"Прыжок" - читать интересную книгу автора (Коул Мартина)

Глава 24

Занимался сырой день, и Донна дрожала от утренней прохлады в машине почти весь путь до Глазго. Она то и дело зевала во весь рот. И, наконец, вольно откинулась на спинку сиденья.

— Понимаю, что это слишком ранняя поездка, Донна, особенно после вчерашней ночи, но нам предстоит очень многое сделать за этот уикенд. У нас много важных дел.

Она отметила про себя, что пейзаж постепенно меняется: зеленые поля постепенно вытесняются бетонными площадками. И кивнула:

— Джемси показался мне таким приятным человеком. Ну, вовсе не из тех типов, по которым сразу видно, что они связаны с торговлей оружием или с ограблениями… О, вы понимаете, что я имею в виду.

Алан притормозил при виде детей, переходящих дорогу.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Но не следует забывать: внутренне он едва ли похож на тот образ, который умело создает. Даже у средней домохозяйки почти всегда есть, что скрывать.

Донна язвительно засмеялась.

— У средней домохозяйки? Ну, вот, наконец-то я все и услышала. Господи, да вы просто жуткий шовинист! Могу ли я спросить, что означают слова «средняя домохозяйка»? А то вы говорите, как крупный специалист в этом вопросе.

Алан почувствовал, что опять начинает раздражаться. С каждым часом Донна становилась все более чувствительной. Он повернул рулевое колесо, следуя изгибу дороги, после чего громко и четко ответил ей:

— Что ж, моя мать — вот пример простой домохозяйки. Она была отнюдь не из тех, кто может спрыгнуть с дерева и ударить вас по голове. Средняя домохозяйка живет в многоквартирном доме, у нее трое или четверо детей и нет никаких выходных; очень редко ей удается сводить концы с концами, а ее старик, как правило, проводит время либо на бирже труда, стоя в очереди за пособием по безработице, либо в пабе. В возрасте тридцати лет средняя домохозяйка выглядит на все сорок пять. После рождения второго ребенка у нее расплывается фигура, она становится горластой, поскольку приходится спорить с соседями по улице, которые все обо всех знают. И она сражается за то, чтобы дать своим детям немного больше, чем у них есть: одевает их, выписывая товары по каталогу, выворачивается наизнанку ради малой толики лишних наличных. Примерно к шестидесяти годам она тихо угасает, прожив многие годы в квартире с повышенной влажностью, постоянно получая тумаки от своего старика.

Она вызывает, когда требуется, врача к своим детям, но никогда — к себе. Она дарит деньги своим внукам, навещает сыновей в тюрьме или хвастается тем, что у них есть работа. Она старается сделать все возможное, чтобы ее дочери лучше устроились в жизни, и тяжело переживает, если они погружаются в такое же болото, в каком прожила жизнь она. Телевизор и капля черри — вот и все радости при ее образе жизни. И, разумеется, игра «Бинго», участвуя в которой, она может встретить близких друзей, посмеяться и обсудить соседей… Вот это и есть суть понятия «средняя домохозяйка», миссис Донна Брунос.

Донна молча выслушала его.

— Ну, ладно, Алан. Но какой же у нее может быть большой секрет?

Он усмехнулся:

— Ее большой секрет? Может быть, это парень, который ее бросил и уехал и за которого она с ранней юности намеревалась выйти замуж вместо того хрыча, что, в конце концов, стал ее мужем. Домохозяйка грезит о нем, стирая загаженные пеленки и готовя жирный обед, мечтает о своем герое, который очаровал ее, еще когда она была совсем молоденькой: умел красиво говорить, отличался спокойствием и уравновешенностью, а ее товарки считали его немного снобом. Потом она видит своего старика — в мешковатом костюме, с прилизанными волосами и наплевательским ко всему отношением — и понимает, как прогадала, выйдя за него замуж. Это и есть ее секрет, Донна.

Донна задумчиво взъерошила себе волосы.

— Ну, простите меня, Алан. Однако ведь это не имеет никакого отношения к Джемси, верно? Мы говорили о жизни во лжи, но не о жизни, полной сожалений.

Алан искоса взглянул на нее.

