Глава Третья

Берлин

Весеннее солнце Берлина по-летнему жарило еще голые аллеи и голуби остужаясь, барахтались в остатках луж.

Здесь, чуть в стороне от штрасс Берлина — журчание фонтана и аромат турецкого кофе. Но люди, не сносные люди — туристы, выследили этот уголок покоя по благости лиц посетивших это кафе берлинцев, и теперь, до позднего вечера, топили здешнюю тишину гулом иноземной речи.

Здесь привык встречаться с неудобными клиентами Фридрих. Вот, один из них. По-кошачьи лавирует меж столиков по направлению к нему. Цыган, по имени Ромул, по национальности албанец. Стройный, одетый в черный с золотом костюмный ансамбль. С черными кудрями и золотыми серьгами, он просто излучал опасность женским душам. Поймав себя на этой мысли, Фридрих додумал: "..и расслабившемуся мужчине всадит под лопатку нож, да будет в том нужда".

— Салам аллейкум, Фриззи, как здоровье семьи, не оставил ли достаток?

Ромул изъяснялся на превосходном немецком, в отличие от собратьев и щеголял тем.

— Спасибо, не женился. И в казино не хожу.

Албанец присел за столик в элегантной позе — локоток на столешницу, одну ножку чуть назад.

— Лелеешь Удачу, заперев ее в детской? Не опасайся, моя просьба невинна и хорошо оплачиваема.

— Я не девственница, не уговаривай. Излагай конкретно, у меня сегодня строгий лимит времени.

Деланно вздохнув, ловелас выложил:

— Моим родственникам приспичило заняться самообразованием, и, для практики в освоении научной терминологии, им подай копии с реальных работ.

Такой вот каприз. И, желательно что бы это была документация, хранящаяся на американской базе бывшего американского контингента в Западном Берлине. Там, кажется, сейчас склады консервации. Эта документация хранится в папках под названием "Блиц Индру". Запиши, пожалуйста. Требуются копии всех документов, во всем папках под этим титулом.

— И все?

— Сроки сжатые — три дня.

— По этому делу, я отвечу тебе до утра, по сотовому цифру. Я назову цену, и это будет цена услуги на условиях "всё включено". С доставкой на место передачи: в это же кафе. Ты отвечаешь "Да", — и нет проблем.

— Я не сомкну глаз до утра, мой драгоценный, думаю, твоя цена будет уважаема моими родственниками. А нам, я так понимаю, снова встречаться через три дня, в пятницу: на этом же месте, в это же время?

— Да.

Цыган, привстав, изобразил поклон и уже молча, растворился среди посетителей, будто и не было его. Фридрих не спеша допил кофе, и, бросив на столик несколько монет, отправился к своей машине припаркованной далековато от этой закрытой для транспорта зоны. Сев в машину и уже остановившись у светофора, услышал в открытое окно знакомую до дрожи мелодию, насвистываемую из машины, вставшей в соседнем ряду: "…Расцветали яблони и груши. Поднялись туманы над рекой. Выходила на берег Катюша…".

Это был Ваня. Молодой Русский немец по имени Йоханн Бергер. Привезенный в Германию в двухлетнем возрасте ребенком, он много натерпелся от своего отца, не сумевшего встроиться в германское общество. Обозлившийся и сильно пьющий папаша издевался над матерью, тоже немкой, и сыном. Называл их русскими свиньями и уродами, сопровождая руганью побои.

Наверно поэтому, назло отцу и всем вокруг, Йоханн считал себя русским. И утвердил себя русским в бесконечных драках по любому поводу. Он получил кличку "Ваня", и принял ее с достоинством. Повзрослев, сам нашел и подмял под себя "русскую мафию". Банду, воровавшую автомобили и продававшую их на российский рынок. В ней были украинцы, поляки, пара румын, и ни одного русского. Единственным "русским", а по совместительству и немцем в ней стал Ваня. Знавший по-русски десяток общеизвестных слов типа "водка", " бортч", "икра", и имевший два любимых звукосочетания — "Су-Ка-Блиа" и "Ни-Ху-Тебе",употребляя их при разборках.

Ваня где-то пропадал два года, и, теперь аккуратно подстриженный, одетый в классический светло серый, с металлическим отливом костюм, блондин "Ваня" смотрел из окна светло серого "БМВ" на его профиль, недвижным взглядом ярко васильковых. И улыбался.

— Пятнадцать минут назад ты встречался с Цыганом.

Не здороваясь, четко произнес он.

— Да. И что?

— В пятницу вы встречаетесь снова.

Какая-то тяжесть опустилась на грудь, и Фридриху сделалось дурно. Свою кличку: "Фриззи", он получил за умение обладать собой в самых невероятных обстоятельствах. Но сейчас, перед его внутренним взором пронеслось видение — что раньше с ним никогда не случалось. Он стоит на коленях в темном подвале, по пояс голый, и в крови. И он понял: все плохо. И будет еще хуже.

— Ты выполни его просьбу, передай документы. Но и мою выполни…

— ?

— Просто выслушай, — передав документы, в пятницу не позже, ты убьешь его.

……………………………………………….

"… Забыт сумрачный германский гений. "Даст ихт Фантастиш" и Много тысячные дискотеки и праздники на площадях городов проклеймили Дойчланд как страну похотливых бюргеров с пивными животами, и безбашенной обкуренной молодежи. Страну глупеньких девчонок, забывающих поддеть трусики под коротенькие платьица, и бодрых старушек пенсионерок, круто играющих на бирже. Страну, где бьют турок для развлечения в их же кварталах во время танцполов, и где семит может помочиться в полдень на ворота любого храма. Лишь подадут салфетку, чтоб он подтер член. А на том месте, завтра же, будет стоять био-туалет.

Пусть так.

Но эта страна единственная в Европе, которая не забыла, на генетическом уроне помнит, кто победил в последней Великой Войне. И это оставляет за ней шанс возродиться по настоящему — духом. И это для них — не Американцы и Англичане. А Французов с Итальянцами они порой забывают упомянуть даже в официальных документах касающихся той войны.

Для немцев победители — Русские, без всяких отдельных украинцев и татар. А война такая вещь, которая часто роднит более врагов, чем союзников. Парадоксально, но она роднит тех, кто более крови пролил, пролил в общий котел земли. Русские и немцы пролили реки, Ниагары совместной крови.

У немцев есть качество выкованное столетиями. Это качество помогало собраться с духом и сопротивляться всем силам Света и Тьмы. Немцы умеют быть честными перед самими собою. Они просто давно не смотрелись в зеркало, одновременно, всей нацией. Но этот момент обязательно наступит. Они смогли это в 45-ом, и возродились из праха. Смогут и сегодня.

