затягивается.

Приподнявшись на локтях, Мориц смотрел, как лекарь меняет повязку. Дождавшись окончания процедуры, стрелок неожиданно поймал его руку и удержал, не дав уйти.

—Что с вами?— сквозь круглые стекла на юношу непонимающе уставились черные глаза.— Вам нехорошо?

—Простите, но я знаю вас,— сказал фон Вернер.— Раньше вы носили усы и бородку.

В глазах лекаря появился страх. Он сделал попытку освободить кисть, но стрелок не отпускал.

—Не нужно меня бояться, мастер Нимер,— ласково сказал Мориц.— После того, как вы спасли мне жизнь… Я в долгу перед вами,— он разжал пальцы.— Мне хочется помочь вам. Ведь вас ищут.

Некоторое время Клаус Нимер — должник мессира, за которым целый месяц безрезультатно рыскали по дорогам стрелки, молча смотрел на больного. Потом оглянувшись — закрыта ли дверь, осторожно присел на табурет у ложа пациента.

—Да, меня зовут Клаус Нимер,— сдвинув кустистые брови, сказал лекарь.— Откуда вы знаете мое имя? Я не помню, чтобы когда-нибудь встречался с вами.

Решив, что скрытничать теперь не имеет смысла, молодой человек рассказал о своей службе у Хлонге. Поспешил заверить: его совершенно не интересуют причины, по которым скрывается Нимер. Ничего, кроме благодарности, он не испытывает и готов сделать все, чтобы помочь лекарю.

—Наши дорожки с мессиром разошлись,— вздохнул Мориц,— теперь я сам по себе. А после того, как вы вылечили меня, то можете рассчитывать на молчание и помощь.

—Эту рану вы получили из-за него?— спросил лекарь.— Он пытался убить вас?

—Нет,— удивленно ответил фон Вернер.— Почему вы так решили? Мы расстались… Нехорошо расстались больше месяца назад, но стрелял в меня лесной разбойник.

—Вам повезло,— сухо сказал Нимер.— Господин, которого вы называете Хлонге — опасный и безжалостный враг. Обычно он не оставляет в живых людей, с которыми вступил в конфликт. То, что он рассказал вам обо мне,— ложь. Я не должен ему ни гроша. Тут другое…— лекарь замолчал.— Не знаю, стоит ли вам говорить…— он с сомнением смотрел на молодого человека.

—Я хотел бы помочь,— сказал Мориц.— Вам нужен охранник, а это моя профессия. Когда я окончательно поправлюсь, то смогу защитить вас. Не думаю, что мессир надолго прервал поиск. Он очень упорный человек.

Лекарь кивнул.

—Вы даже не знаете насколько,— Нимер поднялся.— Вот что, мой друг… Я должен подумать до вечера. Тем более, здешний настоятель собирался зайти к вам после перевязки. А вот, кстати, и его шаги,— прислушиваясь, лекарь наклонил голову.— Давайте отложим наш разговор.

—Я — ваш должник,— твердо повторил Мориц.— Можете рассчитывать на мою защиту.

—Благодарю,— Нимер поднялся с табурета и приветствовал поклоном вошедшего настоятеля.— Оставляю вас наедине, святой отец. Я зайду вечером, как обычно,— кивнув раненому, лекарь вышел.

—Рад видеть, что вы поправляетесь, сын мой,— высокий и толстый монах с любопытством смотрел на раненого.— Слава Господу, не оставившему вас заботой.

—Воистину слава,— молитвенно сложив руки, поддержал фон Вернер.— Слава обители, давшей приют страждущему…

Укрепив души вечерней молитвой, монастырская братия разбрелась по кельям, а Мориц неожиданно для себя задремал. Все-таки он был еще очень слаб. Весь день юноша думал о том не поторопился ли, раскрыв лекарю, что знает его тайну? Испугавшись, Нимер может просто сбежать из монастыря, а стрелок этого не желал. После всего, что он натворил со своими приятелями ему хотелось попытаться хоть как-то искупить совершенное. Встать на защиту, если действительно окажется, что лекарь ни в чем невиновен. К Хлонге он по-прежнему испытывал сильную неприязнь из-за покойной баронессы, а защитить невинного казалось фон Вернеру достойной задачей.

Нимер запаздывал и, лежа с закрытыми глазами, молодой человек думал об утренней беседе с настоятелем монастыря. Отказать в недостатке любопытства патеру было нельзя: он битый час расспрашивал раненого. Обстоятельства, при которых наемник получил рану, монаха интересовали мало. Последнее время в здешних краях орудовали шайки и по лесным тропам никто из местных не путешествовал. Поэтому сам факт нападения на одинокого путника удивления у настоятеля не вызвал. Пальнул злодей из-за дерева в проезжего, ну и слава богу, что только ранил. Его больше интересовало, чем занимался стрелок раньше, почему приехал из Турша. При этом не скрывал, что прочитал найденные у раненого бумаги, даже перелистал "Сказание о Последнем походе". Впрочем, роман оставил настоятеля равнодушным.

Затянувшийся разговор утомил фон Вернера. Чтобы расположить патера к себе и побыстрее закончить беседу, он пообещал пожертвовать монастырю половину всех своих денег. Лицо монаха прояснилось, казалось он достиг того зачем пришел. Наверное, святой отец не забыл сосчитать серебро в сумке раненого, и сумма дара получалась приличная. После этого настоятель завершил разговор и пожелав скорейшего выздоровления, покинул келью. Как только в коридоре затихли шаги, Мориц пожалел, что не догадался спросить у монаха о лекаре. Было интересно, как Клаус Нимер нашел убежище в здешних стенах.

—Добрый вечер,— неслышно открыв дверь, в келью шагнул врач.— Извините, немного задержался. Давайте, я вначале сделаю перевязку, а потом поговорим.

Фон Вернер не возражал и молчал, пока Нимер не закончил обычную процедуру вечернего осмотра. Наконец, лекарь опустился на табурет.

—Я решил, что могу довериться вам,— произнес он торжественным тоном.— Думаю, вы — благородный человек и не попытаетесь навредить мне. Насколько я понял, мессир Хлонге и вам успел причинить зло?— врач вопросительно посмотрел на юношу, но, не дожидаясь ответа, продолжил:

—Не буду спрашивать какое, думаю, если захотите, расскажете сами. Итак,— поправив на горбатом носу очки, глядя поверх головы раненого, Нимер начал свой рассказ:

—Хочу открыть истинное имя человека известного вам, как Хлонге. На самом деле его зовут Максимиллиан фон Хурвельд, человек благородного происхождения, но весьма низменного, коварного ума. Не знаю, слышали ли вы о княжестве Торвальд?— лекарь вопросительно уставился на Морица и, когда тот отрицательно покачал головой, продолжил:

—Маленькое, я бы сказал, крошечное государство, затерявшееся в горах на востоке империи. Фактически вся страна состоит из одного города — столицы Бергбурга, где находится замок правителя — князя Румбеда Третьего. Вокруг города в горах разбросаны несколько десятков селений. Вот и все владения. Но это неудивительно, так как в нашей Империи немало крошечных государств.

