"Госпожа Женни Трайбель ИЛИ «СЕРДЦЕ СЕРДЦУ ВЕСТЬ ПОДАЕТ»" - читать интересную книгу автора (Фонтане Теодор)Глава перваяВ один из последних дней мая, когда солнце пригревало уже совсем по-летнему, ландо с откинутым верхом проехало через Шпиттельмаркт, далее по Кур-, а оттуда - по Адлерштрассе и остановилось перед домом, который, несмотря на всего лишь пятиоконный фасад, выглядел весьма импозантно но крайне старомодно, и даже свежая золотисто-коричневая окраска стен, сделав его, разумеется, более опрятным, не сделала его более привлекательным, скорее наоборот. В ландо сидели две дамы с болонкой, и болонка явно наслаждалась солнечным теплом и светом. Та дама, что была слева, лет примерно тридцати, по виду бонна или компаньонка, приподнявшись с сиденья, распахнула дверцу, а затем помогла второй, одетой со вкусом и тщанием и выглядевшей превосходно, несмотря на верные пятьдесят лет, выйти из ландо. Затем компаньонка села на прежнее место, а старшая дама ступила на крыльцо и, быстро пройдя оное, вошла в дом. Со всей доступной ее комплекции быстротой дама поднялась по истертым ступеням лестницы, внизу - полутемной, наверху - окутанной облаком спертого воздуха поистине двойной плотности. На площадке, как раз насупротив лестницы, находилась входная дверь с глазком и зеленой покоробленной жестяной дощечкой, где стояло неразборчиво: «Профессор Вилибальд Шмидт». Дама, по виду несколько наклонная к астме, испытывала потребность для начала перевести дух и при этом внимательно осмотрела издавна знакомое ей помещение - четыре стены, выкрашенные желтой краской, на стенах вешалки и крючки, а среди них деревянный полумесяц для чистки и выколачивания сюртуков. Помимо прочего, из коридора, уводящего в глубь дома, струился ни с чем не сравнимый кухонный аромат, придавая всему необходимую завершенность и состоящий, если верить обонянию, из запахов жареного мяса, картофельного пюре и мыльной пены. «Все ясно - небольшая постирушка»,- сказала себе под нос элегантная дама, странным образом растроганная увиденным, и вспомнила те безвозвратно отлетевшие дни, когда сама она проживала на этой вот Адлерштрассе, подсобляла отцу в находящейся через дорогу лавке бакалейных товаров и на доске, положенной на мешки с кофе, клеила кулечки, каковой труд неизменно бывал вознаграждаем из расчета «два пфеннига за сотню». - Оно, пожалуй, и многовато,- говаривал старик,- зато приучишься у меня обращаться с деньгами. Ах, какие это были времена! Каждый день ровно в двенадцать все садились за стол, она - между приказчиком господином Мильке и учеником Луисом, у обоих, при всем несходстве, одинаково взбитые коки и одинаково замерзшие руки. Луис украдкой бросает на нее восхищенные взгляды, но смущается ужасно, когда кто-нибудь поймает его за этим занятием, ибо птица он невысокого полета,- из какой-то жалкой зеленной лавчонки на Шпреегассе. Эти сцены живо встали перед ее глазами, покуда она оглядывала переднюю и затем дергала ручку звонка возле двери. Перекрученная проволока с готовностью заскрежетала, но звонка не последовало. Тогда она схватила ручку, дернула еще раз, сильнее, и - глядь! -из кухни донеслось дребезжание колокольчика, а вслед за тем можно было услышать, как кто-то откидывает деревянную шторку глазка. По всей вероятности, это была домоправительница профессора, которая со своего наблюдательного пункта хотела выяснить, кто звонит, друг или враг, и когда стало ясно, что звонит «добрый друг», за дверью с шумом и лязгом сняли цепочку, и перед гостьей явилась пикнического сложения дама, лет эдак под сорок, в хитроумнейшем чепце на волосах и с лицом, раскрасневшимся от кухонного жара. - Ах, госпожа Трайбель… Госпожа коммерции советница… Ах, какая честь… - Добрый день, дорогая госпожа Шмольке. Как поживает профессор? А фрейлейн Коринна? Дома ли она? - Да, госпожа коммерции советница. Она только что вернулась из филармонии. Уж как она обрадуется. - И с этими словами Шмольке отступила в сторону, открывая проход в тесный, стиснутый двумя комнатами и снабженный одним окном коридор, вдоль которого протянулся узкий холщовый половик. Не успела