Они единственные в Европе кто знает о себе все гадости со времен латинских. Их не любят все соседи со времен Карла Великого. От их говора до сих пор вздрагивают в белорусских и испанских селениях. Но в немцах есть стержень против Лжи. Самообмана, как опаснейшей форме Лживости. То, что в немцах выглядит трусостью и ложью сейчас — это не то, это просто вековая усталость.

К немцам опять пришли русские — это скрытые бастарды бывшего ГДР, это немецкие переселенцы из стран бывшего союза, у которых 70 % смешанных семей. И ни русские немцы и немки, ни их супруги, ни тем более их совместные дети — не были побежденными. Они несут гены победителей, они возвращают дух победителей в Германию и это обязательно проявится.

У немцев несколько столетий был союзник, народ с которым ему чуть ли не единственному в Европе нечего делить. Русские. И их умело, заочно и загодя, ссорили. В итоге, к ХХ-му веку, в обоих народных представлениях нарисовались такие образы друг друга, что проще удавится, чем сесть рядом справить естественную нужду.

В России издревле, а не с ХVIII-го века, существовала мощная прогерманская партия. Вернее пронемецкая, Германии тогда еще не существовало. И это не та партия, которая стремилась к союзу со Священной Римской Империей Германской Нации и Папской Курией, взыскуя политических выгод. Благосклонные к немцам простые русские тянулись именно к немецкому характеру, ценили немецкий дух. Константин Леонтьев — русский философ, германофил, четко выделял немцев из прочих европейцев, а Григорий Распутин до последнего момента, до своего изуверского убийства, сокрушался, что был устранен врагами и не смог помешать вступлению России в войну 14-го года. Говорят, что та война в восточном ее аспекте вызвана — со стороны России жесткой конкуренцией с Германией в товарном секторе, а с Германской, — привычный "дранг нахт остен" и патологическая ненависть к славянам. ВсЁ было. Как в отношениях любых людей, народов, государств никогда не присутствует лишь белый цвет. Но враги акцентировали, усилили все темные моменты, доводя массы до состояния взаимной животной ненависти.

Например: очень не любили русские дворяне немцев. Но кого? Немцы разные, особенно в XVIII веке. А ненавидели в основном остсзейнских, лифляндских и курляндских потомков тевтонских рыцарей, ставших российскими подданными. И благодаря своей образованности, а главное дисциплине и верности (ну не входили они в привычные московские склоки боярских кланов) занимали посты во власти. Сколько было тех ненавистников, немцами обиженных? Всего дворянства (считано с тем же курляндскими) не набиралось и 2 % от населения. А ненавистников сколько? 0,5 % или все-таки целый 1 %? И вот мнение этого процента забивается в головы всем остальным. А ведь были в Русском народе и купцы, предпочитавшие иметь дела именно с немцами — честны, скрупулезны, да к тому же уступчивы, и за купца держаться. Потому как не голландцы с англичанами — сильного флота не имеют, и не могут себе позволить наплевательски относится к выгодным партнерствам. Были городские мастеровые и рабочие, трудившиеся бок о бок с немцами, и учившиеся у них. Были и крепкие крестьяне, кооперировавшие с переселенцами в Поволжье, Западной Сибири и Новороссии. Были и казаки, вместе с немецкой милицией гонявшие степные банды от средней Волги до Иртыша и Иссык-Куля. А вот крепостных рядом с немецкими поселениями в Поволжье не было, так что пламенно завидовать было не кому.

Был, наконец, Ломоносов громивших немецкое засилье в российской науке, тогда младенческой. На него-то и надо посмотреть повнимательней, а то сделали из него Антигерманского ратоборца. Он громил засилье немецких неучей и самодуров, порой с купленными званиями и поддельными аттестатами. Гнал брадобреев и конюхов, сбежавших из немецких земель, а в России ставшими, в моменты, профессорами да академиками. Гнал мошенников, а сам был женат на немке. Имел кучу полу-немецких детей и немецких родственников (которые в профессора не лезли и жизни русских не учили). И лучшие да верные друзья его были немцами.

Но путают немцев с иезуитскими шпионами, вменяют людям, уже с протестантским сознанием, грехи католические римского папства, тысячелетие подминавшего под себя славян и прочих с ними. Тевтонский орден в разные времена наполнялся выходцами с немецких земель на 30 — 40 %. Это много, но не все 100. И язык общения в Ордене, вплоть до XIV-го века был латинский, а не немецкий. Орден, созданный коронованными обитателями замка Трифельс. Благословленный самим папой. Профинансированный ростовщиками прирейнских городов. Орден наполнила людьми вся Европа, а отвечать за зверства — немцам, орден то, — "Тевтонский". Здоровая агрессия молодого волка — Пруссии подается как нечто исключительное, а Франция и Англия, порвавшие старуху Испанию и поделившие мир, — все в белом.

Немецкие солдаты составляли костяки всех армий постоянно воюющей Европы, то есть в районе 10 % (это именно "костяк" — супер-профессионалы, а не "пушечное мясо"). А в военных зверствах виноваты именно они, а не итальянские князья и французские принцы крови, да английские торгаши — лорды. А то, что немецкие воины порой гибли до последнего, но не предавали тех, кому они единожды присягали, то мелочи — для натур, в чьей голубой крови предательство.

Просто против немцев, ранее всех в Европе начали вести информационную войну. И надо признать, что вплоть до самого ХХI-го века, — до самого "сейчас"! — немцы в ней постоянно проигрывают. Англичане, видя обилие русских служак с немецкими фамилиями, — да и Романовы, по сути, династия немецких принцев и принцесс, — более всего боялись крепкого союза между этими странами и совместных их усилий континентальной направленности. В итоге англо-французских интриг две мировые войны, волна революций. А немцы — всеевропейские козлы отпущения.

И сегодня немецкие мозги травят ядом брезгливости и ненависти — не дай боже сойдутся с современной Россией. Марш на место, в будку!

Российское пространство, собственность и ресурсы уже поделены, хоть пока и на бумаге. И туда немцев, если и пустят, так только в роли сторожевых лагерных овчарок. А в случае чего они же и будут в привычной для себя и удобной для всех роли. В роли козлов отпущения."

Фридрих дочитал статью из малотиражной русско-эмигрантской газетёнки. Бросил ее на стол и подошел к зеркалу. Потрепал свое бледное лицо, вглядываясь в серость глаз — где там сумрачный германский гений? Газетка сказала его рациональному уму одно — русские обжились и теперь лезут во власть, чего ранее не было.

Эти немощные эмигранты — пенсионеры, боялись всего и чувствовали себя нищими родственниками, умственно дефективными к тому же. Теперь, то прошло. Обустроились взрослые дети, окрепли внуки, родились уже чисто германские правнуки. И не растворились волны переселенцев в Германском море, каналы связи с их русскими дружками не только устроились, а забетонировались как долговременные оборонительные сооружения — не прошибешь. Они спелись с восточными немцами. И главное они оптимистичны, не пример им депрессивные сверстники из местных.

