"Кому бесславие, кому бессмертие" - читать интересную книгу автора (Острецов Леонид Анатольевич)

Глава 7

Антон ехал в Берлин, думая о том, что судьба, инспирировав эту странную поездку, все так же продолжает участвовать в его жизни. Странную, потому что планы Эльзы и Шторера (или людей, которые стоят за ними) так или иначе сошлись именно на нем одном — маленьком человеке из рижского пропагандистского отдела.

Антон был несказанно рад тому, что ему удалось нарушить свой устоявшийся жизненный порядок. Действительно: пребывание в Риге можно было назвать не иначе как «жизненный порядок», но не самой жизнью. Несмотря на поднимающее дух служение русской освободительной идее, жизнь Антона все так же оставалась пронизана туманной неопределенностью. Что будет завтра? Что будет через год? Как закончится война и сможет ли Русское Освободительное Движение набрать силу, дабы увлечь за собой всех, ожидающих перемен, русских людей, в том числе и его самого?

Антон не знал ответов на все эти вопросы, а его собственные прогнозы не были оптимистичными. Поэтому сейчас под стук колес он радовался, что судьба предоставила ему возможность хоть как-то более или менее самостоятельно направлять течение своей жизни.

Он ехал в купе один. Отоспавшись ночью, полдня смотрел в окно, любуясь прорисованными польскими пейзажами и маленькими уютными городками с пестрыми черепичными крышами.

Когда Варшава и Познань остались позади, у Антона неожиданно появилась мысль: «А почему бы ему, пока поезд не пересек границу Германии, не выйти на какой-нибудь станции? Плюнуть на эту искусственную жизнь, на все поручения и отправиться на юг, через Чехословакию и Австрию, в Швейцарию или Лилиану на поиски Жанны? Может, это своего рода шанс, который стоит обдумать, пока он еще находится в подвешенном состоянии на пути между Ригой и Берлином?» Антон вдруг быстро зарядился этой неожиданной идеей. Она все больше привлекала его своей простотой, надеждой и истинной, желанной целью…

Поезд остановился на какой-то маленькой станции, но буквально через пару минут тронулся снова. Дверь открылась, и проводник впустил в купе полного круглолицего человека с большим тяжелым саквояжем в руке. Ему было лет пятьдесят на вид. Лицо его вспотело и раскраснелось, видимо, от спешки на поезд. Он бросил саквояж на сиденье и устало плюхнулся рядом.

— Меня зовут Густав Эккель, — тут же представился он довольно приветливым тоном и, достав из кармана расческу, зачесал назад редкие взмокшие волосы. — Бежал к поезду — чуть успел!

Антон вынужден был заставить себя улыбнуться и в свою очередь представиться.

— Еду до Франкфурта, — сообщил попутчик, явно желая завести разговор. — А вы?

— А как скоро до Франкфурта? — ответил Антон вопросом.

— Скоро. Не более часа, без остановок, по прямой.

— Значит, следующая станция уже на территории Германии? — разочарованно спросил Антон.

— Сейчас вся Европа — территория Германии, — со вздохом ответил попутчик и снял пальто. — Только мне, как ни странно, это положение вещей не так уж и нравится.

— Да? — удивился Антон. — А вы не боитесь излагать свое мнение первому встречному?

— Вы намекаете, что вы из гестапо? — смело воскликнул Эккель. — Так я вижу, что вы не из гестапо. Вы вообще не военный человек.

— А кто же я, по-вашему? — спросил Антон.

— Какой-нибудь чиновник или ученый. Угадал?

— Угадали, — с улыбкой ответил Антон. — Я ученый.

— Вот! — удовлетворенно сказал Эккель. — Вы ученый, и вы — немец, несмотря на ваш странный акцент. Вы из Пруссии?

— Возможно. А вы, простите, разве не немец? — с иронией спросил Антон.

— Я? Ни в коем случае! Я — австриец!

— А… Но разве в этом большая разница? Фюрер тоже австриец…

— Не надо сравнений, — помахал Эккель пальцем. — Разница большая! — вызывающе произнес он. — Вы, немцы, мало едите, стараясь строить из себя потомственных аристократов, невзирая на происхождение, — прозвучал неожиданный ответ. — А мы, австрийцы, едим много и сытно и никого из себя не изображаем, а честно занимаемся своим делом!