советница переступить порог, ей навстречу выбежала фрейлейн Коринна и увела свою «мать и подругу», как любила себя величать госпожа советница, направо, в одну из передних комнат. Комната была высокая и уютная, со спущенными жалюзи, с открытыми внутрь окнами и жардиньеркой перед ними, где стояли лакфиоль и гиацинты. На столике перед диваном красовалась стеклянная ваза с апельсинами, а также портреты родителей профессора: советника счетной палаты при Камере сословий господина Шмидта и его супруги, урожденной Шверин, причем оба они взирали на вазу с апельсинами, старый советник был изображен во фраке и при ордене Красного орла, урожденная Шверин - с выступающими скулами и вздернутым носом, каковые черты, хотя и подобающие буржуазке, все ж таки живей напоминали о померанско-уккермаркских представителях славного рода, нежели о более поздней или, если угодно, более ранней познанской его линии. - Коринна, душенька, как ты умеешь создавать уют! И вообще как у вас мило - такая свежесть, такая прохлада! И эти дивные гиацинты. Апельсины тут, конечно, не совсем уместны, но уж бог с ними, и так хорошо… А теперь не оставь меня до конца своей заботой и принеси мне подушечку с дивана. Только уж не взыщи - не люблю сидеть на диване, слишком мягко, прямо тонешь. Лучше я в кресло сяду и буду глядеть на эти старые, дорогие мне лица. Ах, какой человек был твой дедушка, совершенно как твой отец. Правда, он был, если это только возможно, еще обязательнее, недаром же некоторые говорили о нем: добр, словно берлинский француз. И это была чистая правда. Ведь его бабка, о чем ты, разумеется, знаешь не хуже моего,- урожденная Шарпентье со Штралауерштрассе. С этими словами коммерции советница уселась в высокое кресло и поглядела в лорнет на «дорогие ей лица», о которых она столь благосклонно отозвалась, а Коринна меж тем спрашивала, не подать ли мозельвейну с зельтерской, на улице-де так жарко. - Нет, Коринна, я к тебе сразу после ленча, а зельтерская ударяет мне в голову. Ну не странно ли: шерри я переношу отлично, портвейн тоже, если он выдержанный, а вот мозельвейн с зельтерской ударяет мне в голову… Ах, дитя мое, эту комнату я знаю уже сорок лет, даже более того, еще с тех времен, когда я сама была ребенком, с такими вот каштановыми локонами, и покойница матушка, как ни занята была, всегда находила время их подкрутить. В те времена, моя дорогая, рыжеватые волосы еще не вошли в моду, а каштановые уже ценились, особенно кудрявые, и люди всегда заглядывались на мои локоны. Вот и отец твой тоже. Он тогда был студентом и сочинял стихи. Ты и представить себе не можешь, как все это было мило и как трогательно, дети не способны понять, что их родители тоже когда-то были молодыми и красивыми и обладали талантами. Несколько стихотворений он посвятил мне, я сохранила их до сего дня; когда у меня тяжело на душе, я достаю маленький томик (раньше он был синий, потом я отдала переплести его в зеленый сафьян), сажусь к окну, гляжу в наш сад и, бывает, всплакну тихонько,- упаси бог, чтобы Трайбель или дети не увидели. Ах, молодость, молодость! Дорогая Коринна, ты и ведать не ведаешь, какое это счастье, не знаешь, что чистые чувства, не тронутые суровым дыханием жизни,- величайшее наше благо и останутся им навсегда. - Верно,- рассмеялась Коринна,- молодость - это куда как хорошо. Но быть коммерции советницей тоже неплохо, пожалуй, даже лучше. Я за то, чтобы иметь ландо и виллу, утопающую в зелени. А когда пасха и приходят гости, разумеется, много гостей, в саду можно прятать яички с сюрпризом, либо сладости от Хэвеля и Кранцлера. либо крошечный несессерчик. И когда каждый гость найдет яйцо, пусть кавалеры возьмут своих дам под руку и отведут к столу. Да, я за молодость, но за молодость среди роскоши и избранного общества. - Такие речи мне приятно слушать, по крайней мере сейчас. Я ведь явилась пригласить тебя к нам, и не далее как на завтра. Все так быстро сделалось. Некий мистер Нельсон, молодой человек, приехал к моему Отто, разумеется, это не значит, что он у Отто и остановился; он наследник фирмы «Нельсон и компания» из Ливерпуля - Отто