"Кому бесславие, кому бессмертие" - читать интересную книгу автора (Острецов Леонид Анатольевич)

Глава 13

Сойдя с поезда, Антон в привокзальном справочном бюро узнал местонахождение бернского отделения редакции «Нейе Цюрихер Цайтунг» и сразу же отправился по этому адресу.

Берн — небольшой тихий город — своим уютом напомнил Ригу. Правда, он был более скученным и холмистым, с узкими улочками, проходящими под арками старинных зданий, ступенчатыми подъемами и спусками.

Отделение редакции располагалось на первом этаже старого трехэтажного здания. Лишь только он спросил у секретаря, как найти Георгия Брюшвейлера, в одном из ближайших кабинетов сразу же прекратился бесперебойный стук печатной машинки, и из него вышел уже немолодой, солидный человек в очках.

— Кто спрашивает меня? — с интересом спросил он, взглянув на Антона. — Вы?

— Добрый день. Меня зовут Антон Дмитриевич Горин, — представился Антон своим русским именем. — Я приехал из Праги…

— Здравствуйте. Одну секунду, — сказал Брюшвейлер и, вернувшись в комнату, произнес: — Допенатайте без меня, Хельга. Я покину вас на некоторое время.

Он появился уже в плаще и жестом указал Антону на дверь.

— Я не хотел бы вести разговоры в редакции, — пояснил он, когда они вышли на улицу. — Вы представитель КОНРа?

— Я прибыл к вам по личному поручению Андрея Андреевича Власова, — сказал Антон и протянул ему текст меморандума и письмо.

Журналист развернул бумагу и принялся читать. Антон терпеливо шел рядом, вдыхая свежий горный воздух и слушая весеннее пение птиц на ветках придорожных деревьев. Прочитав письмо, Брюшвейлер сложил бумаги и убрал их себе в карман.

— В эти критические для нас дни Андрей Андреевич очень надеется на ваши крупные связи в соответствующих кругах, — прокомментировал Антон.

— Я понимаю это, — со вздохом произнес журналист. — Только и вы должны понять, что буквально со дня на день падет Берлин, а значит, падет и Германия.

— Я понимаю это.

— Это пора понять всем. Всем нам. Я польщен доверием Андрея Андреевича Власова. Я сам родился в Москве, жил в России и потому без лишних уговоров готов сделать все, что от меня зависит, для спасения ваших соотечественников. И я уже предпринял много шагов в этом направлении, только…

— Ваши шаги оказались безрезультатными? — настороженно спросил Антон.

— Увы, — ответил Брюшвейлер. — Если хотите знать мое мнение, то о сотрудничестве КОНРа с англо-американцами говорить уже не имеет смысла. Слишком много времени упущено, и теперь у союзников масса обязательств перед Сталиным, которые они вынуждены выполнять. Я это предвидел уже тогда, когда в январе встречался с Власовым. Да, я сам обещал ему подготовить почву для переговоров с главным союзным командованием, но, увы… Мои влиятельные друзья не смогли ничего добиться, так как все решения на сегодняшний день уже приняты на самых высших уровнях.

— Но неужели ничего нельзя сделать? — воскликнул Антон. — Поймите, сейчас от любого контакта, от любого письма, от любого слова зависит судьба тысяч русских людей, борющихся за свободу!

— Верьте мне, я сделал все, что было в моих силах, — сказал Брюшвейлер. — Я, будучи одним из ведущих швейцарских журналистов, даже не смог поместить в своей газете материалы, объективно освещающие Русское Освободительное Движение. Меня тут же предупредили, что швейцарское правительство не желает обострять отношение с большевиками, в то время, когда их танки находятся на расстоянии одних суток пути от нашей границы.

Брюшвейлер остановился у каменного парапета, с которого открывался прекрасный безмятежный вид на черепичные крыши швейцарской столицы.

— Хотите сигарету? — спросил он, доставая из кармана пачку.

— Очень жаль, — ответил Антон, проигнорировав его предложение. — Власов надеется на вас.

Брюшвейлер закурил и произнес:

— Я не хотел бы ничего обещать, но единственное, о чем я мог бы еще раз поговорить с… кое с кем, так это о том, чтобы союзное командование поставило вопрос о невозможности департации пленных русских добровольцев на территорию Советского Союза. Мне думается, что это единственное и сейчас самое главное, на чем стоит сконцентрировать все совместные дипломатические усилия. По крайней мере, пребывание в английских или американских военных лагерях гарантирует жизнь и достойное отношение, так как эти страны в отличие от Советского Союза в свое время подписали Женевскую конвенцию.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Антон.