С этими словами он открыл саквояж и стал выкладывать на столик съестные припасы.

— Прошу! Хлеб, шпик, овощи, сыр и «Божоле», — закончил он комментарий. — Лично я предпочитаю «Божоле», и мне плевать, что немцы ненавидят французов. Надеюсь и вы, господин Берг, не откажете мне составить компанию.

— Пожалуй, австрийцы действительно отличаются от немцев в лучшую сторону, — произнес Антон, глядя на все это простое деревенское изобилие.

— А я что говорил! — воскликнул Эккель и разлил вино по стаканам. — За знакомство!

— За знакомство, — вторил за ним Антон.

— А если серьезно, то именно за то, что вся Европа стала одной больной Германией, я и не люблю вас, немцев, — сказал он, отрезая кусок сала. — Причем я говорю не в политическом смысле, а в экономическом. На политику мне плевать! Последствия ваших политических ошибок и войн вам же и придется расхлебывать. А последствия ваших экономических безобразий расхлебывать приходится нам — австрийцам, чехам, румынам и всем остальным.

— Пожалуй, я понимаю вас, — сочувственно произнес Антон.

— Откуда вы что понимаете?! Вы же ученый. Это может понять промышленник, предприниматель или торговец, как я.

— Так вы коммерсант?

— Да! — с гордостью ответил он. — Это я кормлю вас, немцев, сыром, мясом и пою вином. А заодно чехов, румынов, лилианцев, французов и кого-то еще… не помню. Моя фирма — «Эккель и сыновья» мне досталась от отца еще в двадцать восьмом году. У нас было двадцать пять филиалов по Европе и отлично налаженные торговые связи до тех пор, пока вы, немцы, не перекроили все на свой лад. Теперь я вынужден содержать около сорока филиалов, но это все равно неспособно улучшить положение. Нам — предпринимателям и коммерсантам — обещали единое экономическое пространство и низкие налоги, а реально мы получили экономический бардак, растущие поборы, диктат ваших тупых гауляйтеров и недоверие европейских крестьян, когда они слышат немецкую речь. А австрийцы, к сожалению, говорят на немецком. Выпьем!

— Благодарю.

— Вот так, дорогой мой друг, — заключил Эккель. — Я рад, что вы не обижаетесь на меня. Конечно, говоря о немцах, я прежде всего имею в виду ваших мудрецов из министерств, которым доверили работу по перекройке Европы. Кстати, а вы-то сами куда направляетесь, господин Берг? — спохватился он. — Вы проигнорировали мой вопрос в самом начале нашего знакомства.

— В Берлин, — ответил Антон. — По научным делам. Я занимаюсь историей в одном образовательном учреждении.

— Слава богу, что вы едете не в министерство экономики, — рассмеялся Эккель. — Выпьем!

Они выпили в очередной раз, когда за дверью раздался голос проводника:

— Франкфурт! Через тринадцать минут подъезжаем к Франкфурту!

Собравшись, Эккель достал из бумажника визитную карточку и протянул ее Антону.

— Здесь адрес моей берлинской конторы и телефон, — сказал он. — Решите погостить у меня — выпью с вами с удовольствием.

Берлин — серая каменная глыба с белыми прорисованными прожилками мокрого снега, который осел на карнизах и подоконниках домов, на крышах автомобилей и тротуарах. Столица рейха встретила Антона снежной сыростью и сильным порывистым ветром. На вокзале он сел в такси и попросил доставить его на улицу Кибитц Вег, где располагался штаб генерала Власова. Антон сразу же решил ехать туда, уверенный, что Власов обязательно примет его.

Рассматривая город из забрызганного грязью окна автомобиля, Антон отмечал, что немецкая столица явно отличается от Риги не только размерами, архитектурой и широкими улицами, но и настроением. Величественный Берлин был сер и мрачен. Съежившиеся прохожие семенили по тротуарам, прикрываясь от ветра черными шапками зонтов. На перекрестках было много полицейских патрулей. Кое-где машина останавливалась в заторах — ей приходилось объезжать завалы от разрушенных зданий, пострадавших от налетов английской авиации. Здесь, в сердце рейха, как ни странно, более явственно чувствовалось дыхание войны, и Антон пожалел, что так и не рискнул сойти с поезда.

