"Госпожа Женни Трайбель ИЛИ «СЕРДЦЕ СЕРДЦУ ВЕСТЬ ПОДАЕТ»" - читать интересную книгу автора (Фонтане Теодор)Глава третьяОбеденная зала была выстроена в полном соответствии с приемной, из нее открывался вид на большой сад, подобие французского парка, с фонтаном перед самыми окнами; маленький шарик плясал, подскакивая в струе фонтана, а на перекладине стоящего поблизости шеста восседал какаду и глубокомысленным, как у всякого попугая, взором разглядывал попеременно то струю с пляшущим шариком, то столовую, где, ради вентиляции, были слегка приоткрыты фрамуги. Уже зажгли люстры, но прикрученные языки пламени были почти не видны в лучах послеполуденного солнца и влачили какое-то подобие существования, лишь потому что коммерции советник, если предоставить ему слово, не любил, «чтобы возня с зажиганием ламп нарушала обеденное настроение и отбивала аппетит». И даже раздававшееся время от времени тихое пыханье, которое, по словам советника, следовало расценивать, как «приглушенный салют», не могло кардинальным образом изменить его точку зрения. Обеденная зала была отделана с благородной простотой: желтые стены, кое-где украшенные прелестными рельефами работы профессора Франца. Когда обсуждался вопрос об украшении обеденной залы, госпожа коммерции советница выдвинула, со своей стороны, кандидатуру Рейнхольда Бегаса, но она была отклонена Трайбелем, как слишком высокая для их общественного положения. - Вот когда я стану генеральным консулом, тогда пожалуйста… - Никогда не станешь,- ответствовала Женни. - Почему же не стану? Тейпиц-Цоссен - первая к тому ступень.- Трайбель знал, с каким недоверием относится супруга к его предвыборной кампании и ко всем связанным с этим надеждам, а потому не упускал случая подчеркнуть, что на древе своей политики он мечтает, помимо прочего, взрастить золотые плоды в угоду ее женскому тщеславию. За окном продолжалась игра струй, а в зале, на главном месте, перед которым, вместо обычной вазы с сиренью и золотым дождем, высилась целая клумба, сидел старый Трайбель, по обе стороны - высокородные дамы, визави - его супруга, между лейтенантом Фогельзангом и бывшим оперным певцом Адоларом Кролой. Крола вот уже пятнадцать лет числился другом дома, что в равной мере объяснялось тремя его достоинствами: хорошей внешностью, хорошим голосом и хорошим состоянием. Незадолго перед тем как покинуть сцену, Крола женился на дочери миллионера. По общему признанию, Крола был обаятельней-ий человек, что, вкупе с более чем благополучным финансовым положением, выгодно отличало его от прежних коллег. Госпожа Женни явилась в полном блеске, ничто в ней уже не напоминало о скромной лавке на Адлерштрассе, напротив, все обличало богатство, все дышало элегантностью; впрочем, надо сразу оговориться, что ни кружева на парчовом фиолетовом платье, ни маленькие брильянтовые серьги, которые вспыхивали при каждом повороте головы, неспособны были сами по себе уничтожить память о прошлом, нет, основным признаком благородства была спокойная уверенность, с какой Женни восседала среди своих гостей. Никто не заметил бы в ней ни тени волнения, впрочем, и причин к тому не было ни малейших. Женни понимала, какое значение имеет вышколенная прислуга для богатого представительного дома, и стремилась удержать всякого, кто зарекомендовал себя с нужной стороны, высоким жалованьем и хорошим обращением. Вот почему и сегодня все шло как по маслу, а Женни взглядом осуществляла верховное руководство, тому немало способствовала надувная подушка, позволявшая ей занимать доминирующее положение. Исполненная невозмутимого спокойствия, Женни была сама любезность. Не опасаясь хозяйственных недоразумений, она могла всецело отдаться любезной застольной беседе, и поскольку ее несколько смущало, что, за вычетом первых минут знакомства, ей не удалось перекинуться двумя-тремя доверительными фразами