— Но я, увы, ничего не могу обещать, — еще раз повторил Брюшвейлер. — Вы должны понять меня и создавшуюся политическую обстановку, когда у них уже расставлены все точки над «и».

К дому Эккеля Антон добрался уже к вечеру в подавленном после разговора с журналистом настроении. Дверь открыла улыбчивая женщина средних лет. Прочитав записку, она кивнула головой и впустила его.

Небольшой, типичный для бернской окраины дом оказался уютным и хорошо обставленным внутри. Добротная деревянная мебель, зеленые шторы на окнах и безупречная чистота. Экономка фрау Марта провела Антона в небольшую светлую комнату, застелила постель, принесла кофе и дала второй ключ от входной двери.

— Если не трудно, господин Берг, то возвращайтесь домой до семи вечера, когда я готовлю ужин, — сказала она и, пожелав спокойной ночи, вышла из комнаты.

Антон почувствовал, что страшно устал, и сразу же лег в постель. Невероятно мягкая перина и белоснежные прохладные простыни напомнили ему далекое московское детство.

На следующий день Антон направился по адресу, который дала ему Эльза. Улицу Унтервальден он отыскал среди старых жилых кварталов в восточной части города. Он медленно шагал по покатой булыжной мостовой, пытаясь угадать, что может ожидать его в шестой квартире дома номер девять.

Отыскав на здании этот номер, Антон вошел в подъезд и, поднявшись на третий этаж, нажал кнопку звонка. Дверь долго не открывали, и он уже собрался уходить, как вдруг послышалось щелканье замка.

— Вы ко мне? — спросил высокий сухощавый брюнет лет сорока, довольно приятной наружности.

На нем был тонкий вытянутый свитер, на носу держались опущенные очки, а в руке дымилась курительная трубка.

— Этот адрес мне дала Эльза фон Вайкслер, — сказал Антон, решив, что пришло время, когда уже можно не опасаться называть имена.

— А как ваше имя?

— Отто фон Берг.

— А… Проходите.

Хозяин квартиры сразу же впустил его и пригласил в комнату.

— Давно в Берне? — спросил хозяин, указав рукой на стул. — Устали с дороги?

— Не стоит беспокоиться, — присаживаясь, ответил Антон. — Я здесь уже второй день и успел прекрасно выспаться.

— Ох, простите, я забыл представиться: Эрих Гайер.

— Очень приятно.

— Эльза вам все рассказала? — спросил он.

— Она сообщила мне этот адрес и ни слова больше. Честно говоря, я и сам не очень понимаю, зачем я здесь, — признался Антон.

— Хотите кофе? — спросил Гайер после напряженной паузы и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

Антон тем временем огляделся по сторонам. Комната, видимо, была рабочим кабинетом хозяина. Здесь находился потертый кожаный диван, большой книжный шкаф, а у окна стоял письменный стол с раскрытыми книгами и разложенными листами бумаги.

Гайер принес кофе и, подав Антону чашку, неожиданно, на чистом русском языке, спросил:

— А какое ваше русское имя?

— Отто… простите, Антон Горин. Антон Дмитриевич, — выговорил Антон, чуть не пролив на себя горячий напиток.

— Мы навели о вас всевозможные справки. Я знаю, что вы не опасны, и потому готов говорить с вами откровенно. Тем более что Эльза настойчиво просила меня все рассказать вам, незадолго… перед тем, как это случилось с ней. Вы знаете, у нее была прекрасная интуиция, и она чувствовала, что с ней это произойдет.

Они помолчали, и, с трудом поборов в себе удивление, Антон произнес:

— Со дня на день Германия капитулирует, и я надеюсь, что опасности уже остались позади.

— Это что касается гестапо, а что касается НКВД, то вы ошибаетесь… Ну ладно. Видимо, вы читали мое письмо? — спросил Гайер.

— Какое письмо?

— Письмо, адресованное Михаилу Алексеевичу Горину, бывшему сотруднику ГРУ.

— Вы?! — с трудом осмыслив услышанное, воскликнул Антон и сразу же вспомнил слова Эльзы, что по этому адресу найдет ответ на свой вопрос.

— Я, — спокойно ответил Гайер, садясь на диван. — Это я допустил такую непростительную ошибку, не проверив ваше имя и отчество. Но, согласитесь, кто мог знать, что в квартире нужного нам Горина живет его однофамилец! Я узнал это уже потом, после того как вам передали мое письмо.