Но тяжелые ощущения остались в центре города. На Кибитц Вег тревога ушла, растворившись в рядах симпатичных ухоженных домов столичных бюргеров. Около одного из них машина остановилась, и Антон оказался перед двухэтажным особняком, очень напоминающим особняк в Риге, где он нес службу. Палисадник отделял дом от улицы, а за ним ветер раскачивал голые ветви садовых деревьев.

Антон мысленно перекрестился, взошел по ступенькам на крытое крыльцо и позвонил. Через пару минут дверь слегка отворилась, и на пороге появился крепкий молодой блондин в форме солдата РОА. На поясе у него висела кобура с пистолетом.

— Что вам угодно? — спросил он на плохом немецком языке.

— Я хотел бы увидеть генерала Власова, — ответил Антон, сжимаясь от холодного порывистого ветра.

— Генерал сейчас не может принять вас, — дежурным тоном сообщил охранник. — Как ваше имя?

— Отто фон Берг… то есть моя фамилия — Горин. Я прибыл из Риги, из отдела «Вермахт пропаганд», — сказал Антон и показал удостоверение.

— Из Риги? — оживился охранник. — Подождите минуту.

Вскоре дверь снова открылась, и перед Антоном появился уже другой человек, лет под сорок, приятной интеллигентной наружности, в штатской одежде. У него были темные волосы, внимательный выразительный взгляд и открытая улыбка.

— Вы из Риги? — спросил он уже по-русски, и в его речи явно послышался прибалтийский акцент.

— Да. Я служил у генерала Власова…

— Знаю, знаю, господин Горин, — перебил он Антона и распахнул дверь. — Прошу! Извините, что пришлось продержать вас на этом ужасном ветру. Мы вынуждены соблюдать меры предосторожности.

Антон вошел в дом и оказался в небольшом холле, в который выходили двери комнат, а также лестница, ведущая на второй этаж. Из одной комнаты доносились мужские голоса.

— Меня зовут Сергей Борисович, — представился Антону встречающий. — Я здесь вроде управляющего. Снимайте пальто и следуйте за мной. Андрей Андреевич ждет вас.

Антон разделся и вошел в просторную, светлую, скромно обставленную гостиную с белыми стенами. За большим столом, над которым огромным барабаном висел круглый коричневый абажур, сидели три человека. Один из них — Андрей Андреевич Власов — всем, корпусом развернулся на стуле в его сторону.

— А-а… Горин! — неожиданно приветливо воскликнул он своим сочным басом. — Рад снова видеть тебя, дружище! Давай, давай, проходи!

Антон даже удивился такой теплой реакции генерала на его появление и смущенно улыбнулся.

Власов привстал с места, пожал Антону руку и предложил сесть за стол, напротив себя.

— Мой лучший переводчик, Антон Горин, — представил его генерал своим собеседникам.

— Малышкин Василий Федорович, — представился один из них — человек лет под пятьдесят с улыбчивым интеллигентным лицом и умными, чуть прищуренными глазами.

— Трухин, — сухо сказал другой — более мрачного вида, узколицый, с тонкими губами и выступающим вперед массивным подбородком.

— Чего приехал? — спросил Власов. — По службе или как? Надолго ли?

— По делам рижского отдела, да и с вами, Андрей Андреевич, повидаться хотел… поговорить…

Власов пристально посмотрел на него и, выдержав паузу, сказал:

— Ладно. Поговорим. А сейчас обедать будем. Голоден небось?

— Честно говоря, не отказался бы.

— Серега! — обратился он к Сергею Борисовичу, стоявшему у входа. — Ну, скоро они там с обедом?

— Скоро, Андрей Андреевич, — ответил тот.

— Пусть хоть пока водку принесут!

