"Memento Mori" - читать интересную книгу автора (Нолан Джонатан)

Джонатан Нолан Memento Mori[1]

«Пуля, как ничто другое, может избавить от заблуждения!» Герман Мелвилл

Твоя жена всегда повторяла, что когда-нибудь ты опоздаешь на собственные похороны. Помнишь? Она подшучивала над тобой, потому что ты был таким растяпой — вечно опаздывал, вечно что-то забывал, даже до несчастья.

И вот теперь ты вероятно задаешься вопросом, не опоздал ли на ее похороны.

Ты был на них — можешь не сомневаться. Вот что за фотография приколота кнопками к стене рядом с дверью. Фотографировать на похоронах не принято, но кто-то, полагаю, твои доктора, знал, что ты не будешь помнить. Снимок увеличили и прикрепили его прямо тут, у двери, так что он не может не попасться тебе на глаза каждый раз, когда ты встаешь, чтобы узнать, где она.

Видишь на фото парня с цветами? Это ты. Что ты там делаешь? Читаешь надпись на надгробии, пытаясь сообразить, чьи это похороны, так же как ты читаешь ее теперь, пытаясь сообразить, зачем кто-то повесил этот снимок рядом с дверью. Но ты все равно не вспомнишь — так стоит ли утруждать себя чтением?

Ее больше нет, она ушла навсегда, и тебе сейчас больно узнать об этом. Поверь, я знаю, что ты испытываешь. Ты раздавлен. Но подожди пять, может быть, десять минут. Возможно пройдет целых полчаса, прежде чем ты забудешь. Но ты забудешь — за это я ручаюсь. Еще пара минут и ты снова направишься к двери, чтобы найти ее, и впадешь в отчаяние, увидев фото. Сколько же еще раз тебе придется услышать известие, прежде чем не твой разрушенный мозг, а какая-то другая часть твоего тела начнет вспоминать?

Нескончаемая скорбь, нескончаемый гнев — бессмысленные, если они никуда не направлены. Может, ты и понять не способен, что произошло. И сказать: я действительно понимаю. Ретроградная амнезия. Так это называется. Ни черта не помню — другими словами, но суть та же.

Ты можешь не понимать, что случилось с тобой. Но что случилось с НЕЙ, ты ведь помнишь? Доктора не желают говорить об этом. Они не хотят отвечать на мои вопросы. Они не считают уместным рассказывать о таких вещах человеку в твоем состоянии. Но ты помнишь достаточно, ведь так? Ты помнишь его лицо.

Вот почему я пишу тебе. Попусту, может быть. Не знаю, сколько еще раз тебе придется прочитать это, прежде чем ты прислушаешься ко мне. Я даже не знаю, сколько времени ты уже здесь под замком. Ты тоже не знаешь. Но твое преимущество в забывчивости — ты забудешь списать себя со счета как безнадежный случай.

Рано или поздно ты захочешь с этим что-то сделать. И вот тогда тебе придется положиться на меня, потому что я единственный, кто тебе может помочь.


ЭРЛ ОТКРЫВАЕТ ОДИН ГЛАЗ, затем другой и видит потолок, белое кафельное однообразие которого нарушает записка, приклеенная липкой лентой прямо над его головой. Надпись от руки достаточно большая, чтобы он мог прочитать ее с кровати. Звонит будильник. Он читает записку, прикрывает глаза, читает снова, потом осматривает комнату.

Помещение сверкает белизной — от стен и занавесок до покрывала на постели и обстановки, какая обычно встречается в медицинских и благотворительных учреждениях. Будильник звонит на белом столе под окном с белыми шторами. Эрл замечает, что лежит на белом стеганом одеяле. Он одет в халат и домашние туфли.

Откинувшись на спину, он снова читает приклеенную к потолку записку. Неровными угловатыми буквами там выведено: ЭТО ПАЛАТА В ГОСПИТАЛЕ. ЭТО ТВОЯ ПАЛАТА. ТЫ ЗДЕСЬ ЖИВЕШЬ.