— Значит, это вы…. Так вы не сами…

— Конечно, нет. Обстоятельства вынудили меня довериться другим людям, потому оно и попало к вам в почтовый ящик, а не лично в руки.

— Вы «музыкант»? — спросил Антон, вспомнив подпись на письме.

— Да, — ответил Гайер. — Я уже потом узнал, что вас забрал НКВД. Видимо, это и навредило нам… впрочем, как и вам. Но вы живы, сидите сейчас передо мной, и этот факт является некоторым оправданием для меня за те неприятности, что вам наверняка пришлось пережить.

— А кто же тогда Филин? — спросил Антон, чувствуя, что приближается к удивительной разгадке.

— Филин? — вздохнул Гайер. — Эльза Вайкслер — Лиза Бессонова, сотрудник ГРУ, резидент советской разведки.

— Это невероятно!

Услышанное оказалось для Антона еще большим шоком. Эльза Вайкслер — Филин?! Тот самый Филин, которого Антон задался целью отыскать и предупредить об опасности?!

— Насколько я знаю, вы сами стремились найти ответы на эти вопросы, — сказал Сергей. — Эльза, познакомившись с вами в Риге и узнав вашу фамилию, сначала, конечно, не придала этому факту никакого значения, пока вы не спросили ее о радиопеленге в районе Фюстенвальда, откуда вел свои передачи наш сотрудник. Это был верный путь выйти на след Филина для немецкой контрразведки, но не для вас — любопытствующего субъекта, не отдающего себе отчет о невероятной опасности. То, что с вами произошло, просто мистика.

— Я действительно потрясен, — выговорил Антон.

— Мы тоже были потрясены, когда сопоставили факты. Тем более что именно о мистике и оккультизме мы так настойчиво сообщали в центр. Впрочем… главное в наших донесениях было даже не это, а то, что с помощью подобных знаний немцы разрабатывают новые виды разнообразного секретного оружия. Если бы не своевременное подтверждение этих фактов из других разведисточников, я бы сейчас, наверное, не разговаривал с вами. Впрочем, вы все знаете из письма, и я не буду вдаваться в подробности. Я и не говорил бы вам ничего, если бы не знал вашего нынешнего положения. Вы ведь не собираетесь после войны вернуться на родину?

— На родине меня ждет смерть.

— Меня тоже, — сказал Гайер. — Когда нашу группу центр попытался нейтрализовать, нам пришлось выбрать третий путь и встать между Сталиным и Гитлером.

— Как и нам, — сказал Антон.

— Вы имеете в виду власовское движение?

— Я имею в виду себя и тех, кто вынужден сейчас, в последние минуты войны, отчаянно драться за свою свободу.

— Н-да. Именно этот третий путь и привел Эльзу к гибели.

Он замолчал и произнес:

— Странно. Я называю ее Эльзой, хотя мы говорим с вами на родном языке. Последнее время мы редко виделись с ней, кроме тех моментов, когда ей удавалось выехать из Германии. Знаете, мне руководство поручило убрать ее, а я не выполнил приказ… Нет ничего страшнее, чем наша работа…

Гайер встал и достал из шкафа бутылку коньяка и пару рюмок.

— Давайте выпьем по русскому обычаю, — предложил он.

Они выпили и помолчали.

— Сейчас никто из заинтересованных лиц не знает о моем нынешнем местонахождении, кроме вас, Антон Дмитриевич, — сказал Гайер.

— Вы можете не сомневаться во мне, — сказал Антон.

— Я не к тому. Вы хорошо устроились?

— Да, не беспокойтесь.

— Теперь вы получили ответы на свои вопросы, и я вынужден попрощаться с вами. Простите великодушно, но по многим причинам вам нежелательно долго находиться в моей квартире. Пока что я еще не стал обычным легальным бюргером…

— Да, да, конечно, — произнес Антон, поднимаясь с места.

— Что вы планируете делать дальше? — спросил Гайер, останавливая Антона жестом и снова разливая коньяк по рюмкам. — Останетесь в Берне? У вас есть средства, документы?

— Я хотел бы уехать…. — ответил Антон, — в Лилиану.

— В Зурбаган? У вас есть выездные документы?

— Нет. Разве в Лилиану требуется виза?

— С недавних пор, после того как ее заняли англичане, во избежание проникновения туда разбегающихся эсэсовцев. Я могу помочь вам получить визу, тем более что данная процедура не сильно усложнена. У меня налажены'хорошие связи в швейцарских государственных органах.