— Знаете, что, Донна? Ваша проблема в том, что, в сущности, вы сами не понимаете, о чем говорите. Ложь, в которой живет так называемая средняя домохозяйка, всегда при ней. Представьте себе, как все годы замужней жизни она искала, где бы взять хоть немного лишних деньжат, чтобы оставить своего старика, вырвать детей из этой среды и помочь им лучше устроиться. Мечтала о том, чтобы тот парень вернулся, разыскал ее и забрал из болота, где она увязла. И все же ей приходилось спать в одной кровати с мужчиной, которого она с годами начала презирать. Она позволяла ему брать свое тело, но никогда не отдавала души. А он даже не подозревал, что у нее есть душа или, скажем, ум. Она же справлялась со всеми неприятностями и унижениями и шла на это именно ради своего старика и из-за него. Так что ложь, Донна, постоянно присутствовала в ее жизни… Она мать его детей — и это все, что она собой представляет. Она сама прекрасно понимает это. Ее старик смотрит шоу Бенни Хилла, читает «Сан» и «Спорт», раз в год дарит ей на день рождения подарок — обычно что-нибудь для дома: утюг или набор кастрюль. Она — не личность, и чем больше проходит времени, тем очевидней это для нее становится. И она все дальше и дальше в своем сознании отступает туда, где ей отведено место, и становится тем, кем судьба предназначила ей быть. В сущности, она в большей степени живет во лжи, чем Джемси. Потому что он — мужчина и может делать все, черт бы его подрал, что ему нравится! Женщинам редко дается в этой жизни такая привилегия, особенно женщинам из пролетарской среды. Вы всерьез думаете, у вас проблемы? Ваш старик сидит в тюрьме — подумаешь, какое дело! А попробовали бы вырастить троих детей на одну чертову социалку! Подобная перспектива очень быстро заставила бы закрыться ваш остроумный ротик, смею вас заверить.

В машине повисла предгрозовая тишина. Оба они почувствовали, что Алан зашел слишком далеко, и ни один из них не понимал, что заставило его в таком резком тоне завершить свою речь. Возможно, вытянутое лицо Донны так действовало Алану на нервы. Он не хотел, чтобы Донна была сейчас здесь, чтобы она встречалась с людьми вроде Джемси и другими, ему подобными деятелями. Он хотел защитить ее от всего этого. В то же время глубокое презрение Донны к его собственному образу жизни, к образу жизни Джемси, вообще к суете, в которой они погрязли, раздражало Алана. «Я оказываю ее старику громадную услугу, черт побери, и вследствие этого мне приходится иметь с ней дело. Вот это — настоящая суматоха».

Донна ответила ему нарочно спокойным голосом.

— К вашему сведению, Алан Кокс, я с радостью жила бы в многоквартирном доме и была бы счастлива иметь хотя бы одного ребенка.

Алан расслышал в ее голосе глубинную тоску по материнству и понял только теперь, что он тут наговорил. «Мне следовало бы помнить, ведь Джорджио рассказывал мне, сколько лет они безуспешно пытались заиметь ребенка. Но они даже усыновлением заняться не могли — из-за гнусных дел Джорджио… Мне хочется собственной ногой врезать себе по губам!» — Он остановил машину и повернулся к ней.

— Мне очень жаль, Донна. Это сказано безотносительно кого-либо. Я просто не подумал. Простите меня.

Она уставилась на расплывавшийся перед глазами пейзаж и подавила подступившие слезы: «Если бы Алан Кокс мог представить себе, как страстно до сих пор мечтаю качать ребенка на руках, зная, что он — мой собственный! Я с радостью отдала бы за это все, что у меня есть».

Он положил ладонь ей на запястье, но она стряхнула его руку.

— Со мной все в порядке, Алан. Давайте поедем дальше, а? Теперь вы умело и справедливо поставили меня на место, и я больше не забуду о том, как подобает вести себя маленькой женщине, рабе своего мужчины.

Алан почувствовал желание повернуть ее лицом к себе и обнять, но он понимал: этот шаг может стать роковым.

— Можно я вам кое-что скажу, Донна?

— А разве вас остановит, если я отвечу «Нет!»?

— Я говорю серьезно, дорогая. Вы вызвали на поверхность все, что во мне было плохого. Не знаю, почему это случилось, но вышло именно так. Есть что-то такое во всем вашем облике, что до крайности раздражает меня. Вы очень самоуверенны, смотрите на всех сверху вниз, и в то же время вам нужны эти люди, чтобы они вытащили вашего мужа из тюрьмы, которого засадили туда не на минуточку, а на восемнадцать лет. И вы только из-за этого якшаетесь с отбросами общества. Вы смотрите свысока на них, чуть опустив свой хорошенький носик, хотя вы и сами ничуть не лучше их! Во всяком случае, сейчас не лучше. Вы были выше их до того, как завязли во всем этом, но теперь — нет. Вы так же испачканы отныне, как они. Чем скорее вы поймете это и перестанете играть в чертову мать Терезу из Алькатраса, тем быстрее мы с вами найдем общий язык… Я уже говорил вам, что у средней домохозяйки менталитет именно как у домохозяйки, и никакого другого быть не может. Мужчина в ее жизни — вот кто опустил ее на дно. Хорошенько запомните это, дорогая, потому что это утверждение распространяется и на вас. Вы ходите не на «Бинго-шоу», а в модные рестораны и в клубы. Вам нет нужды время от времени ездить на выходные в Саутэнд — вы отправляетесь на Карибы. Но ведь это то же мясо, Донна, только под разной подливкой, черт побери! Ну, вот, вы опять меня раздражаете. Ну какого черта так происходит?!