И они ничего не боятся. Когда взрослые коренные жители замолкают и не связываются в гаштетах с подгулявшими сосунками вояками из Британии или Штатов, те смело им дерзят и безоглядно лезут в драку, но не терпят оскорбительных фраз и унизительных выходок. Понятно — теперь им нужна власть.

Но все это мало объясняло, почему он так испугался. Фридрих такого не помнил. И то было ему удивительно до нервного смеха. Его имя уважаемо в определенных кругах. Его репутация наводчика на стоящие дела и посредника между миром закона и миром криминала — не запятнана. Он благодарил Господа, что успел рано сесть: тюрьма его образумила и помогла получить юридическое образование.

Ваня должен, обязан знать о его связях и покровителях. Фридрих мог обратиться к друзьям полицейским, друзьям уголовникам. К друзьям офицерам Бундесвера, наконец. Хотя, что, — попросить у них танк?

Но была еще одна загвоздка. Фридрих никогда никого не сдавал. И было б можно себя оправдать и обелиться в чужих глазах, если б Ваня ему угрожал. Так — нет! Он ему сказал: "Ты убьешь его", и уехал. А он не успел что-либо возразить. Сидел и заморожено пялился в след новенькой "БМВ".

Он ему приказал или констатировал факт из его, Фридриха, будущего? Провидец хренов! Ох, как хотелось с кем ни будь встретиться и обсудить. Но его полицейский друг Гюнтер будет только поздно вечером, а криминальный босс Йенс вызовет сам, когда ему вздумается. Вот только когда? Фридрих уже донес свою просьбу о консультации до его референта.

И все равно, туманными фразами не отделаться — ему придется назвать имя. А это измена собственным правилам. И неизбежно об этом узнают или мистически догадаются все. И его рейтинг неизбежно упадет. Весь его бизнес держится на стержне самоутверждения, которое можно выбить на фельдфебельской бляхе и носить на шее: " Я, Фридрих Корбер, никогда никого не сдаю".

Или поехать к Ване и уточнить — что он имел ввиду? Нет — маразм какой-то, стыдобище. И Фридрих ловил себя на мысли, что все его моральные терзания — ерунда. И ранее он, проводя отработанную процедуру самооправдания, восстановил бы психический тонус в пять минут. Но сейчас, все это, лишь отсрочка решения главного вопроса — понять необъяснимость своего страха и избавится от него.

Раздался звонок. Это звонил человек герра Йенса и приглашал отужинать в ресторане "Эссенгер".

…………………………………………………….

Зайдя в зал ресторана и увидев, что Йенс не один за столиком, Фридрих заметно смутился. Видя столь редкое явление босс соизволил встать изо стола и приобняв Фридриха за талию, отвел в сторону бара.

— В чём дело, Фридрих? Ты уже шарахаешься людей? Это старый друг, даже вернее — "камрад", и не старый, — древний, еще из той эпохи, когда ребятки, здесь на востоке, ходили строем и разговаривали по ночам один на один с портретом Хоннекера.

— У меня вопросы, Алекс.

— Мне сообщили. Что-то насчет "Немецкого Вани"?

— Не только.

И Фридрих рассказал Йэнсу свои утренние перипетии. Но, помальчишески боясь, что босс заметит его страх, акцентировал внимание Йенса на своей просьбе, — содействовать в добывании копий документов с американской базы, зная о связях Йенса, и, если возможно, — указать сумму за услугу. Йенс, кому-то позвонив по сотовому, обещал определиться к концу ужина и, улыбаясь, увлек его за стол.

— Знакомься, Фриззи, это мой американский друг…

— Джордж, просто Джордж, — успел лично представится американец, опережая Йенса, из чьих уст, верно, должно было прозвучать иное имя.

— Да… столько лет он не украшал своим присутствием Германскую землю. А были времена…

— Были, Александер, были. Выпьем, господа за встречу. — Прервал тостом ностальгирующую речь, американец. Выпив, все трое принялись за еду.

— А на счет Вани ты не бойся, — как бы, между прочим, произнес Йенс. По простецки, реагируя на маску укоризны на лице Фриззи. То ли ломая его интригу, то ли начиная свою. — Отставим таинственность. Джорджу надо вдохнуть ароматов злободневности, он несколько лет не был в Германии…

— Да, и мне как пенсионеру на новом поприще — журналистике, очень интересен взгляд на мир, из-за вот этого, данного столика, за которым собрались люди довольно нетривиального опыта.

— Еще раз, Фридрих, перестань хмурить лицо. Мы с… Джорджем так трудились в сфере моей основной деятельности, что с нас обоих должны памятники ваять, за неоценимый вклад в победу над коммунизмом. А узнай ваятели, за что конкретно, так посадят пожизненно, вместо установки памятников.

Моему другу надо войти во вкус новой жизни. Тем более что вопрос, затронувший тебя из той проблематики, что только формировалась во времена Джорджа. Здесь, никто и не думал, что она встанет на уровень вызовов глобального масштаба. "Русская Мафия".

Еще раз повторяю: не бойся насчет Вани. Он знает о нашей дружбе, и вообще, он информированный молодой человек.

— Он, как русские говорят — "Замороженный".

— "Отморозок", они говорят. Во-первых: у Вани была психическая травма, но он выздоровел. Мне, как занимающемуся психиатрией… да, Джордж, я уже не просто увлекающийся дилетант, я получил степень. Я автор научных работ. Не смейся. Так вот, мне была бы очень интересна методика, приведшая к столь кардинальному оздоровлению личности Вани. Но мы не столь близко знакомы. Для настолько интимных вопросов, я имею ввиду. Во-вторых: ты его, сколько не видел?

— Около двух лет.

— Я так же. Так вот, — теперь Ваня едва ли не Посол с верительными грамотами от Российского криминалитета. И делать что-либо во вред нашим отношениям, да так демонстративно, он не будет.

— Какая-то новая категория — "Отморозок". В мое время такого термина у русских не было. Это что, новая криминальная специализация? Типа уличного карманника холодной зимой? — спросил "Джордж".

— Нет, это не типа карманника. Это термин, объединяющий и субъектов с поведением истериков, и имбецилов с огромной мышечной массой. И, конечно, они все вне всякой морали. Я встречал таких в наших тюрьмах. — Грустно высказался Фридрих.

— Фридрих несколько не точен в своих определениях. Вернее — абсолютно не верен. — Йенс раскурив сигару, взял любимый в последние годы, профессорский тон. — "Отморозок", по-русски, может быть и физически развит, и тщедушен. Может быть умственным дегенератом и личностью высокоинтеллектуальной. А истерика… скорее — нет. Если она и есть, то ближе к игре, к самостимуляции в условиях тюрьмы.