Эрл встает и осматривается. Помещение велико для госпитальной палаты — пустой линолеум простирается от кровати в трех направлениях. Две двери и окно. От вида за окном тоже не очень-то много пользы — широкая дорожка со светлым щебеночно-асфальтовым покрытием ограничивает заботливо подстриженный участок дерна, в центре которого огорожены деревья. Деревья, за исключением вечнозеленых, без листвы — ранняя весна или поздняя осень, не иначе.

Весь стол завален листками для записок с клейкой обратной стороной, блокнотами, аккуратно отпечатанными списками, учебниками психологии, фотографиями в рамках. Поверх этого беспорядка — полуразгаданный кроссворд. На стопке сложенных газет — будильник. Эрл шлепает по кнопке будильника и достает сигарету из пачки, которая приклеена лентой к рукаву халата. Он похлопывает по пустым карманам пижамы в поисках зажигалки, ворошит бумаги на столе, быстро просматривает выдвижные ящики. Наконец он находит коробок кухонных спичек, приклеенный к стене у окна. Еще одна записка приклеена прямо над коробком, яркими желтыми буквами она гласит: СИГАРЕТА? СНАЧАЛА ПОИЩИ ОГОНЬ, ДУРЕНЬ.

Улыбнувшись, Эрл закуривает сигарету и глубоко затягивается. Прямо перед ним к окну приклеен листок из блокнота, озаглавленный: ТВОЕ РАСПИСАНИЕ. Расписан каждый час, блоками — с 10 вечера до 8 утра проставлено: ЛЕЧЬ СПАТЬ. Эрл смотрит на будильник: 8.15. За окном светло, видимо утро. Наручные часы показывают 10.30. Он подносит их к уху и слушает. Подводит часы так, чтобы они показывали то же время, что и будильник.

Согласно расписанию отрезок времени с 8 до 8.30 целиком отведен ЧИСТКЕ ЗУБОВ. Эрл снова усмехается и идет в ванную.

Окно в ванной открыто и он обхватывает себя руками, чтобы сохранить тепло. На подоконнике он замечает пепельницу — из пепельницы торчит сигарета, продолжающая тлеть под длинным столбиком пепла. Нахмурившись, Эрл гасит старый окурок и заменяет его новым.

На зубную щетку уже нанесен слой белой пасты. Водопроводный кран из той разновидности, что выдает порцию воды при каждом нажатии на кнопку. Сунув щетку за щеку и водя ей взад-вперед, Эрл распахивает шкафчик аптечки. На полках сложены одноразовые упаковки витаминов, аспирина, антидиуретика.[2] Полоскание для рта тоже в одноразовой упаковке — жидкости голубого цвета в запечатанной пластиковой бутылочке как раз достаточно, чтобы наполнить небольшой стаканчик. И только зубная паста в тюбике нормального размера. Сплюнув пасту, Эрл полощет рот. Он кладет зубную щетку рядом с пастой и тут замечает бумажку, которая зажата между стеклянной полкой аптечки и ее стальной стенкой. Он сплевывает пенистую голубую жидкость в раковину и давит на кнопку крана, чтобы смыть ее водой. Закрыв аптечку, он улыбается своему отражению в зеркале.

«Кому нужно полчаса, чтобы почистить зубы?»

Бумажка свернута со всей тщательностью любовной записки шестиклассника. Эрл разворачивает ее и разглаживает на зеркале. На ней написано: ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ ЧИТАЕШЬ ЭТО, ТО ТЫ — ЧЕРТОВ ТРУС. Эрл с недоумением смотрит на бумажку, перечитывает. Потом переворачивает. На обратной стороне написано: P. S. ПОСЛЕ ТОГО КАК ПРОЧТЕШЬ, СНОВА СПРЯЧЬ. Эрл еще раз перечитывает записку с обеих сторон, потом снова сворачивает так, как она была свернута, и подсовывает под зубную пасту.

Видимо в этот момент он замечает шрам. Шрам, неровный и широкий, начинается прямо под ухом и исчезает на линии волос. Эрл поворачивает голову и краем глаза пытается разглядеть шрам в зеркале, проводит по нему кончиком пальца. Потом он оглядывается на сигарету, дымящуюся в пепельнице. Внезапная мысль заставляет его ринуться из ванной.