Донна повернулась к нему. Глаза у нее сверкали.

— Я не знаю, почему я раздражаю вас, мистер Кокс, но честно признаюсь: наши чувства взаимны. А что по поводу этого вашего навязшего в зубах вздора насчет домохозяек, скажу так. Вы кто — в некотором роде социолог? У меня есть степень по социологии, возможно, вам это будет интересно узнать, но я никогда не читала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего тот бред, что я сегодня выслушала.

— То, что знаю я, дорогая, невозможно почерпнуть из книг, — покачал головой Алан. — Это приходит только вместе с жизненным опытом. Запомните это!..

Он посмотрел ей в лицо, испытывая постоянно преследовавшее его теперь острое влечение к ней. Он впервые ощутил подобное в то самое мгновение, как увидел ее. Алан перевел дух. Синие глаза Донны гневно сверкали, придавая особую эффектность ее красоте; волосы обрамляли лицо густой гривой. Она задрала свой и без того упрямый острый подбородок; нежные губы дрожали от ярости. Алан мысленно застонал: «В действительности я хотел бы немедленно вытащить ее из машины и от души трахнуть. Вот в чем дело». Он уже понимал это. Алан Кокс был неравнодушен к Донне. И, как нарочно, цеплялся в разговорах за то, что больнее всего ранило: напоминал Донне о ее неспособности иметь детей. Он осознавал, что ведет себя, как противный, злобный тип, ему даже было стыдно, но он все равно не сожалел об этом. Внутренний голос подсказывал ему, что с нее непременно надо сбить спесь. И сделать это требовалось до того, как они приедут в Глазго, до того времени, когда Донна познакомится с людьми, о которых он ей говорил. Она представляла себе трущобы примерно, как жизнь в Кэннинг-тауне, где жили мамаша и папаша Брунос. Никогда в своей жизни она не жила в настоящих лачугах, среди жестоких людей.

«Глазго научит ее реальной жизни. Равно как Ливерпуль или простонародные районы Лондона. — Алан искоса глянул на ее лицо, чтобы поскорей успокоиться. — Она все равно останется такой, какая есть; ей повезло, что она никогда не жила так, как довелось мне. Повезло, что ей ни разу в жизни не приходилось ограничивать себя в чем-то, беречь каждый грош и гадать, где раздобыть себе еду. Ей везло всю ее жизнь… Но миссис Благонравная Женщина очень скоро утратила все свои замечательные качества — сразу, как только ее мистер Благонравный Мужчина свернулся в трубочку наподобие девятимиллионной купюры. Тем не менее она смотрит на меня сверху вниз, как и на всех людей, с кем имеет дело. Очень жаль, что Донна не смотрит таким образом на своего муженька. Но ведь она не знает и половины того, в чем замешан Джорджио…» — Его раздражение почти прошло.

— Мне очень жаль, Донна.

Она медленно облизнула губы — получился некий неосознанный эротический жест.

— И вовсе вам не жаль, Алан. Для вас я — просто назойливая корова, и это понятно. Что ж, давайте и я вам кое-что скажу. А мне нравится, что я такая. Да от этого я на седьмом небе! Думаете, я не понимаю, во что могу оказаться втянутой — и по одной-единственной причине. Все из-за моего Джорджио. Но мне не пришлось выбирать — это само собой обрушилось на меня. А вот вы, например, чем можете оправдать тот образ жизни, который прежде вели? Вы — убийца, и сами же в этом признались. Боже мой, да вы и вам подобные в своих попытках самооправдания откровенно смехотворны! Не рассказывайте мне о бедности, я все об этом знаю. Люди вроде вас постоянно тычут мне это под нос. Дарю вам мысль, драгоценную, как алмаз. Можете сунуть ее себе куда хотите, мистер Кокс. Люди сами делаются отбросами общества, а вовсе не домашние условия делают их такими. Вспомните об этом, когда в следующий раз подниметесь по лестничному маршу в одном из знакомых вам многоквартирных домов и наткнетесь на грязь, презервативы и мочу. Вам отнюдь не обязательно было становиться преступником — вы добровольно избрали для себя такой путь. Далеко не каждый бедный мальчик становится гангстером или грабителем. Это был ваш собственный выбор. Так что оставьте всю вашу душещипательную ерунду при себе, приберегите ее на будущее — может, пригодится. Меня же это не трогает.