ни с одной из высокородных дам, она через стол обратилась к своей визави - фрейлейн фон Пышке и спросила голосом, полным напускного (а может быть, даже искреннего) интереса: - Скажите, милостивая государыня, не доводилось ли вам в последнее время слышать о принцессе Анизетте? Судьба юной принцессы живо меня интересует, да и не только ее, а всей этой ветви королевского дома. Сколько мне известно, она счастлива в замужестве. Я люблю слушать о счастливых браках в высших сферах общества, мне хотелось бы заметить при этом, что существует глупейшее, на мой взгляд, заблуждение, будто на высотах общества супружеское счастье невозможно. - Верно,- неосмотрительно перебил ее Трайбель,- подобный отказ от самого высокого… - Милый Трайбель,- продолжала советница,- хоть я и питаю величайшее уважение к твоим разносторонним познаниям, в данном случае я обращалась к фрейлейн фон Пышке, которая, как мне кажется, значительно более компетентна во всем, что связано со двором. - Без сомнения,- подтвердил и Трайбель. После чего фрейлейн фон Пышке, с видимым удовольствием внимавшая супружеской перепалке, взяла слово и поведала о принцессе: «Вылитая бабушка, тот же дивный цвет лица, а главное - тот же дивный характер». Навряд ли кому другому это известно так хорошо, как ей, ибо ей выпало на долю великое счастье начать свою карьеру при дворе под благосклонным покровительством той, что ныне почила в бозе, но уже при жизни была ангелом, благодаря чему она, Пышке, сердцем постигла истину: «Естественность не только самое прекрасное, но и самое благородное в этом мире». - Да,- сказал и Трайбель,- самое прекрасное и самое благородное. Видишь, Женни, это говорит тебе дама, которую ты (прошу прощения, милостивая государыня) только что сама назвала «более компетентной стороной». Тут к разговору присоединилась, госпожа фон Цапель, и внимание Женни, помешанной, как и всякая коренная берлинка, на жизни двора и принцессах, все более поглощалось обеими визави, пока едва заметное движение глаз Трайбеля не дало ей понять, что за столом сидят и другие гости и что «в стране обычай есть такой»: за обедом более заниматься соседями слева и справа, нежели своими визави. Коммерции советница порядком встревожилась, когда поняла, насколько прав Трайбель, делая ей это безмолвное и как бы шутливое замечание. Она решила поскорее наверстать упущенное и своим усердием только испортила дело. Ее соседом слева был Крола. Ну это еще куда ни шло! Крола - друг дома и вообще человек добродушный и снисходительный. Но зато Фогельзанг! Женни вдруг припомнила, что во время разговора о принцессах у нее было такое чувство, будто справа ее сверлит чей-то неотступный взгляд. Так и есть, на нее смотрел Фогельзанг, этот ужасный человек, этот Мефистофель с петушьим пером и хромой ногой, пусть даже ни того, ни другого не увидишь простым глазом. Он внушал ей глубокое отвращение, но заговорить с ним было необходимо и вдобавок - не мешкая. - Я наслышана, господин лейтенант, что вы собираетесь посетить наш дорогой Бранденбург, что вы хотите достичь берегов Вендской Шпрее и даже пересечь ее. Чрезвычайно любопытная местность, как мне рассказывал Трайбель, со всякими вендскими идолами, которым и по сей день поклоняются непросвещенные венды. - Впервые об этом слышу, милостивая государыня. - Так, например, обстоит дело в городке Шторков, бургомистром которого был, если мне не изменяет память, Чех, этот политический фанатик, который стрелял во Фридриха-Вильгельма Четвертого, нимало не заботясь о том, что рядом стоит королева. Тому, уже немало лет, но я до сих пор так живо помню все подробности, словно это случилось вчера, я даже помню странную песню, которая была сложена по этому поводу. - Да,- сказал Фогельзанг,- мерзкая уличная песенка, насквозь пропитанная фривольным духом, который вообще отличал лирику тех дней. Сплошные фальшь