Нимер ненадолго задумался.

—Тут интересно другое,— продолжил он, будто размышлял вслух,— что управление такой незавидной страной досталось внуку предпоследнего императора, человеку больших страстей и амбиций. До двадцати лет прожившему в столице при дворе покойного деда и не раз мысленно примерявшему корону Империи. Да, да,— закивал лекарь, как будто молодой человек собирался ему возразить,— можете мне поверить, у князя были вполне реальные шансы стать верховным правителем. За ним стояла достаточно сильная придворная партия, и дед при жизни не раз заявлял, что видит в нем преемника.

Но судьба и характер молодого князя распорядились иначе. Подрастая, вступив в пору созревания, он превратился в человека, подверженного множеству пороков. Пьянство, азартные игры, многочисленные интрижки недостойные претендента на престол… Немалую роль в развращении Румбеда сыграл и его наперсник — мессир фон Хурвельд, неизменный соучастник княжеских авантюр. Он всячески поощрял необузданное поведение своего сюзерена. Занимал у ростовщиков от его имени огромные суммы, находил ему новых любовниц, дрался вместе с ним на дуэлях, или попросту организовывал убийства людей неугодных Румбеду. Да, да, мессир фон Хурвельд, всегда не задумываясь, решал проблемы с помощью клинка и ядов. Несколько человек неугодных князю и его дружку умерли при весьма загадочных обстоятельствах. По столице ползли слухи, каждая новая выходка молодого князя подолгу обсуждалась придворными. В конце-концов, благодаря своему нелепому, отвратительному поведению Румбед окончательно утратил расположение императора и поддержку сторонников. Многим стало ясно, что возвести на трон такого порочного и неуправляемого человека — значит обречь государство на новую гражданскую войну. Нет ничего удивительного, когда после очередного скандала, спровоцированного молодым князем, его дед впал в ярость и отправил внука в ссылку.

Правда, изгнание долго не продлилось: через два года император скончался после удара. Обрадованный Румбед вместе с наперсником поспешил вернуться в столицу, чтобы выставить свою кандидатуру на будущем рейхстаге. Но оказалось, что желающих поддержать опального князя нет: никто не забыл о его буйном, коварном нраве и нанесенных обидах. Закончилось все тем, что на престол был избран нынешний император, а князю пришлось покинуть столицу и поселиться в собственном майорате. Чтобы расплатиться с долгами, Румбед женился на одной из дочерей графа Ландера — женщине доброй, но очень некрасивой. Ее отец, отчаявшись найти для Августины подходящего жениха, согласился на брак с сумасбродом, скрепя сердце.

Уехав в Торвальд, правитель затаил обиду на весь мир. С женой он почти не общался, так как завел настоящий харем, как у восточных правителей. Любая симпатичная женщина, на которую падал взгляд любвеобильного монарха, тут же становилась его жертвой. Делами государства Румбед не занимался, предоставив управление княжеством фон Хурвельду. От министра требовалось лишь одно: добывать столько денег, сколько нужно для удовлетворения привыкшего к роскоши правителя.

В государстве неимоверно возросли налоги, все, что можно было заложить, попало в руки иностранных ростовщиков. Несколько богатых торговцев были обвинены в государственной измене и казнены, а их имущество конфисковано. В маленькой стране воцарилась жестокая тирания: любой, кто осмеливался возмутиться, быстро оказывался за решеткой. Осознав, что происходит, многие жители стали бежать из княжества. И вот тут, в такой печальный для Торвальда момент,— вздохнул рассказчик,— я совершил роковую ошибку. Большую часть своей долгой жизни я прожил в Фарцвальде,— пояснил Нимер,— работал лекарем и занимался алхимией в одном из провинциальных городов. У меня была семья,— голос врача неожиданно дрогнул, а на щеку выкатилась слезинка.— Простите,— он снял очки и промокнул глаза платком,— но сейчас вы все поймете… Все еще так свежо, больно,— не в силах успокоиться Нимер заходил по келье под тревожным взглядом стрелка.

—У меня была жена и дочь,— сказал он дрожащим голосом.— Свой дом с садом. Лаборатория, где я ставил опыты. Потом в нашем Фарцвальде восстали крестьяне. В стране воцарился хаос. Люди резали друг дружку, как мясники забивают скот. Наш город осадили толпы опьяненных кровью вилланов, и я решил бежать вместе с семьей. Как потом мне стало известно, город взяли штурмом, большую часть домов разграбили, сожгли, а несколько тысяч бюргеров убили. Некоторое время мы скитались по землям, охваченным смутой, ежедневно подвергаясь смертельной опасности. Но тогда Господь не забывал нас: мне с женой и дочкой удалось добраться к Дамбургу,— остановившись посреди комнатки, Нимер в тоске уставился себе под ноги.

—Там я и совершил свою самую большую ошибку в жизни,— продолжил он после длительной паузы.— Один из моих ученых друзей, с которым я никогда не виделся, а только переписывался, сообщил, что ему предложили занять пост придворного лекаря у князя Румбеда. Моего знакомого это место не интересовало, и он посоветовал его мне. А я, совершенно не понимая, что делаю, выслал свои рекомендации в Торвальд. Откуда мне было знать, что предыдущий придворный лекарь каким-то пустяковым проступком вызвал неудовольствие у князя и был казнен? Сам того не подозревая, я сунул голову в пасть дикому зверю,— Нимер вернулся на табурет.— Как вспомню свою радость, когда я получил приглашение, подписанное министром Максимиллианом фон Хурвельдом…— лекарь сокрушенно покачал головой.— Если бы я только знал, на что обрекаю свою семью! Полные самых радужных планов, надеясь найти новый дом, мы приехали в Бергбург. Вначале нам с женой показалось, что после года лишений мы наконец-то обрели заслуженный покой. Встретили нас хорошо, выделили квартиру при дворце. Я получил в свое распоряжение прекрасно оборудованную алхимическую лабораторию…

Несколько увлекшись любимой темой, лекарь принялся с непонятным для стрелка восторгом перечислять странные названия алхимических инструментов, элементов и тинктур. Потом заметив, что все эти звучные слова совершенно неизвестны молодому человеку, он вернулся к рассказу о своей жизни.