Сергей Борисович удалился, а через несколько минут появился денщик с подносом. Он принес бутылку и уже разлитую по стаканам водку, хлеб да тарелку соленых огурцов.

— Выпьем за сдвиги в нашем деле! — произнес Власов и залпом осушил стакан.

Антон выпил со всеми и закусил ядреным огурцом.

— Так что вы говорили, Василий Федорович? — обратился Власов к Малышкину. — Чего вы там, говорите, Сталин понял?

— Я говорил, что, по данным нашей разведки, в Москве все же осознали, что им грозит в случае широкого подъема Русского Движения. Наши воззвания сделали свое дело. О нас много говорят советские солдаты и офицеры на передовой.

— Это хорошо, — сделал вывод Власов.

— Да, но тут есть и другая сторона, — спокойно сказал Малышкин. — Видимо, Сталин наконец-то понял, что наши планы не мелкотактические. Он понял, что наша программа подрывает всю большевистскую идеологию. Отрицательный результат состоит в том, что большевики уже начинают принимать меры против нас, пока мы тут сидим в полуподполье и…

— И не можем противопоставить им решительные военные действия, — дополнил его Трухин.

— Вот именно.

— И какие же меры предпринимают большевики? — спросил Власов.

— Они начинают компрометировать вас, Андрей Андреевич, в глазах русских людей, — ответил Малышкин. — Если раньше о вас молчали, как и о деятельности всего Русского Освободительного Движения, то теперь, как по команде, в советских газетах стали появляться сообщения о генерале-предателе и его приспешниках.

— Понятно, — мрачно проговорил генерал и снова разлил водку по стаканам. — К сожалению, пока мы можем делать только одно — улучшать работу Дабендорфа и других пропагандистских школ, — сказал он и посмотрел на Трухина.

— Только этим и занимаемся, — ответил тот. — Недавно тысячу курсантов отправили на западный фронт, в самое пекло, а следом ускоренными темпами готовим еще партию.

— Выпьем за немцев! — сказал Власов, поднимая стакан. — За этих кретинов из СС и из их идиотской партии. Чтобы господь дал им хоть немного ума, и они осознали наконец-то, что не смогут обойтись без нас.

Он выпил и, закусив, продолжил:

— Я давно понял, что большинство из них — законченные идиоты. Еще летом, когда Двингер приглашал меня со Шрикфельдом в Вену и Баварию. Тогда пришло ошеломляющее известие, что Сталин разгромил их под Курском, чем, по сути, уже решил исход войны. А эти, далекие от реального положения вещей болваны вместо того, чтобы уже думать о том, что пора им разбегаться по углам или всеми силами вооружать нас, русских, вместо этого всю поездку говорили со мной о сельском хозяйстве, об аграрной реформе в России и обсуждали сценарий фильма о примирении немцев и русских. Кстати, сценарий-то хороший был, но боже, как я устал от этой пустой болтовни! Фрейлих… Серега! Антонов! — вдруг гаркнул Власов. — Ну, где обед-то, черт возьми! А какой у них везде процветает бардак, доложу я вам, — вернулся он к теме разговора. — Бардак на фоне их хваленого немецкого порядка. Сколько должностей они напридумывали — гауляйтеры, правительственные президенты, обер-президенты, рейхскомиссары, генеральные и всякие особые там уполномоченные… Ужас! И все как бы имеют вес, и все противоречат друг другу. А главное — я никак не пойму их субординацию и разделение власти. Гиммлер, Геббельс, Борман, Геринг и кто там еще… На что влияет сам Гитлер, когда на него влияют все кому не лень — непонятно. Именно поэтому мы до сих пор топчемся на месте…

Вскоре принесли обед — ароматные русские щи и вареную картошку. Антон разомлел от горячей пищи и от водки, но все остальные за столом бодро и активно продолжали разговор. К ним присоединился Сергей Борисович Фрейлих.

— По мне, лучше при немцах, чем при большевиках, — говорил он за обедом. — Я ведь в Риге жил, когда в город вошли советские войска. Моей дочери тогда восемь лет было. Когда она пошла в школу, ей сказали, что она должна любить Сталина больше, чем своих родителей. Она со слезами на глазах меня спросила: «Это правда, папа? Но ведь я же совру, если скажу так…» Вот после этого случая я решил пойти в латышскую армию, а затем и в вермахт. Тогда многие в Латвии пошли служить добровольцами к немцам. Из двух зол, как говорится, мы выбирали меньшее.