и обман - вот вам и вся тогдашняя лирика, включая и упомянутые вирши. «Чуть не лишилась живота - ах! - королевская чета!» Какая гадость?! Должно было звучать вполне лояльно и в сложившихся обстоятельствах даже как-то прикрывать отступление, а что вышло? Самое гнусное, самое постыдное порождение того изолгавшегося времени, даже учитывая творения главного грешника по этой части. Я говорю, разумеется, о Гервеге, о Георге Гервеге. - Ах, господин лейтенант, вы чувствительно меня задели, хотя и без умысла. Надобно вам признаться, к середине сороковых годов, когда я конфирмовалась, Гервег был моим любимым поэтом. Я всегда была страстной Протестанткой и потому приходила в неописуемый восторг, когда он провозглашал свое «Против Рима», в чем, быть может, вы со мной согласитесь. И еще одно стихотворение я читала с неменьшим удовольствием, помните, где он призывает: «Все кресты с могил снимайте!» Естественно, я сознаю, что это не совсем подходящее чтение для девицы конфирмационного возраста. Но матушка моя говорила: «Читай, Женни, читай, Гервега и король читал, Тервег в Шарлоттенбург к нему ездил, его даже сливки общества читают». Матушка моя, за что я буду ей вечно признательна, конечно, всегда горой стояла за высшие классы. Так должна вести себя каждая мать, ибо это определяет наш жизненный путь. Низкое тогда не может коснуться нас и остается где-то позади. Фогельзанг сдвинул брови, и всякий, у кого покамест лишь смутно мелькала мысль о сходстве его с Мефистофелем, увидя такую игру лица, невольно поискал глазами хромую ногу. Однако коммерции советница продолжала: - Впрочем, я охотно допускала, что патриотические принципы, которые провозглашал великий поэт, очень и очень уязвимы. Равно как не всегда бывают правильными и проторенные пути… Фогельзанг, гордый тем, что идет непроторенными путями, кивнул - на сей раз одобрительно. - Впрочем, оставим политику, господин лейтенант. Я отдаю вам Гервега, как политического поэта, ибо политика была лишь каплей чужеродной крови в его жилах, а велик он там, где он поэт и только поэт. Вы помните? «Хотел бы я угаснуть, как закат, как день в последнем розовом сиянье…» - «О, этот смерти мимолетный взгляд, о, эта тишь и с вечностью слиянье!» Да, милостивая государыня, эти стихи я знаю, и я твердил их в свое время, но если есть на свете человек, который отнюдь не желает героически слиться с вечностью, когда дойдет до дела, то это не кто иной, как сам господин Гервег. Так было, так будет. Прямое следствие пустых, высокопарных слов и рифмоплетства. Поверьте слову, госпожа советница, это уже пройденный этап. Будущее за прозой. - Как на чей вкус, господин лейтенант, как на чей,- сказала Женни, оскорбленная в своих лучших чувствах.- Если вы предпочитаете прозу, я не стану противоречить, но мне дорог мир поэзии, а всего дороже те формы, в которых поэзия издавна находит свое выражение. Лишь ради этого стоит жить. Суета сует и всяческая суета, самое же суетное - то, чего алчет мир,- богатство внешнее, золото. «Золото - это только химера»,- вот вам, пожалуйста, изречение великого человека и великого художника - я говорю о Мейербере, который, будучи баловнем судьбы, более других имеет возможность постичь разницу между вечным и преходящим. Что до меня, я навсегда сохраню верность идеалу и никогда не отрекусь от него. А наиболее возвышенное воплощение идеала я нахожу в песне, и прежде всего в песне, которую поют. Ибо музыка возносит поэзию в сферу еще более высокую. Дорогой Крола, скажите, права я или нет. Крола улыбнулся про себя, смущенно и добродушно, ибо, будучи миллионером, с одной стороны, и тенором - с другой, он поневоле сидел между двух стульев. Потом он все-таки взял руку своей приятельницы и сказал: - Ах, Женни, Женни, разве вы когда-нибудь бываете неправы? Тем временем коммерции советник всецело занялся майоршей Цапель, чьи дни