На счет моральных условий…. Большинство "отморозков" их прекрасно знают и видят границы допустимого. Но перманентно эти границы нарушают.

Моё мнение: "отморозок", это человек переживший смерть и не в экзистенциальном смысле, а реально. Да так, что душа его уже ушла, а тело осталось.

А живое, полное энергии тело пусто не бывает. В тело вселяется новая душа, младенческая, и входит с чуждым, полного уникального экспириенса телом, в конфликт. Помимо того младенческая, неопытная душа принимается весь мир, для нее неизведанный, изучать. Но чисто по младенчески — то есть, пробовать на укус и на слом. И что бы "отморозок" не совершал, как бы быстро чужеродная душа не набиралась опыта, его тело связано с ушедшей душой миллиардами нитей и, вопреки сознанию, "по-партизански" стремится к естественному ряду вещей. Душа на том свете, а тело на этом. Но в гробу и под землей.

"Немецкий Ваня" хоть и выглядел как отморозок и поступал как отморозок, но это скорее было отчаянная оборона. Битва на последних рубежах — за себя, за свою личность. Как последний боец в окруженном Сталинграде.

— Ну, "профессор", вас занесло! А в окруженном Сталинграде в декабре месяце, при минус сорок, кто до последнего патрона отстреливался?! Не "отморозки" ли? Ваня ваш и есть "отморозок". — Протестно, на правах гостя и друга, возвысил голос американский "Джордж", пораженный хитросплетениями псевдонаучного бреда старого своего "товарища по борьбе".

— Он им был, но сейчас вылечился. Ты не знаешь Фридрих, он был в России. Наверно какой-то русский шаман, вернул обратно его душу. Вот только как? Мне очень любопытно.

— В бубен постучал. Или позвенел бутылками водки, вот она и примчалась. Что б он бутылки, не дай Бог, не разбил. Душа-то, у "Немецкого Вани", уж верно — русская. — Не успокаивался "Джордж", в то время как Фридрих продолжал ковыряться в тарелке, опустив голову. — Я вижу в современной Германии большие проблемы с русскими?

— Наоборот. Это может показаться тебе, американцу, удивительным, но с ними рабочие, даже креативные отношения. А Ване мы столько уделили внимания, именно потому, что он уникален.

— Вот, вот! Александер, походатайствуй у властей. Пусть поместят Ваню в клинику. Желательно закрытую. И изучай его там лет десять. — Выплеснул сарказмом своё скверное настроение Фридрих.

Некоторое время застольное собрание, молча, попивало пиво и угощалось креветочным салатом.

— Все-таки, господа, поясните пришельцу картину. Но, учтите: газеты я читаю и газетчиков я знаю. Из газет я привык брать лишь намеки на факты, то есть данные о месте события. Цифры, мотивации, результаты и персоналии — всё требует уточнения. А анализ газетчиков, порой — мне кажется, что всех — проспонсирован биржевыми "быками" лет на сто вперед. — Нарушил покой американец.

— Мой дорогой друг, жизнь научила меня говорить по-английски, но говоря о своей стране и народе на иностранном языке, ты бессознательно теряешь в красках и глубине изображения, и не только по причине скудного знания языка. Само формулирование мысли на языке чужом о своем родном и наболевшем упрощает мысль. Непроизвольно, подстраивает под матрицу менталитета, которую несет в себе всякий язык. Поэтому я буду говорить на немецком. А ты, что поймаешь, то твоё. О кей? — задымив сигарой, длинно предложил Александер Йенс.

— О кей. Слушаю — согласился Американец.

— Дорогой мой друг, спрашивая нас, может быть, ты обратился не к тем специалистам? Иди к банкирам, промышленникам и культуртрегерам — пусть они тебе пудрят мозги. Мы с Фридрихом специалисты другого профиля, и более приближены к немецкому народу, чем многим политикам и высококультурным недоумкам хочется думать. Мы, как и вы живем в демократических странах, а в них все прогнозы делаются на основании мнений наших завшивейших элит!

Элиты живут в мире, который им хочется видеть. Они могут себе это позволить. И может, поэтому ныне, всеми прогнозами, основанными на их мнениях прогоревшие массы подтирают себе жопу. Туда же они ранее отправили свои деньги.

У нас все слушают болтовню истеблишмента, а решает народ. Решают простые Йоханы и Джоны. Это в Азии — как вообразит себе элита, так и будет. По крайней мере, до ближайшей революционной резни. А у нас в Европе понт долго не канает.

И у вас, в Америке, лет через десять, всю семейку Бушов с их шоблой, будут судить на вашем аналоге Нюрнбергского процесса. — Йенс, в пылу "анализа", стал смешивать околонаучные термины с более привычной блатной феней. — А манипулирование сознанием, разная пудра для мозгов, катит до поры до времени… Например, да ты не в курсе! — Я прикупил тут пару, тройку домишек многоэтажных.

Йенс скромничал: ему принадлежал целый жилой квартал в Восточном Берлине, с магазинами, парикмахерскими и кинотеатром, — и сдаю их внаём.

— Мои управляющие приносят списки жильцов регулярно, пробиваю их на счет причастности, — то да сё… Поначалу они русских от других выходцев из соц. лагеря не различали. Как водится, начались всякие эксцессы, около криминальные. Прибегает ко мне один управляющий. Весь в мыле, в саже и с синяком под глазом. Вопит: бунт, погромы, поджоги! А я ему строго указал — прежде чем вызывать полицию, обращаться ко мне или моему заму — Генброльцу.

Иду с ребятами посмотреть на погром и пожар. И правда: с восьмого этажа дым. Поднимаемся: нас встречают какие-то усатые азиаты. Прилично одетые граждане — в деловых костюмах, но с халатами по верху, вместо плащей. Я позже узнал, что это для них праздничная одежда. С подносом в руках — на нем серебряный кованый сосуд с вином и блюдо с жареным мясом на металлических стержнях.

Угощают, кланяются. Какой погром, какой пожар?! Тянут внутрь. Хотят усадить за стол. А в углу, у стены стоит скромный европеец в очках и с бородой. Он, видя моё замешательство, подходит к нам и объясняет: "у Азербайджанских евреев праздник, заходить не стоит, а то до утра не отпустят, но пригубите вина, откусите кусочек мяса, если есть не хочется, и они успокоятся".

Я так и сделал. Потом познакомились, разговорились. Он оказался русским. Вернее русским немцем, но мы их здесь просто "русскими" называем. Он сосед этих азиатов. О предстоящем празднике у них знал. К нему заранее приходили, приглашали на "шашлык". И вовсе не пожар был на восьмом этаже. Это они в специальных для открытого огня приборах мясо жарили. На балконе, так привыкли.