— А я в Красной Армии с восемнадцатого года, — сказал Трухин. — Когда отца с братом арестовали, вызвали меня в ЧК и сказали: «Хочешь им помочь — бери в руки винтовку. Кровью смоешь их вину, а заодно и свое дворянское происхождение». Только это все равно не помогло. Расстреляли их. Ну а я пошел как по накатанной — Академия, Саратовский пехотный корпус, Балтийский округ… Так дослужился до начштаба Северо-Западного фронта.

— Как же вы в плен попали, будучи в такой высокой должности? — спросил Фрейлих.

— Да так же, как и я, — ответил за него Власов. — Предали отцы-командиры.

— Похоже на то, — подтвердил Трухин.

— А я в плен под Вязьмой попал, — сказал Малышкин. — Когда предложили поступить на курсы пропагандистов, пошел сразу, не задумываясь. Я на советскую власть еще с тридцать восьмого зуб имел. Меня тогда арестовали и больше года усердно выбивали признание в антисоветской деятельности. Чудом я тогда выжил. Тяжко было и обидно, а сейчас ничего — притупилось. Даже вспоминать могу.

Он говорил размеренным спокойным тоном, без всякой тени ненависти, с легкой улыбкой на лице.

Антон слушал воспоминания этих людей, которые так много тяжелого вынесли в своей жизни, и думал о том, как много им еще предстоит перенести на пути, который они выбрали для себя.

— Ну а ты, Горин, на фронт небось добровольцем ушел? — спросил Власов, вновь разливая водку.

— Да, Андрей Андреевич, добровольцем, — ответил Антон и выпил. — Иначе сидел бы сейчас где-нибудь в сибирском лагере. Я перед началом войны как раз из НКВД сбежал.

— Сбежал? — удивился Фрейлих, и Антон заметил, как на лицах собеседников к нему сразу же возник неподдельный интерес.

— Сбежал, — подтвердил Антон. — Меня тогда к следователю привели и оставили перед кабинетом ждать вызова. Но тут к нему вошли и самого забрали. А про меня забыли. Ну, я схватил со стола документы и сбежал.

— Невероятно! — произнес Малышкин. — И что же дальше?

— Скрывался. Люди добрые помогли. А потом чекисты снова на меня вышли, но я снова сбежал. А тут война. Записался добровольцем и попал под командование Андрея Андреевича.

— То-то я смотрю, тобой все наш особист интересовался, царствие ему небесное, — сказал Власов. — А ты, Горин, мне таких подробностей не рассказывал.

— Да как-то случая не представлялось.

— А что шили-то энкавэдэшники? — спросил Трухин.

— Чушь всякую. Я и сам тогда не понял, — отмахнулся Антон.

— Да… — глубокомысленно произнес Власов. — Что сделали с Россией. У нас отъявленным врагом режима или изменником родины принципиально считается каждый думающий иначе. Или просто ищут козлов отпущения. Поэтому советские люди внешне выучились соглашаться с требованиями режима. Что они думают и чувствуют — они тщательно скрывают. Это привело к известной шизофрении, что и есть одно из величайших преступлений большевистских вождей. Давайте выпьем, господа, еще раз за наше дело! — предложил он. — Другой задачи перед нами сейчас нет.

Антон опять выпил и вытер рукавом пот, выступивший» на лбу. Больше он пить не мог. Внимательный Сергей Фрейлих, видимо, заметив его состояние, предложил отдохнуть с дороги. — Ты где остановился, Горин? — спросил Власов и тут же запросто предложил: — Живи у нас. Фрейлих найдет тебе место. Найдешь, Серега?

— Найду, конечно.

— А я тебя в штаб к себе определю. Мне постоянный переводчик нужен.