при дворе протекали во времена еще более отдаленные, нежели дни фрейлейн фон Пышке. Трайбель в такие тонкости не вдавался, ибо, при всей потребности в том блеске, какой сообщало его дому присутствие двух придворных, хотя и расставшихся ныне со двором, особ, он был выше этих соображений, подобное отношение отнюдь не роняло, а скорее возвышало его в глазах обеих дам. Особенно благосклонна к своему приятелю-негоцианту была майорша, высоко ценившая радости хорошего стола, и всего благосклоннее в тех случаях, когда он, помимо вопросов аристократизма и генеалогии, рассматривал всевозможные моральные проблемы, к решению которых, как всякий берлинец, чувствовал истинное призвание. Майорша в таких случаях грозила ему пальчиком и шептала на ухо кое-какие секреты, что лет сорок тому назад могло бы навести на некоторые мысли, теперь же - оба без устали поминали свои преклонные годы - возбуждало лишь всеобщее веселье! Чаще всего это были безобидные сентенции из Бюхмана или другие общие места, которым лишь интонация - порой очень недвусмысленная - придавала фривольный характер. - Скажите, mon cher[5] Трайбель,- так начала фон Цапель,- где вы откопали это привидение? Он, должно быть, служил еще до сорок восьмого, тогда была эпоха странных лейтенантов, но этот поистине довел свою странность до абсурда. Ходячая карикатура! Вы случайно не помните, была в то время картина, изображавшая Дон-Кихота с длинным копьем, а вокруг него толстые книги. Вылитый ваш лейтенант. Трайбель провел указательным пальцем левой руки по внутренней стороне галстука и ответил: - Да, где же я его откопал, милостивая государыня? Разумеется, «послушный долгу, не порыву чувства». Его общественные заслуги, собственно говоря, ничтожны, человеческие - едва ли выше. Но он политик. - Какой он политик? Он может разве только пугающим призраком встать перед принципами, которые имели несчастье заслужить его одобрение. Скажите на милость, советник, зачем вам вообще понадобилась политика? К чему это приведет? Вы только утратите свой прекрасный нрав, прекрасные правила и прекрасное общество. Я уже слышала, что вы хотите баллотироваться в Тейпиц-Цоссене. Воля ваша. Но зачем? Бросьте вы это. У вас милая жена, чувствительная и поэтичная, у вас дивная вилла, где мы в данный момент вкушаем рагу с зеленью, какого больше нигде не подадут, у вас парк с фонтаном и какаду, который лично у меня вызывает зависть, потому что мой, зеленый, линяет и страшен как смертный грех. Ну, зачем, зачем вам понадобилась политика? Зачем вам Тейпиц-Цоссен? И более того, чтобы окончательно убедить вас в своей беспристрастности: зачем вам понадобился консерватизм? Вы промышленник, вы живете на Кёпникерштрассе. Уступите же эту местность Людвигу Лёве, или Зингеру, или кто там еще у них есть. Каждому сословию приличествуют определенные политические убеждения. Юнкеры должны быть аграриями, профессора - национал-либералами, а промышленники должны быть прогрессивны. Вот и станьте прогрессистом. Зачем вам понадобился орден Короны? Будь я на вашем месте, я подвизалась бы на муниципальном поприще и стремилась к «Дубовому венку». Трайбель, обычно проявлявший беспокойство, если кто-нибудь говорил слишком долго,- это право он оставлял исключительно за собой,- на сей раз слушал с неослабным вниманием и даже подозвал лакея, чтобы тот подал им еще по бокалу шабли; майорша охотно взяла второй бокал, Трайбель сделал то же и, чокнувшись с ней, сказал: - За добрую дружбу, и дай нам бог еще десять лет не хуже, чем сегодня! А что касается прогрессизма и «Дубового венка», то что тут скажешь? Вы ведь знаете, наш брат вечно прикидывает да подсчитывает и не может выбраться за пределы тройного правила, старого постулата: «Если то-то и то-то дает столько-то и столько-то, сколько даст то-то и то-то?» Понимаете ли, дорогой друг и благодетельница, на основе этого