— Я был бы вам чрезвычайно благодарен, — сказал Антон.

— От вас потребуется лишь фотография, которую вы сможете сделать в любом фотоателье. Если хотите, то можете уехать под другим именем.

— Не знаю…

— Подумайте и приходите ко мне завтра с фотографией примерно в два часа дня.

Прощаясь с хозяином, Антон задержался у дверей и спросил:

— А вы? Какие планы у вас на дальнейшую жизнь?

— Еще не решил, — ответил Гайер. — Пока останусь в Берне, а потом… может быть, уеду в Англию. Моя судьба пока что зависит от политического исхода войны и от иных дел…

— Знаете, я хотел бы передать вам одну вещь, — решился Антон. — У вас найдутся ножницы?

Получив их, Антон аккуратно срезал пришитую к штанам пуговицу и протянул ее Гайеру.

— Что это? — спросил он.

— Здесь микропленка.

— Микропленка? — удивился Гайер и, вооружившись лупой, внимательно осмотрел пуговицу. — Похоже. Но откуда она у вас?

— Мне передал ее Зиверг.

— Зиверг? Штандартенфюрер СС Гюнтер Зиверг, руководитель группы 6-Г?!

— Он самый.

— Подождите, подождите… — Гайер побелел лицом. — Но откуда у вас такие контакты? Так вы не просто любопытствующий?

— Я познакомился с ним в тот же момент, что и с Эльзой, и у нас завязались товарищеские отношения. Он передал мне микропленку на хранение, но… я чувствую, что хранить ее — не мое дело. Я хочу передать ее вам. Уверен, что вы примете правильное решение относительно того, как распорядиться этими материалами.

— А что здесь за материалы?

— Разработки Имперской психологической лаборатории.

— Психологическое оружие?! Не может быть! Вы хоть понимаете, что у вас в руках?

— Думаю, что да, — ответил Антон. — У меня была мысль уничтожить это…

— Нет, нет, не стоит! Здесь может быть бесценный научный материал.

— Так говорил и Зиверг.

— А где он сейчас?

— Судя по всему, его уже нет в живых. Гайер покрутил в руках пуговицу.

— Здесь непроявленная пленка, которая требует работы специалиста…

— Да, да, я знаю, — проговорил Гайер. — Я знаком с подобными вещами.

Он внимательно посмотрел Антону в глаза и протянул руку.

— Спасибо. Вы даже не представляете, что сделали для меня.

— Буду рад, если это в чем-нибудь поможет вам, — произнес Антон. — До свидания.

Спускаясь по лестнице, он отметил про себя, что с легким сердцем расстался с микропленкой. Все оккультные и метафизические вопросы, которые стали интересовать его после изучения эзотерической литературы на даче профессора Кротова, все, над чем он так много размышлял, сейчас было очень далеко от него. Может быть, когда-нибудь, через много лет, он вновь вернется к изучению тайн природы и даже начнет проводить эксперименты, но сейчас он не хотел и думать об этом.

Распрощавшись с Музыкантом, Антон в некоторой прострации зашагал по улице. То, что он сейчас узнал, казалось ему настолько невероятным, что было похожим на изощренный сон или материализовавшиеся фантазии после прочитанного детективного романа. Антон не видел ничего вокруг себя. Он полностью погрузился в воспоминания последних пяти лет своей жизни, пытаясь вычленить из них отдельные законченные события и проследить между ними логическую связь. После того, как попавшее к нему письмо, майор Скопов, война, Вторая Ударная армия, плен, Эльза, генерал Власов, КОНР, коммерсант Эккель, Гюнтер Зиверг и Музыкант все-таки сложились у него в голове в единую цепочку, Антон несколько пришел в себя. Собрав звенья этой цепи в единое целое, он уже нисколько не сомневался в том, что каждый шаг его, каждое действие, происходящее вокруг него, является своеобразным этапом непостижимого человеческому пониманию мирового движения, определяющего единую вселенскую взаимосвязь.

Осознав это, Антон отправился на поиски фотоателье с чувством некоторого внутреннего освобождения и легкости на душе.

На следующий день, получив фотографию, он занес ее к назначенному времени «Музыканту», который встретил его с улыбкой, как старого знакомого.

— Жду вас ровно через три дня, в двенадцать часов, в ресторанчике «Монте-Роза», что недалеко от моего дома, на этой же улице, — сказал Гайер. — Я не хочу, чтобы вы лишний раз приходили ко мне в квартиру. К этому времени я уже должен буду иметь на руках ваши документы. Здесь у них все четко. Вы подумали, под каким именем вам их оформить?