В первые месяцы знакомства министр фон Хурвельд и князь произвели на него хорошее впечатление своим аристократизмом, доброжелательным отношением. Но осваиваясь на новом месте, знакомясь с жизнью во дворце и городе, лекарь все сильнее ощущал атмосферу общего страха. Опасаясь доносов, горожане очень неохотно заводили с ним знакомство и были предельно сдержаны в беседах. За исключением нескольких человек, чья показная общительность имела под собой легко угадываемый профессиональный интерес. Министр не замедлил окружить придворного лекаря шпионами, которые своими разговорами провоцировали его на откровенность…

Очень скоро Нимеру стало ясно, что вежливость, аристократический лоск князя скрывают весьма низменную душу. Румбед был жестоким, ограниченным и развратным человеком. Не знавшим удержу сластолюбцем, совершенно неразборчивым в своих связях. Чуть ли не каждый месяц Нимеру приходилось пользовать сюзерена от весьма постыдных болезней, свойственных скорее бродягам, чем аристократам…

—Занятый работой, осваиваясь во дворце,— продолжал лекарь,— я не успел заметить, как подросла и расцвела моя Кристина,— Нимер вытер увлажнившиеся глаза платком.— Вскоре после переезда в Бегбург девочке исполнилось пятнадцать… Она была настоящей красавицей! И вместо того, чтобы прятать красоту дочери, мы с женой только радовались за нее. Глупцы!— у лекаря задергалось лицо, стрелок подумал, что рассказчик сейчас разрыдается, но тот нашел силы сдержаться.

Глядя себе под ноги, Нимер продолжил:

—Как и следовало ожидать, красота Кристины не осталась незамеченной его высочеством. Точнее, первым обратил внимание на мою дочь фон Хурвельд. Он назначил ее служанкой в штат княгини. Там она своей доброй душой, хорошим нравом и целомудренным поведением сразу завоевала расположение жены Румбеда. Но стоило князю узнать про мою дочь, как все хорошее отношение Августины тут же испарилось. Несчастная княгиня мгновенно возненавидела девочку и стала всячески преследовать ее…

Устав от долгого рассказа, Нимер отпил несколько глотков воды из кувшина, стоявшего у изголовья стрелка. Глядя на его серое, постаревшее за время монолога лицо, Мориц с замиранием сердца, предчувствовал трагическую развязку. Переведя дух и продолжив, лекарь подтвердил худшие ожидания юноши. Заметив прекрасный цветок, расцветший во дворце, князь не замедлил сорвать его. Но это было бы еще пол беды. Кристина хорошо чувствовавшая людей, возненавидела своего любовника с первого же мгновения и, не выдержав постоянного насилия, покончила с собой…

—Так мне сказали,— не обращая внимания на текущие по щекам слезы, произнес Нимер.— Но я думаю, что мою девочку убили: мне не разрешили взглянуть на ее тело. А потом, через несколько дней, нас с женой арестовали и бросили в темницу. Обвинили в колдовстве, попытке отравить княгиню Августину. Не выдержав случившегося, моя жена умерла: у нее было слабое сердце. Я же выдержал все…— голос лекаря угас, словно сгоревшая свеча.

—Вам удалось бежать?— спросил фон Вернер.

Нимер молча кивнул, потом добавил, что ему удалось подкупить тюремщиков.

—С тех пор я странствую по свету,— сказал он.— Пытаюсь найти место, где мои душа и тело обретут хотя бы подобие покоя. Думал, что здесь в монастыре, где меня приняли довольно радушно… Местный настоятель не против воспользоваться моими познаниями в медицине, но теперь, когда вы сказали, что преследователи…— замолчав, Нимер, словно глубокий старик, затряс головой.— Не знаю, что и делать,— он беспомощно развел руками.— Возможно, лучше отдать себя в руки палачей? Самому явиться к фон Хурвельду…

—Не говорите глупостей,— прервал его стрелок.— Вы не должны отчаиваться! Я уверен, что есть выход. Например, вы могли бы написать… Нет, лично отправиться в столицу и там искать заступничества у императора. Я думаю, вас услышат.

—Исключено,— печально улыбнулся Нимер.— Вы — добрый юноша, спасибо за сочувствие, но стоит появиться при дворе, как меня тут же арестуют. Обвинение в черной магии — страшное преступление. Я не помню случая, чтобы человек, задержанный по такому обвинению, остался бы жив. Костер или вечное заключение в лучшем случае. Несмотря на всю нелюбовь нынешнего императора к бывшему сопернику, что ему моя судьба? Нет, искать заступничества у сильных мира сего — значит найти скорую гибель.

—Тогда давайте бежать,— упрямо сказал Мориц.— Можете всецело располагать мною. Теперь, узнав правду, я считаю своим долгом встать на вашу защиту. Дайте мне выздороветь и я буду сопровождать вас повсюду. Вместе мы найдем место, где никакие преследователи не смогут вас достать. Не такие уж длинные руки у мессира Хло… министра,— зло сказал стрелок.— В конце-концов, мы сможем уехать из империи, поселиться где-нибудь в пограничных марках… Вы отличный лекарь и всегда найдете себе пропитание… У меня сейчас есть деньги, нам хватит их на целый год…— разволновавшись, покраснев, Мориц говорил быстро и несколько путано.

—Вы — хороший юноша,— мягко взяв стрелка за плечо, повторил Нимер.— Я искренне благодарен вам за предложение. Не волнуйтесь, пожалуйста, а то не сможете уснуть. Я обязательно подумаю над вашими словами. А сейчас я пойду, сделаю вам успокоительный отвар,— лекарь поднялся.— Вам вредно так волноваться.

Не слушая возражений Морица, он вышел, а через четверть часа вернулся с кружкой горького напитка. Отвар успокоил расстроенные нервы раненого и помог ему быстро уснуть. Соскальзывая в сон, стрелок еще раз мысленно поклялся себе, что не оставит несчастного старика одного. Это поможет искупить зло, совершенное фон Вернером за его короткую, но такую бурную жизнь.

Не сразу, но Клаус Нимер все-таки принял предложение стрелка составить ему компанию в дальнейших скитаниях. Неоднократно фон Вернер заводил разговор с лекарем на эту тему, пока тот не сдался. Решили, как только раненый поправится, сразу покинуть монастырь и перебраться в Цутх, а оттуда в какую-нибудь пограничную марку.

Начав вставать, фон Вернер принялся изнурять себя физическими упражнениями, желая, как можно быстрее вернуться в форму. Но все равно, времени прошло еще слишком мало и, уезжая из монастыря, стрелок ходил прихрамывая. Впрочем, винить, кроме себя, было некого, так как именно Мориц считал, что отправляться в путь нужно скорее. Еще с момента первого разговора в нем поселилась тревога, предчувствие скорой встречи с мессиром. Почему-то стрелку казалось, что преследователи дышат им в затылок. Нужно было торопиться.