правила я скалькулировал прогресс и консерватизм и пришел к выводу, что мне консерватизм,- не смею сказать - выгоден, это не совсем точно,- но более подобает, ибо он более в моем духе. Особенно с тех пор, как я стал коммерции советником, ибо титул этот переходный, он еще ждет своего завершения. - Понимаю. - Видите ли, l'appetit vient en mangeant[6] сказавши «а», надо сказать и «бэ». А кроме того, основная жизненная цель мудреца - это, на мой взгляд, достичь гармонии, а гармония при данном состоянии дел или, другими словами, при данном расположении звезд на моем небосклоне начисто исключает «Дубовый венок» прогрессивного буржуа. - Вы это всерьез? - Да, милостивая государыня, всерьез. Вообще-то собственная фабрика побуждает к обладанию знаком гражданской доблести, но в частности - а мою фабрику можно, без сомнения, причислить к этим частностям - бывают исключения. Вижу по вашим глазам, что вы ждете доказательств. Что ж, попытаемся. Для начала я задам такой вопрос: способны ли вы представить себе, чтобы садовник, который не важно где, скажем в Лихтенберге или Руммельсбурге, выращивает на продажу васильки - этот символ верности прусской короне, одновременно являлся поджигателем и террористом? Вы отрицательно качаете головой, следовательно, вы согласны с моим «нет». А теперь я задам второй вопрос: чего стоят все васильки, вместе взятые, по сравнению с фабрикой берлинской лазури? Берлинская лазурь есть, так сказать, наивысшая форма выражения прусского духа, и чем надежней и несокрушимей этот дух, тем тверже я стою и буду стоять на почве консерватизма. Завершающий аккорд моей карьеры в данном конкретном случае предопределен естественными предпосылками и означает… во всяком случае, нечто большее, чем «Дубовый венок» гражданской короны. Госпожу фон Цапель, казалось, убедили эти доводы, а Крола, слушавший всю беседу в пол-уха, одобрительно кивнул. Такие разговоры шли во главе стола, но еще веселей текли они в дальнем его конце, где сидели молодая госпожа Трайбель и Коринна, госпожа Трайбель - между Марселем Ведеркопом и референдарием Энгхаузом, Коринна - между мистером Нельсоном и Леопольдом Трай-белем, младшим братом Отто. В самом дальнем углу, спиной к широкому окну в сад, сидела компаньонка, фрейлейн Патоке, чьи резкие черты никак не соответствовали ее имени. Чем более она силилась изобразить улыбку, тем явственней проступала сокрушительная, распространявшаяся в обе стороны зависть: к хорошенькой уроженке Гамбурга слева и еще откровенней к Коринне, поскольку последняя, почти ровня по положению, держалась тем не, менее с завидной уверенностью, впору самой госпоже фон Цапель или по меньшей мере фрейлейн фон Пышке. Молодая госпожа Трайбель была очаровательна: белокурая, спокойная, ясная. Оба соседа по столу наперебой ухаживали за ней. Марсель, правда, с напускным увлечением, потому что все внимание его было поглощено Коринной, а та, бог весть по какой причине, задалась целью покорить молодого англичанина. В пылу кокетства она говорила с ним так оживленно, словно желала, чтобы каждое ее слово достигло ушей окружающих и прежде всего ушей Марселя. - У вас такое громкое имя,- обратилась Коринна к мистеру Нельсону,- такое громкое и красивое, что меня просто подмывает спросить, а не возникало ли у вас когда-нибудь желание… - Oh, yes, yes…[7] - …забыть про сандал и красное дерево, чем вы тоже, колько мне известно, занимаетесь? Убеждена, что, доведись мне носить такое имя, я не знавала бы ни минуты покоя, покуда мне не удалось бы выиграть свою битву на Ниле. Вы знаете, разумеется, подробности этой битвы?., - Oh, to be sure…[8] - Ну, тогда я нашла достоверный источник, потому что у нас никто ничего толком не знает. Расскажите мне, мистер Нельсон, каков, собственно, был замысел и диспозиция этой битвы. Недавно я нашла подробное описание у Вальтера Скотта и с тех пор никак