Алан опять почувствовал прилив ярости, но усилием воли проглотил воображаемый сгусток желчи.

— Ваш старик ничем не отличается от меня, дорогая. Не забывайте об этом.

Донна улыбнулась. Лицо ее от волнения обрело свои естественные краски. В утреннем освещении она выглядела потрясающе.

— Но я не люблю вас, мистер Кокс. Однако случилось так, что я очень сильно люблю мужа. И для меня неважно, что он там натворил. Ну а теперь… Так мы едем в Глазго или останемся здесь на весь день?

Алан завел машину, чувствуя, как у него мелко трясутся руки от раздражения. Он с трудом подавил в себе желание схватить Донну Брунос за горло и задушить ее на месте, да так, чтобы она не взвидела света белого.

«Вот как она на меня действует! Если я не мечтаю о поцелуе ее, то жажду убить. — Когда машина тронулась, он автоматически сделал несколько глубоких вздохов. — Что за ситуация! И я никак не могу с ней справиться. Уж и не знаю, радует меня такая перспектива или приводит в ужас».

Правда, кое в чем он был абсолютно уверен, а именно: в том, что обтянутые черными чулками ноги Донны притягивают его как магнит; ее лицо с умело наложенным макияжем тоже выглядело необычайно привлекательно. И вообще вся ее личность казалась утонченной и одновременно подогревала в нем алчность — как украшение на торте. И чем больше Донна конфликтовала с Аланом, тем острее он хотел ее. Чем больше она раздражала его, тем сильнее он ее желал.

Возникала только одна проблема: Кокс так страстно желал Донну, что едва ли не ощущал ее на вкус. И, вдыхая аромат Донны каждый миг, Алан больше не мог спокойно выносить этого. Он вынужден был постоянно внушать себе: «Она — жена Джорджио… Она — женщина из другого класса… — Но каждый раз подытоживал: — И я хочу ее!»

Левис пришел в себя в блоке интенсивной терапии. Он приоткрыл глаза, постепенно привыкая к яркому свету ламп, и покосился по сторонам, прислушиваясь к любым звукам, которые мог распознать. Но слышал он только пиканье монитора возле его кровати. Тогда он полностью открыл глаза и заметил полицейского, сидевшего возле кровати: тот читал «Дейли миррор». В горле у Левиса пересохло, веки горели, словно засыпанные песком, от долгого сна. Он ощущал специфический запах анестезирующего лекарства…

И вдруг память к нему вернулась. Он снова почувствовал обжигающую боль от вонзающегося в бок лезвия. Когда он попытался пошевелиться в постели, боль усилилась.

Он улыбнулся: «Значит, я жив».

Полицейский взглянул на него и обнаружил, что он проснулся.

— Мистер Левис, вы себя хорошо чувствуете? Я позову медсестру…

Мужчина, как определил Дональд Левис, говорил с легким йоркширским акцентом. Левис открыл рот, чтобы ответить, однако не смог произнести ни слова: он лишь издал что-то вроде тихого карканья. Ему срочно требовалось выпить воды, почистить зубы и узнать, что тут происходит. Полицейский подошел ближе к своему подопечному. Левис тем временем пошевелил конечностями: сначала руками, а потом и ногами.

«Я не искалечен!» — Эта мысль пролилась бальзамом на его душу. Он знал, что получил приличный удар в спину. Если бы нож угодил в позвоночник, тогда ему наверняка пришел бы конец. Перед его мысленным взором предстал Тимми — его лицо, превратившееся в маску горя. И Левис снова улыбнулся: «Тимми за это заплатит. Он дорого заплатит за свою маленькую вспышку раздражения. Мысли о мести помогут мне скорее поправиться. Пока я буду выздоравливать, обязательно придумаю что-нибудь изощренное специально для Тимми».

Все знали, что Левис умеет платить по счетам. Но тут уж он намеревался заплатить стократно.