С этих пор Антон поселился на вилле. Ему выделили маленькую кладовую с форточкой. Оттуда убрали вещи и бросили на широкую полку матрас с постелью. Кроме самого Власова, на вилле жил его заместитель — генерал Малышкин, их адъютанты, а также денщики, повара и охрана, которая в основном состояла из прибалтов.

Дни проходили в бездействии. Это быстро стало понятно даже Антону. Власов по утрам гулял по пустому саду, что располагался за домом, потом слушал доклады, отдавал какие-то мелкие распоряжения, анализировал по картам ход военных действий, встречался с посетителями — немецкими военными и работниками его штаба. Власову переводил сначала Фрейлих, а потом все больше Антон. Разговоры были незначительные и касались в основном прогнозов о будущем Русского Движения.

— Мы все время ждем, что что-то должно произойти, — как-то сказал Антону Сергей Фрейлих.

Он заведовал всей жизнью на вилле, но сам здесь не ночевал, так как имел свое жилье в Берлине. Как потом Антон узнал, Фрейлих был довольно преуспевающим коммерсантом и владел собственной фирмой в Риге. Он служил у Власова исключительно по идейным соображениям в отличие от тех, чья идейность совпадала с неопределенностью их жизненного положения и зависела от стечения обстоятельств.

Для разговоров с Власовым подходящего случая пока не предоставлялось, и Антон не торопил события.

На третий день своего пребывания в Берлине он отправился на Викторианштрассе, 10, в штаб русских сотрудников отдела «Вермахт пропаганд», на встречу с Фридрихом Магштадтом — человеком Шторера, с которым ему приказано было держать связь.

Обстановка в штабе была удручающей и мрачной. По грязным обшарпанным помещениям с зарешеченными окнами бродили русские сотрудники, занимавшиеся знакомой Антону организационной пропагандистской работой.

К удовольствию Антона, Магштадта на месте не оказалось. Дежурный секретарь сообщил, что тот выехал из Берлина и когда появится — неизвестно. Воистину был прав Власов, когда ставил под сомнение хваленый немецкий порядок. Но Антон тому и обрадовался, что не придется что-то выдумывать и изображать видимость работы, пока не произошло конкретного разговора с Власовым.

Теперь Антон был практически предоставлен самому себе, и первое, что он решил сделать, позвонить Гюнтеру Зивергу. Звонок он совершил с виллы Власова, когда поблизости никого не было.

Услышав голос Антона, Зиверг обрадовался, или, по крайней мере, ему так показалось. Во всяком случае после недолгих размышлений он предложил встретиться в семь часов вечера в ресторанчике «Менестрель», на Ладенштрассе.

Антон доложил дежурному по канцелярии, что будет допоздна работать в русском отделе «Вермахт пропаганд», и к назначенному времени направился на встречу.

Ресторан «Менестрель» был уютным полупустым заведением со свечками на столиках и разнообразием пивного ассортимента.

Зиверг сидел один в глубине зала. Он был в штатском и выглядел более озабоченным, нежели раньше. Увидев Антона, он сдержанно махнул ему рукой, приглашая за столик.

— Рад видеть вас, Отто, — сказал он, когда Антон сел напротив. — Несмотря на наши с вами приключения в Риге, я чувствовал себя там более свободным, чем здесь. С каждым днем становится все больше дел, так что прошу простить меня, что не смог встретиться с вами раньше.

— Ну, что вы, Гюнтер, — осмелился назвать его по имени Антон. — Я понимаю, что служба всегда на первом месте.

— Прошу вас, пиво, — предложил Зиверг, подозвав официанта с подносом.

— За встречу, — произнес Антон, и они оба пригубили темного прохладного напитка.

— Какими судьбами в Берлине? — спросил Зиверг.

— По делам службы, — ответил Антон. — Мое рижское начальство поручило собрать для них кое-какую статистическую информацию. Кроме того, Власову опять понадобились мои услуги переводчика.

— Вы остаетесь в контакте с вашим генералом?

— Приходится. Я даже временно остановился у него на вилле.

— На вилле? — удивился Зиверг. — Разве он не под арестом? Ведь его отстранили от дел.

Антон понял, что взболтнул лишнего, и подтвердил:

— Да, действительно: он под домашним арестом, сидит в ожидании своей участи.