не могу понять, что же сыграло решающую роль, гениальная диспозиция или геройский дух… - I should rather think a heroical courage… British oaks and British hearts[9]. - Я очень рада, что могу наконец с вашей помощью получить ответ на этот вопрос, причем ответ весьма мне приятный. Я питаю слабость к героическому, потому что оно так редко встречается в жизни. Но, с другой стороны, я полагаю, что гениальное командование… - Certainly, miss Corinna. No doubt… England expects that every man will do his duty…[10] - Да, это прекрасные слова, но до сегодняшнего дня я полагала, что они были сказаны при Трафальгаре. Впрочем, а почему бы не сказать их также и при Абукире? Хорошие слова можно произносить многократно… К тому же… к тому же одна битва ничем, по сути, не отличается от другой, особенно морская - залп, столб огня, и все взлетает на воздух. Разумеется, для тех, кто может наблюдать со стороны, это великолепное, захватывающее зрелище. - Oh, splendid…[11] - Леопольд,- сказала Коринна, внезапно адресуясь ко второму своему соседу,- я вижу, вы улыбаетесь. А почему, позвольте вас спросить? Едва ли вы обладаете тем heroical courage, героическим духом, коего безоговорочно требует наш дорогой мистер Нельсон. Скорее наоборот. Вы отреклись от фабрики своего отца, которая, пусть в чисто деловом смысле, воплощает теорию «железа и крови»,- мне даже послышалось, будто ваш батюшка минуту назад беседовал с госпожой фон Цапель именно об этом,- повторяю, вы променяли фабрику железисто-кровяной соли, где вам и надлежало оставаться, на лесоторговый склад своего брата Отто. Это не хорошо, даже если речь идет о голубом сандале. Вот перед вами Марсель Ведеркоп, мой кузен, который каждый день, потрясая гантелями, твердит, что все спасение в перекладине и гимнастических упражнениях. По его понятиям, это и есть героизм, а папаша Ян в конце концов не уступает Нельсону. Марсель, полушутя-полусерьезно, погрозил Коринне пальцем. - Дорогая кузина! Не забывай, что рядом с тобой сидит представитель другой нации и что долг призывает тебя показать образец немецкой женственности. - Oh, no, no,- запротестовал мистер Нельсон,- никакая женственность, always quick and clever…[12] вот что мы ценить в немецких женщинах. Никакая женственность. Фрейлейн Коринна is quite in the right way…[13] - Так тебе и надо, Марсель. Мистер Нельсон, о котором ты так заботишься, чтобы он, упаси бог, не увез в свой туманный Альбион ложные представления, твой мистер Нельсон против тебя, думаю, что и госпожа Трайбель будет против, и мой друг Леопольд тоже. Поэтому я не падаю духом. Остается, правда, фрейлейн Патоке. Последняя с поклоном ответила: - Я уж привыкла присоединяться к большинству.- И все ее горькое озлобление прорвалось в этом ответе. - Впрочем, я отнюдь не склонна пропускать мимо ушей слова кузена Марселя, продолжала Коринна.- Я и впрямь не отличаюсь смирением и вдобавок происхожу из болтливой семьи. - Just what I like, miss Corinna[14]. «Кто много болтает, тот добрый человек»,- так говорят у нас в Англии. - И я так говорю. Скажите, мистер Нельсон, вы себе можете представить болтливого преступника? - Oh, no, certainly not…[15] - А чтобы доказать мистеру Нельсону, что, невзирая на болтливость, я все же наделена хоть какой-то женственностью и вдобавок настоящая немка, могу сообщить, что умею стряпать, шить и гладить и даже изучила в Леттевском союзе художественную штопку. Вот, мистер Нельсон, как обстоят дела. Я вполне немка и вполне женщина, следовательно, неразрешенным остается только один вопрос: известно ли вам, что такое Леттевский союз и что такое художественная штопка? - Нет, фрейлейн Коринна, neither the one nor the other[16]. - Так вот, dear мистер Нельсон, Леттевский союз - это кружок, или институт, или школа женских ремесел. Создана чуть ли не по английскому образцу, что было бы лишним доводом в ее пользу. - Not at all, German schools are always to be prefe-red.