Глазго неприятно удивил Донну. Красивые в своей основе здания исторического центра оказались совсем не такими вблизи, какими она их себе представляла. Когда они подъехали к Гован Саутсайду, ее худшие опасения подтвердились. Витрины магазинов были густо оплетены проводами, обеспечивающими охрану; улицы, похоже, заполняли одни женщины с колясками да бесцельно слонявшиеся мужчины подозрительного вида и еще бездомные собаки. После последнего их спора Алан говорил с Донной только о пустяках. Минуло двенадцать часов дня, и ей хотелось что-нибудь выпить, поесть и посетить туалет.

Они подъехали к дому со множеством беспорядочно рассеянных в нем жилых квартир, по всей видимости, с низкими потолками; некоторые из окон были заколочены, на других висели яркие тюлевые занавески. Везде играли дети, и откровенную агрессивность, написанную на их лицах, можно было разглядеть даже из окна проезжавшей машины. Донна чувствовала витающее в атмосфере напряжение.

— Где мы?

— Это место называется Гован, — мрачно улыбнулся Алан.

— А что означает это слово? — повернулась к нему Донна.

Алан припарковал машину возле убогого блочного жилого дома и пожал плечами:

— Не знаю. Наверное, это гаэльское слово, обозначающее «Чертова дыра». Давайте-ка вытащим все из машины. Ничего оставлять нельзя. Здесь могут разнести лобовое стекло из-за пакетика шелухи, забытой на приборной доске.

Донна вылезла из машины и с тоской огляделась по сторонам. Такого она не ожидала увидеть. После великолепного дома Джемси ей думалось, что и в дальнейшем везде будет так же: «Что, в конце концов, мы можем здесь делать?»

Когда Алан и Донна входили в подъезд маленького блока квартир, их едва не сшибли с ног три бежавшие навстречу девочки-подростка. Девочки, как угорелые, вылетели из дверей вестибюля, громко хохоча при этом.

Самая рослая из них что-то неразборчиво сказала, глядя в сторону Донны, а две другие дико заржали. Донна почувствовала, как у нее запылало лицо: что бы ни сказала девочка, это неспроста сопровождалось усмешками, и она так оглядела Донну с ног до головы, словно перед ней был кусок грязи.

Алан держал дверь открытой перед ней, и ей ничего не оставалось, как войти в зловонный теплый вестибюль. На площадку первого этажа выходили две двери. Рядом с каждой дверью висел большой черный пакет для мусора, переполненный отходами. Кафельный пол был давно не мыт, смрад от гниющих продуктов заполнял ноздри. Тут же стоял детский велосипед, прислоненный к стене, и рядом с ним — большой мешок с цементом. Мешок порвался, и цемент рассыпался по полу. Скорее всего, это произошло уже несколько месяцев назад. Алан постучал в недавно выкрашенную зеленой краской и уже исцарапанную ветхую дверь и стал терпеливо ждать. Никто не отзывался. Он снова постучал, на этот раз — сильнее. Донна услышала доносившиеся из квартиры голоса. Громкие голоса, и один из них — женский. Вскоре дверь настежь отворилась. Перед ними предстал мальчик лет девяти: коротко подстриженные волосы, полосатый свитер, грязные джинсы и пара кроссовок фирмы «Фила».

— Чего вам? — хрипло спросил ребенок.

— Твой папа дома?

Мальчик вытер рукой нос и сверху донизу оглядел Донну, прежде чем ответить.

— А кто его спрашивает?

Алан присел на корточки — так, чтобы его голова была вровень с головой мальчика.

— Послушай, маленький крепыш, твой папаша дома, черт бы его побрал, или нет? Если он дома, скажи ему, что пришел Алан Кокс. Если его нет, назови мне паб, где он торчит, и тогда я, может быть, дам тебе пару фунтов.

Ребенок напряженно уставился на Алана: он явно боролся с собой, раздумывая — говорить что-либо незнакомцу или оставить это при себе. Его спасло от ответа появление невысокого мужчины с бычьей шеей и с громадным «пивным» брюхом, больше которого Донна никогда в жизни не видела.

— Привет, Алан, дружище! Давненько не виделись…

Его ярко выраженный акцент кокни прозвучал для Донны как нечто родное. Особенно после своеобразных резких интонаций жителей Глазго. Ребенок молча отодвинулся в сторону, чтобы дать им пройти в переднюю.

— Энни! Поставь-ка чайник на плиту, девочка, у нас гости! — Мужчина повернулся к Алану и весело улыбнулся. — Придется вам принимать нас такими, какие мы есть. Ты же знаешь мою Энни. Она никогда не любила убираться.