Он застывает, держась за ручку двери, ведущей из ванной. Рядом с дверью к стене приклеены два снимка.

Первой внимание Эрла привлекает томограмма — четыре кадра с изображением чьего-то черепа, обрамленные блестящей черной рамкой. Надпись маркером гласит: ТВОЙ МОЗГ. Эрл вглядывается в разноцветные концентрические круги. Он различает глазные яблоки, а за ними две лобные доли своего мозга. Плавные складки, круги, полукружия. Но что-то еще обведено маркером — это что-то тянется от самого затылка внутрь головы, пронизывая ее как червь мякоть абрикоса. Ошибиться невозможно — темное пятно, уродливое и рваное, напоминающее формой цветок, прямо в середине его мозга. Он наклоняется, чтобы посмотреть на другое изображение. Это фотография человека с цветами в руках, который стоит над свежей могилой. Человек наклонился и читает надпись на надгробии. Какое-то мгновение это выглядит как зеркальная комната или эскиз бесконечности: один человек, наклонившись, смотрит на человека поменьше, наклонившегося и читающего надпись на надгробии. Эрл долго разглядывает снимок. Может быть, плачет. Или просто безмолвно смотрит на фото. Наконец он возвращается к кровати, бросается на нее и, закрыв глаза, пытается заснуть.

Сигарета в ванной комнате догорает. Часовая стрелка будильника минует цифру десять и он снова начинает звонить.

Эрл открывает один глаз, потом другой. Он видит пространство белого кафельного потолка, нарушаемое запиской, которая приклеена липкой лентой прямо над его головой. Надпись от руки достаточно большая, чтобы он мог прочитать ее с кровати.


Ты больше не можешь жить нормальной жизнью — знай это. Как ты заведешь подругу, если не можешь запомнить ее имя? Не можешь иметь детей, если только не хочешь, чтобы они росли с отцом, который не узнаёт их. Ясно как божий день, что не можешь получить работу. Не слишком-то много существует профессий, в которых ценится забывчивость. Разве что, проституция. И политика, конечно.

Нет, твоя жизнь кончена. Ты — покойник. Единственное, чего надеются добиться медики — это научить тебя быть меньшей обузой для санитаров. И они, вероятно, никогда не отпустят тебя домой, где бы он ни был. Так что вопрос не в том, «быть или не быть» — тебя и так нет. Вопрос в том, хочешь ли ты с этим что-то поделать. Значит ли что-нибудь для тебя месть.

Для большинства людей — значит. В течение недель они замышляют, строят планы, предпринимают какие-то действия, чтобы свести счеты. Однако достаточно течения времени, чтобы этот первоначальный порыв выветрился. Время берет своё, так ведь говорят? И в конце концов время убеждает большинство из нас в том, что забывчивость — это добродетель. Удобно — трусость и забывчивость с определенного расстояния выглядят одинаково. Время отнимает мужество. Если времени и страха недостаточно, чтобы вы раздумали мстить, то всегда есть власти, которые покачают головой и мягко скажут: «Мы вас понимаем, но лучше оставьте это. Будьте выше. Не опускайтесь до их уровня. К тому же, — скажут власти, — если вы решитесь на какую-нибудь глупость, мы вас запрем в маленькой комнатке».

Но ведь тебя и так уже посадили в маленькую комнатку? И ее не запирают и не караулят со всей осторожностью только потому, что ты калека. Труп. Овощ, который скорее всего забудет поесть или опорожнить кишечник, если ему не напомнить об этом. А что до течения времени, то оно над тобой больше не властно, так ведь? Всё те же десять минут снова и снова. Тогда как ты можешь простить, если не в состоянии вспомнить, что надо забыть?

Вероятно, ты и оставил бы это — раньше. Но ты не тот, какой был. Даже не половинка. Ты — обломок, десятиминутный человек.