[17] - Как знать, я не хотела бы так заострять вопрос. Впрочем, оставим это, чтобы перейти к вопросу более важному - к художественной штопке. Дело того стоит. Для начала повторите за мной: художественная штопка. Мистер Нельсон добродушно улыбнулся. - Вижу, вижу, вам трудно. Но эта трудность не идет ни в какое сравнение с трудностями самой штопки. Взгляните, перед вами мой друг Леопольд Трайбель, на нем безупречный двубортный сюртук, застегнутый на все пуговицы, как и подобает джентльмену и сыну берлинского советника. Я бы за этот сюртук дала не меньше ста марок. - Переплатишь. - Как знать. Ты забываешь, Марсель, что и в этой области существуют разные цены: для профессоров одна, для коммерции советников другая. Впрочем, довольно о ценах, так или иначе, сюртук превосходный, прима. И вот когда мы встанем из-за стола и гостей будут обносить сигарами,- надеюсь, вы курите, мистер Нельсон? - я возьму у вас сигару и прожгу моему другу Леопольду Трайбелю дыру в сюртуке, как раз там, где у него помещается сердце. Затем я возьму сюртук, сяду в дрожки и отвезу его домой, а завтра в это же время давайте соберемся здесь в саду и расставим стулья вокруг бассейна, как на представлении. Какаду тоже пусть присутствует. А я буду держать себя как артистка - потому что я и в самом деле такова - и пущу сюртук по рукам; если вы, dear мистер Нельсон, сумеете отыскать то место, где была дыра, я награжу вас поцелуем и как рабыня последую за вами в Ливерпуль. Но до этого не дойдет. Следует ли сказать: «К сожалению, не дойдет»? Я получила две медали за художественную штопку, и вы, дорогой мистер Нельсон, никогда не отыщете то место. - Нет, нет, отыщу, no doubt, I will find it![18] - вскричал мистер Нельсон со сверкающим взором, и поскольку ему очень хотелось - кстати или некстати - выразить вой восторг, он произнес состоящее из отрывочных восклицаний похвальное слово берлинским женщинам и завершил его многократными уверениями в том, что они decidedly clever.[19] Леопольд и референдарий присоединились к этой похвале, даже фрейлейн Патоке улыбнулась, ибо, будучи жительницей Берлина, могла бы принять комплименты и на свой счет. Лишь в глазах молодой госпожи Трайбель мелькнула тень неудовольствия, оттого что при ней так превозносили берлинок вообще и профессорскую дочку в частности. Да и Марсель, выказывая видимое одобрение, был в глубине души не совсем доволен, ибо полагал, что его кузине ни к чему так суетиться и вылезать на передний план; на его взгляд, она была слишком хороша для той роли, которую играла. Коринна, со своей стороны, тоже прекрасно видела, что творилось в душе ее кузена, и не упустила бы приятной возможности поддразнить его, если бы в эту самую минуту - уже подали мороженое - коммерции советник не постучал по своему бокалу и не поднялся с места, чтобы произнести тост: - Дамы и господа, леди и джентльмены! - Ага, это вас касается,- шепнула Коринна мистеру Нельсону. - Я безмолвно пропустил баранье седло и выбрал сравнительно поздний час для произнесения причитающегося с меня тоста. Однако эта новация заставляет меня терзаться вопросом: не окажется ли растаявший пломбир еще большим злом, чем застывшее баранье сало… - Oh, wonderfully good![20] - Как бы то ни было, теперь у меня есть лишь один способ по возможности уменьшить содеянное зло. Способ этот - краткость. Так позвольте же мне поблагодарить всех вас за ваш приход, а также позвольте ради двух дорогих гостей, которые впервые почтили мой дом своим iрисутствием, облечь этот тост в формулу, почти освященную англичанами: «On our army and navy!», другими словами - за армию и флот, каковые представлены здесь Тост был встречен единодушным одобрением, и мистер Нельсон, пришедший в крайне возбужденное состояние, хотел немедля ответить на него и поблагодарить хозяина, но Коринна его отговорила: ведь Фогельзанг много старше, может быть, он поблагодарит от лица обоих. - Oh, no, no, miss Corinna, not he… not such an ugly old fellow… please, look at him[21].