Алан засмеялся. А в это время в переднюю вышла симпатичная светловолосая женщина лет тридцати пяти. Волосы у нее были безукоризненно причесаны, одежда — дешевая, но чистая и отутюженная. Обращали на себя внимание туфли на невероятно высоких каблуках, и Донна с изумлением заметила, что эта женщина на «шпильках», одетая в бриджи и просторную рубашку, была на последнем месяце беременности.

— Привет, Алан. — У женщины преобладал чисто шотландский выговор. Она обворожительно и кокетливо улыбнулась гостю, несмотря на свою хорошо заметную беременность. Гостью хозяйка просто проигнорировала, однако Донна интуитивно поняла: эта женщина ни за что не уделит ей должного внимания, пока вокруг будут мужчины.

— Я приготовлю чай. — В голосе Энни порой слышались те жестковатые интонации, которые Донна замечала у большинства шотландцев, с кем ей приходилось сталкиваться. Однако в целом он был нежным и музыкальным.

Донна вошла вслед за мужчинами в небольшую гостиную, где ей предложили присесть на неожиданно дорогой кожаный диван.

Гостиная, по-видимому, являлась главной радостью и гордостью Энни. Комната был до предела забита тем, что хозяйка считала «хорошими вещами». Здесь стояли телевизор с экраном в тридцать два дюйма, хороший видеомагнитофон, мягкая мебель, обтянутая черной кожей, стены, выкрашенные в белый цвет, она плотно завесила картинами, нарисованными чернилами и пером, с изображением разных сценок из Клайда. Толстый ковер из Аксминстера покрывал пол, а камин в стиле мастера Адама был отделан черным мрамором. В гостиной также стояли как минимум два стола, а большая черная, как уголь, стенка, возвышалась в глубине комнаты, уставленная внутри и поверху разными голубыми фаянсовыми тарелками, кувшинами и хрустальными вазами. Донне этот стиль был чужд, даже противен, хотя можно было восхищаться уже тем, что он вообще соблюден. После того, как Донна увидела местный вестибюль, она приятно удивилась, оказавшись в условиях сравнительного комфорта.

Алан с хозяином занялись своими делами. Тут в комнату заполз маленький ребенок, и Донна с изумлением увидела, как Алан поднял его ловким движением с пола и пристроил у себя на груди.

— Она выросла, Джонни. Сколько ей сейчас?

— Почти год, — пожал тот плечами. — Но пока не пытается ходить. Джастин и Вейн оба рано начали ходить, а эта — просто ленивая корова. — Он прижался лицом к дочери, а ребенок схватил его за нос и засмеялся. — Разве нет, моя дорогая малышка? А кто лучшая папина дочка, а?

Ребенок гулил от радости, и Донна расслабилась: «Если в доме дети, то, по крайней мере, здесь не опасно». Она чувствовала себя лицемеркой из-за того, что заранее строго судила об этом человеке по его дому — после того, как провела ночь в напоминающей дворец резиденции торговца оружием.

— Это — Джонни. Джонни, а это — Донна Брунос, жена Джорджио…

Пока Алан представляя их друг другу, в комнату вошла Энни с подносом, на котором стоял полный чайный набор. Энни по-новому, с явным уважением, взглянула на Донну.

— Вы жена Джорджио? Ну-ну. А я всегда думала: это просто грязные слухи, что у него, мол, есть жена. Так, значит, вы существуете на самом деле? Чудеса, да и только!..

Энни без тени застенчивости стала пристально разглядывать Донну, словно только что ее увидела. Обратила особое внимание на ее черные замшевые туфли, отметила красивую сумку и дорогой шелковый костюм. От ее взгляда не ускользнули ни прозрачные черные чулки, ни густые каштановые волосы, ни темно-синие глаза. Закончив осмотр, она решила, что эта Донна ей совсем не нравится.

Она передала гостье чашку с обитым краем, наполненную плохо заваренным чаем, которую ранее собиралась взять сама. Донна кивком поблагодарила хозяйку. Но Энни проигнорировала этот жест вежливости.

— Так что же занесло вас в такую глушь? — Своим музыкальным голосом Энни демонстративно обращалась исключительно к Алану.

— Я приехал повидаться с твоим стариком, Энни. У меня есть для него маленькое дельце.

Она улыбнулась, показав ровные белые зубы.

— Только если это не ограбление, Алан. Я уже на сносях, хочу одного: чтобы, когда дитя появится на свет, Джонни был бы рядом со мной, как всегда.

Алан широко улыбнулся, и его зубы сверкнули, контрастируя с загорелой кожей лица.

— Это классное дельце, Энни. Хорошая плата за один день работы.