— Я слышал, что ему не долго осталось ждать. Рейхсфюреру все вокруг активно навязывают мнение о необходимости перевода Власова в состав СС.

— А как вы относитесь к этому?

— Никак, — спокойно ответил Зиверг. — Это не мое дело. У меня сейчас своих проблем более чем достаточно. Начальство требует скорых и действенных результатов по всем видам научных работ в рейхе. А результатов мало. Причем, если у физиков что-то там более или менее движется и есть надежды на кое-какие перспективы, то от гуманитариев и оккультистов реального толку, к сожалению, пока не видно.

— По моему мнению, от гуманитариев может быть толк, если к их исследованиям, конечно, подключат химиков, физиков, биологов… — сказал Антон.

— Вы правы, Отто, — согласился Зиверг. — Но пока это не очень удается. Все специалисты продолжают заниматься своими узконаправленными задачами и очень неохотно идут на контакт друг с другом, в результате чего целый ряд проектов так и остается в зачаточном состоянии.

— Видимо, большинство из них зациклились в решении своих вопросов.

— Вот именно, друг мой, вот именно. В связи с этим я не скрою, что неоднократно вспоминал вас, Отто. Знаете, я хотел бы привлечь вас к нашей работе.

— Меня? — удивился Антон, отчасти потому, что разговор неожиданно быстро поворачивал в нужное ему русло.

— Да, вас. Знаете, я верю в судьбу, которая периодически сталкивает меня с вами. Кроме того, вы спасли мне жизнь, и я никогда не забуду этого.

— Да полно вам, Гюнтер.

— Нет, это знак божий!

«Фаталист — находка для шпиона», — удовлетворенно подумал Антон и спросил:

— Но чем я могу быть полезен вам?

— У вас есть докторская степень? — спросил Зиверг.

— Была, — соврал Антон. — Только ее аннулировало НКВД. Мне кажется, я рассказывал вам об этом.

— Да, да, припоминаю. Но не в этом, конечно, дело. А дело в том, что хоть и был я изрядно выпивши тогда, в Риге, но хорошо запомнил ваше мнение по поводу наших научных целей и задач.

Антон пожал плечами, сделав вид, что плохо помнит этот разговор.

— Вы правильно сказали тогда о необходимости создания новых видов вооружений с помощью расшифровки древних знаний, — продолжил Зиверг. — Поэтому я и хочу вам предложить поработать в моем отделе, в среде тех аналитиков, что занимаются обобщением гуманитарных исследований с целью извлечения из всех этих работ рационального, так сказать, зерна, то есть выделить наиболее перспективные направления.

— Не стану скрывать, что это было бы интересно мне, — сказал Антон. — За то время, что идет война, я вынужден был постоянно заниматься чем угодно, только не своим прямым делом, к чему периодически рвется моя душа.

— Вот и прекрасно. Теперь у вас будет такая возможность.

— Что ж, я согласен. А где будет располагаться место моей новой службы? Мне не придется уезжать из Берлина?

— Это под Берлином, — ответил Зиверг. — Городок Фюстенвальд, недалеко от столицы. А почему вас волнует это?

— Дело в том, что у меня еще остаются обязанности в Русском Освободительном Движении, и я не хотел бы полностью бросать их. Тем более, как мне представляется, это может помочь и вашей работе.

— Помочь мне? Каким образом?

— Видите ли, Понтер, — размеренно проговорил Антон, решив все-таки изложить Зивергу идею, заготовленную для того, чтобы как можно плотнее войти к нему в доверие. — Еще после нашего первого разговора, когда вы жаловались на трудности, я подумал, что вам не помешала бы свежая кровь, то есть свежие мозги, не зашоренные рутинной работой.

— Именно поэтому я и приглашаю вас, Отто, — сказал Зиверг.