Русский услышал шум и крики на немецком. Зашел к соседям. И увидел, как мой управляющий — бедолага — мечется около прибора для жарки, в кругу усатых мужчин хватающих его за бока и пытающихся ему что-то объяснить. Но это у них получалось так громко, что управляющий совсем ошалел. Залез рукой в прибор для жарки. Обжегся, испачкался углем. Рванувшись к выходу, споткнулся об балконную ступеньку. Упал, ударился о край стула, и, завопив, умчался, ко мне

А русский, Виктор Теслофф, как он представился, переговорил с азиатами, объяснил им наши некоторые законы и правила. Они перетрухнули немного. Не знали, верно, что у нас евреев трогать табу. Приготовились к встрече "дорогих гостей" из полиции. И, по привычке, к даче взяток.

Понравился мне Виктор. Он оказался программистом. Хотя мне всё казалось, не знаю почему, по его жестам ли, по глазам, — не знаю, что он связан с криминалом. Но нет, — я проверил по своим каналам: чист. Позже чаще сталкиваясь с русскими, я обратил внимание, что почти все они производят подобное впечатление, будучи самых разных профессий. У всех криминальный отпечаток во всём, но не уровня уличной шпаны, а какого-то более высокого, интеллектуального, даже религиозного, как это не странно звучит, — криминала.

Позже мой управляющий предложил герру Теслофф, ввиду большого наплыва переселенцев из бывшего СССР, подработку переводчиком, консультантом и переговорщиком в одном лице за хорошую плату. Я одобрил предложение. Но он отказался от денег. Ему, мол, хватает и с основной работы, а помогать он готов и бесплатно. Я всё-таки надоумил управляющего поставить на крыше дома личный шезлонг и столик для герра Теслофф.

Я к чему говорю: простые немцы мало знали русских. И питали свой мозг разными химерами, пока они не стали жить с ними рядом. А пожив, начали их отличать от других эмигрантов. Начали относиться с уважением и ставить порой выше себя в общественной иерархии, хотя и не отдавая себе отчета в том.

А как же иначе считать? Если всё чаще и чаще бежишь к русскому за консультацией. Поначалу на счет новых эмигрантов в районе. А потом и по всяким другим поводам. В итоге, ловишь себя на мысли, что приходишь поговорить просто — "за жизнь", как говорят русские. А в общении с согражданами уже всё чаще замечаешь их отклонения в мотивациях. Вдруг яснее ложь и отчетливей поступки. Замечаешь, то, что было ранее покрыто каким-то флёром…

Одному моему водителю жаловались родственники из маленького баварского городка. У них в городке было несколько семей торговцев. Из поколения в поколение, каждая семья занималась своим узким торговым делом. И вот приехала семья из русского Оренбурга. Семья оказалась большая. И через пять лет, вся розничная и мелкооптовая торговля города оказалась в их руках. У них были низкие цены. У них были товарные кредиты. У них был какой-то невообразимый для местных бартер. Попутно они очистили город и округу от всякого хлама и вывезли его в Россию. А родовитые торговые семьи разорились. Старики ноют на верандах в креслах — качалках, а молодые работают у русских приказчиками.

Конечно, мусора среди переселенцев хватает, но они, не прижившись, возвращаются обратно в Россию, не в пример албанцам и туркам. Эти, потеряв работу, не вернуться на родину, — лучше здесь будут побираться, да воровать по-мелкому, увеличивать криминогенный фон. Но, в любом случае, большинство из них не желает знать, ни язык, ни культуру нашу, ни законы. Организуют свои государства в государстве, куда наша полиция и не сунется.

Не скажу ни чего плохого по этому счету о Турках, но я ни разу не видел работающего Албанца. Нет, статистику я видел. Я говорю, — я не видел своими глазами Албанца ковыряющего землю лопатой или машущего по асфальту метлой.

А наша полиция, — это феноменально! — в кои веки, со времен Веймарской Республики начала брать взятки! Я говорю о мелочах, но это фон, это то, что влияет на обыкновенного немецкого обывателя посильнее газетных статей. Обыватель живет в этом.

Но помимо уличной преступности, есть серьезные люди, которые умеют и хотят крупно работать.

Помню первые волны с Востока. Несло в Германию всякую пену. Вал велосипедных угонов с парковок и мелких краж в магазинах. Да что краж! Просто заходили эти "туристы" в магазин самообслуживания всей галдящей семейкой. Сгребали с полок всё, до чего дотягивались. Запихивали в огромные мешки на глазах онемевших продавцов. И всей оравой отбывали в неизвестном направлении.

Когда я начал вести некоторые дела с русскими криминальными боссами, я одному из них, очень мною уважаемому, — извини, Джордж, я без имён, посетовал на такое безобразие на наших улицах. Мол, и вам ущерб — с вашим-то акцентом.

С вашей, мол, фамилией скоро и на порог пускать не будут. Тот аж позеленел, но ничего не сказал. И, как-то, звонок.

Приглашает он меня проехаться в Польшу, по делам. Едим. Его девушка меня развлекает. Доезжаем до польско-белорусской границы, сворачиваем в лес.

Там большегрузный "Мерседес", из него выгоняют толпу — мужчины, женщины подростки. Его люди строят их вряд — пинками, затрещинами. Выходит парень с автоматом, что-то на русском кричит и, стволом, так, поводит. Весь строй с белыми лицами опускается на колени. Я сам обомлел, у меня сердце приостановилось.

Вот, думаю, сейчас увижу кино из жизни белорусских партизан: с пытками и массовым расстрелом.

Тут выходит мой друг, русский криминальный босс, и держит речь перед коленопреклоненными соплеменниками, на русском. Во время речи пару раз доходчиво рукой указывает в сторону Германии и в сторону Белорусской границы. После чего к этим страдальцам подходят два парня. Происходит следующая процедура: первый парень пинает человека на коленях. Очень сильно — те пополам сгибались. А следующий парень совал одной рукой паспорт, а другой давал затрещину. И так без различий: мужчина, женщина, подросток. Далее, по одной короткой команде, вся толпа загрузилась в машину, — уже без тычков и прочего понукания. Машина отбыла в сторону пропускного пункта.

Подошел русский босс и объяснил, что это была показательная акция для "расейских бродяг". Теперь они предупреждены: еще раз их фамилия мелькнет в списках пересекших германскую границу, или их рожа засветится на любой немецкой улице — они останутся в Германии на веки. Так же, заверил босс, его люди, и он просил в этом содействовать, будут теперь отслеживать всех русских, попавшихся в полицейские участки. Эту "шантрапу" он обещал брать под залог на поруки и учить по своему. Снабжать билетом на ближайший поезд и отправлять на родину. Где их уже будет ждать, с его слов: "местная братва с отчётом о проделанной работе в заграничной командировке".