- И беспокойный тезка великого адмирала еще и еще раз попытался вскочить с места, чтобы взять слово. Но Фогельзанг его и впрямь опередил. Утерев бороду салфеткой, а затем в нервическом возбуждении расстегнув и снова застегнув на все пуговицы свой мундир, он начал с важностью, почти комической: - Господа! Наш любезный хозяин провозгласил здравицу в честь армии и помянул при этом мое имя. Верно, господа, я солдат… - Oh, for shame![22] - зарычал мистер Нельсон, искренне возмущенный двукратным обращением «господа» и, стало быть, забвением всех присутствующих дам.- Oh, for shame! И со всех сторон послышалось хихиканье, которое продолжалось до тех пор, покуда оратор мрачным вращением глаз не восстановил поистине гробовую тишину. Затем он продолжал: - Итак, господа, я солдат… Более того, я борец за идею. Я служу двум великим силам: народности и монархизму. Все остальное лишь вредит, несет смуту, совлекает с пути истинного. Английская аристократия, которая антипатична мне как человеку, даже если отвлечься от высоких принципов, и олицетворяет в себе такое совлечение с пути истинного, такую смуту. Мне ненавистны промежуточные состояния, мне противна вся феодальная пирамида. Это пережитки средневековья, а мой идеал равнина, среди которой высится один-единственный, но все превосходящий пик. Цапель и старый Трайбель обменялись взглядами. - …Все дается милостью народной, все, кроме того, что доступно лишь милости божьей. И при этом строгое и четкое разграничение сфер власти. Обычное, массовое определяется массой, необычное, великое - великим. То есть короной и троном. По моим политическим убеждениям, все спасение, все возможности прогресса заложены в процветании монархической демократии, которую, насколько мне известно, исповедует и наш дорогой коммерции советник. И вот, исполненный этого чувства, которое роднит нас обоих, я поднимаю свой бокал и прошу вас выпить вместе со мной здоровье нашего высокочтимого хозяина и одновременно нашего gonfaloniere[23], который высоко держит наше знамя. Коммерции советнику Трайбелю виват, виват, виват! Все повскакали, чтобы чокнуться с Фогельзангом и приветствовать его как изобретателя монархической демократии. Одни, казалось, пришли в неподдельный восторг, особое впечатление произвело на них итальянское слово «gonfaloniere», другие посмеивались про себя, и лишь трое были решительно недовольны: Трайбель, которому только что провозглашенные Фогельзангом новые принципы не сулили никакого барыша, госпожа советница, которой речь Фогельзанга показалась недостаточно возвышенной, и, наконец, мистер Нельсон, у которого Фогельзангова хула британской аристократии вызвала еще более острый приступ ненависти. - Stuff and nonsense! What does he know of our [aristocracy? To be sure, he does'nt belong to it-that is all[24]. - Право, не знаю,-рассмеялась Коринна.- Разве он не похож, по-вашему, на английского пэра из палаты лордов? Этот вопрос заставил Нельсона мигом забыть всю досаду, он даже взял из вазы двойной орешек и предложил Коринне съесть его с ним на пару, но тут госпожа советница, отодвинув свой стул, дала тем самым знак вставать из-за стола. Распахнулись створки дверей, и в том же порядке, в каком садились за стол, гости проследовали в уже проветренную приемную, где мужчины, предводительствуемые Трайбелем, почтительно приложились к ручке пожилых дам и некоторых дам помоложе. Один только мистер Нельсон уклонился от участия в церемонии, ибо госпожа советница показалась ему «a little pompous»[25], а придворные дамы «a little ridiculous»[26], и ограничился тем, что, подойдя к Коринне, обменялся с ней энергичным shaking hands[27]. |
||
|