Но запланированный отъезд пришлось перенести еще на несколько дней. Узнав о планах лекаря и наемника, отец-настоятель сообщил, что через три дня из монастыря в Кельбург поедут две телеги. Повезут на тамошнюю субботнюю ярмарку для продажи мед и горшки. На повозках найдется место еще для двух человек, а это все лучше, чем трястись в седле. И монахам будет спокойнее рядом с вооруженным человеком. Вокруг по-прежнему бродят шайки разбойников и, чем больше народу поедет, тем лучше. Поразмыслив, лекарь с наемником согласились: так они будут меньше привлекать внимания.

Ранним утром, едва рассвело, беглецы покинули гостеприимную обитель. Вышедший проводить настоятель, позевывая, сонно благословил в дорогу. Монахов, сопровождавших телеги с грузом, было двое: худой паренек с едва заметным пушком на розовом лице и загорелый крепыш с седеющей бородой. Старший монах шел впереди, ведя под уздцы запряженную в телегу лошадь и отмахивал посохом каждый свой шаг. Мориц с лекарем расположились во второй повозке, а их лошади трусили следом на привязи.

Положив на колени заряженную аркебузу, фон Вернер внимательно смотрел по сторонам и негромко беседовал со спутником о книгах. За последнее время они сдружились и оказалось, что Нимер весьма начитанный человек, хотя, его всегда больше интересовали труды алхимиков. Услышав, что стрелок побывал в Заморье, лекарь подверг его форменному допросу, пытаясь хоть что-нибудь узнать об обычаях, царящих в странах, населенных чернокожими. Краснея от смущения, фон Вернер вкратце рассказал настоящую историю Последнего похода, решив не упоминать о лежавшей в сумке рукописи.

Трагедия Герцога и его воинов не тронула ученого, но описание мора, погубившего белых людей в жарких песках, вызвало живейший интерес. Вооружившись бумагой, пером, Нимер записал все, что было известно стрелку о симптомах и течении болезни. Заметил, нечто подобное описывалось в сочинении некоего чернокожего алхимика, попавшего в империю после первых походов в Заморье…

Не успели закончиться монастырские поля, как показался густой лес. Узкая серая речушка, словно граница, огораживала лесную чащу. Подъехав к сколоченному из бревен мосту, телеги остановились.

—Почему встали?— окликнул монахов фон Вернер.

Ему никто не ответил, так как из-под мостка с обеих сторон вынырнули вооруженные люди с лицами, замотанными черными тряпками. Стрелок вскинул аркебузу, но монах-крепыш молниеносно оказался рядом и ударом посоха вышиб оружие из рук юноши. Мориц соскочил на землю, выхватил из ножен палаш. Увидел, как нападающие схватили растерянно озиравшегося Нимера. Потеряв голову от ярости, стрелок бросился на помощь, но монах обрушил ему на раненое бедро предательский удар посоха.

От боли у молодого человека захолонуло сердце. Показалось, что посох вышиб у него из-под ног землю. Вскрикнув, Мориц ничком рухнул в дорожную грязь. Через мгновение ему выкрутили за спину руки, накинули на голову мешок. Сильный удар обрушился на затылок стрелка, и он потерял сознание.

—Добрый день, мой милый Мориц,— министр князя Румбеда Третьего сидел на краю стола и с удовольствием разглядывал привязанного к лавке юношу.— Говоря откровенно, вы не нужны мне, поэтому приготовьтесь в скором времени покинуть сей бренный мир. А вам, мастер Нимер,— фон Хурвельд повернулся к стоявшему в углу хибары лекарю,— придется увидеть весьма поучительное зрелище. И сделать соответствующие выводы.

—Может быть, обойдемся без пытки?— хмуро спросил лекарь.— Зачем вам это?

Мессир хмыкнул. Покачал над земляным полом башмаком.

—По двум причинам,— сказал он.— Отомстить юному наглецу, а также выяснить, что и кому вы успели рассказать.

—Я никому ничего не говорил,— быстро произнес Нимер.— Мой спутник ничего не знает.

—Не имеет значения даже, если правда,— ухмыльнулся министр.— Знает-не знает, какое мне дело? Больше всего я хочу, чтобы сопляк испытал на себе все мастерство моего специалиста по допросам.

—Скотина,— не выдержал фон Вернер.— Дай мне оружие и сразимся, как благородные люди!

—Благородные?— в голосе мессира слышалось искреннее удивление.— Ты — ничтожный предатель. Не говоря о том, что такие, как ты, продают свою честь даже не за деньги, а за срамную дырку… Хм, никак не могу понять, почему Ганс выполнил мой приказ только наполовину? Убрал шлюху, но оставил в живых тебя? Кстати, а где ты потерял своих трусливых приятелей?

—Какой приказ?— удивился Мориц.— О чем… Ах ты подлец!— неожиданно сообразив, молодой человек со всех сил рванулся, но ремни держали крепко.— Так это ты убил Алину?!

Тонкие губы фон Хурвельда расплылись в гнусной улыбочке. Потом он расхохотался. По-видимому, ситуация доставляла ему настоящее удовольствие. Отсмеявшись, министр вытер платком выступившие слезы.

—После того, как я вытащил вашу шайку из тюрьмы,— сказал он,— то позаботился, чтобы иметь в ней свои уши. Ганс получал от меня дополнительную плату за то, что доносил о разговорах. А, когда мы неожиданно расстались, я по пятам следовал за вашей компанией. Встретился с ним, пока остальные спали. За мой перстень с алмазом, все что у меня было на тот момент ценного, он согласился влить яд в питье тебе и твоей сучке. Я дал ему пузырек, но, как потом узнал, сдохла только шлюха,— фон Хурвельд смолк, наблюдая за распластанным на лавке стрелком, но сцепив зубы, Мориц молчал.

—Говоря откровенно,— министр взглянул на мало что понимавшего Нимера,— я допустил серьезную ошибку. Первый удар мне нанес мальчишка Шрун — был у меня такой походный казначей. Чтобы раздобыть денег на ваши поиски, мастер, пришлось посвятить одного богатого мошенника в тайну… Ну, ничего,— оборвал себя фон Хурвельд,— теперь мы снова вместе и можно будет отсечь лишние побеги.

—Мессир,— пошевелился лекарь,— я никому ничего не говорил. Клянусь вам.

—А это мы вскоре узнаем. Мой милый Мориц,— позвал министр,— скажи мне, дружок, как ты нашел мастера Нимера? Шлюшка-баронесса рассказала тебе то, что узнала от казначея? Не так ли?

Фон Вернер вначале решил промолчать, но потом ответил:

—Я ничего не понимаю. Алина, которую вы убили, проклятый отравитель, ничего мне не говорила о Шруне. А мастера Нимера я встретил случайно в монастыре…

—Знаю,— небрежно перебил фон Хурвельд,— про монастырь я все знаю. Отец настоятель оказался весьма отзывчивым человеком. Правда, пришлось пожертвовать ему солидную сумму и дождаться, когда вы высунете нос из норы, но оно того стоило.