Вот так. Реально: они контролировали свою мелочь несколько лет строго. Сегодня в этом просто нет нужды, — всё самоорганизовалось. Дела идут, идут хорошо, даже более чем. Дела разные: средние, крупные, очень крупные. Дела на постоянной основе, с гарантированным сбытом и потоком, сравнимым с конвейерным производством. Но главное — всё тихо и без лишнего внимания прессы. Каждый давит своих клопов.

Вы думаете, я разговаривал только с русскими? Напрасно, — я ответственный гражданин своей страны и интересы общества мне не чужды. Я обращался к туркам, по поводу неприятностей со стороны представителей их диаспоры.

Мне сочувствовали и уверяли, что всё ради меня сделают. Достанут с неба свой полумесяц и порубят им своих нечестивцев. В итоге — ничего. Обращаюсь опять. Такие же горячие уверения. Третий раз, четвертый… я устал. А тут, кстати, заварушка какая-то, с межнациональным привкусом. Ну, я и поддул на угольки… В турецком квартале сгорело несколько домов. Об этом газетчики писали, возмущались. Политкорректность им в сраку! А забыли упомянуть, что в одном доме было подпольное казино, в другом бордель с несовершеннолетними, а в третьем убежище для нелегалов.

— А с Албанцами?

— Я разговаривал. Один раз. Вернее, — пытался разговаривать. Меня не дослушали. Плюнули в лицо. Натурально. Большим грязным харчком жеваного табака, под названием "Нас Вай". И заржали. Очень тяжело с ними работать.

— А с русскими, значит, легко.

— Как тебе объяснить… Я с русскими не работаю, — увидев недоуменную, столь противоречивыми словами, физиономию "Джорджа", Йенс, довольный, усмехнулся. — Я с ними только общаюсь. Я имею в виду боссов из самой России. Разговариваю с ними на какие-то общие, часто очень простые темы: рыбалка, охота, вообще, — природа. Или на очень возвышенные темы — зло и добро, истина и ложь, смерть и жизнь… А потом в контору прибегает мальчик из местных и приносит проект какого-нибудь контракта или устава совместного предприятия.

А работаю я с немцами. "Русские", саксонские. Они все немцы — граждане моей страны. А если это дела чужие и у меня с кем-нибудь конфликт интересов, и пусть я знаю, что работают они на Россию или с Россией, и там почти сплошь русские немцы. На встречу со мной обязательно придет какой-нибудь старый, местный, чисто германский ворюга. А может даже и мой приятель, бывший сокамерник.

Мы с русскими все более и более переплетаемся. И вот, что я тебе скажу, они, и, может быть поляки с чехами, единственные наши преданные союзники в будущем. Наплывает волна, восточного криминала. Албанцы — их передовой отряд. А для них многое, что мы считаем за преступления — и, совершая их, сознательно идем на нарушение закона — просто ерунда. Для них это может и вовсе не преступления.

Тем более они относятся к Германии как к завоеванной стране. Конечно, они не могут, вообще обходится без местных. Люди же, слабы и алчны, вне зависимости от национальности. Находятся и среди немцев уроды. Но "Муслимы", купив их однажды, держат за яйца, имея компромат, специально замарав своих немецких подельников в чем-либо чрезвычайно гадком и жутком.

В каждом уважающем себя национальном государстве должна быть своя национальная криминальная среда. Если возобладает среда иной национальности, то будет страна на положении взятого штурмом города.

В итоге, корректируется общественная мораль. Строжают законы. А там, глядишь, из небытия вернулись "наци". И снова, — тоталитаризм. А нас — кого в лагеря, а кого и к стенке. Мне это надо? Вам, американцам, это надо? Хотя здесь вы нам ни чем не поможете. Это вам не от красных ракетами отмахиваться. Что, пришлете к нам дивизию нью-йоркских "мафиози" в роли миротворцев? Так их косовары, если на колья не посадят, то нагрузят мулами. И будут ваши мафиози радостно таскать в Америку наркоту, а в Германию оружие. Ловить свой профит. И да усралась она им, эта Германия.

— А почему вы не эвакуируете ваши военные базы? — Вошел в беседу Фридрих, — границы НАТО давно отодвинулись далеко на восток, так и отводите туда войска, ближе к границе.

— Если официально, то сами немцы против. Психическая зависимость. Синдром беззащитного ребенка без союзнического присутствия. А также безработица в районах дислоцирования воинских подразделений. В случае их вывода пострадает экономика, пострадают рядовые граждане…

— Но тогда, почему бы, для укрепления дружбы между народами Объединенной Европы, не поступить сообразно: Английские, Голландские и Французские контингенты в Германии, а Германские в Англии, Голландии, Франции?…

— Возможен обратный эффект, памятуя итоги второй мировой войны… не контролируемая реакция малообразованного населения…

— Чушь! Что, вы до сих пор нас боитесь?! — Выпалил Фридрих и, припомнив давеча прочитанную статью, добавил, — Германия всегда, со времен раннего средневековья была Всеевропейским полем боя. Немцы устали быть всегдашними заложниками ожидания очередного столкновения сил Запада и Востока на своей земле. Мы не хотим быть полем боя. Вот, Польша сама просилась в НАТО, землю лапами рыла. Отодвиньте туда войска, и переместится точка столкновения, переместится "поле боя"…

— Считалось же — за кем поле боя, за тем победа. Ваши войска в Германии — значит, поле боя ваше? Напрасно. Вполне возможно из под вас скоро выдернут само поле. — Неожиданно поддержал всплеск Фридриха Йенс. — Вам, что, хочется как в Ираке? Сидеть в бронированных банках бункеров и контролировать территорию в пределах видимости через пулеметный прицел? Я не о немцах — другие ковриком из под вас землю выдернут, и…. — Йенса отвлек трезвон сотового телефона, коротко выслушав отключился. — Хватит геополитики, господа. Фридрих услуга тебе будет стоить… — и Йенс назвал довольно крупную сумму, добавив, — с этих уродцев надо брать по-полной. Если научились читать — пусть учатся ценить саму возможность читать.

Нам пора, Фридрих, мой друг хотел посетить несколько ночных заведений…

Фридрих несколько замешкался, но пересиливая стыд, пробурчал:

— Так, что хотел сказать мне Ваня?

— Да!…Наверное, он видел будущее и рассказал тебе о нём. — Сказал, задумчиво, Йенс, уже в плаще и с зонтом в руке — Но, что бы избежать вариативности, я посоветовал бы тебе кончить этого Албанца, сознательно и быстрей… Извини, — точно в срок. Я предупрежу Майера, что бы он тебе посодействовал.