— Отто фон Берг, — ответил Антон. — Все-таки это интерпретация моего настоящего имени. Тем более что в СС я не состоял, хотя и была возможность принять чин унтершарфюрера.

— А в каком чине вы были у Власова?

— В чине поручика, — ответил Антон, обратив внимание на то, что они говорят об этом в прошедшем времени.

— Поручик… — проговорил Гайер. — У меня дед был поручик. Приятно, черт возьми!

Последующие дни Антон отсыпался в уютном доме Эккеля и гулял по весеннему Берну. Он смотрел на спокойную жизнь швейцарцев, на их открытые улыбчивые лица, и ему трудно было представить, что еще недавно он видел совсем другой мир, полный тревоги и панического страха.

Когда Антон краем уха услышал по работающему в гостиной радиоприемнику о взятии советскими войсками Берлина, он выбежал из своей комнаты и переспросил об этом фрау Марту.

— Да. Кажется, передали что-то на эту тему, — отрешенно сказала она и виновато улыбнулась. — Я совсем не интересуюсь политикой.

«Победа!» — возникло в мыслях слово, которое имело для каждого столь разный смысл. Антон вдруг почувствовал странную необычайную радость, как будто он был еще там, среди советских солдат, и как будто не было в его жизни ни окружения, ни плена, ни РОА. Пытаясь осознать услышанную новость, он не мог отделаться от необычного восторженного чувства, которое, по логике вещей, не должно было к нему относиться. Антон неожиданно ощутил себя на другой стороне земного мира, там, где его на самом деле не было — среди своих соотечественников, с кем он был раньше до войны и на фронте во Второй Ударной армии.

Он в волнении прошёлся по комнате, и взгляд его упал на зеркало. Антон увидел свое лицо и отметил, что не узнает себя. Что последние годы в сознании своем он представлял себя лишь в образе худощавого солдата, таким, каким увидел в маленьком зеркале, когда его впервые привели в штаб окруженной армии генерала Власова.

Антон принялся читать газеты и слушать радио. Одна новость сменялась другой, а он с тревогой думал о Власове и обо всей Добровольческой армии, понимая, какая участь ждет тех его товарищей, кто останется в живых, но о КОНРе не было никаких сообщений.

На третий день Антон не выдержал и вновь отправился к Брюшвейлеру, в надежде узнать от него какие-нибудь новости, но в редакции сказали, что тот уехал в Брюссель и вернется не раньше чем через две недели.

На третий день Антон вновь встретился с Музыкантом. Гайер предложил пообедать и заказал фондю — национальное швейцарское блюдо, состоящее из хлеба и сыра, расплавленного в белом вине.

— Вот ваши документы, — сказал он и передал их Антону. — Паспорт гражданина Швейцарии, на имя Отто фон Берга, и виза в Лилиану.

— Я гражданин Швейцарии? — удивился Антон. — Благодарю вас. Но… я не сообразил сразу… такие документы ведь стоят немалых денег?

— Даже не думайте об этом, — отмахнулся Гайер. — Вот то, что вы передали мне, стоит действительно огромных денег, и потому я в долгу перед вами. Больше того: если мне удастся благодаря этим материалам получить эти деньги, то я обещаю, что не забуду и ваш интерес. Когда вы устроитесь в Лилиане, черкните мне телеграмму и сообщите свой адрес. Я надеюсь, что в будущем у нас с вами будет повод для встречи.

— Вы хотите продать микропленку англо-американцам? — спросил Антон.

— Этого я хотел бы в меньшей степени, — ответил Гайер. — Видите ли, я ученый и когда-то даже работал под руководством академика Бехтерева. Меня всегда интересовали подобные научные проблемы. Кто знает, может быть, на основе этих материалов мне удастся создать научную лабораторию… Потом, когда кончится война… Совсем кончится.

— Давайте выпьем за ваши успехи, — предложил Антон, налив в бокалы белого вина.

Они выпили, и он спросил Гайера, нет ли у него информации о судьбе Власова и его Добровольческих формирований.

— Пока нет, — ответил тот. — Я понимаю, что вас волнует этот вопрос. Если получу какие-нибудь сведения на этот счет, то обязательно сообщу вам до вашего отъезда.

— Благодарю вас, — сказал Антон. — Честно говоря, у меня даже возникала мысль вернуться к Власову.