—Вы — бесчестный, подлый человек,— заговорил стрелок.— Если я провинился перед вами, нарушив условия контракта, то как можно оправдать то, что вы сделали с дочерью мастера Нимера? За что преследуете несчастного старика, потерявшего жену и дочь? Вы — мерзавец, Максимиллиан фон…

Соскочив со стола, министр ударом кулака заткнул рот Морицу. Приложившись затылком к лавке, молодой человек чуть снова не потерял сознание. Морщась, растирая ушибленные пальцы, мессир вернулся на свое место. Посмотрел на лекаря.

—Вижу, вы рассказали дурачку какую-то сказочку?— спросил он.— Почуяли, что сопляк любит душещипательные истории?

Нимер промолчал.

—Много золота и красивая романтическая история,— продолжил министр.— Как раз то, что любят такие "благородные" натуры. Сколько он пообещал тебе? А?!

—Нисколько,— тихо ответил Мориц.— Защитить невинного человека от такого зверя как ты…

—Дурак,— презрительно перебил фон Хурвельд.— Да, что ты понимаешь! Я вижу, мастер просто обвел тебя вокруг пальца,— мессир ухмыльнулся.— Так даже забавнее. Вы не только мастер алхимии, но и весьма опытный интриган,— он погрозил лекарю.— Я всегда об этом догадывался.

—Вы льстите мне,— сухо сказал Нимер.— Мессир, к чему все это? Давайте заканчивать. Вы получили меня…

—Молчать,— не повышая голоса, произнес фон Хурвельд.— Я понимаю, расставаться с образом благородной жертвы вам не хочется, но не могу отказать себе в маленьком удовольствии. Слушай, мой милый Мориц,— обратился он к стрелку,— как ни жаль, но в этом спектакле для тебя нет роли благородного рыцаря. Так сказать, защитника обиженных и оскорбленных. Ты всего лишь марионетка в чужих руках. Кто только не попользовался твоей глупостью! Дружки, какая-то шлюха и старый пройдоха, который из жадности даже не попытался купить тебя. А ведь он,— министр ткнул пальцем в сторону лекаря,— самый богатый человек во всей Империи!

Рассказ министра князя Румбеда Третьего был короток. Действительно, Клаус Нимер — лекарь и ученый-алхимик прибыл в Бергбург по личному приглашению его высочества пять лет назад. Незадолго до этого он овдовел и приехал вместе с пятнадцатилетней дочерью-красавицей. Весьма порочной и алчной, несмотря на юный возраст.

Увлекавшийся с детства науками, князь Румбед предоставил мастеру прекрасно оборудованную лабораторию и апартаменты во дворце. Положил отличное жалование: пятьсот флоринов в год на всем готовом. Взамен требовал только одного: восстановить древний секрет выращивания драгоценных камней, о котором упоминалось в старинных алхимических трудах. Один анонимный автор, утверждавший, что у него получилось вырастить рубин в особой печи, даже оставил описание удачного опыта, но, как князь ни повторял, ничего у него не получалось. Кроме того, Румбед переписывался со многими известными алхимиками Империи, но большинство из них относились к самой идее весьма скептически. В конце концов правитель сильно охладел к мысли добывать золото из грязи, но вскоре получил письмо от Клауса Нимера. В нем алхимик заявил, что добился больших успехов в разрешении проблемы, волновавшей его высочество. А для того, чтобы окончательно освоить процесс, ему не хватает особого оборудования, драгоценных тинктур и некоторого времени. В общем, проблема, как всегда, была в деньгах…

Изучив присланные ему образцы — несколько кристаллов похожих на рубины скверного качества — князь решил пригласить ученого и создать для него все необходимые условия. Что незамедлительно и сделал, выписав Нимера в столицу. Но по приезде алхимика оказалось, что не все так просто и дело потребует, как минимум, нескольких лет работы и больших затрат. Попавший под обаяние и доверившись авторитету ученого, Румбед предоставил ему полную свободу действий и необходимые средства.

—За пять лет все наше государство превратилось в печь, которая плавила золото для этого человека,— фон Хурвельд со злостью посмотрел на лекаря.— Пять лет половина всех доходов шла на нужды его лаборатории. Любая заявка, полученная от мастера, исполнялась максимально быстро и тщательно, по всей Империи, заморским странам мои люди собирали для него редкие металлы и вещества. Десятки тысяч флоринов утекли из княжеской казны и обратились в дым! Дважды мне пришлось силой усмирять возмущения подданных, которые видели, как нищают их дома ради черной магии. Трижды на меня совершали покушения за пособничество колдуну. И вот в тот момент, когда ему удалось получить положительный результат, он заявил, что тайну заказчику открывать не собирается…

—Это неправда!— выкрикнул дребезжащим голосом лекарь.— Зачем вы лжете? Князь пообещал мне, что разведется, и моя дочь выйдет за него замуж. Разве тайна, дающая правителю неисчерпаемое богатство, не стоила короны для моей девочки?

—Конечно стоила,— исполненным сарказма голосом согласился министр.— А несчастной княгине Августе она чуть не стоила жизни. Увидев, что Румбед колеблется перед вашим шантажом, вы приказали дочери отравить свою госпожу! Если бы не бедный шут, случайно выпивший отравленное вино, предназначенное для княгини, возможно вы бы сейчас заправляли во дворце на моем месте. У князя слишком мягкое сердце и слабый характер, чтобы в одиночку справиться с вашим напором! Не говоря о том, что дочурка мастера действительно вскружила Румбеду голову своей красотой.

После попытки покушения на княгиню, закончившейся смертью несчастного карлика, фон Хурвельд предпринял следствие. Несмотря на опасность разгневать сюзерена, он арестовал семейку отравителей, и молоденькая ведьма с папашей очутились в камерах. Откровенно говоря, министр вообще подозревал ученого в подлоге и лжи.

В тюрьме вместо того, чтобы раскаяться алхимик все отрицал, угрожал и требовал. Его дочь оказалась послабее: на первом же допросе во всем созналась и повесилась ночью…

—Неправда!— побагровев от ярости, вскричал Нимер.— Вы убили ее! Тюремщик рассказал мне, что по вашему приказу впустил палача, который задушил мою бедную девочку!— стрелку показалось, что лекарь сейчас набросится на фон Хурвельда, но алхимик внезапно сник и, закрыв лицо руками, опустился на колени.

—Гм, не думал, что Бернард окажется не только предателем, но и болтуном,— холодно заметил мессир.— Впрочем, глупец получил по заслугам. Теперь его болтовня не имеет никакого значения.