Конечно, есть своя сила и в слабости. Слабость дает начальный толчок. Ты наверно предпочел бы сидеть в маленькой комнатке и плакать. Жить своей ограниченной коллекцией воспоминаний, заботливо полируя каждое из них. Помещенным на всю оставшуюся жизнь за стекло и приколотым к картону как экзотическое насекомое. Заспиртованным. Хотел бы ты жить за стеклом? Хотел бы, но не можешь, не правда ли? Тебе не дает последнее поступление в твою коллекцию. Последнее, что ты помнишь — его лицо. Его лицо и мольба о помощи во взляде жены, обращенном на тебя.

И, возможно, к ней, к своей маленькой коллекции, ты удалишься, когда всё кончится. Они могут запереть тебя в другой маленькой комнатке, и ты проживешь остаток жизни в своем прошлом. Но если только у тебя в руках будет клочок бумаги, который скажет — ты расплатился с ним.

Ты знаешь, что я прав, что впереди ждет много работы. Покажется невозможным, но я уверен, что если каждый из нас выполнит свою часть, то мы что-нибудь придумаем. Но у тебя мало времени — всего минут десять. Потом всё начнется сначала. Так что не теряй время, которое у тебя есть.


ЭРЛ ОТКРЫВАЕТ ГЛАЗА и вглядывается в темноту. Звонит будильник. Он показывает 3.20, а лунный свет, струящийся в окно означает, что приближается утро. Эрл на ощупь находит лампу, при этом чуть не опрокидывает ее. Ослепительный свет заливает помещение, окрашивая в желтый цвет металл мебели, стены, покрывало на кровати. Откинувшись на спину, он смотрит вверх на желтое кафельное однообразие, которое нарушает записка, написанная от руки и приклеенная над ним липкой лентой к потолку. Он читает ее два или три раза, потом осматривается вокруг себя.

Помещение почти пустое. В медицинском или, может быть, благотворительном учреждении. Стол у окна. На столе пусто, если не считать звонящего будильника. Вероятно тут Эрл обнаруживает, что он лежит в постели полностью одетым. Даже обувь на нем.

Он поднимается с кровати и подходит к столу. Ничто в комнате не наводит на мысль, что здесь кто-то живет или жил, за исключением кусков липкой ленты, в беспорядке приклеенных к стене тут и там. Ни фотографий, ни книг — ничего. В окно видна полная луна, освещающая заботливо подстриженный газон. Эрл хлопает по кнопке будильника и с удивлением замечает два ключа, приклеенных лентой к тыльной стороне его ладони. Не переставая теребить ленту, он просматривает пустые ящики стола. В левом кармане куртки он находит несколько скрученных в трубочку стодолларовых банкнот и запечатанное в конверт письмо. Он осматривает комнату и ванную. Ничего, кроме обрывков ленты и окурков.

Эрл возвращается к кровати, с отсутствующим видом трогая бугорок шрама на шее. Он ложится и смотрит вверх, на потолок и приклеенную к нему записку. Записка гласит: НЕМЕДЛЕННО УХОДИ ОТСЮДА. ЭТИ ЛЮДИ ХОТЯТ ТЕБЯ УБИТЬ.

Эрл закрывает глаза.


Помнишь, в начальной школе тебя учили составлять списки своих дел? В то время ежедневником тебе служила тыльная сторона ладошки. А если намеченное смывал душ, ну что ж — тогда оно не осуществлялось. Нет руководства, — говорили учителя, — нет дисциплины. И они старались выработать у тебя привычку всё это где-нибудь записывать.

Конечно, твои учителя лопнули бы со смеху, доведись им увидеть тебя теперь. Потому что теперь ты являешь собой образцовый продукт их уроков на тему «Как организовать свое время». Потому что не можешь даже малую нужду справить, не сверившись с одним из своих списков. Они были правы. Список — единственный способ выйти из этой беды.