— И какова же эта плата? — Голос Энни теперь звучал отрывисто, тон стал абсолютно деловитым.

Донну удивило то обстоятельство, что Джонни терпеливо ждет, пока его жена закончит говорить.

— Несколько хороших тысчонок.

— А что будет делать мой Джонни за несколько хороших тысчонок?

Алан опять улыбнулся.

— Он поможет мне выдернуть одного парня из тюрьмы «Паркхерст». Вот что он будет делать.

Энни несколько секунд смотрела на свои руки, как бы переваривая слова Алана. Потом посмотрела ему в глаза и серьезно сказала с металлическим нотками в музыкальном голосе:

— Пятнадцать тысяч, из них восемь — вперед, и мой Джонни твой, Алан.

— Твоя жена — настоящая тюремная артистка, черт побери! — громко заявил, расхохотавшись, Алан.

— Моя жена знает, сколько я стою. И ты об этом не забывай, Кокс! — озорно улыбнулся Джонни.

Алан подбросил маленькую девочку к потолку и заворковал с ней:

— Твоя мама лучше всех ведет деловые переговоры, дорогая!

Младенец сдавленно смеялся и болтал в воздухе пухлыми ножками.

Алан посадил ребенка на пол. Глядя на Энни, он сказал:

— Что ж, вполне справедливо. Это большое дело. А теперь я хочу, чтобы вы нашли мне еще несколько людей, кому я мог бы доверять. Никто из них не должен знать, что намечается, до самого последнего дня перед прыжком. Договорились? Мне нужны люди, которых никто не знает на юго-востоке. Крепкие мужики, которые смогут выдержать несколько ударов и при этом будут держать пасть на замке.

Донна внимательно следила, как Энни с непроницаемым видом тщательно взвешивает в уме слова Алана. Хотела этого Донна или нет, но хозяйка производила на нее сильное впечатление.

— Вот что я скажу тебе, Алан. У меня есть предложение. Мы дадим тебе список имен, и за каждого, кого ты отберешь, мы получим десять процентов комиссионных. Как тебе это? Мы наберем их для тебя, если ты согласишься. У Джонни есть тут, в Говане, несколько хороших парней. Один Бог знает, на что они готовы пойти ради денег.

— Идет, девочка, — кивнул Алан. — Займитесь набором. Единственное условие: они не должны разевать пасть ни перед прыжком, ни после него. После — в особенности.

— Понятно… Ну что, кто-нибудь хочет еще чаю? У меня есть прекрасный кусок ветчины. Я приготовлю несколько сэндвичей. А потом вы с Джонни пройдетесь по списку и определите, кто и на что, по-вашему, способен. После чего мы приступим к делу. Не хотите ли пойти со мной? — Энни в первый раз улыбнулась Донне.

Донна неуверенно встала и пошла за ней в маленькую кухню.

— Хлеб — там, а масло — в холодильнике. Намажьте пока на хлеб масло.

Донна выполнила распоряжение Энни, проглотив раздражение, вызванное столь невнимательным отношением этой женщины к ней.

— Ну как сейчас поживает Джорджио? Мы давно его не видели. Джонни был много лет его хорошим другом.

Донна слизнула кусочек масла, прилипший к большому пальцу.

— Джорджио в порядке, спасибо, Энни. Я передам ему привет от вас, хорошо? — Голос ее прозвучал довольно сухо.

— Сделайте это! — засмеялась Энни. — Скажите ему: Энни спрашивала о нем. Только это, и больше ничего.

— Значит, он вас знает? — с усилием улыбнувшись, спросила Донна.

Энни положила руки на свой громадный живот.

— Он поймет, о ком речь, вы об этом не беспокойтесь. Некоторое время они работали молча; и в небольшом пространстве кухни напряженность атмосферы ощущалась сильнее.

— А как получилось, что вы поехали сюда вдвоем с Аланом? — вновь заговорила Энни. — Джорджио не понравилось бы, если бы он узнал, что вы повсюду ездите вместе, не так ли? Особенно сейчас, когда он отсутствует… Я помню, когда мой Джонни сидел в «Барлинни», я чуть с ума не сошла! У вас есть свои писуны?

Донна покачала головой.

— Джорджио знает, что я здесь, Энни. А детей у нас нет.

— Вы не похожи на женщину, которая может забеременеть, — усмехнулась, глядя на нее, Энни. — Это и по вашей одежде можно сказать…

Донна резко бросила на стол нож, которым нарезала хлеб для сэндвичей.

— А что вы об этом знаете, а? Вы что — чертов оракул, раз моментально обо всем узнаете?