—Как и твой рассказ,— заявил фон Вернер.— Неужели ты думаешь, что я поверю тебе? Убийце, отравителю и бесчестному лжецу?

—Подожди, мой милый Мориц,— министр сделал предостерегающий жест.— Не то, чтобы мне было важно переубедить такого сопляка, но я люблю побеждать даже в мелочах. Смотри,— фон Хурвельд вытащил из-за пазухи висевший на шее мешочек и вытряхнул на ладонь красный кристалл размером чуть поменьше перепелиного яйца.— В обмен вот на такую штуку, дурак Бернард предал своего господина,— спрыгнув со стола, министр склонился над стрелком и показал ему прозрачный красный камень.— Замечательный по чистоте рубин или, как говорят ювелиры, настоящая "кровь дракона". В нем больше сотни карат — целое состояние! Именно им наш хитроумный мастер купил себе свободу, сыграв на жадности Бернарда… Вам еще повезло,— обратился министр к всхлипывающему в углу Нимеру,— что я вначале ошибся и погнался за ним. Попались бы вы мне под горячую руку, а так весь мой гнев достался тюремной крысе. Просто я подумал, что вы удрали вместе, а, когда нашел камешек, понял, что насчет алхимии вы не лгали. Но ничего… Эх, Клаус,— мессир подкинул рубин на ладони,— и стоило вам плести интриги? Ну, сами подумайте, какой из вас отец императрицы?— фон Хурвельд коротко рассмеялся.— Только время потеряли…

Нимер отнял ладони от лица и поднялся, придерживаясь за стену. Достал платок, высморкался. Хотел что-то сказать, но не успел: неожиданно снаружи, где находились слуги мессира, охранявшие лесную сторожку, послышался страшный крик. Какой-то мужчина издал вопль полный боли и ужаса. Вслед за ним дважды громыхнуло — стреляли из аркебуз.

—Не шевелиться,— подскочив к двери, фон Хурвельд задвинул ржавый засов. Потом метнулся к маленькому затянутому бычьим пузырем окошку. Прильнул к нему, пытаясь разглядеть, что происходит на полянке перед хибарой. В хлипкую дверь яростно замолотили кулаками, чей-то полный ужаса голос заорал:

—Впустите! Впустите!

Отшатнувшись от окошка, мессир растерянно огляделся. На тонких губах министра выступила пена — такие вещи Морицу случалось ранее видеть у перепуганных до смерти людей. За стенами сторожки, заглушая крики и мольбы о помощи, взревел нечеловеческий голос. От этого звука внутри стрелка все оборвалось: так рычало ночное чудовище под стенами Медвежьего замка.

Дверь в хибару с треском разлетелась и, заполнив собой весь проем, внутрь полезло огромное, похожее на человека существо. Онемев от страха, Мориц смотрел, как оно с трудом протискивается в комнату, помогая себе мощными, толстыми, как ствол молодого дерева руками. Из-за низенького потолка оно присело, согнув поросшие густой шерстью, перевитые канатами мышц ноги. Широченную грудь, всю в складках из загрубевшей кожи, посередине закрывал кусок блестящего металла. На непропорционально маленькой голове сидел совершенно неуместный рыцарский шлем, сразу показавшийся фон Вернеру знакомым. Но лицо было закрыто опущенным забралом, а внизу из-под самого края выступали мощные, квадратные челюсти. Из приоткрытой окровавленной пасти торчали желтые клыки, которым позавидовал бы любой волк.

Повернувшись к застывшему от ужаса министру, чудовище сделало шаг вперед и приподняло лапу с зажатым в ней клевцом. Коротко, с виду совсем не сильно, ударило растерявшегося человека стальным бойком оружия в лоб. Послышался отвратительный, мокрый хруст, как будто наступили на огромного слизня. Слабо охнув, фон Хурвельд осел у ног застывшего в углу алхимика. Несколько мгновений он сотрясался в предсмертной агонии, судорожно подергивая ногами и скребя пальцами пол. Когда он затих, чудовище наклонилось и ловко подхватило с земли выпавший из ладони покойника рубин. Поднеся камень к забралу, оно неожиданно лизнуло его толстым серым языком и одобрительно хрюкнув, положило в пасть. Мощные челюсти мерно задвигались, послышался слабый хруст…

В маленьком кабинете было свежо, светло и тихо. Морозное январское утро за стенами замка давно началось, и в прямоугольнике застекленного окна ярко голубело небо. Фон Вернер подкинул несколько полешек в растопленный камин и пошевелил кочергой раскаленные угли. Постоял у окна, глядя на покрытый матовой коркой льда ров окружавший крепостную стену. Затем измерил взглядом поле, припорошенное снегом, искрящимся, словно соль. Оно простиралось до самого горизонта, где чернел густой, почти непроходимый из-за буреломов лес.

Большая ворона, тяжело взмахивая крыльями, пролетела мимо окна и отвлекла внимание человека. Заложив крутой вираж, птица вернулась и приземлилась в заснеженном дворе, где у дверей кухни бродили ее товарки. Послышалось хриплое карканье. Мориц отвернулся от окна и подошел к конторке. Посмотрел на лист плотной бумаги мевельской выделки и откинул крышку позолоченной бронзовой чернильницы. Придирчиво осмотрел очиненные перья. Нужно начинать работать, но в хорошо отдохнувшей во время сна голове было пусто. Чтобы дать толчок мыслям, он взял лист и внимательно перечитал написанное вчера:

"История достославного рыцарского рода фон Цоберг, принадлежащего к исконному дворянству герцогства Цатль, восходящего к древним князьям Восточных земель Империи. Писано Морицем фон Вернером в замке Белого Орла, принадлежащем славному капитану рейтаров Георгу фон Цоберг, участнику и герою множества битв, не раз проявившему исключительную храбрость на поле брани…"

Пропустив вступление, Мориц прочитал начало первой главы:

"Согласно древним преданиям, подлинность которых не подлежит ни малейшему сомнению, первым сеньором фон Цоберг был рыцарь Адольф, родившийся от брака князя Георгия Храброго с девицей знатного рода Амалией Красивой. Свое прозвище благородный князь получил за то, что сразил в честном и смертельно опасном поединке последнего Дракона, жившего в горах Цатля. Здесь необходимо сделать небольшое отступление, так как многие современные авторы утверждают, что Дракон в отличие от, например, Брумана — существо скорее мифологическое, сказочное. Порожденное фантазией и воображением простых людей, пережиток тех темных времен, когда сердца и умы еще не были озарены светом истинной веры. Почтенный теософ, отец Альбер Кан, уделил этому вопросу в своей работе "История язычества в древних сказаниях" целую главу. Например, он считает, что в образе Дракона язычники воплотили свой ужас перед несколькими реальными существами. Тело змеи, хвост крокодила, лапы льва, голова ящера, перепончатые крылья — во всем этом строении видны отголоски страхов людей, наделивших Дракона чертами наиболее опасных для человека зверей. Бруман же, несмотря на гигантский рост, чудовищную силу и злобный нрав, существо отнюдь не сказочное, так как сохранилось множество свидетельств…"