— Выбросите ее из головы. Не стоит добровольно приносить себя в жертву своим врагам. Гораздо важнее сохранить хотя бы еще одну жизнь. Может быть, когда-нибудь она сыграет свою роль в деле освобождения России.

— Пути Господни неисповедимы, — согласился Антон.

Когда они вышли из ресторана, Гайер вдруг замялся и спросил напоследок:

— Скажите, Антон Дмитриевич…. У вас было с ней что-нибудь?

— С кем?

— С Эльзой.

— Какое это теперь имеет значение… — смутился он.

— Да, конечно… Вы правы.

Гайер виновато улыбнулся, и, пожав друг другу руки, они расстались.

Билет на поезд до Зурбагана он купил лишь на пятнадцатое мая. Лилианское правительство ввело временные ограничения на железнодорожное сообщение, и поезда из Берна ходили лишь раз в неделю.

Антон подсчитал свои скромные денежные сбережения, после чего успел обменять их по невероятно низкому курсу в одном из банков. Он купил себе новую одежду и небольшой дорожный саквояж.

В ожидании отъезда Антон слушал радио и читал газеты. Статьи на первых полосах сообщали о капитуляции правительства Третьего рейха, о взятии советскими войсками Праги, о планах «большой тройки» по разделу Германии и ничего о судьбе Русских Добровольческих сил.

Когда наступило пятнадцатое число, Антон с нетерпением собрался и, поблагодарив фрау Марту, отправился на вокзал. По дороге он думал о своем приезде в Зурбаган, о том, как он отыщет университет и профессора Голдмана, и как тот удивится его появлению. Он с замиранием сердца представил себе долгожданную встречу с Жанной. Какой она стала за эти пять тревожных лет? Может быть, она сильно изменилась? Помнит ли она его и не оставила ли еще надежду на встречу с ним?

Пока у него в голове вертелись эти мысли, подошел поезд. На перроне, в толпе пассажиров и носильщиков, Антон увидел двух мужчин, один из которых показался ему знакомым. Когда они вошли за ним в вагон, он узнал его. Это был тот самый ротмистр — командир взвода пропагандистов, с которым Антон встречался в Риге. Только был он сильно похудевшим и без усов.

Антон заметил, в какое купе они вошли, и, когда поезд тронулся, сразу же отправился к ним.

— Здравствуйте, — произнес он по-русски, открыв дверь. — Вы не узнаете меня? Я Антон Горин. Помните, мы встречались с вами в Риге?

Ротмистр и его товарищ разом взглянули на него.

— Закройте, пожалуйста, купе, — попросил ротмистр. — Я узнал вас. Видел вместе с Власовым. Присаживайтесь, раз и вы узнали меня.

— Благодарю, — сказал Антон и закрыл за собой дверь. — Рад, что неожиданно встретил вас, ротмистр. Простите, я забыл ваше имя…

— Алексей Громов, — ответил тот. — А это капитан Архипов. Он слегка контужен и потому молчит.

Капитан — сухощавый мрачный человек с довольно свежим шрамом на лбу — выразительно посмотрел на Антона и, кивнув головой, протянул ему руку.

— А вы как здесь? — спросил Громов. — Тоже едете в Лилиану? Говорят, там живет много русских. Вот и мы надеемся, что удастся где-нибудь пристроиться.

— В Швейцарию я переправился по поручению Власова, — ответил Антон.

— Для контактов с союзниками?

— Да.

— Что-нибудь удалось сделать?

Антон отрицательно покачал головой в ответ.

— Все равно уже поздно, — проговорил Громов и достал бутылку водки. — Выпьем, господа. Выпьем за то, чтобы как можно больше наших товарищей сумело спастись!

— Я ничего не знаю о том, что произошло после моего отъезда, — сказал Антон. — В Швейцарии мне не раздобыть никакой информации о наших Добровольческих частях.

Капитан Архипов достал хлеб и подставил стаканы. Они выпили. Громов выдохнул и рассказал Антону о последних днях Русской Освободительной Армии.

После того как Первую дивизию сняли со снабжения, к Буняченко присоединился добровольческий отряд Сахарова, и дивизия, уже в составе двадцати тысяч человек, через Дрезден направилась в Чехословакию. Буняченко не реагировал на приказы немецкого командования, и тогда немцы преградили дивизии путь у переправы через Эльбу. Сергей Кузьмич и здесь нашел выход, послав вперед санитарные машины. Немцы освободили проход, и он двинул через мост всю дивизию, прорвавшись на другой берег. Когда кончились запасы продовольствия, Буняченко согласился принять участие в боевых действиях с советскими войсками под Брно, но, получив продовольствие, вновь оставил позиции и двинулся дальше.