— Но я говорю не только о себе. По роду своей службе в «Вермахт пропаганд» я знаком со статистикой о количестве русских на территории новой Германии. Всего их порядка двенадцати миллионов! А знаете, сколько среди них ученых и научных работников? Я не говорю об иммигрантах первой волны — они и так при деле. Я имею в виду тех советских ученых, которые появились здесь за последние пять лет. На моей памяти только из Московского университета перед войной нелегально уехало в разные страны Европы несколько крупных ученых-теоретиков. Я уверен, что в рейхе, не доверяя славянам и евреям, никогда не привлекали их знания на службу. А сколько прекрасных специалистов можно найти среди сотен тысяч «остовцев», военнопленных и членов власовского движения, которые могли бы принести пользы больше, занимаясь своим непосредственным делом, нежели выполняя низкоквалифицированную работу в кочегарках и на промышленных предприятиях?

— В ваших словах есть здравая мысль, Отто, — согласился Зиверг. — Мы привлекали к себе на службу различных специалистов промышленных и технических профессий, которые успешно сейчас работают на заводах Германии, но ученых… Только, мне кажется, вы мало себе представляете, какую невероятно гигантскую работу следует провести, чтобы выбрать из этой разрозненной человеческой массы нужные нам экземпляры. А времени сейчас остается все меньше и меньше. Рейхсфюрер требует конкретных практических результатов, и его можно понять: не мне вам объяснять, что ситуация на фронтах становится критической.

— Безусловно, времени на это требуется много, — согласился Антон, — но вы опять забываете, Понтер, о месте моей нынешней службы. Дело в том, что в недрах «Вермахт пропаганд», в русском штабе, в различных его отделах и, наконец, в штабе Власова имеются списки членов РОА, в которых обозначено их образование и довоенные специальности. Кроме того, я не знаю где, но, видимо, в министерстве труда наверняка имеются аналогичные списки «остовцев», а у соответствующих служб СС — списки военнопленных. Разве не так? Я понимаю, что это кропотливый труд, но что касается кое-каких членов Движения, а также предвоенных иммигрантов — здесь я мог бы поработать и накопать хотя бы несколько десятков имен, которых вы могли бы проверить и использовать в своих целях. Смею вас заверить, что советские специалисты, как естественники, так и гуманитарии, всегда отличались высокими знаниями и талантами в своих областях. Поверьте, это я вам говорю, что называется, со знанием дела. Если мы посмотрим правде в глаза, Гюнтер, то должны признаться, что советская инженерная и техническая наука за последнее десятилетие намного опередила германскую. Мы должны признаться, что советское вооружение практически по всем видам превосходит лучшие образцы германского оружия, что во многом является причиной сегодняшних неудач вермахта. А в этом прежде всего заслуга советских ученых, многие из которых сейчас находятся здесь. Не попытаться использовать этот значимый бесхозный пласт, на мой взгляд, было бы, по меньшей мере, неразумно.

— Пожалуй, вы правы, Отто. В наших институтах работают и русские, и евреи, но это все люди, давно проживающие в Германии. Но использовать нынешних… Пожалуй, над этим стоит подумать, если, конечно, вы действительно уверены в том, что сможете за короткий срок подготовить для меня некоторые списки таких специалистов.

— Я готов поработать над этим, особенно если вы сообщите мне какие-то предпочтения.

— Пожалуйста, — сказал Зиверг. — На сегодняшний день наше ведомство интересуют гуманитарии — специалисты по иудейской истории, а также востоковеды и лингвисты. А что касается остальных, то пригодились бы все — физики, химики, биологи. А дальше надо будет смотреть их квалификацию и специализацию.

— Вам требуются востоковеды? Вы занимаетесь Тибетом?

— Вы угадали, Отто. Мне нужны специалисты по расшифровке древних сакральных текстов, поисковики-археологи и вообще аналитики, способные перевести древние знания в практическую плоскость. В подробности я посвящу вас при нашей следующей встрече, если вы не против. Давайте встретимся с вами через пару дней. Позвоните мне в пятницу, и мы договоримся о времени и месте. Я же покуда утрясу некоторые формальности и со всех сторон обмозгую ваше предложение.

— Договорились, — сказал Антон, довольный исходом разговора.

Распрощавшись с Зивергом, он зашагал по направлению к Кибитц Вег, повторяя про себя название — Фюстенвальд. Антон не сомневался, что именно в этом городке располагается штаб-квартира группы 6-Г.