Прервав чтение, Мориц облокотился на конторку и принялся рассеянно чертить пером по чистому листу бумаги. Перед глазами пронеслась сцена трансформации, которую ему пришлось увидеть в лесной сторожке неподалеку от монастыря святого Августа. От этого зрелища можно было сойти с ума, но привязанный к лавке стрелок выдержал. Сознание помутилось именно в тот момент, когда монстр — проклятый бруман, ранее попадавшийся стрелку только в старинных сказаниях, стащил с головы шлем. А потом изумленный юноша увидел, как нелепая, окровавленная морда все больше приобретает сходство с лицом рыцаря Георга фон Цоберга. Вот тут-то с ним и случился обморок.

Впрочем, блаженствовать в беспамятстве фон Вернеру пришлось недолго. Через некоторое время алхимик поднес к его носу флакончик нюхательной соли. Очнувшись, молодой человек подумал было о том, что ему приснился кошмар. Но ощутив на теле кожаные ремни и увидев рыцаря, небрежно привалившегося к стене хибары, он понял, что не спал. Все, несмотря на фантастичность ситуации, происходило наяву. Глядя на физиономию рыцаря, Мориц поразился тому расслабленному, безмятежному выражению, царившему на обычно собранном и жестком лице фон Цоберга. Сейчас оно выглядело так, будто гигант находился на вершине блаженства.

—Как вы, мой друг?— встревоженно спросил Нимер.— Вы узнаете меня? Помните мое имя?

—Да, мастер,— сглотнув, ответил фон Вернер.— Вы не могли бы снять эти чертовы ремни?

Алхимик с тревогой оглянулся на фон Цоберга.

—Можно,— разрешил рыцарь.— Он не опасен мне.

Вооружившись кинжалом покойного, валявшегося на полу Максимиллиана фон Хурвельда, мастер разрезал ремни. Тело юноши настолько затекло, что освободившись, он еще долго не мог пошевелиться.

—Что это за существо?— шепотом спросил стрелок, покосившись на рыцаря.— Кто он?

На лице алхимика отразилось сильное волнение. Пожевав губами, он ответил вопросом:

—Вы слышали о Бруманах? О сказочных чудов… существах необычайно сильных физически, и превращающихся в людей?

—Что есть, то есть,— сонно пробормотал фон Цоберг.— Превращаемся…— рыцарь громко, протяжно зевнул.

—Мессир… Вы — Бруман?— дрогнув голосом, спросил стрелок.— Настоящий?

—Наглец,— равнодушно, не открывая глаз, сказал гигант.— Следовало бы порвать тебя на куски за такую наглость. Но я — добрый… сейчас.

—Господин рыцарь,— негромко заговорил алхимик,— находится в своем человеческом облике. А совсем недавно мы имели возможность наблюдать процесс трансформации из… так сказать, природного естества в человеческое, или… Честно говоря, я сейчас затрудняюсь назвать, какое состояние является природным, так сказать, изначальным… Насколько я понимаю, преобразование произошло после приема внутрь некоторого количества корунда?— глаза Нимера возбужденно заблестели от осенившей его догадки.— Я прав?

Лекарь хотел сказать еще что-то, но стоило фон Цобергу заговорить, как он тут же умолк.

—Если я не буду во время приступа жрать рубины,— сказал гигант,— или хотя бы снадобье из них, то надолго останусь бруманом. А это очень тяжело,— рыцарь горестно вздохнул.— Вначале просто хочется порвать на части каждого, кто окажется рядом, а потом начинает разрывать тебя самого. Трясет, дергает во все стороны, голова раскалывается на части…— фон Цоберг содрогнулся.— Хочется орать от нестерпимого зуда, а кровь того и гляди, закипит в жилах. Превращение дает большую силу, но потом, через несколько дней места себе не находишь от боли в костях. Жуть, врагу не пожелаешь. Но, если сожрать хотя бы маленький рубин, то сразу становится легче,— открыв глаза, рыцарь посмотрел на слушателей словно пытаясь убедиться, хорошо ли его понимают.— Не все мои предки были бруманами, но время от времени в роду рождались такие, как я, и тут без "крови дракона" никуда не денешься.

—Прошу прощения, мессир,— робко перебил лекарь,— не сочтите за дерзость. Как часто, вам необходимо принимать корунд?

—Часто,— помрачнел фон Цоберг, но тут же оживился.— Я как услышал от шлюшки Алины байку про твою печь для рубинов, то сразу понял — вот оно! Наконец-то свершилось. Теперь не нужно будет ломать голову над тем, где взять деньги на снадобье.

—Всегда к вашим услугам, мессир,— Нимер испуганно поклонился.— Буду только рад вам помочь. По мере сил. Но не пора ли нам уйти отсюда? Вдруг кто-то появится?

—Глупости,— фон Цоберг громко зевнул.— Эта хибара в самой середине леса — я сам ее с трудом отыскал… Каждый раз, когда нажрусь "крови", так хорошо себя чувствую,— с детской непосредственностью сказал гигант.— Ничего не хочется делать и поговорить тянет. Я ведь после смерти брата один остался…

—А что случилось с вашим уважаемым братом?— осторожно спросил Нимер.

—Погиб,— сухо ответил бруман.

Помолчав, рыцарь рассказал, что его младший брат, с которым они появились из чрева матери в один день, был весьма ученым человеком. Тоже бруманом, но не совсем обычным: приступы ярости у него проходили намного легче. С детства он читал научные труды, изучал алхимию, все время возился в своем подвале под башней, где оборудовал лабораторию. Хотел найти Магистериум, чтобы у братьев было вдоволь золота для покупки "крови дракона". Улучшил снадобье из толченых в порошок рубинов и оно стало дольше действовать. Еще братец переписывался с другими алхимиками.

—Есть такой Фрабер,— вспомнил фон Цоберг.— В столице империи живет. Так вот, братец с ним все время списывался.

Лекарь закивал.

—Ганс Фрабер, придворный алхимик князя Урренского, магистр,— произнес он с уважением.— Человек достойный восхищения за свой ум, но осмелюсь заметить,— в голосе Нимера послышалось злорадство,— пошел по неправильному пути…

—Не знаю,— фон Цоберг переступил с ноги на ногу.— Я в этих делах мало что понимаю: у меня голова по-другому устроена. Мое дело — война. А братец у меня был умен, только вот ни к чему хорошему его опыты не привели. Взорвался вместе со всей лабораторией. Такой взрыв был, как будто мину под башню подвели. Когда завал раскопали, то увидели, что ему голову напрочь снесло…

—Какой ужас,— пробормотал алхимик, а фон Вернер сморщился от боли в оживающем теле.