ведет с ними почти все дела. Елена тоже с ним знакома. Это чисто по-гамбургски: они знают всех англичан, а если нет, все равно делают вид, будто знают. Чудно, на мой взгляд. Итак, речь идет о мистере Нельсоне, который послезавтра отбывает на родину. Милый человек и деловой знакомый. Отто непременно должен принять его у себя. Но это - увы! - невыполнимо, так как у Елены в доме, по обыкновению, большая стирка, что, на ее взгляд, важнее всех прочих дел. Пришлось нам взять это на себя, скажу по совести, без особой радости, хоть и без особого огорчения. Ведь Отто, когда ездил в Англию, несколько недель прожил у Нельсонов. Теперь ты видишь, как обстоят дела и как я заинтересована в твоем приходе: ты говоришь по-английски, ты все читала, ты прошлой зимой видела Бута в «Гамлете». Я помню, в каком ты была восторге после спектакля. Политику и историю Англии ты, без сомнения, тоже знаешь, недаром же ты дочь своего отца. - Не так уж и знаю, самую малость. Самую малость всегда можно узнать. - - Да, он не любит, когда поют. Во всяком случае, не переносит, когда начинают петь неожиданно для него. Есть у него такая слабость, некоторые даже называют это бестактностью. - Нет, нет, Коринна, как можно, ты не должна так говорить. Просто твой отец оригинальный человек. И я в отчаянии, что мне редко выпадает счастье наслаждаться его обществом. Я охотно пригласила бы назавтра и его тоже, но сомневаюсь, чтобы мистер Нельсон представлял Для него интерес, не говоря уже обо всех прочих; наш Друг, Адолар Крола, вероятно, опять будет петь, асессор Гольдаммер рассказывать свои «полицейские» истории и показывать фокус с цилиндром и двумя талерами. - О, я заранее радуюсь. Но папа и впрямь не любит себя неволить, его покой и его трубка для него дороже, чем молодой англичанин, пусть он хоть трижды объехал вокруг света. Папа у меня добрый человек, но односторонний и своенравный. - Не могу с тобой согласиться, Коринна, твой папa - брильянт чистой воды, кому уж это знать, как не мне. - Он недооценивает все внешнее: деньги, собственность, вообще все, что нас украшает и делает привлекательными. - Нет, Коринна, не говори этого. Твой отец смотрит на жизнь как должно; он знает, что богатство - обуза, что не в деньгах счастье.- Тут советница смолкла, меланхолически вздохнула, после чего продолжала: - Ах, дорогая Коринна, счастье возможно лишь при ограниченных средствах. Коринна улыбнулась: - Так говорят все, кто и знать не знает об ограниченных средствах. - Я-то знаю. - Ну да, в былые годы. Но все осталось далеко позади, давно забыто или выглядит издали лучше, чем было. А по сути, дело обстоит так: каждый стремится к богатству, и ничего дурного в этом нет. Правда, папa знай себе твердит о верблюде и об игольном ушке. Но те, кто помоложе… - …к сожалению, рассуждают иначе. Увы, ты права. Но хоть и права, дело обстоит не столь уж плохо, как тебе кажется. Было бы слишком печально, если бы люди - и прежде всего молодежь - начисто лишились идеалов. Нет, еще жива среди молодежи тяга к возвышенному. Взять хотя бы твоего кузена Марселя, которого ты, кстати, встретишь завтра среди наших гостей (он уже дал согласие). Его поистине не в чем упрекнуть, если, конечно, отвлечься от фамилии. Это же надо - Ведеркоп! Чтобы у такого утонченного человека была такая дурацкая фамилия. Впрочем, дурацкая она или нет, а я всякий раз охотно с ним беседую, когда встречаю его у Отто. А почему? Да потому, что у него есть жизненные правила, те самые, которые должно иметь. Даже наш добрый Крола давеча сказал мне: Марсель этичен до мозга костей, а этичность он, Крола, ценит превыше всего, даже превыше морали, с чем я, после некоторых разъяснений с его стороны, не могла не согласиться. Нет, Коринна, не теряй высоких чувств, они несут награду в себе самих. У меня только два сына, оба коммерсанты, которые идут путем своего отца,- тут уж ничего не поделаешь, но если бы господь благословил меня дочерью, она была бы моя душой и телом, и если бы в ее сердце закралась склонность к бедному, но благородному юноше, такому, например, как Марсель Ведеркоп… - …быть бы им мужем и женой,- рассмеялась Коринна.