Второго мая дивизия подошла к Праге, и в ее штаб сразу же прибыла делегация офицеров чехословацкой армии. Они представились представителями штаба Пражского восстания и попросили о военной помощи. Выслушав их, командование дивизией приняло решение немедленно выступить на помощь пражским повстанцам.

Шестого мая Первая дивизия Буняченко вступила в бой с отборными частями СС и, наголову разбив их, откинула немцев от Праги. Это была самая серьезная военная победа Добровольческой армии. Тут же появились американцы и попросили Буняченко удержать город до прихода советских войск. Но когда представители войск КОНРа встретились с новообразованным чешским правительством, оно неожиданно заявило, что не нуждается в их помощи и не сочувствует делу КОНРа.

— Испугались, гады, сталинского гнева за сотрудничество с нами. А сейчас в газетах пишут о доблестной советской армии, которая освободила Прагу, — с обидой воскликнул Громов. — Хрен там! Первыми Прагу освободили мы! И первых жители ее встречали нас как героев-освободителей!

Они снова выпили, и Громов продолжил свой рассказ.

На следующий день командование дивизией, возмущенное предательством чехов, приняло решение оставить Прагу и идти в американскую оккупационную зону. Тем временем чехи взяли в плен полковников Трухина и Боярского и выдрали их советским войскам. После Трухина командование Второй дивизией принял генерал Меандров и тут же со всем штабом РОА сдался американцам. А одиннадцатого мая сдалась и Первая дивизия Буняченко.

— Но самое ужасное то, — сказал Громов, — что американцы, выразив полное сочувствие всем русским добровольцам, тем не менее сослались на приказ и запретили им переход своей демаркационной линии. Это было в Шлиссельбурге, который вместе с оставшимися там добровольцами американцы передали советским войскам. Говорят, многие силой пробились к американцам, но что с ними стало сейчас, мне неизвестно.

— А Власов? — спросил Антон. — Что с ним?

— Я был с генералом почти до самого конца.

— Так что же с ним?

— Вы, поручик, каким образом проникли на территорию Швейцарии? — ответил вопросом на вопрос Громов.

— Случай помог.

— И вы не использовали окно?

— Я должен был воспользоваться им, но мне удалось попасть сюда другим путем.

— Понятно. К вашему сведению, именно я готовил это окно и впоследствии, по поручению Тензорова, был приставлен к генералу на случай, если он решил бы воспользоваться им.

— Но он не воспользовался?

— Нет. Тензоров подготовил машину и предложил генералу переодеться и проникнуть на аэродром, чтобы лететь в Испанию, или, как другой вариант, через американскую зону добраться до границы и воспользоваться окном.

— И что же генерал?

— Назвал все это маскарадом и остался ждать сведений обо всех частях РОА. На следующий день он приказал всем расходиться, а сам в сопровождении одного лишь Антонова отправился в зону к американцам.

— И что же дальше? — в нетерпении спросил Антон. Громов помолчал и пожал плечами:

— Точно не знаю. Но слышал, что американцы передали его красноармейцам… — и добавил, покачав головой: — Как глупо… И какого черта все мы ввязались в это?

— Во время первой нашей встречи вы говорили по-другому, — заметил Антон.

— А… — отмахнулся тот.

Поезд сбавил ход и вошел в тоннель. В темноте Антон поднялся с места и молча, не прощаясь, вышел в тамбур.

Когда свет вновь брызнул в окна, он зашел к себе в купе. Антон почувствовал себя усталым и опустошенным. Поезд то разгонялся, то сбавлял ход на крутых горных поворотах, то останавливался на каких-то маленьких полустанках.

На одном из них толпилось множество народу — женщин, мужчин и детей в простой неопрятной одежде. Когда поезд остановился, Антон разглядел иссохшие изможденные лица, на которых светились оттенки сдержанной радости. Неожиданно он увидел офицеров в советской военной форме с погонами, нескольких мужчин в штатском, в плащах и шляпах и солдат в форме НКВД с пистолетами на боках. Вид офицеров поверг его в трепет. Он понял, что это была толпа его соотечественников — бывших военнопленных-остовцев, которые до недавнего времени работали на территории павшей Германской империи. Непонятно было, каким образом они оказались в Швейцарии, но ясно было одно — все они ехали домой. Советские офицеры сопровождали их, и это не очень походило на депортацию. Многие улыбались и оживленно разговаривали.