И два старых соратника по торговле краденным с американских баз оружием, а также по снабжению янки гашишем и опием, удалились из ресторана чуть ли не в обнимку. А Фридрих поспешил домой. Предстояло четкое немецкое планирование ближайшего будущего и важные звонки.

……………………………………….

Майер и Компания — была частным охранным предприятием, но своим людям оказывало услуги и более широкого профиля. Нет, не убийства, что вы! Но ведь и помимо непосредственного нажатия на курок, есть уйма рутинной деятельности по обеспечению конечного результата. Об убийствах правильные люди не говорят, а лишь вздыхают, находясь в нужном месте. Жалуются на жизнь в разговорах с самим собой, по забывчивости, вслух. А вечером — звонок, — незнакомый дяденька предлагает устранить жизненные проблемы за достойную плату. Поэтому Фридрих совершил необходимый ритуал, заехав по пути домой в неприметный маленький бар.

……………………………..

Подъехав к своему уютному домику в пригороде, Фридрих увидел "Фольксваген" друга Гюнтера.

Их дружба, начавшись в дошкольном детстве, перетекла в школьную, где перемешалась с девочками, "неудами", и "проказами". Всегда совместными, по мере взросления, всё ближе и ближе подходивших к границам закона. И вот однажды, незаметно его пересекшие. Фридрих, взял всё на себя и вкусил тюремного хлеба.

А друг Гюнтер, враз обретя примерное поведение, двинулся дальше по жизни стезей "отличника". После школы сыграл роль "образцового солдата". А после армии ему удались роли "примерного семьянина" и "бескомпромиссного блюстителя закона". Фридрих же с тех, так и не покинул уголовного сокрытого мира. Он, хотя и приобрёл юридическое образование и получил лицензию адвоката, практиковал исключительно со своими криминальными партнерами, либо по их доверенности.

Кто-то подумает, что дороги друзей разошлись и ныне для них понятие "друг" лишь в скобках, а в реальности они непримиримые враги? Нет, нисколько! Их дружба только крепла, и давно превзошла братское родство, по уровню взаимодоверия и понимания. А уж тайн меж ними никогда не было.

Парадоксально и противоестественно — столь тесная связь уголовника и полицейского?

Конечно да, что возмутительно для людей мелких и больных самой мерзкой — "праведной" ложью.

Их неизбежно должны были развести конфликты интересов?

Должны были, но лишь обогатили духовно и материально.

Пользовались ли они знаниями друг друга в профессиональной деятельности?

Всегда.

Но, не афишируя, и скрупулезно не подставляя друг друга.

С первых опытов самоанализа Фридрих установил за собой какой-то рок ущербности, неполности бытия. И оттого многое неуютное и просто страшное, что случалось с ним в жизни, воспринимал со вздохом, как должное. Он никогда не видел отца, даже нередкие любовники матери были лишь мелькавшими спинами по лестнице наверх к маминой спальне.

Одинокость был его удел, если бы в соседний дом не поселилась большая семья.

Семья Гюнтера была не просто полной. А сверхполной: кроме папы и мамы, старших брата и сестры, с ними жили две бабушки. Еще один дедушка и один дядюшка, старше дедушки. А также сестра отца в инвалидной коляске. Плюс к тому кошки бабушек и собаки дядюшки. Наконец, канарейка и старый попугай, транслировавший радиопередачи времен рейха.

Вы думаете, Гюнтер был счастлив? Так считал Фридрих. Но Гюнтер тоже был одинок. Его одинокость была округлой, — он был лишним в семье. В семье, бурлящей насыщенной жизнью, из которой он просто выталкивался стихией самовозпроизводящейся толчеи.

Одиночество же Фридриха зияло глубокой впадиной, где в темноте, у самого дна, гуляло неизбывное эхо недостатка себя.

Его одиночество вакуумом втягивало в себя всё. Все мельчайшие впечатления жизни за окном, которая за стеклом казалась жизнью инопланетного мира. Мать допоздна работала, а дома у них не было ни телевизора, ни сиделки. Её роль исполняла соседка, по нескольку раз на дню заходившая в дом, — присмотреть и покормить.

И вот однажды, Фридрих привычно сидел у окна. За окном лишь край тихой улочки да угол дома. Да старый, но хилый дуб, и более ничего. Фридрих безумно пялился в эту щель мира и впитывал серость дня. Опустив глаза на подоконник, Фридрих приметил заблудившегося муравья и встретил его как гостя. И уже готов был вручить муравьишке свою безграничную тоску и наречь Другом, как от беседы с туповатым муравьем его отвлекло Явление.

К крыльцу дома подкатился хмурый мальчик. Беспрестанно трущий шмыгающий нос и злобно оглядывающийся назад. Это был Гюнтер. И он тоже был одинок.

И тут случилось неизбежное. Простая магия душ. Одиночество Гюнтера просто притянулось, всосалось бездной одиночества Фридриха. Вкатилось в него. Уютно там обустроилось. И исчезло навеки.

С тех пор так и повелось: Гюнтер проводил у Фридриха времени больше чем дома, а в школьные годы дневал и ночевал неделями, забегая в родительскую обитель исключительно с одной целью, — утащить, что-нибудь, пожрать, и чтоб как можно больше. Чем, кажется, и родители Гюнтера, и мать Фридриха были только удовлетворены.

Вот и сейчас, взрослый, и уважаемый Гюнтер, давно приучивший своих жену и детей воспринимать его появление в семейном кругу как событие высшего порядка, уровня сошествия святого духа, отдыхал, развалившись на диване в гостиной дома Фридриха, одним полуоткрытым глазом отслеживая картинки, мелькавшие в телевизоре, на автомате листая пультом каналы.

Фридрих молча забрал пульт, выключил телевизор и принялся, расхаживая вперед назад перед диваном с возлежащим Гюнтером, повествовать о событиях своего насыщенного дня. Он закончил тем, что Йенс ненавязчиво порекомендовал убить албанского Цыгана.

И только после этой информации Гюнтер изменил позу. Он сел. Потом жестоко натерев уши, встал и молча, прошел на кухню, где загремел кофейником. Вернувшись, минут через двадцать, с первого же, произнесенного за вечер слова сразу выдал план действий на ближайшие три дня.

План, не требующий ни дополнений, ни пояснений.

В этот план были вписаны как полицейские Гюнтера так и частные детективы Майера. В плане учитывался "Немецкий Ваня", Йенс, документация с американской базы и даже авторитеты Албанских и Турецких общин, со своим мнением и бойцами. Правда, он сам добавил, что может статься, своих людей Гюнтер будет контролировать лишь по телефону, пока не случится чего-либо чрезвычайного, выпадающего из плана. Дело в том, что прилетают из Штатов агенты ФБР и Гюнтер как ответственный работник Интерпола назначен у них "поводырем". Как они разгребут свои дела, связанные с каким-то сбрендившим и сбежавшим Цэрэушником, он не знает.