- Бедняжка Марсель, мог бы составить свое счастье, а дочери-то, как на грех, бог не дал. Коммерции советница кивнула. - Ну как тут не пожалеть, что в жизни столь редко все сходится,- продолжала Коринна,- хотя у вас, милостивая государыня, благодарение богу, есть еще сын Леопольд, он молод и не женат, и раз вы имеете на него влияние,- по меньшей мере он так утверждает, и его брат Отто тоже, и весь свет вслед за ними,- он мог бы, поскольку об идеальном зяте мечтать не приходится, привести в ваш дом идеальную невестку, очаровательную молодую особу, скажем, актрису… - Не люблю актрис… - Или художницу, или пасторскую дочку, или профессорскую… От последних слов коммерции советница передернулась и поглядела на Коринну бегло, но выразительно, однако тотчас убедилась, что Коринна по-прежнему весела и безмятежна, и страх отлетел от нее так же внезапно, как и появился. - Да, Леопольд, Леопольд,- сказала она.- Покамест он со мной. Но Леопольд еще дитя. И его свадьба дело далекого будущего. Когда же придет срок…- Тут советница собиралась всерьез - поскольку, должно быть, речь шла о деле неблизком - предаться рассмотрению образа идеальной невестки, но в этом ей помешал профессор, вернувшийся из гимназии и с великой учтивостью приветствовавший старую приятельницу. - Я не помешаю? - В собственном-то доме? Нет, милый профессор, вы нигде не можете помешать. Вы делаете жизнь светлее. Вы совершенно такой, как были прежде! А вот Коринной я не совсем довольна. Она слишком современно обо всем судит и не признает авторитета отца, который всегда жил в мире прекрасного. - Да, да,- согласился профессор.- Можно и так сказать. Но, я надеюсь, она еще образумится. Правда, известную тягу к современности она сохранит. А жаль… Когда мы были молоды, все выглядело иначе. Мы умели жить поэзией и воображением. Профессор сказал это не без пафоса, словно стоял перед своими гимназистами, коим надлежало открыть непревзойденную красоту отрывка из Горация или «Парсифаля» (профессор, надобно заметить, был классик и романтик в одном лице). Однако пафос его отдавал некоторой театральностью и содержал к тому же добрую толику иронии, что коммерции советница, как дама неглупая, тотчас и уловила. Впрочем, она сочла за благо принять все за чистую монету, кивнула одобрительно и промолвила: - Ах, прекрасные дни, прекрасные дни, они никогда не воротятся! - Никогда,- поддержал и профессор, продолжающий играть свою роль с серьезностью Великого Инквизитора.- Эти дни миновали, но ведь надобно жить дальше. Ответом была неловкая тишина, затем ее нарушило щелканье кнута. - Это сигнал,- объявила коммерции советница, явно обрадовавшись.- У Иоганна лопнуло терпение. А кто посмел бы испортить отношения с таким неумолимым повелителем? - Никто,- поддержал Вилибальд Шмидт.- Наше житейское счастье зависит от доброго расположения наших близких; министр для меня мало что значит, зато наша Шмольке… - Вы правы, как всегда, дорогой друг. С этими словами госпожа советница встала, поцеловала Коринну в лоб, а Вилибальду протянула руку. - Что до нас, дорогой профессор, здесь все остается как прежде, - Тут профессор подошел к окну, приподнял жалюзи и поглядел, как Коринна, усадив советницу, захлопывает дверцу кареты. Еще один, последний обмен приветствиями, в котором с кисло-сладкой миной принимает участие и компаньонка, и лошади берут с места и медленной рысцой трусят в сторону Шпрее, потому что на узкой Адлерштрассе трудно развернуться. Поднявшись наверх, Коринна сказала: - Папa, ты не будешь возражать? Я на завтра звана к Трайбелям. Там будет Марсель и какой-то англичанин, которого зовут Нельсон, ни больше, ни меньше. - Я? Боже сохрани! Как я могу возражать против того, чтобы человек развлекался? Я ведь надеюсь, ты там развлекаешься? - Конечно, развлекаюсь. Какая-никакая, а перемена. Все, что может сказать Дистелькамп, и Рикдфлейш, и маленький Фридеберг, я уже наизусть знаю. Но что может сказать Нельсон,- ты только подумай, Нельсон! - я покамест не знаю. - Едва ли что-нибудь умное. - Не беда. Я порой так скучаю по глупостям! - Это бывает, Коринна. |
||
|