Вот правда: человек, даже нормальный, никогда не представляет собой личность с одним-единственным набором черт характера. Не так всё просто. Мы все зависим от милости нашей лимбической системы, облаков электричества, блуждающих в мозгу. Каждый человек разделен на двадцатичетырехчасовые отрывки, а внутри них — еще на другие. Ежедневная пантомима: один человек уступает контроль другому, а в глубине сцены толпятся поденщики, шумно требующие своей очереди выйти на передний план. День за днем, неделя за неделей. Разгневанный человек передает эстафету сердитому, тот в свою очередь — сексуально озабоченному, потом — самоуглубленному человеку, интересному собеседнику. Каждый человек — не что иное как сборище идиотов, группа скованных общей цепью каторжников.

Это — трагедия нашей жизни. Потому что каждый день каждый человек на несколько минут становится гением. Называй, как хочешь: моменты просветления, прозрения — когда тучи рассеиваются, планеты выстраиваются в четкую линию, и всё становится очевидным. Надо было бросить курить, или: вот как можно было быстро сколотить миллион, или: вот он — ключ к вечному счастью. Такова неприглядная правда. На несколько мгновений тайны мироздания открываются и жизнь представляется не более, чем дешевым трюком фокусника-любителя. Но затем гений, ученый-мыслитель вынужден передать бразды правления следующему парню в очереди, которому, скорее всего, нужны лишь картофельные чипсы. Прозрение, великолепие и спасение доверяются недоумку, любителю наслаждений или больному нарколепсией.[3]

Конечно, единственный выход из этой неразберихи — обеспечить себе контроль над теми идиотами, в которых ты превращаешься. Взять своих скованных каторжников и вести их, держа за руку. Лучше всего делать это с помощью списка.

Это как письмо, которое ты пишешь самому себе. Генеральный план, составленный парнем, ориентирующимся в ситуации, и состоящий из пунктов, достаточно простых для понимания остальных идиотов. Сотня пунктов, которые они будут выполнять один за другим и повторять при необходимости.

Твоя проблема немного сложнее, может быть, но по сути она такая же. Это похоже на компьютерную задачу с китайской комнатой, помнишь? Человек сидит в комнатке, выкладывая карты с буквами на языке, которого не понимает, выкладывая их по одной за ход в порядке, указанном чьей-то инструкцией. Предполагается, что в результате должна получиться шутка на китайском языке. Человек, конечно, не знает китайского. Он всего лишь следует инструкциям.

Конечно, в твоей ситуации есть и очевидное отличие: ты вырвался из комнатки, в которую тебя поместили, что придало всему мероприятию мобильность. И парень, который дает инструкции — тоже ты, просто более ранняя версия тебя самого. И в шутке, которую ты рассказываешь… ну, в ней есть «соль». Просто я не думаю, что кто-нибудь сочтет ее очень забавной.

Такова идея. Всё, что тебе надо делать — это следовать инструкциям. Всё равно, что подниматься или спускаться по лестнице. Одна ступенька за ход. По списку. Так просто. И, конечно, секрет в том, чтобы каждый список держать в таком месте, где ты не сможешь его не заметить.


ДО НЕГО ДОНОСИТСЯ НАСТОЙЧИВОЕ ЖУЖЖАНИЕ. С закрытыми глазами он хочет протянуть руку к будильнику, но не может пошевелить ей. Эрл открывает глаза и видит крупного мужчину, низко наклонившегося над ним. Мужчина поднимает на него неприязненный взгляд, затем возобновляет свою работу. Эрл осматривается. Слишком темно для медицинского кабинета.

Потом на его мозг обрушивается боль, вытесняя всё остальное. Он корчится, пытаясь отдернуть руку, которую жжет как огнем. Рука не двигается, а человек снова бросает на него мрачный взгляд. Эрл сдвигается в кресле, чтобы поверх головы мужчины увидеть, чем тот занят.

И звук и боль исходят от пистолета в руке этого человека — пистолета с иглой на том месте, где должен быть ствол. Игла впивается в мягкую ткань с внутренней стороны предплечья Эрла, оставляя после себя цепочку вспухших букв. Эрл пытается устроиться так, чтобы можно было прочитать буквы на руке, но у него не получается. Он откидывается назад в кресле и смотрит в потолок.

Наконец татуировщик выключает машинку, вытирает Эрлу руку кусочком марли и отходит, чтобы достать брошюру с описанием того, как избежать возможного заражения инфекцией. Позже он, возможно, скажет жене об этом парне и его татуировке. Возможно, жена убедит его позвонить в полицию.