Но главное, — ликвидировать Албанца Фридрих должен будет сам. Это его фатум.

………………

Гюнтер носился по Берлину и окрестностям с американскими "гостями" — Питером и Эндрю. Но ребята, которым он перепоручил проблемы Фридриха, работали четко и без лишних неудобных вопросов. Они и знать не знали — работники полиции! — что содействуют в запланированном убийстве. Они следили за албанцами Цыгана, и все шло по плану.

Но вдруг опера сообщают, что вместе с ящиками албанцы загружают тело мужчины. Гюнтер тут же набрал Фридриха. Тот не ответил. Перезвонил своим бойцам: "следите, не отпускайте, там мой человек! Проследите куда доставят тело!" Тут же отзвонится спецназу. Приказал приготовиться к выезду по тревоге, и ждать. Будет штурм албанского логова и освобождение заложника. Хватит играться с этими ублюдками!

Но через десять минут один из ребят сообщил, что у них ЧП. В них въехал груженный фруктами минивэн. Что он сам ранен, а напарник без сознания. Водитель — нарушитеь выскочил из разбитой машины и драпанул в ближайший переулок.

Всё.

Где друг детства Фридрих, жив он или уже мертв — теперь Гюнтеру не узнать.

……………………………

До этого, действуя согласно плану, Фридрих, приехал передавать документы и чертыхался вслух. Документов было 160 килограмм! На счет чего он выразил Албанцу свое крайнее не удовольствие. Мол, зная он заранее, сколько будет веса в тех документах, прибавил бы цену за рабский труд или, по крайней мере, перенес место передачи на известную точку за городом. Пусть далеко, но надежно, не на глазах всего Берлина.

Если по плану, — передав документы, он отъезжал в сторону, а за Цыганом двинулся бы хвост из коллег Гюнтера. Потом он, матерясь, позвонил бы Цыгану и сказал, что забыл прихватить еще один ящик, и назначил бы встречу опять в кафе. Албанец поехал бы назад, а тут, теперь уже ребята Майера, отсекли бы его возможных сопровождающих, а Фриззи, встретив Цыгана на полдороги по тропинке через сквер, вколол бы ему цианида. И щелкнул бы сотовым фотоснимок для Вани.

После возвращения Фридриха в кафе, Гюнтер дал бы команду "фас!" И специальный отряд полиции взял бы засветившуюся базу албанцев. И всё — конец.

……………………………..

Но вышло несколько иначе. То есть совсем иначе. При передаче ящиков с документами, Фриззи треснули по черепу, и он очнулся уже в каком-то полуподвале с элементами заводского оборудования. Лежащий на полу. По пояс голый и с руками в наручниках за спиной… Видение сбывалось.

Ему привязали за наручники веревку. Перекинули её через балку и потянули. Фридрих застонал, успел перейти из положения "на боку, лёжа" в положение "на коленях, стоя", но окончательно подняться не успел. Один из палачей так рванул веревку, что руки вывернулись в суставах. Фридрих взвыл, подпрыгивая на коленках. Тут завели какого-то молодого парня в разодранной желтой куртке и подбитым лицом.

— Ты узнаешь его, Немец? — вопросил с чудовищным выговором второй палач.

Фридрих замотал отрицательно головой, продолжая выть.

— Он стоял на углу. Он делал фото нас! — Кричал экзекутор, потрясая перед лицом Фридриха сотовым. Фридрих продолжал выть и мотать головой. — Он для тебя? Он твой? Кто он? Он не твой? — каждый из этих вопросов сопровождался подергиванием. И так, до упора натянутой веревки. Фридриху казалось, что в следующий миг он упадет, разбивая лицо о бетонный пол. А руки так и останутся висеть — на веревке.

"И пусть весят, пусть оторванные. Только б не эта невыносимая боль!" — мелькало в голове.

— Тратр, Агайынды! Он не знает его. — Фридрих не видел, но это был голос Цыгана, — Дорогой Фридрих, неужели ты стал подданным Опийного Царства? Или в этом шприце что-то другое?

И албанец покрутил шприцем перед его лицом. Тем, что похитители изъяли из коробочки в его кармане. В нём был цианид, а не доза морфия.

— Ай, ай, но ставим суетное. Ты мне лучше поведай, кто тебе достал эти бумаги? Моим родственникам очень хочется познакомиться с этим человеком. Протрите ему глаза, он меня не видит, — глаза Фридриха были залиты потом.

— Посмотри на меня, Фридрих, я не желаю тебе зла. Познакомь меня с этим человеком, и ты не представляешь, какая денежная пойдет у нас работа, Фридрих, какие комиссионные ты будешь получать! — Ослабили веревки и, Фридрих уже только подвывал, но теперь от счастья исчезновения боли, елозя лицом по холодному полу. Его оторвали от пола, но оставили стоять на коленях с руками в наручниках за спиной. Видно благодушные порывы Цыгана были строго лимитированы. По взмаху руки перед ним поставили потрёпанного парнишку в желтой куртке.

— Так ты не знаешь его?

— Нет?

— И, значит, тебе он не нужен?

Фридрих, не ожидая ничего плохого, успокоено пожал плечами.

— И нам тоже — не нужен.

С этими словами Цыган повернулся к пареньку и неизвестно откуда взявшимся большим, хищно изогнутым ножом взрезал парня от паха до самой грудной клетки.

Глаза паренька вылезли из орбит. Изо рта вырвался неопределенный звук: "Хе-е". Цыган, схватив его за шиворот. Силой пихнул в сторону стоящего на коленях Фридриха. На того обрушился фонтан крови и кишок. Мозг Фридриха обдало безумием. Красная пелена застлала глаза. В нос шибанул отвратительный запах бойни, ужасный и дикий.

Когда пелена рассеялась, перед ним медленно опустилось тело паренька. Опустилось и встало на колени. На Фридриха смотрело бледное лицо, с расширенными мертвыми глазами, и почему-то, беззвучно шевелящимся ртом.

"Мертвец? Или еще нет? Молодой Мертвец. Или еще нет?" — кто-то упорно размышлял в голове у Фридриха.

И Фридрих заорал.

Фридрих больше ничего не видел. Фридрих больше ничего не замечал.

Он не заметил, как в подвал ворвались люди. Не слышал, как началась стрельба. Не заметил он, как ему расстегнули наручники. Как подняли с колен, заботливо укрыли чужой курткой. Отвели и усадили в какой-то фургон. Оттерли лицо и грудь от чужой крови и содержания кишок. Дали что-то выпить.

Он не чувствовал ничего. Ему продолжало казаться, что он всё еще орет во все легкие. Освобождая их до остатка, до дна.