Антону сильно и невероятно сильно захотелось быть с ними. В эту минуту неожиданно для себя он почувствовал то же, что чувствовали они. Их радость — радость победы мгновенно перешла к нему, и слезы неожиданно выступили у него на глазах.

Антону захотелось сойти с поезда. Ему, может быть, впервые по-настоящему захотелось домой, в Москву. В этот миг он ясно осознал, что именно там и был его настоящий дом и что в Германии у него не было дома. Здесь все было чужое, временное, иллюзорное, как и их всеобщие надежды на победу РОА и свободу России. Антон вдруг ясно осознал, что России никогда не нужна была РОА и привнесенная на ее штыках свобода. Россия упорно стремилась к другой свободе и достигла ее ценою огромных невосполнимых потерь. И как же будет там теперь хорошо! Отныне после этой страшной войны жизнь пойдет совсем, совсем по-другому! Теперь наверняка все изменится: не будет доносов и арестов; в людях поселятся благодушие, доброта, всеобщее сострадание… И исчезнет страх! Все это принесет Победа! А иначе и быть не может!

Поезд дернулся и медленно тронулся дальше. Еще минута-другая, и он разовьет скорость. Желание успеть выскочить на перрон уже переполняло Антона. Оставалось лишь сделать одно движение к выходу, один шаг и, пока проводник не захлопнул дверь вагона, слиться с толпой соотечественников. И он совсем не боялся офицеров в форме НКВД. Антон напрягся в решимости к поступку… но не сделал его, так же как тогда, в немецком лагере, когда шеренга вышедших из строя военнопленных подхватила его и повлекла за собой к бесславному концу Русской Освободительной Армии.

Поезд уже плыл на фоне невысоких домов с черепичными крышами, торчащими над ними каминными трубами и темно-зелеными соснами.

В этот момент Антону по-настоящему, как показалось ему, захотелось застрелиться. Ведь это совсем просто: одно движение указательного пальца — и моментальный конец. Но пистолета не было. Он подумал было выброситься из окна, но на такую многосложную процедуру с сомнительным смертельным исходом духа не хватило.

Антон в отчаянии упал на кровать. Лежал долго в прострации, а потом уснул. Ему снился Андрей Андреевич Власов и молодая французская журналистка, которая когда-то приезжала брать у него интервью во Вторую Ударную армию.

Еще он видел себя самого среди огромной людской толпы, которая теснила его со всех сторон и влекла куда-то, куда он очень не хотел идти. Одновременно он наблюдал этот бескрайний людской океан сверху и видел себя посреди него маленькой темной точкой, хрупким человечком, миниатюрным винтиком, подчиняющимся воле непостижимого стихийно-организованного механизма. Он долго смотрел на себя, пока маленькая черная точка — Антон Горин — полностью не растворилась в этом сером бурлящем месиве.

Утром Антон проснулся и посмотрел в окно. Пейзаж брызнул в глаза неземной красотой и ослепил божественной яркостью солнечного утра. Сквозь проплывающие мимо поросшие синеватым лесом горные склоны проблескивала синяя полоса моря. Вскоре горы расступились. Море поднялось вверх своей огромной безбрежной массой, не давая оторвать от себя взгляд. А вдалеке, на берегу, за пологими пушистыми склонами Антон различил множество сверкающих в лучах утреннего солнца разноцветных шпилей и крыш лилианской столицы.

Это было так неожиданно, что на душе у него сразу стало светло и спокойно. Антон вдруг поймал себя на крамольной мысли, что все трагические события последних дней войны как-то сразу остались позади, а его подавленное состояние вдруг улеглось, перекрывшись давно забытой, но вновь появившейся надеждой на будущее.

Он резко дернул вниз окно и, подставляя лицо теплому ароматному ветру, с жадностью впитывал в себя этот средиземноморский пейзаж, проявившийся с картин эпохи позднего Ренессанса. После серой и мрачной Германии, после тревожных, полных рокового отчаяния весенних дней этот пейзаж показался ему каким-то желанным и… знаковым. Именно знаковым, так как весь московский предвоенный страх, вся эта ужасная, унесшая миллионы жизней война, КОНР с пламенными идеями и радужными надеждами на свободу России и сокрушительный крах его — все это было спланировано Господом для него одного — для Антона Горина, которому суждено было в этот день увидеть огромное бирюзовое море и остроконечные крыши большого старинного города из средневековой сказки.