—Видал я вещи и пострашнее,— веско сказал рыцарь.— Но тут хоть дважды бруманом будь, а не выживешь. Нас, когда мы в нечеловеческом облике — убить тяжело и раны очень быстро заживают, но раньше, когда пороха, бомбард и ружей еще не придумали — легче было. Например, вот ты,— посуровев, фон Цоберг уставился на стрелка.— Если бы ты и твои дружки в меня из аркебуз у Медвежьего замка не попали, то я бы на кусочки вас разорвал.

Чувствуя, как внутри все похолодело от страха, Мориц потупился.

—Мне потом пришлось три дня в лесу отлеживаться,— продолжал бруман.— Хорошо, что при себе снадобье было и золотишко вашего казначея. Как только себя лучше почувствовал, то отыскал ювелира и купил у него пару камешков… Я, когда Алина в "берлогу" средь ночи заявилась и все выложила про алхимика, который в печки драгоценные камни печет, сразу уразумел, что терять времени нельзя. Среди ночи всю свору братьев-разбойников погнал в лес, вначале думал, вместе сподручней алхимика искать будет. А через лигу понял, что не нужен мне никто: сам справлюсь. Плюс золотишко, что шлюха привезла, делить ну никак нельзя было…— гигант вздохнул.— Пришлось обернуться бруманом и всех порвать на кусочки. Но не повезло: несколько человек ускользнули, пришлось за ними до Медвежьего замка гнаться. А там вы с аркебузами оказались…

—Прошу прощения, мессир,— перебил алхимик.— Вы можете трансформироваться по собственному желанию?

—Могу,— буркнул рыцарь.— Особенно, когда сражение, очень в бою помогает.

—А разве вы таким образом не рискуете открыть свой истинный облик?— интерес ученого в Нимере все больше брал вверх над осторожностью.— Ведь люди…

—В бою людишкам, которые с тобой, не до того, как выглядишь,— ответил фон Цоберг.— Им только лучше, если враг лишний раз в портки наклал. Когда идет резня и все друг дружке кишки выпускают, зубами глотку грызут, тут не до того, чтобы по-сторонам глазеть. Ты вот у него спроси,— рыцарь кивнул на стрелка.— Он эти вещи на своей шкуре испытал… А вообще весь наш род после того, как первый Бруман мою прапрапрапрапрабабку покрыл, только и делает, что сражается, да по большим дорогам за добычей охотится. Одному прадеду повезло, что его папаша в награду за военные подвиги от императора землю получил, а на ней золотую жилу нашли. Так он потом всю жизнь в замке просидел, монету чеканил. И моему деду хватило до самой смерти. А вот папаше — нет, покупать рубины было уже не за что… У нас ведь как в семье получилось,— оживился фон Цоберг,— когда первый ребенок от Брумана родился… Прапрапрапра… Тьфу! Ну, самая первая бабка, Эдвигой звали, родила, то младенец все время орал. И днем и ночью. Что не делала ничего не помогало. Стала ребенка по всяким ведуньям-колдуньям таскать, но никто ничего присоветовать не мог. Пока какой-то полуэльф, говорят, тогда такие еще водились, сказал дать младенцу вина с порошком из толченного рубина. Малый глотнул и сразу успокоился. Ну, тут все сразу стало ясно.

—А почему он не превратился в брумана, когда первый раз приступ начался?— спросил алхимик.— Ведь вы говорите, что…

—Я рассказываю, как мне папаша сказывал,— нахмурился фон Цоберг.— А как оно там на самом деле было, никто точно не скажет. Предки мои были люди неграмотные, в лучшем случае, подпись ставить умели, и записок не оставили. Да и сам я с трудом буквы в слова складываю. Вот братец мой — тот ученый был, а я, как на службу подался, так до сих пор из рук меча не выпускаю. Со всякой сволочью всю жизнь якшаюсь, чтобы вместе золото добывать. Когда война, то полегче будет, что у врага взял, то твое. А если мир,— фон Цоберг скривился,— то совсем жизни нет. Как волк по лесам бегаешь, добычу ищешь. Ну, ничего,— лицо гиганта посветлело,— теперь старой жизни конец. Будешь мне в печи камни делать, ученый человек,— бруман весело посмотрел на потупившегося Нимера.— Содержать буду хорошо. В тепле и сытости. Если девки понадобятся, то получишь…

—Какие там женщины,— тихо пробормотал смутившийся лекарь.

—Как хочешь,— фон Цоберг зашевелился, стал поправлять перевязь.— Сейчас поедем в мой замок. Он давно стоит пустой, но ничего, все наладим и заживем. Хватит мне свою шкуру дырявить да людишкам головы отрывать. Я за свою жизнь знаешь, скока народу положил?— он подмигнул стрелку.— Город заселить можно. Ладно, с тобой все ясно,— рыцарь посмотрел на лекаря.— Попытаешься удрать — сломаю ноги и посажу на цепь. Будешь до смерти на карачках ползать.

—Зачем вы так, мессир,— дрожащим голосом произнес Нимер.— Клянусь, я от вас ни на шаг. Вы мне, можно сказать, жизнь спасли!

—Хорошо, хорошо,— небрежно отмахнулся рыцарь.— Я предупредил, а дальше сам соображай. Так,— он шагнул и навис над сидевшим на лавке стрелком.— А вот, что с тобой делать? Шкуру ты мне попортил, но я сейчас добрый. Отпускать же тебя никак нельзя. Люди про нашего мастера услышат, не дай бог, поверят. Охота за нами начнется… Но вообще-то, мне кастелян нужен. Пойдешь в управители замка? У меня там человек десять дармоедов несколько лет живут, чем бог послал. Думаю, такой бравый парень, как ты, с ними справится. Ну, что молчишь?

—Соглашайтесь, соглашайтесь,— испуганно зашептал Нимер.— Хорошее предложение.

Рыцарь нетерпеливо пошевелился и Мориц услышал свой голос:

—Согласен, мессир. Благодарю вас за милость.

—Молодец,— фон Цоберг так хлопнул молодого человека по спине, что в затылке у того запульсировала боль.— Собирайся.

В камине громко "выстрелило" горящее полено. Кастелян замка Белый Орел, а в последнее время и летописец славного рода фон Цоберг, вздрогнув, очнулся от воспоминаний.

—Что было на самом деле не напишешь,— произнес вслух фон Вернер и, закусив нижнюю губу, неприязненно посмотрел на лист с "Историей…".— Придется опять сочинять…