Энни досадливо поморщилась.

— Успокойтесь, Донна. Я просто констатировала факт. Держу пари, вы ни за что не согласились бы выглядеть так ужасно, как я сейчас.

Донна почувствовала, как желание сражаться вдруг покинуло ее: «Мне трудно справляться и с Аланом, и с этой мадонной шотландских трущоб».

— Немного же у вас оснований считать, что вы все знаете. У меня было два выкидыша и один мертвый мальчик, к вашему сведению. Мне не везло во всем, что касалось детей. Вы довольны?

Энни собиралась что-то ответить, но в этот момент на кухню вошел Алан.

— Все в порядке, девочки? — Он говорил с нарочитой веселостью. — Джонни пошел прогуляться за бутылочкой виски. Может, вам обеим помочь?

Энни покачала головой.

— Нет, спасибо, Алан. Мы с Донной хорошо справляемся. — Она бодро улыбнулась ему. У Алана не осталось иного выбора, как только выйти из комнаты.

Энни подошла к Донне вплотную и нежно коснулась ее руки.

— Я веду себя, как настоящая сука, не обращайте на меня внимания. Ваша красивая одежда и изящная фигура вызвали у меня раздражение. Я очень сожалею обо всем, что я наговорила, искрение сожалею.

Донна закончила намазывать хлеб.

— Мне не нужно ваше сочувствие, Энни. Просто хотелось бы, чтобы окружающие перестали обращаться со мной так, словно я — грязь, принесенная на башмаках с улицы. Мне известно, какое я произвожу на людей впечатление. Что ж, сожалею об этом, ничего не могу поделать. Мне еще никогда в жизни не приходилось ни за что сражаться. До сего времени… Но верьте мне, когда я говорю: за Джорджио я буду сражаться с кем угодно!

Энни снова улыбнулась — на сей раз широкой, доброжелательной улыбкой.

— О, обязательно будете, девочка. Но посмотрим правде в глаза: Джорджио того стоит. Вам очень повезло, что вы удерживали его при себе все эти годы. Это не так-то просто. Джорджио слишком красив, да и вообще хорош, ему же во благо… Да и не только ему самому — и кому угодно тоже!

Донна беззлобно посмеялась над забавным подтекстом слов, сказанных Энни. После чего они как-то сразу подружились. Так, как это умеют только женщины.

Алан сидел в гостиной с ребенком на коленях и думал о резких словах, которые Донна бросила Энни и которые он невольно подслушал: «Мертвый мальчик… — Сердце его рвалось к ней. Особенно после всего, что он сам наговорил ей в машине несколькими часами раньше. — Как я мог быть таким дураком, таким тупицей? Донна Брунос — не заурядная домохозяйка. А ведь я намеренно так говорил, чтобы огорчить ее… — До него дошло наконец, как далеко он зашел в своем раздражении. — … Мертвый мальчик. — Эти слова прокручивались у Алана в голове, и все оттенки неизбежного горя Донны отражались в этих двух коротких словах: — Мертвый мальчик. — Нет ничего удивительного в том, что Джорджио для нее — все. Донне в ее возрасте больше не о ком заботиться и не на что надеяться».

Алан Кокс твердо решил: если уж ему суждено потрудиться для ее блага и завершить это свое последнее дело, он позаботится о том, чтобы она получила желаемое — Джорджио.

«Я сверну горы ради того, чтобы она получила это».

Джонни вернулся с шотландским виски, и женщины внесли в гостиную сэндвичи, улыбаясь друг другу, как заговорщицы. Алан чуть заметно качнул головой: он никак не мог понять этих женщин.

— Я прошелся по нашему списку, пока ходил в магазин. И думаю, уже могу назвать тебе имена нескольких ребят, которые тебе подойдут… Это три брата. Они привязаны друг к другу, как дерьмо к одеялу, и все они чистые. Один из них отсидел пять лет за своего приятеля, потому что не захотел подставить его. Они носят фамилию Маканилтис. Все трое — ублюдки, но им можно доверять. Я точно знаю.

Алан кивнул.

Слушая Джонни, он одновременно наблюдал, как Энни и Донна любуются ребенком. Затем Донна посадила малышку на колени и поцеловала ее в покрытую пушком головку. Алан видел неутоленное желание материнства в ее глазах. И ему в какой-то момент показалось, будто острый кинжал вонзился ему в самую душу: «Я дам ей то, что она хочет; я принесу ей Джорджио на тарелочке, если это сделает ее счастливой». Он лишь желал дать ей то, что она по-настоящему заслужила.