Эрл смотрит вниз на руку. Буквы слегка сочатся влагой, бугорками выделяясь на коже. Они тянутся от самого ремешка наручных часов до внутренней стороны локтя. Сощурившись, Эрл перечитывает надпись, вытатуированную мелкими аккуратными заглавными буквами: Я ИЗНАСИЛОВАЛ И УБИЛ ТВОЮ ЖЕНУ.


Сегодня день твоего рождения, так что я приготовил для тебя небольшой подарок. Надо было бы купить пиво, но кто знает, чем бы это кончилось? Так что вместо пива я взял для тебя колокольчик. Похоже, чтобы купить его, мне пришлось заложить твои часы, но на кой черт тебе часы?

Ты, вероятно, спрашиваешь себя: почему колокольчик? В самом деле, я думаю, что ты задаешься этим вопросом каждый раз, когда находишь его в кармане. Накопилось уже слишком много посланий. Слишком много, чтобы копаться в них каждый раз, когда ты захочешь узнать ответ на какой-нибудь пустяковый вопрос.

На самом деле я пошутил, зло пошутил. Но посмеялся я не столько над тобой, сколько вместе с тобой — воспринимай это так. Хотелось бы думать, что каждый раз, как ты достанешь этот колокольчик из кармана, и удивишься — зачем он мне? — частичка тебя, маленький участок твоего поврежденного мозга, вспомнит и засмеется, как смеюсь я.

Кроме того, ты знаешь ответ. Это нечто, что ты знал раньше. И ты найдешь его, если подумаешь. Вспомним старые времена — людей тогда преследовал страх быть похороненными заживо. Медицинская наука была не та, что нынче, и не такой уж редкостью было для человека вдруг очнуться в гробу. Так что гробы для богатых оснащали дыхательными трубками. Трубки выводились из могилы на поверхность, и если некто неожиданно приходил в себя, то кислорода ему хватало. Должно быть, в результате испытаний выяснилось, что в трубку можно кричать до хрипоты, но она слишком узка, чтобы проводить звук. По крайней мере, достаточно громкий, чтобы привлечь внимание. И потому через трубку пропускался шнур от колокольчика, который был прикреплен к надгробию. Если покойный возвращался к жизни, всё, что ему надо было сделать — звонить в колокольчик пока кто-нибудь не придет и не выкопает его обратно.

Мне становится смешно, когда я представляю, как ты в автобусе или в закусочной фаст-фуд опускаешь руку в карман, находишь колокольчик и спрашиваешь себя, откуда он взялся и зачем он тебе. Может быть, даже звонишь в него.

С днем рождения, приятель.

Не знаю, кто нашел решение нашей общей проблемы, так что не знаю, поздравлять тебя или себя. Полагаю, оно немного изменило твой образ жизни, но, тем не менее, было элегантным.

Посмотри на себя, чтобы найти ответ. Ты сам стал своей собственной визитной карточкой. Не знаю, когда ты это придумал, но — снимаю пред тобой шляпу. Не то, чтобы ты знал, о чем я толкую. Но честно, это настоящий мозговой штурм. В конце концов каждому требуется зеркало, чтобы напомнить себе, кто он, и ты не исключение.


ТИХИЙ МЕХАНИЧЕСКИЙ ГОЛОС СМОЛКАЕТ, потом звучит снова. Он произносит: «Восемь часов ровно. Звонок по вашей просьбе». Эрл открывает глаза и откладывает телефонную трубку. Телефон водружен на сделанное из дешевой фанеры изголовье кровати, закругленный угол которого примыкает к минибару. Телевизор всё еще работает — пятна телесного цвета на экране болтают друг с другом. Эрл ложится на спину и с удивлением видит себя — постаревшего, загорелого, с волосами, растрепанными как солнечные протуберанцы. Зеркало на потолке треснувшее, амальгама местами сморщилась. Эрл продолжает разглядывать себя, удивляясь тому, что он видит. Он полностью одет, но одежда старая, потертая местами.

Эрл чувствует привычное место на левом запястье, где должны быть часы — но их нет. Он переводит взгляд с зеркала на руку. На запястье пусто и кожа покрыта ровным загаром, словно он никогда и не носил часов. Равномерность загара нарушает жирная черная стрелка на внутренней стороне запястья, указывающая на рукав рубашки. Мгновение он смотрит на стрелку. Возможно, он больше не пытается стереть ее, а закатывает рукав.

Стрелка указывает на надпись, вытатуированную на внутренней стороне его предплечья. Эрл читает надпись один или два раза. Другая стрелка поднимается от начала надписи и указывает дальше вверх по руке, скрываясь под закатанным рукавом рубашки. Он расстегивает рубашку.

Глядя вниз на грудь, он различает очертания, но не может сфокусироваться на них и переводит взгляд на зеркало над собой.

Стрелка ведет вверх по руке Эрла, сворачивает на плече и затем спускается на грудь, указывая на изображение человеческого лица, занимающее большую часть его груди. Лицо крупного лысеющего мужчины с усами и козлиной бородкой. Изображение подробное, но как и фоторобот выглядит определенно ненатурально.

Остальная часть его груди покрыта словами, фразами, информацией и инструкциями — все надписи зеркальные, чтобы отражение было прямым.

Наконец Эрл поднимается, застегивает рубашку и подходит к столу. Достав из ящика ручку и лист почтовой бумаги, он садится и начинает писать.


Не знаю, где ты будешь, когда прочтешь это. Не уверен даже, потрудишься ли ты прочесть. Полагаю, тебе это и не надо. Такая досада, что мы с тобой никогда не встретимся. Но как поется в песне: «Меня не будет, когда ты прочтешь эту записку».

Похоже на то, что мы уже совсем близко. Уже столько отрывков собрано вместе и прочитано по складам. Думаю, ты найдешь его — теперь это дело времени. Кто знает, чего нам это стоило? Хорошенькая, должно быть, история, если бы ты только мог хоть что-то вспомнить. Наверное к лучшему, что не можешь.

Мне сейчас пришла мысль — может, и тебе пригодится.

Все ждут, когда наступит конец света, но что если мы его уже миновали? Что если весь прикол судного дня заключался в том, что он уже наступил и прошел, а мы этого так и не поняли? Апокалипсис настал тихо; стадо избранных отогнали в рай, а о нас — остальных, кто не прошел испытание, просто забыли. Уже мертвые, мы продолжаем бродить и с оптимизмом смотреть в будущее после того, как боги давно уже перестали вести счет.

Если это правда, то тогда неважно, что ты делаешь. Никакой надежды. Не имеет значения, если ты не найдешь его, потому что ничто не имеет значения. А если найдешь, то можешь убить, не заботясь о последствиях. Потому что нет никаких последствий.

Вот о чем я сейчас думаю в этой обставленной вразнобой комнатке. На стене висят фотографии кораблей в рамках. Не знаю наверняка, но могу предположить, что мы где-то на побережье.

Если ты хочешь знать, почему на твоей левой руке загар темнее, чем на правой, то я не знаю, что сказать. Думаю, какое-то время мы ехали в машине. И еще — я не знаю, куда делись твои часы. И я понятия не имею обо всех этих ключах. Не узнаю ни одного из них. Ключи от машины, от дома, маленькие ключики от висячих замков — для чего они нам могли понадобиться?

Хотел бы я увидеть, какой идиотский вид у него будет, когда ты его найдешь — выследил десятиминутный человек, убил овощ.

Через секунду меня не будет. Я положу ручку, закрою глаза, и тогда ты сможешь прочитать это, если захочешь.

Я только хотел, чтобы ты знал — я горжусь тобой. Тех, кто мог бы сказать это, не осталось. Те, кто остались — не скажут.


ГЛАЗА ЭРЛА ШИРОКО РАСКРЫТЫ, в них светится радость. Из окна машины он с улыбкой наблюдает за толпой, которая собирается на улице. Толпа собирается вокруг тела, лежащего перед входом в здание. Кровь медленно течет по тротуару, стекает в дождевой коллектор. Коренастый тип лежит ничком с открытыми глазами. Начавшая лысеть голова, козлиная бородка. Лица покойников чем-то похожи между собой как полицейские фотороботы. Это определенно кто-то конкретный и в то же время это мог бы быть кто угодно.

Эрл всё еще улыбается, глядя на тело, когда машина отъезжает от края тротуара. Машина? Как знать — может быть, это патрульный автомобиль полиции. Может быть, просто такси. Машина вливается в ночное движение, а Эрл всё смотрит, не отрываясь, на тело, пока оно не скрывается из вида, окруженное озабоченными пешеходами. Он довольно усмехается, в то время как автомобиль продолжает удаляться от растущей толпы.

Улыбка Эрла гаснет. Что-то произошло с ним. Он начинает похлопывать себя по карманам, сначала неторопливо, как человек в поисках ключей, затем немного нервозно. Возможно, при этом ему мешают наручники. Он начинает извлекать содержимое карманов на сиденье рядом с собой. Немного денег, связка ключей, клочки бумаги. Круглая металлическая вещица выкатывается из кармана и скользит по винилу сиденья.

Эрл приходит в неистовство. Он колотит по пластиковой перегородке, отделяющей его от водителя, требуя ручку. Но либо водитель не очень силен в английском, либо не в привычках копа разговаривать с подозреваемыми. Как бы то ни было, перегородка между человеком впереди и человеком сзади остается закрытой. Эрл не получает ручку.

Машина попадает в рытвину, и Эрл ловит взглядом свое отражение в зеркале заднего вида. Теперь он спокоен. Водитель делает еще поворот, и металлическая вещица со слабым позвякиванием скользит назад к бедру Эрла. Он поднимает ее и с любопытством рассматривает. Это колокольчик. На колокольчике вырезаны его имя и несколько дат. Он узнает первую — год своего рождения. Но вторая дата не говорит ему ничего. Абсолютно ничего.

Поворачивая колокольчик в руках, он замечает пустое место на запястье, где обычно у него были часы. Там маленькая стрелка, указывающая вверх по руке. Эрл смотрит на стрелку, потом начинает закатывать рукав.


«Ты когда-нибудь опоздаешь на собственные похороны», — говорила она. Помнишь? Чем больше я об этом думаю, тем более банальным мне это кажется. В конце концов, каким идиотом надо быть, чтобы торопиться к финалу собственной жизни?

И откуда мне вообще знать, что я опаздываю? У меня больше нет часов. Я не знаю, куда мы их дели. Да и на кой черт вообще тебе часы? Антиквариат, который мертвым грузом оттягивал твое запястье. Символ тебя прежнего — того, который верил во время.

Нет — зачеркни это. Не столько ты утратил веру во время, сколько время утратило веру в тебя. Да кому оно, в конце концов, нужно? Ты хочешь быть одним из придурков, которые живут, уверенные в будущем — уверенные в моменте, следующем за моментом, когда они чувствовали себя хозяевами положения? Живут в следующий момент, когда они никак себя не чувствуют. Тащатся за стрелками часов, прочь от людей, причинивших им страшное зло. Верят в ложь, что время излечивает все раны — какой славный способ сказать, что время убивает нас.

Но ты — другой. Ты — совершеннее. Для большинства людей время существует в трех ипостасях. А для тебя, для нас, оно едино и сосредоточено в одном моменте, настоящем моменте. Словно ты — центр циферблата, ось, вокруг которой вращаются стрелки. Время движется мимо тебя, оно потеряло над тобой власть. Как они говорят? Время берет своё? Только не у тебя. Закрой глаза — и можешь начать всё снова. Воскреси в памяти нужное чувство, свежее словно розы.

Время — нелепость. Абстракция. Единственное, что имеет значение — этот момент. Этот момент снова и снова — миллион раз. Поверь мне. Если этот момент повторится достаточное число раз, если ты будешь продолжать свои попытки, — а ты должен продолжать, — то в конце концов преодолеешь следующий пункт своего списка.